Текст книги "Удары шпаги господина де ла Герш, или Против всех, вопреки всем"

Автор книги: Амеде Ашар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 33 страниц)

Адриен легла на дно лодки. Теперь могли свистать пули.

Налегая на весла, Арман-Луи, Каркефу и Доминик быстро заставили лететь их челнок. Рено, державший все это время руль управления, высматривал, не покажется ли на серой поверхности Шельды, среди туманных призраков, корабль с белой полосой.

Раздались два выстрела, и две пули шлепнулись в двух туазах от лодки беглецов.

– Мерзавцы! – негодовал Рено, не поворачивая головы. – Они знают, что у нас только пистолеты!

Расстояние между лодками не уменьшилось после первого рывка. И если сеньор Матеус превосходил их количеством рук и не скупился ни на угрозы, ни на обещания, то друзья, напротив, держались лишь на любви, преданности, верности – и гребли не жалея сил.

– Ну, видишь ли ты "Доброго самаритянина"? – спросил Арман-Луи.

– Я вижу туман, я вижу реку, но корабля я не вижу, – ответил Рено.

– Греби дальше! – сказал г-н де ла Герш.

Два новых ружейных выстрела послышались почти тотчас вслед за первыми. На этот раз две пули чиркнули по воде в двух дюймах от борта.

"Гм! – подумал Рено. – Они набирают скорость!"

Солнечный луч скользнул по поверхности реки и, метнувшись подобно золотой стреле, озарил плотный слой плывущего тумана. М-ль де Сувини приподнялась и стала на колени.

– Если ты хочешь покинуть нас, Господи, – взмолилась она, – сделай, по крайней мере, так, чтобы я не попала живой в руки этого негодяя!

Рено всматривался в туман.

– Еще не вижу! – сказал он.

Внезапно от порыва ветра, налетевшего из открытого моря, туманная завеса разорвалась, и Шельда показалась вся сверкающая от солнца. В бриллиантовом сиянии утра стал виден корабль, который ещё накануне был сорван с якорей приливом и отливом.

– Вот он, с белой полосой! – крикнул Рено.

В этот миг пролетевшая пуля выбила щепку из борта лодки под его рукой.

– Э! Да они приближаются! – проговорил Рено.

Он заметил на дне лодки ещё пару весел, вставил их в уключины, и лодка пошла быстрей.

Безумную тревогу выражало лицо Армана-Луи. Он не спускал глаз с Адриен. Пот струился по лбу Каркефу и Доминика, у них перехватило дыхание.

Адриен села и пальцем указала на мокрый подол своего платья.

Вода поднималась к ногам гребцов.

– Вот подонки! – крикнул Рено, бросив свои весла.

Пуля пробила обшивку хрупкой лодки ниже ватерлинии.

– Продолжайте грести! – сказал Рено. – Я заткну пробоину.

Он заткнул течь, но дистанция, которая отделяла лодку сеньора Матеуса от лодки беглецов, уже сократилась. Пролетели ещё две пули: одна со свистом прошла поверх их голов, другая сломала весло Каркефу.

– Имею ли я право, сударь, испугаться и на сей раз? – спросил Каркефу.

Рено снова занял свое место в ряду гребцов.

"Добрый самаритянин" на глазах стал увеличиваться в размерах. Уже были различимы мельчайшие детали оснастки; корабль лежал в дрейфе. Несколько матросов, собравшихся вдоль бортовых лееров, жадно следили за состязанием в скорости двух лодок. Человек, стоящий на кормовой надстройке, поднес подзорную трубу к глазу.

– Эй там, на корабле! Это мы! – прокричал Рено.

Лодка вошла, наконец, в тень "Доброго самаритянина". Вдруг заговорил рупор капитана корабля. Над кормой взвился флаг, и почти тотчас облако белого дыма окутало "Доброго самаритянина". Эхо пушечного выстрела пронеслось над поверхностью реки, и огромный фонтан воды обозначил место, куда только что упало ядро. Лодка сеньора Матеуса, вся в пене, остановилась.

Каркефу подбросил свою шляпу в воздух.

– Железо против свинца! Всему свой черед, господа разбойники! радостно выкрикивал он.

Арман-Луи затаил дыхание. Доминик зарычал, но тут их челнок коснулся бока "Доброго самаритянина"; веревочный трап был сброшен с палубы.

Первой поставила на неё ногу Адриен.

Капитан-кальвинист приветствовал е взмахом шляпы.

– Вы находитесь уже у короля Густава-Адольфа, сударыня, не дрожите больше!

На палубе Адриен опустилась на колени и сложила руки в молитве:

– Хвала Богу милосердному! – сказала она.

Арман-Луи ещё оставался в лодке. Подобно капитану корабля во время кораблекрушения, он хотел, чтобы его команда покинула лодку прежде него. Теперь на веревочной лестнице появились Доминик и Каркефу.

Матеус Орископп был уже совсем недалеко от шведского корабля. Он стоя смотрел, как ускользали от него те, кого он, казалось, уже настиг. Множество жутких чувств терзали его – и более всего гнев и унижение. Неожиданно он поднял мушкет и сделал знак, чтобы солдаты последовали его примеру.

– Огонь! – крикнул он.

Семь или восемь пуль просвистели одновременно.

Однако выстрелы метили по веревочной лестнице, на которой он, как ему показалось, узнал Армана-Луи и Рено. Пули сбили шляпу Каркефу и, когда он протянул руку, чтобы поймать её, другая пуля сразила Доминика: выпустив веревку из рук, он упал в лодку к ногам г-на де ла Герш.

Арман-Луи положил руку на грудь своего слуги: его сердце больше не билось.

Авраам Каблио снял шляпу:

– Он умер, исполняя свой долг! – сказал он. – Прими, Господи, его душу!

И тут же кальвинист занял свое капитанское место. Сильной рукой Авраам Каблио повернул жерло пушки, которую навел сам в сторону нападающих. Фитиль коснулся пороха, раздался выстрел.

Каркефу, плачущий над телом, приподнял голову. На сей раз выстрел оказался точным: ядро попало как раз в середину лодки сеньора Матеуса.

Один человек истошно заорал, и лодка быстро исчезла в пенном водовороте.

Пятнадцать голов, похожих на черные точки, и тридцать рук появились на волнующейся поверхности Шельды.

– Надо ли посылать заряд картечи эти гадам? – спросил матрос, лаская ствол пушки.

– У них больше нет оружия. Довольно, – ответил Авраам.

Схватившись за фальшборт, Рено искал знакомые глаза среди барахтающихся на воде людей: двое или трое из них, запутавшись в размокших одеждах и оружейных ремнях, исчезли с поверхности. Другие бились в волнах, охваченные страхом, и цеплялись за разбросанные взрывом обломки лодки. Наконец г-н де Шофонтен увидел знакомое бледное и худое лицо сеньора Матеуса, руки которого размеренно рассекали воду. Рено выхватил у матроса мушкет и прицелился. В этот момент Матеус уже выбрался на берег и распрямился.

– Нет! – сказал Рено. – Не могу! Он безоружен.

И его честная рука опустила мушкет.

Матеус Орископп обернулся и, подняв угрожающе руку, проговорил:

– До скорой встречи!

И сразу же скрылся за ивами и камышами.

– Какая возможность потеряна! – прошептал Каркефу.

Тело Доминика, завернутое в полотнище паруса, в которое также вложили ядро, предали воде.

"Добрый самаритянин", подняв паруса, раздутые ветром, пошел вниз по реке среди вспенившихся волн.

Три недели спустя он бросил якорь в Норвежском порту.

– Господь благословил наш путь, – сказал Авраам. – Идите же теперь туда, куда Бог посылает вас.

Но веру капитан Авраам Каблио так и не переменил, как рассчитывал на то Рено.

– Жаль, – вздыхал Рено. – И все же, надеюсь, Святой Петр сделает исключение для этого гугенота и откроет какую-нибудь тайную дверь рая...

13.

Две кузины

Г-н маркиз де Парделан, к которому судьба привела Адриен, жил в просторном замке неподалеку от Готемборга. Это был совершенно седой, хотя ещё молодой человек с насмешливо-властным лицом. В высшей степени имеющий привычку командовать, он не любил, когда ему перечили.

Осев в Швеции много лет назад, он занимал в доблестной армии, которая только что напала на Польшу, значительный ранг, которому обязан был в большей мере своими заслугами, чем именем и блеском своего состояния.

Недуги, приобретенные им на королевской службе в долгом и трудном походе, вынудили его отказаться от военной профессии. Он утешался отдыхом, который был обеспечен его роскошью и богатством.

М-ль де Парделан, его дочь, помогала ему радушно принимать гостей в замке, открытом для всех, кто имел благородное происхождение или чины в войсках короля Густаво-Адольфа.

Маркиз де Парделан распахнул объятия, встречая м-ль де Сувини, и она бросилась в них. В тот же миг он представил ей молодую особу, которая, как оказалось, робко стояла за её спиной.

– Моя дочь Диана де Парделан, – сказал маркиз. – Любите её как сестру.

Диана обвила руку вокруг шеи Адриен.

– В этого хотите? – нежно спросила она.

Г-н де Шофонтен, тотчас восхищенный ею, почувствовал нечто, что ещё ни разу не волновало его сердце:

– Теперь я думаю о серафимах! – прошептал он, не спуская глаз с м-ль де Парделан.

А г-н де ла Герш, вместо сердечного приема, на который, как ему верилось, имел право, натолкнулся лишь на холодное высокомерие своего родственника, чем был весьма поражен: задолго до того, как протянуть руку Арману-Луи, граф неучтиво позволил ему одному взбираться по ступеням парадного крыльца.

– Очень уж долго я жду здесь мадемуазель де Сувини, свою племянницу, сказал он, насупив бровь и слегка приподняв уголки губ.

Арман-Луи понял глубину этих слов; они метили в самое сердце.

Так заканчивалась эта одиссея, оставившая яркий след в душе молодого человека, несмотря на опасности, которым вместе с другом подвергался во время пути...

Однако, разве не был он каждый час подле Адриен? Разве не казалось ему, что она и сейчас связана с ним всей своей жизнью нерушимыми узами?

И все же сон закончился, пробил грустный час пробуждения. И если м-ль де Сувини спасена, не оказалась ли она в то же время потерянной для него?

Много горестных мыслей пронеслось сейчас в его голове. И подобно тому, как человек, внезапно покинувший оазис, углубляется в бесплодные пески пустыни, Арман-Луи видел вокруг себя лишь мрачную и беспредельную пустоту.

Г-н де Парделан не понял причину молчания и бледности, которая появилась вдруг на лице г-на де ла Герш.

– Вы не отвечаете, сударь? – спросил он высокомерно.

Но Арман-Луи уже пришел в себя.

– Господин маркиз, – сказал он. – Может быть, вы видели господина графа де Паппенхейма?

– Я его не видел, но он мне написал, – ответил г-н де Парделан, слегка удивленный.

– Тогда меня больше ничего не удивляет, я не буду уподобляться великому маршалу империи, я скажу только: "Мое имя граф Арман-Луи де ла Герш, и всякий, кто осмелится утверждать, что мой благородный и честный дед господин граф де Шарней и я не оказывали нашей родственнице мадемуазель де Сувини всех тех знаков внимания, коих она заслуживает, тот бессовестно лжет!".

Г-н де Парделан посмотрел на г-на де ла Герш, который говорил все это, не моргнув глазом.

– И я, Рено де Шофонтен, маркиз де Шофонтен, – добавил Рено, – я подтверждаю слова Арман-Луи, и брошу мою перчатку всякому, кто посмеет утверждать противоположное!

Маркиз де Парделан был хорошим физиономистом.

– Входите, милый родственник, входите, сударь! – тотчас любезно сказал он.

Арман-Луи не в меньшей степени, чем Рено, помышлял отвергнуть гостеприимство маркиза, но золотые монеты, которыми был полон кошелек Рено до отъезда, увы, были в большом количестве растрачены по дороге, и их не осталось вовсе на дне их карманов, тогда как жизнь в замке Сент-Вест шла на широкую ногу и совсем не так как в Гранд-Фортель, где даже самые разгромные партии старинной карточной игры стоили не дороже одного ничтожного экю.

Плюс ко всему г-н де Парделан, у которого была щедрая рука, не задумывался, впрочем, как и многие богачи, что другие люди, возможно, испытывают нужду, тогда как он купается в изобилии. Часто по вечерам, нащупывая пальцами карманы своих коротких штанов, Арман-Луи подумывал о том, что, может быть, стоило уже возвращаться во Францию, тем более, что море не кишит, к сожалению, "Добрыми самаритянами", всегда готовыми принять путников, оказавшихся в затруднительном положении. Хотя возвращение обещало стать трудным...

Однако не это было причиной самых больших забот г-на де ла Герш. Он ещё виделся с Адриен, и отношение Адриен к нему не изменилось. Но видел он её все реже и менее свободно. За столом г-на де Парделана, уставленным в изобилии самыми изысканными блюдами, он сидел уже не рядом с ней. Как сожалел он теперь о трактире "Золотая утка" и даже о "Мальтийском кресте", где впервые заглянул смерти в глаза! Он по-прежнему оберегал м-ль де Сувини, и улыбка милой его сердцу девушки освещала все.

Кроме того, не он один был возле нее. Замок Сент-Вест оказался самым посещаемым местом на двадцать лье в округе. Каждый день здесь появлялись военные и судейские, высшие должностные лица, губернаторы, генералы; поток гостей не иссякал никогда. Среди этих посетителей некоторые останавливались надолго, и всем недоставало г-на де Парделана с его сединами. Одни смотрели на м-ль де Сувини ежедневно и не считали себя обязанными здороваться с ней, поскольку не были знакомы; другие нисколько не стеснялись громко сообщить о том, как она очаровательна, и достойна быть предметом восхищения в Стокгольме.

Один из таких болтунов даже поздравил г-на де Парделана:

– У вас уже есть одна жемчужина, – сказал он, намекая на Диану, теперь у вас их будет две.

На сей раз Арман-Луи соизволил посмотреть на м-ль де Парделан. Она показалась ему такой, какой она и была в действительности – самой любезной и самой совершенной из всех женщин, каких он успел увидеть (разумеется, исключая Адриен): маленький тонкий нос, синие глаза, ясные, выразительные, искрящиеся; ротик, который не надо было открывать, чтобы убедиться в его красноречии; шея богини, густые волосы, золоченые солнечным лучом, гибкий стан, гармония движений. Когда Диана смеялась, на её щеках появлялись розовые ямочки – это была одна из тех нимф, которых поэты заставляют вечно улыбаться в своих эклогах; серьезная – она была принцессой.

– Да она очаровательна, восхитительна!.. Просто фея!.. – восторгался Арман-Луи.

– И ты это заметил только сегодня? – спросил Рено, тяжело вздохнув.

– Но тогда почему всех занимает мадемуазель де Сувини? – воскликнул Арман-Луи, который от всего сердца желал, чтобы весь свет смотрел только на м-ль де Парделан.

А сколько тревожных и мучительных чувств испытал он, начиная с визита г-на де Паппенхейма в Гранд-Фортель! И вот опять теперь нахлынули они на него, с новой силой, но более неотступные, более раздражающие. Каждый день слабое, но настойчивое желание перерезать кому-нибудь горло приходило ему на ум. Однажды утром он хотел убить дворянина, приехавшего из Финляндии, которого слушала м-ль де Сувини. На следующий день он уже горел желанием вызвать на дуэль померанского сеньора, с которым она танцевала. И вообще ему постоянно хотелось, чтобы замок вспыхнул огнем, и ему представился бы случай схватить Адриен и скрыться с ней.

Однажды, случайно беседуя с одним заезжим сеньором у г-на де Парделана, Арман-Луи не преминул похвалить прелести, лицо, ум Дианы. Ничто не сравнится с этой очаровательной особой, говорил он. Эта неподражаемая грация, эти глаза, прекрасней которых не сыскать! Но сердце его пронзили слова сеньора, сказанные в ответ:

– Вы правы, но её кузина, мадемуазель де Сувини, не менее соблазнительна!

"Кому вы говорите это?!", – подумал бедный Арман-Луи.

Г-н де Шофонтен тоже не забыл отмечать достоинства, которыми природа наградила м-ль де Парделан. Он не мог оторвать от неё глаз, он просто страдал.

– Возможно ли, – говорил он иногда, – что такими волосами, такими прекрасными зубами, столь прелестными ручками, столь чистым лбом и ротиком, похожим на розу, наделена гугенотка, и кстати точно такая же гугенотка, как твоя кузина Адриен, милый мой еретик. Спрашивается, о чем думают святые в раю, когда они позволяют себе подобные вещи?

А потом он вздохнул:

– О, бедный мой Господь милосердный! – уже более заунывно продолжил Рено. – А ведь сколько уродливых католиков есть на свете, о которых ты не думаешь!

Однажды вечером он вошел в комнату г-на де ла Герш с мрачным видом.

– Девятидневные молитвенные обеты и восковые свечи не помогают мне, сказал он. – Надо, чтобы я исповедался. Выслушай меня. Я попал в дьявольскую западню: я влюблен в презренную гугенотку, красивую как нимфа, прекрасную как мадонна.

– Ты? Неужели и ты, мой бедный католик? – сказал Арман-Луи, понимающий все.

– Да, я сам! Моя душа стала добычей дьявола. Пусть я погибну, но я изгоню его. Мой повелитель, Бог Фехтования, подал мне одну мысль, которой я хочу воспользоваться безотлагательно.

– Ну, выкладывай свою мысль, твою идею.

– Я понял, что безумно люблю мадемуазель де Парделан! Какой позор на мою голову!..

– Странно было бы, если бы ты этого не понял!

– Говори это себе, проклятый! Ну ладно! Так вот какая идея: я хочу немедля заставить себя поклоняться другой. Это будет моей карой.

– Ах, так вот что советует тебе Бог Фехтования?

– Не смейся, презренный еретик! Бог Фехтования сделал то, что ужасный Кальвин, твой друг, не смог бы сделать: лекарство здесь, в этом замке.

– В этом замке?

– Да, в Сент-Весте: это молодая дама, говорят, она вдова.

– Баронесса д`Игомер?

– Она самая. Баронессе двадцать пять лет, именно подле неё я и хочу покаяться, в этом мое наказание.

– Красивое наказание.

– Тем лучше: кара будет полной!

Арман-Луи совсем не понимал, каким образом красота баронессы могла наказать Рено более основательно. Пока он искал разрешение этой загадки, г-н де Шофонтен вылил флакон душистой воды на свои руки, волосы, платок, одежду и вышел, должно быть, принимать наказание от молодой вдовы.

В это самое время в замке Сент-Вест находился молодой сеньор из Брабанта, к которому Арман-Луи испытывал чувство особой ненависти. Говорили, что сеньор – доброволец в армии, отданной императором Фердинандом под командование знаменитого и непобедимого графа де Тилли.

Барон Жан де Верт напоминал графа де Паппенхейма отвагой, спесью и высокомерием. Но, кроме того, он отличался своим бахвальством, несдержанностью языка, что, впрочем, было странным для человека, прославившегося своей храбростью, чему были сотни свидетелей, и своими десятью боевыми ранами.

У Жана де Верта был надменный взгляд, язвительные слова, а в лице выражение лукавства и жестокости, столь ненавистное г-ну де ла Герш. Его манеры были отмечены печатью наглости и хвастовства. Он мог бросить золотой дукат конюху, который прилаживал сбрую его лошади, и почти тотчас же нанести ему жуткий удар хлыстом при малейшем промедлении или небрежности. Если молодая девушка, служанка или садовница, к которой он только что обратился с игривым словом, вдруг норовила убежать, он хватал её за руку или за талию так грубо, что под его пальцами на теле оставались синяки.

Таким образом, в сеньоре Жане де Верте соединялись спесь тамплиеров, бахвальство офицера, выслужившегося из рядовых, необузданный нрав, пиратская свирепость и вместе с тем дерзость и ум.

Что заставило Армана-Луи остерегаться всех этих плохих и хороших качеств барона – так это то, что Жан де Верт заприметил м-ль де Сувини.

Г-н де Шофонтен, со своей стороны, уверял, что Жан де Верт будто бы неравнодушен и к м-ль де Парделан.

– Ах, что за удовольствие было бы рассечь его лицо на четыре части! сказал Арман-Луи.

– С какой радостью я всадил бы свою шпагу в его живот! – согласился с ним Рено.

Самым грустным, однако, было то, что и тот и другой выглядели довольно жалко на фоне брабанского сеньора. Да и возможно ли сразиться, соперничать с человеком, умело расточающим серенады дамам и заваливающим замок роскошными подарками, которые заставляли ахать и восторгаться даже челядь!

Враждебность французских дворян, которую Жан де Верт, кажется, почувствовал, подстрекала его к ещё более чрезмерной щедрости.

Карманы барона напоминали бочку Данаид, с той лишь разницей, что если мифологическая бадья не могла наполняться, то карманы Жана де Верта не могли опустошаться.

Известно, что в замке Сент-Вест иногда играли по-крупному. Жан де Вест, который, казалось, открыл где-то золотую жилу, сокровища которой использовал с выгодой для себя, проигрывал или выигрывал в карты такие суммы и так небрежно, как если бы пистоли и дукаты были для него всего лишь песчинками или речной галькой.

Однажды вечером в замке была разыграна карточная партия между ним и норвежским дворянином. Г-н де Шофонтен, сидевший возле стола, внутренне, в душе, желал норвежцу удачи. Это было единственным, чем он мог рисковать безбоязненно.

– А вы не делаете ставки? – спросил Жан де Верт, повернувшись вполоборота к Рено.

Последний, помусолив руками застежки своего довольно тощего кошелька, вместо ответа, достал оттуда две золотых монеты и бросил их на сукно.

Вопреки благоразумию, в две секунды два золотых экю были проиграны.

– Садись сюда, возможно, тут вам больше повезет, – сказал барон, указав Рено место в другом конце стола.

Рено сел. Арман-Луи, в течение нескольких дней подвергающий свое воображение пытке с единственной целью придумать тысячу предлогов, чтобы не играть, посмотрел на него растерянно.

Однако Рено уверенно тасовал карты, как будто всю свою жизнь он занимался только этим.

Какое-то время ему везло. И всякий раз золото переходило из кармана Жана де Верта в карман Рено. Везение и азарт навели его на мысли о г-не де ла Герш, который в этот момент в его воображении рисовался отчаянным капитаном, ведущих всего лишь горстку людей, чтобы сразиться с целой армией.

"Прекрасная схватка, – подумал он. – Сражение будет жесто – ким!".

Арман-Луи увеличил, между тем, число посылаемых другу сигналов бедствия, призывал его умерить свой пыл. Но с не меньшей сноровкой Рено старался не замечать их.

Жан де Верт посмеивался и доставал все новые сверкающие дукаты из своего длинного шелкового кошелька, казавшегося бездонным.

Вдруг удача отвернулась от Рено. Нужен был туз червей, а он вытащил семерку пик. Куча золотых монет, которую Рено положил с вой карман, вернулась к его противнику.

– Может, вам следовало бы остановиться? – насмешливо предложил барон.

– Отступать? Полноте! – ответил Рено.

Он стоял на своем и ввел в бой свои резервы. В мгновение ока они также были потеряны.

– Мой дорогой де ла Герш! Передай мне твой кошелек! – крикнул он решительно.

Арман-Луи поднял на католика глаза, полные тревоги.

– Мой кошелек? – переспросил он.

– Да, черт побери! Тот, что ты бросил сегодня утром в свои короткие штаны!

В такого рода ситуациях память у Рено была отменной.

– Но там мало денег, – прошептал г-н де ла Герш, подумав о завтрашнем дне.

– Все равно давай!

Арман-Луи сунул руку в карман.

– Вот! – сказал он, вынимая кошелек из самых глубоких тайников своих коротких штанов.

Это был очень приличный кошелек из испанской кожи – крепкий и круглый и такого размера, что мог вместить целое состояние, но его обвислость свидетельствовала о том, что он слишком часто бывал пустым.

– Какая прелестная вещица! – сказал барон ухмыляясь. – Как она, должно быть настрадалась за свою жизнь!

Рено открыл кошелек и сунул туда руку. Несколько дукатов слабо звякнули под его пальцами.

Игра возобновилась. Но разве могли подобные новобранцы противостоять столь многочисленным и обстрелянным войскам! Их оборона была героической, однако через несколько минут кошелек из испанской кожи, совсем плоский, лежал на углу стола. Рено встал, не произнося не слова. Кошелек погиб в честном сражении. Жан де Верт все ещё сидел, упершись локтями в стол.

– Вы намерены продолжать? – спросил он. – Я предлагаю кошелек в сто пистолей.

Рено сел и решительно подтолкнул его на сукно. Но суровый взгляд г-на де ла Герш остановил его.

– Нет, не сегодня! – сказал г-н де Шофонтен, вставая.

Через час или два, когда они вернулись к себе, Арман-Луи вывернул свой чемодан до дна, но не найдя там ни одной монеты, вопросительно посмотрел на Рено.

– Черт возьми! – ответил на его взгляд Рено. – Но мой чемодан слишком честен для того, чтобы не походить на твой! Проклятый барон забрал все!

– Значит, у нас ничего нет?

– Ничего.

– И мы находимся в Швеции?

– Это более чем забавно! – воскликнул г-н де Шофонтен.

И оба друга разразились смехом.

Эта их веселость объяснялась тем, что, во-первых, сегодня никто не танцевал с Адриен, в во-вторых тем, что Рено, долго озираясь вокруг, подобрал и украдкой сунул сегодня за пазуху цветок, упавший из-за корсажа м-ль де Парделан.

Арман-Луи распахнул окно. На дереве пел соловей. До его слуха донеслась ещё боле нежная мелодия лютни.

– Я узнаю эти жалобные звуки, – сказал Рено. – Я слышал очень похожие в трактире "Мальтийский крест".

Арман-Луи покраснел.

– О, ты уже надел плащ? – удивился г-н де Шофонтен.

– Да, – проговорил Арман-Луи и украдкой скользнул к двери.

Рефрен песни, слившийся с пением соловья, звучал невыносимо грустно.

– Как жаль, что это поет не мадемуазель де Парделан! – тихо сказал Рено.

Он набросил на плечи плащ и, проворно застегнув его, оказался у двери почти одновременно со своим другом.

– Ты тоже уходишь? – спросил, остановившись, Арман-Луи.

– Негодник! Ты не хочешь, чтобы я исцелился? – крикнул Рено с отчаянием, близким к желанию расхохотаться.

– Ах – да! Баронесса д`Игомер?

– Увы, мой бедный гугенот, она сжалилась над моими мучениями и согласна меня выслушать.

– Сегодня вечером? Значит, ты идешь к ней?

– Немедленно... Диана была так красива сегодня!.. Я бросился к коленям баронессы. В негодовании она оттолкнула меня, поклявшись, что выйдет на свой балкон сегодня к полуночи.

– И это потому-то, не моргнув глазом, ты проигрываешь мои деньги?

– Пожалей меня! Надо, чтобы любой ценой я забыл о мадемуазель де Парделан.

– Пока я жив, я не забуду о мадемуазель де Сувини, и мертвый я не перестану её любить! – воскликнул г-н де ла Герш.

Они бесшумно вышли из замка и каждый направился в свою сторону

Лютня продолжала свой жалобный стон; балкон баронессы д`Игомер слабо светился.

В то время, когда два молодых человека предавались своим милым беседам, очаровательной музыке цветущей молодости, нежным, всегда новым разговорам, в которых так мало разнообразия, на другом конце замка лакей проводил Жана де Верта в комнаты г-на де Парделана.

Это был уже не тот человек, с язвительной улыбкой, грубыми движениями, резким голосом. Теперь это был человек с благородной выправкой военного посла. На столе, у которого он стоял, перед ним лежало раскрытое письмо с гербовой печатью на красном сургуче.

Г-н де Парделан, которому он указал на письмо пальцем, перечитывал его.

– Теперь вы понимаете, что привело меня в Швецию? – проговорил Жан де Верт. – Я думаю, нет необходимости подтверждать важность миссии, возложенной на меня Его величеством императором Германии?

– Разумеется, нет! – сказал маркиз.

– Так, а могу я надеяться, что эти бумаги, с которыми вы познакомились, будут представлены Его величеству королю Густаву-Адольфу, вашему властелину?

– Конечно же будут. По правде сказать, я не питаю надежд на плодотворность этих предложений.

– Вот как? Тайный союз между двумя государствами, возможность для Швеции расшириться за счет Польши и России и, в случае надобности, возможность объединить под одной короной провинции Дании – разве эти предложения не способны воспламенить воинственный дух вашего короля?

– Густав-Адольф, как вы знаете, протестант, а император Фердинанд сторонник папы.

– Между нами – пока мы одни – это серьезно? Протестант – я согласен. Но Густав-Адольф – король и честолюбец прежде всего!

Г-н де Парделан тряхнул головой:

– Вы ошибаетесь, господин барон, – с гордым видом сказал он. Густав-Адольф – прежде всего швед.

– Не будем придираться к словам: честолюбец или швед – все одно, продолжал Жан де Верт. – Поскольку предложения, которые мне поручено ему передать, имеют ближайшим следствием расширение Швеции...

– Мы не слышим друг друга. Король-властелин – швед и протестант. Он не отделяет интересы религии от интересов своего королевства.

Жан де Верт улыбнулся.

– Вы считаете, что император Фердинанд, которому я служу, однажды не забудет, что он католик? Я тоже им являюсь, черт побери! Но если мне выгодно подружиться с протестантом, я сделаю это не колеблясь. Спасение его души – совсем не мое дело.

– При Стокгольмском дворе вера всегда стоит впереди политических интересов.

Барон едва сдерживал раздражение.

– Наконец, – продолжал Жан де Верт, – самое главное – знать, какой ответ я должен отвезти в Вену. Именно поэтому я хочу, чтобы король Густав-Адольф был извещен о моем присутствии в Швеции. Если сразу же я обратился к вам, то потому, что знал, какое место вы занимаете в Королевском совете. Кроме того, я опасался, как бы мое появление при Дворе не повлекло за собой массу неприятностей, спровоцированных моим визитом.

– Вы правы, ваше присутствие могло бы все испортить.

– Но поскольку мое пребывание в Сент-Весте ничего не решает, что ж, придется ехать, полагаясь на удачу.

– И не вздумайте! При том состоянии, в каком находятся сейчас дела Европы, ваш приезд ко двору короля произведет эффект бомбы, разорвавшейся в куче пыли. Почему бы не послать графа Тилли или Его превосходительство герцога Фердинанда с имперским глашатаем? Вас или его – что одно и тоже.

Сравнение польстило Жану де Верту.

– Хорошо, а почему бы вам не поговорить с королем самому? – смягчился он. – Я охотно вручаю заботу об этих переговорах вашим талантам.

– Вы забыли, что у меня здесь мадемуазель де Сувини и мадемуазель де Парделан?.. Могу ли я их оставить? Я не один в Сент-Весте!

– Верно. Есть ещё и господин де ла Герш и господин де Шофонтен.

– И вы.

– О, вы думаете, что фламандец, вроде меня, менее опасен, чем эти два француза... Я благодарю вас. Но не в этом дело. Я могу дать вам ещё восемь дней, однако, если ничего не решится, то, рискуя все поставить под угрозу, я пойду к королю сам.

– Надо бы, и это было бы во сто крат лучше, найти надежного человека, которому можно было бы поручить отвезти послание в Готембург. И заручиться его молчанием, ничего ему не сказав.

– Это средство, надежность которого я испытал не раз.

– Если этот надежный человек будет ещё и преданным, неподкупным, умным, деятельным, я не колеблясь доверил бы ему эти бумаги, и его присутствие рядом с Густавом-Адольфом не вызвало бы никаких подозрений, особенно, если он не будет никому известен.

– Но этот человек здесь, он уже в ваших руках.

– Кто?

– Господин де ла Герш.

– Арман-Луи? И вы думаете, что он согласится?

– Если вы поговорите с ним об этом вояже как об услуге для вас, он поедет без колебаний.

– Да, да, возможно, у вас хорошая идея.

– Отлично, господин маркиз. Значит, договорились – завтра вы поговорите с господином де ла Герш.

– Да, завтра.

– И в этот же день он поедет?

– О, черт, ну надо же дать ему время собраться!

– Не волнуйтесь! Хорошие идеи – как зрелые плоды: их надо только срывать и тотчас есть.

Жан де Верт сделал два шага к двери, и, подойдя к ней, обернулся:

– Что касается наших личных отношений, – сказал он, – ничего не изменилось, не так ли?