Текст книги "Удары шпаги господина де ла Герш, или Против всех, вопреки всем"

Автор книги: Амеде Ашар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 33 страниц)

Ашар Амеде
Удары шпаги господина де ла Герш, или Против всех, вопреки всем

Амедэ АШАР

УДАРЫ ШПАГИ ГОСПОДИНА ДЕ ЛА ГЕРШ

или

Против всех, вопреки всем

1.

Кастор и Поллукс

Во времена, когда начинается это повествование, в год 16... от рождества Христова, в старинной провинции ла Марш не было врагов более непримиримых и одновременно друзей более задушевных, чем граф Арман-Луи де ла Герш и его сосед маркиз Рено де Шофонтен. На десять миль во всей округе не сыскать было ни единого ни горожанина, ни селянина, который бы их не знал, ни дворянчика, который не встретил бы их, вместе скачущими верхом на каком-нибудь местном боевом коне, ни разбойника, который не застал бы их сошедшимися в яростных поединках на лесных опушках. У этой парочки были все основания для того, чтобы прославиться подобно знаменитейшим героям мифологии и античности: граф Арман-Луи и маркиз Рено были Орестом и Пиладом и в то же время Этеоклом и Полиником. Они могли не задумываясь умереть один за другого – и не проводили дня, не вызвав друг друга на нескончаемую дуэль. Все то время, что не было употреблено ими на оказание взаимных дружеских услуг, они проводили в ссорах. Начинали они со слов сердечных, а заканчивали потасовками. А повелось это ещё с тех самых пор, когда мальчишками г-н де ла Герш и г-н де Шофонтен лазили по терновникам и собирали орехи в лесосеках.

Взаимные симпатии этих двух молодых людей благородных кровей происходили из большого сходства их вкусов и характеров, обусловленных к тому же одинаковым возрастом, ну а причиной антипатий стала их религиозная принадлежность: граф Арман-Луи был гугенотом, маркиз Рено – убежденным католиком. Один выступал под знаменем покойного адмирала Колиньи, другой за великого святого почитал г-на де Гиза. Вот почему шесть часов в день они обожали друг друга и шесть часов ненавидели. Остальное время дня они отдавали фехтованию, охоте, верховой езде. В поместье Рено говорили, что никто так хорошо не умел ездить верхом, как г-н де ла Герш, тогда как в поместье Армана-Луи считали, что, кроме г-на де Шофонтена, не было дворянина в округе, который бы так ловко владел шпагой, мизерикордией, протазаном и аркебузой. Граф переплывал реку точно лебедь, маркиз преодолевал овраги подобно косуле. Оба они сражались с одними и теми же быками; и если один не знал барьера, который мог бы его остановить, для другого и вовсе не существовало пропасти, перед которой он мог бы отступить.

Когда кому-то встречался на пути юный Рено верхом на коне, спешащим в деревню – было ясно, что торопится он к Арману-Луи; когда кто-то видел графа, с непокрытой головой пересекающим, как олень, вересковые заросли, становилось понятно, что спешил он к маркизу. После чего их можно было застать обедающими на берегу ручья, когда они делились кусочком хлеба, братски запивая его свежей водой; вслед за тем, измученные дорогой, они спали рядом, бок о бок.

– Это Нис и Эвриал! – говорили про их дружбу знающие люди.

Но если назавтра на поляне слышались глухие удары дубовой ветки о кизиловую палку, пастухи кантона знали, что неразлучные друзья ссорятся не на шутку.

– Это Ахилл и Гектор, – так комментировали их поединки иные свидетели.

И никто и не помышлял вмешиваться в подобного рода стычки приятелей.

Гугенот и католик были почти одного роста, оба высокие, легкие, сильные, какими могут быть только два смелых парня, выросшие на просторах полей, прокаленные солнцем, обветренные, не боящиеся ни штормов, ни метелей, привычные спать на голой земле под открытым небом. Один – блондин с вьющимися золотистыми волосами, упавшими на мраморной белизны лоб, другой – брюнет с пышной черной шевелюрой, блестящие волны которой придавали мрачный и диковатый оттенок смуглому лицу; г-н де ла Герш походил на Эндимиона, ради которого богиня спустилась с Олимпа; г-н де Шофонтен таков, каким художник-баталист изобразил бы грозного маршала Монлюка, облаченного в боевые доспехи. Вполне естественно, что Арман-Луи командовал всеми юными протестантами в округе, а Рено имел под своим началом всех католиков-сверстников десяти соседних колоколен, – и оба генерала не упускали случая столкнуть две непримиримые между собой армии. Различие черт их характеров становилось очевидным в столкновениях: Рено, готовый к атаке, всегда первый на передовой, стремительный, смелый и словоохотливый, как герой Гомера; Арман-Луи – упорный, непреклонный, быстрый в движениях, никогда не забывал, даже в самых суровых битвах, что он – капитан. Он командовал своими юными солдатами как опытными разбойниками; Рено выводил войско прямо перед противником и полагался на удачу, на случай, который он называл Богом фехтования. Но если он рассчитывал, что победа достанется тому, кто больше повергнет врагов, то он ошибался: победа почти всегда оставалась за Арманом-Луи, а маркиз, вдруг оказавшись один, без войска, разбитого и рассеянного по полю сражения, попадал в плен на поле битвы.

В четырнадцать лет г-н де ла Герш читал по-латыни "Комментарии" Цезаря; г-н де Шофонтен в свои пятнадцать с упоением погружался в удивительные приключения дона Галаора и рыцарские эпопеи Амади де Голь.

Для г-на де Шофонтена не было самоцелью с кинжалом в руке победить г-на де ла Герш, нет, ему все ещё хотелось обратить того в свою веру. Чтобы осуществить свою безумную затею и вырвать таким образом ещё одну душу из гнусных когтей Сатаны, он время от времени подпитывал себя набожным чтением, молитвами и схоластическими тезисами, небольшие фрагменты из которых он, случалось, запоминал. Иногда он даже заучивал наизусть несколько отрывков, которые, как полагал, со держали назидательное красноречие, и затем пересказывал их деревьям в саду.

В подобных "торжественных" случаях на огромное вишневое дерево, плоды которого он благоговейно обирал, возлагались обязанность представлять Армана-Луи. Рено обрушивался на него с неопровержимыми аргументами, благо, дерево не могло и словом обмолвиться. Воодушевившись, Рено вновь и вновь сыпал аргументами и повторял сказанное, до отказа загружая память цитатами и набивая рот вишнями, – свидетелями его триумфа были только груши и яблони, в окружении которых стояло вишневое дерево.

– Каков твой ответ, проклятый безбожник? – кричал он. – Какую ересь можешь ты противопоставить этой диалектике? Я все же заставил замолчать тебя, я сломил тебя, уничтожил! Впрочем, порочность души твоей, отравленной духом Кальвина, такова, что ты будешь упорствовать в своих заблуждениях! Поди же и сгинь в геенне, отщепенец! Я не стану просить за тебя перед святыми, которых ты отверг, чтобы спасти твою душу! Изыди прочь, Сатана! Vade retro! – сказал он по-латыни, – И коли сгоришь там, in saecula saeculorum2, это будет прекрасно!

После чего ударом палки по стволу вишни он разряжал свой гнев и отправлялся искать настоящего ла Герша, продолжая при этом выкрикивать аргументы и бросать цитаты с горячностью, не допускавшей возражений.

Самым занятным, кстати, было то, что если бы г-ну де Шофонтену сообщили, что гугенот, его враг, слег и что у него был жар именно в тот момент, когда он желал ему сгореть в адском пламени, он тотчас изменился бы в лице и затрепетал бы, как осиновый лист.

В восхитительные часы, когда занимается рассвет, нередко случалось слышать его возбужденный громкий голос, доносящийся с поляны, на которой он только что увидел Армана-Луи, выслеживающего кроликов.

– Поди сюда, чертов гугенот! Пойди сюда, я сотру тебя в порошок! кричал он. – Иди и сознайся, что ты всего лишь вонючий нечестивец; и пусть твоя ересь обратится в прах, пойми же наконец, что ты не более, чем проклятое богом ничтожество, которое годится разве что быть перемолотым на адской кухне! Иди, говорю тебе! И пусть лопнут от досады все гугеноты, твои кузены, увидев твой позор в нашей с тобой схватке!

Заслышав первые слова этой небольшой тирады, Арман-Луи вооружался дубинкой.

Он знал, как следовало осадить Рено и прекратить эту нескончаемую проповедь: Арман-Луи не вступал в высокопарную перебранку, на любые выпады неопытного проповедника он отвечал улыбкой и даже самые хлесткие его оскорбления он воспринимал с сарказмом. Рено становился пунцовым.

– Так ты посмеиваешься, мерзавец! Что ж, у меня есть подходящее средство, оно быстро уймет твою наглость! – заверял он.

И со сжатыми кулаками Рено бросался на противника, который, впрочем, вовсе не боялся быть отлученным от церкви и не собирался отступать перед неутомимыми проповедями Рено.

Следовало бы добавить, что даже через пять или шесть лет постоянных стычек то в виде потасовок, то увещеваний, то проповедей Арман-Луи так и не был обращен в другую веру.

В повседневных встречах г-н де ла Герш не выказывал такой вспыльчивости, задиристости в стычках, какая была присуща его противнику, г-ну де Шофонтену. Никто никогда также не видел его блуждающим по лесу и равнинам в поисках куропаток и зайцев, или ищущим ссоры с пастухами, которые пасли овец в лугах. Он не проявлял интереса к страстным богословским спорам. Если прежде, в ранней юности, он всегда был в числе зачинщиков походов, имеющих в свое время достойную цель: налет на фруктовый сад какого-нибудь монастыря или вы зов на драку подростков соседней деревни, – то теперь, когда не пушок, а настоящие усы стали пробиваться темным венчиком вокруг губ, его все чаще видели одного, дичком скитающегося среди долин. Иногда он отказывался даже от приглашения своих товарищей, вооруженных удочками и рыболовными сетями, отправиться к пруду, чтобы дать бой щукам, и не участвовал больше ни в каких играх. Он не отвечал теперь с прежним пылом и на выпады Рено. Ради того, чтобы уединиться в лесу, иной раз он даже сбегал с уроков фехтования, которые давал ему учитель-итальянец; и тогда, если кто-либо захотел бы выследить его, возможно, застал бы высекающим две заветные буквы на хрупкой березовой коре, как некогда делали это пастухи Вергилия.

Рено горестно улыбался, наблюдая перемены, происходящие с приятелем. Юные католики радовались тому, что больше не придется иметь дело с грозным генералом, который так час то побеждал их; юные гугеноты оплакивали своего предводителя.

– Он знает, что ему уготована судьба демона, поверженного святым Михаилом, поэтому боится погибнуть под удара ми моих доводов, – сказал обо всем этом г-н де Шофонтен, прогуливаясь однажды по свежему воздуху и вот так скромно, как ему казалось, сравнивая себя со святым Михаилом.

Сверстники рассуждали иначе: "Наверное, его околдовал какой-нибудь монах", – утверждал один юный кальвинист, недавно произведенный в чин лейтенанта. "Да он спит и видит себя аббатом!" – вторили другие.

Но увы! Если г-н де Шофонтен и в самом деле спал и видел себя аббатом, то г-н де ла Герш не спал вовсе. Потому что архангелом, который его поверг, оказалась подруга детских лет мадемуазель Адриен де Сувини, и чары, которыми он был околдован, принадлежали ей. Можно даже сказать, что Арман-Луи знал Адриен всегда, но не спускал с неё глаз только последние несколько месяцев. И теперь, глядя на нее, он не мог налюбоваться ею.

2.

Гранд-Фортель

Вот уже много лет Арман-Луи и Адриен жили на границе ла Марш и Бурбоне, в маленьком замке, разрушенном религиозными войнами. Адриен приехала сюда ещё в то время, когда Арману-Луи было не более восьми или десяти лет, а самой м-ль де Сувини – всего четыре годика. Старый берейтор был её сопровождающим. Две недели они провели в пути: мужчина на добром старом седеющем коне, ребенок – на очень ленивом, но ещё более тощем муле. Ехали не слишком быстро и делали остановки задолго до наступления ночи из страха перед разбойниками и грабителями. Берейтор очень обрадовался тому, что замок де ла Герш оказался на пути их следования, так как намеревался спросить совета у г-на де Шарней, деда и опекуна Армана-Луи, сеньора весьма образованного и умудренного опытом.

М-ль де Сувини была сиротой, и неизвестно, существовал ли другой покровитель, кроме некоего маркиза Парделана, её дяди, живущего в Швеции, где, как уверили, умер и виконт де Сувини, отец Адриен, оставив большое состояние.

После недельного отдыха под крышей г-на де Шарней и множества разговоров, старый берейтор грустно сообщил, что пора продолжать путь. Чемоданы были уже уложены, а лошадям выдана двойная порция фуража. Адриен непрестанно лила слезы, её маленькую головку не оставляли мысли о том, что ей приходится покидать эти места, здешний дивный сад с такими сочны ми хрустящими яблоками, что расстается с другом, умеющим вырезать ножом такие замечательные игрушки. Поздно вечером она заснула, буквально умываясь слезами, в объятиях своего маленького кузена – именно так называла она Армана-Луи: г-н де Шарней и покойный г-н де Сувини были и в самом деле чуточку родственниками.

Берейтор глубоко вздохнул, и г-н де Шарней с тревогой посмотрел на него.

– А если оставить детишек ещё на двадцать четыре часа вместе? спросил он.

– Но впереди такая долгая дорога!

– Потому, может быть, и стоит это сделать: днем больше будете вы в пути, днем меньше – какая разница?

Берейтор взглянул на ребенка, который засыпал, продолжая всхлипывать, и согласился с доводами г-на де Шарнея.

Наутро Адриен и не помышляла освобождаться от объятий своего маленького друга, как будто все ещё продолжала оставаться во власти нескончаемого сна. Г-н де Шарней поцеловал её в лоб.

– Тогда, может, вы поедете завтра? – спросил он, повернувшись к берейтору.

Берейтор утер слезу, предательски проявившуюся в уголке глаза.

– Надо ехать! – ответил он. – Швеция так далеко!

– Разве так важно, когда вы приедете? Вы же не называли точную дату прибытия. Что изменится от того, будете вы на месте 1 октября в полдень или 15 ноября в 8 часов?

– Конечно, ничего не измениться.

– Что ж, поедете в любой другой день.

– Ладно! – сдался берейтор, который дрожал при одной лишь мысли о том, какой трудный и дальний путь им ещё предстоит пройти.

Послезавтра наутро Адриен вела себя точно так же, как накануне: у неё было такое же прерывистое дыхание, будто она всхлипывала во сне, и, не отрывая глаз, обвивала шею Армана-Луи.

Разумеется, не по черствости душевной вынужден был бедный берейтор разлучать сиротку с единственным привязавшимся к ней существом, – просто он не знал, как следовало поступить лучше, чтобы уберечь девочку и не прогневить судьбу, тем более, что всякого рода путешествия, переезды были в те времена весьма небезопасны, и невозможно было предусмотреть все меры предосторожности, чтобы избежать нападения разбойников или грабителей.

Седой конь охромел, кажется, пока на одну ногу, мул никак не мог насытиться, хотя все время и все зубы его работали на то, чтобы есть и есть овес и сено г-на де Шарней. Бедная скотина не знала, не была уверена в том, что завтра о ней так же позаботятся. Точно так же никто не знал и не ведал, что уготовила судьба для сиротки в Швеции, но и не могла же одна эта остановка в пути поставить под угрозу её интересы! Берейтор решился на то, чтобы остаться ещё на не делю в замке, после чего они все же отправятся в путь. И сразу, будто обезумевший, сорвался ветер, а дождь, видно не желая оставаться в долгу, полил так, как если бы Бог повелел ему затопить провинцию.

– В Швецию в такую погоду не выезжают, – сказал старик, – подождите до конца месяца.

– Подожду, – ответил добрый малый берейтор: он грел свои старые ноги у камина.

Адриен бросилась ему на шею.

После дождя пошел снег. Дороги совсем размыло, – слыханное ли это дело, чтобы путники променяли место у камина ради того, чтобы пуститься по большим дорогам в царство зимы; к тому же м-ль де Сувини могла простудиться.

– Да, остаемся. Видно, провидению так угодно, – опять подтвердил свое решение берейтор.

Когда погода заявила о приближении нового, теперь уже зимнего сезона, г-н Шарней заметил своему гостю, что банды злодеев колесят по дорогам страны, и что было бы неосторожным подвергать всякого рода опасностям дальнего похода особу, вверенную ему. Следовало бы подождать, когда люди короля повесят мерзавцев, которые грабят страну, и тогда он первым взнуздает коней и даст сигнал к отправлению.

– Вы говорите мудрые слова, – соглашался берейтор.

Адриен смотрела на них счастливыми ласковыми глазами.

Но подавать обещанный сигнал к отправлению г-н де Шарней, по правде сказать, не спешил. Как бы то ни было, он был родственником м-ль Сувини, и он обязан был заботиться о ней, опекать ее; ему казалось, что у девочки слабое здоровье – и необходимо было время, чтобы окрепнуть, чтобы легче переносить непривычные перепады шведского климата; да и чем плох был для неё замок де ла Герш – разве здесь не любили её, не лелеяли, не окружали всевозможными ласками, на какие способны только старики, чувствующие свое возрождение во внуках? Для полноты счастья ей, конечно же, недоставало роскоши: кареты у дверей, десяти лакеев в передней, кружев на платьях... Но зато она могла получить здесь столь нужный для юного создания свежий воздух, общение с природой, а значит здоровье, прекрасное настроение – все те слагаемые жизни, умело распорядившись которыми, судьбу можно считать удавшейся. Что до Адриен, то она ни на минуту не расставалась с Арманом-Луи.

Арман-Луи – с этим именем она просыпалась и засыпала, и это умиляло берейтора.

Время и г-н де Шарней сделали все для того, чтобы не запрягать каждое утро лошадей, чего по-прежнему требовали все те же обстоятельства, и не тащиться по берегам Балтики через Германию, – а так и остаться в ла Марш ещё на шесть лет. Однажды вечером берейтор, по обыкновению, перед тем как лечь спать, сказал г-ну де Шарней: "Завтра уезжаем", а затем заснул – и больше уже не проснулся.

Перед смертью он успел ещё позвать и поцеловать плачущую Адриен:

– Скажете господину Парделану, что мы не приехали в Швецию не по моей вине, – тихо проговорил он. Потом, переведя взгляд на г-на де Шарней, сказал: – Я вверяю судьбу Адриен в ваши руки... Любите её как собственное дитя...

Это были его последние слова. После чего м-ль де Су вини заявила, что она отсюда никуда не уедет. Вот так и случилось, что четырехлетняя девочка-сиротка, которая только на неделю должна была остаться в замке Гранд-Фортель, прожила там до своего пятнадцатилетия.

Небольшой замок Гранд-Фортель, весьма обветшавшее строение, являл собой наполовину феодальный укрепленный замок, наполовину ферму, стены которой стояли на вершине при горка у входа в долину, утыканную множеством прудов и поросшую лесами. Две мрачные башни с бойницами, если смотреть из далека, придавали ему вид средневекового сооружения, однако такое впечатление от замка тотчас разрушалось при ближайшем рассмотрении, то есть при виде полузасыпанных рвов, хлева, притулившегося к крепостным стенам, а также новых каменных кладок над сводчатыми развалинами. Хозяйственные постройки располагались вокруг главной башни замка. Таков, каким он был теперь, Гранд-Фортель, от которого остались по сути развалины; он мог бы, однако, ещё выдержать атаку банды разбойников, а при хорошем гарнизоне из отважных бойцов – и отстоять замок.

Итак, в 162... году при замке жили г-н де Шарней, его внук Арман-Луи и м-ль де Сувини. Кроме того – дюжина слуг, а также батраки, конюх и лакеи. Конечно, это был не армейский корпус, способный внушить страх грабителям, шайки которых нападали на деревню, но тем не менее владелец замка был окружен таким уважением и заботой, что при первом звуке тревожного колокола сбегались все соседние крестьяне и все мелкопоместные дворяне, вооруженные вилами и аркебузами, из которых не стреляли со времен г-на де Мейна.

Арман-Луи был единственным отпрыском горячо любимой дочери, муж которой, г-н граф де ла Герш, умер на королевской службе, не оставив состояния. Вдовой графиня осталась в том возрасте, когда некоторые из её подруг ещё не собирались вы ходить замуж, и отец, г-н де Шарней, был по-прежнему её опорой; её печаль вскоре испарилась подобно тому, как высыхает и умирает зеленый колос, сожженный солнцем.

Всю свою любовь г-н де Шарней отдавал теперь единственному наследнику двух домов, то процветающих, то переживающих потрясения, но чести не ронявших, какие бы удары судьба не обрушивала на них.

Слишком ничтожны были теперь доходы г-на де Шарней – впрочем, ему принадлежали ещё кое-какие остатки роскоши, постепенно уничтожаемые в гражданских раздорах, – но всю свою изворотливость он употреблял на то, чтобы дать юному Арману-Луи блестящее военное образование. Он хотел, чтобы дворянин, начинающий свою жизнь, вошедший в неё под сенью гербов двух родовитых семей, ла Герш и де Шарней, был обучен всему тому, что знали и умели самые ловкие и опытные люди эпохи. Будучи человеком высокообразованным, сам он дружил прежде всего с книгой, впрочем, так же, как со шпагой. По своему образу и подобию воспитал он и сиротскую душу, которая доверчиво внимала ему во всем, причем учил всему только личным примером, в большей степени, чем уроками, сквозной мыслью которых было его собственное кредо: все земные блага – ничто в сравнении с честью.

– Если бы ты мог в свой предсмертный час повторить доблестные слова Франсуа 1-го: "Все потеряно, кроме чести", – часто говаривал он ему, – Бог благословил бы тебя, сын мой, как достойного человека.

В шестнадцать лет у Армана-Луи было железное здоровье: он легко переносил любые физические нагрузки – будь то скачки во весь опор на лошади, двадцать лье по опасным дорогам, или ходьба пешком на расстояния, которые свалили бы с ног самого выносливого; если усталость все же брала свое после тяжелого дня охоты, он забирался в вересковые заросли, чтобы отдохнуть, съесть корку хлеба с кружкой воды и засыпал, стиснув кулаки. Наутро он уже был свеж и бодр, как птичка, невесть откуда с зарей появившаяся на ветке. Он привык смотреть в лицо любой опасности: мог не задумываясь броситься в самую бурную реку или войти в горящую хижину, и не встречался ещё на его пути разъяренный зверь или вооруженный разбойник, в схватке с которым он бы не устоял.

Г-н де Шарней был доволен своим внуком: часто, встретившись с ним, он останавливался и, расплываясь в улыбке, морщинистой рукой гладил его по голове.

Однажды утром он не на шутку встревожился, застав внука залитым кровью. Арман-Луи уже добрался до поселка, когда вдруг взбесившийся голодный волк накинулся на стадо, возвращающееся с пастбища. Волк ринулся к нему, но отважный юноша, весь разодранный когтями зверя, не выпускал его из рук до тех пор, пока не задушил и, победителем, встал на трепещущее ещё тело хищника.

– Бог дал тебе жизнь, чтобы ты стал Человеком, – сказал тогда старик Арману-Луи.

Оружия в Гранд-Фортель собрано было предостаточно, и в случае надобности, его брали в арсенале, устроенном вдоль стен большого зала замка. Что же касается учителей, которые могли научить им пользоваться, то они проходили каждый месяц по дороге: офицеры, выслужившиеся из рядовых, уволенные солдаты, наемники, возвращающиеся на свою далекую родину, искатели приключений, ничего не имеющие при себе, кроме плаща и шпаги; с наступлением ночи они без стеснений просили приюта у хозяев замка, а в награду за ночлег, который предлагался от чистого сердца, охотно обучали всему тому, что знали, в частности, владению оружием. По вечерам перед большим камином, в котором горели дубовые чурки, они рассказывали походные истории владельцу замка и делились опытом, каким образом добропорядочному человеку можно выбраться из самого затруднительного положения. И все без исключения чужестранцы, посетившие замок, будь то простой солдат или дворянин, непременно восхищались великодушием и гостеприимством, а также учтивостью Армана-Луи. Его дружелюбное открытое лицо и решительный вид внушали доверие с первых слов знакомства с ним, но и при расставании никто ещё не почувствовал себя обманутым своим первым впечатлением: душа героя жила в сердце подростка Армана-Луи.

Г-н де Шарней был участником великих войн времен Генриха IУ, сражался против Лиги и г-на де Гиза, и не упускал случая, – как любят это делать старики, – чтобы не рассказать о тех давних событиях. И эта славная дедовская эпопея, история о короле, отвоевывающем свой трон со шпагой в руке, наполняла энтузиазмом душу гордого Армана-Луи. Потому он то же горел нетерпением смешаться с некой дерзновенной толпой, которая борется за правое дело – вот как пришел он к мысли о том, что ему следует хорошо владеть оружием, а позже к намерению примкнуть к юным гугенотам округи и вести войну против католиков, возглавляемых его соседом Рено де Шофонтеном.

3.

Первые вздохи

Таким образом, Арман-Луи, ещё совсем недавно ученик, в один прекрасный день проснулся уже сложившимся бойцом, достигшим возраста, когда сердце стучит быстрее обычного, когда цветок, выхваченный и из-за корсажа блузки, держат, краснея, и когда цветок этот кажется ценнее всех сокровищ мира, а также когда вдруг бледнеют, заслышав девичий голос.

Понятно, что Арман-Луи заглядывался на м-ль де Сувини и находил её прелестной давно, и так же давно чувствовал её душу, душу редкостной доброты. Завидев её, он робел поднять на неё глаза, любовался ею разве что украдкой. Он собрал целую коллекцию из предметов, которые она случайно потеряла, и держал их в шкатулке, ключ от которой носил всегда с собой. Когда он говорил с ней, голос его дрожал, а когда она склоняла голову на плечо юноши, сердце его так колотилось в груди, что он задыхался. Но, Боже, что творилось с ним, когда однажды утром он услышал, как Рено де Шофонтен восхищался красотой Адриен, которая в тот момент ступала своими быстрыми ножками по шаткому мостику, переброшенному через речку.

– Э, да она совсем созрела для замужества! – смеясь, заметил католик.

– Кто? – не сразу понял Арман-Луи.

– Черт возьми, ну конечно же, м-ль де Сувини!

– Адриен?

– Да, Адриен!

Арман-Луи зашелся от гнева. Он сходу придумал предлог, который мог дать повод ссоре с приятелем.

– Послушай-ка, господин маркиз, – крикнул он. – Почему вы позволили себе назвать мадемуазель де Сувини по имени?!

– Велико ли дело! Просто я его знаю.

– Ну это уж слишком! Только два человека могут называть мадемуазель де Сувини по имени: господин де Шарней и я.

– Да ладно вам, эта привычка вполне может распространяться и на её соседа, даже если он не родственник.

– Учтите, я этого не потерплю!

– Но почему я должен церемониться, из-за прихоти гугенота? Что ж...

Он не успел договорить фразу, потому что Арман-Луи стремительно налетел на него и атаковал. Драка была долгой, упорной, яростной, слышались лишь восклицания г-на де Шофонтена.

Несмотря на боль, усталость, вконец измученные, они продолжали драться, Рено с ухмылкой, Арман-Луи ожесточенно, хотя оба задыхались.

– Значит, мадемуазель де Сувини созрела для замужества?! Прекрасная мысль! – клокотал Арман-Луи. – И кто же это собирается жениться на ней в наших краях?

– Черт побери! Да я знаю двадцать дворян, которым могла прийти в голову эта идея! – улыбался г-н де Шофонтен.

– Двадцать – это цифра, вы назовите имена!

– Имена? Ну так, прежде всего, я!

– Ты?!

И драка возобновилась, более жестокая и упорная, более долгая, грудь в грудь, сцепившись руками. Арман-Луи не отступал, Рено не собирался поддаваться. Удары сыпались один за другим. Арман-Луи был бледен, как смерть, Рено – красен, как огонь.

– Видали лакомку! – задирался маркиз, всегда скорый на колкости. Прехорошенькая кузина – его собственность! На вот тебе, еретик чертов!.. Он, видите ли, не хочет, чтоб на неё смотрели!.. Глаза-то есть, куда их девать, презренный гугенот? Ты не получишь девушку, ты будешь получать только удары. На, держи, гнусный кальвинист! Вот парочку для начала! Положи её в шкатулочку, свою Адриен, но учти – это не помешает одному славному дворянину, моему знакомому, обратить её в другую веру... Мерзкий безбожник, ад по тебе плачет...!

Каждое слово этой бранной речи, где ругательства перемежались со славословием, отзывалось на нервах и на мускулах Армана-Луи, точно удары шпор по несущейся лошади. Он чувствовал, как волны ненависти захлестывали его сердце. Впервые он испытывал серьезное желание убить Рено.

Наконец два могучих измученных тела рухнули на землю. Арман-Луи почти разбитый, Рено – почти сломленный.

– Прекращаем драку: завтра я буду ждать тебя в долине Мельницы со своими друзьями, а ты собери своих. Будет битва такая же, как у греков с троянцами: считаю, что мадемуазель де Сувини так же хороша, как Прекрасная Елена.

– Давай сделаем лучше: ты наденешь кольчугу, вооружившись шпагой, топором, кинжалом, и я тоже нацеплю латы – и как два странствующих рыцаря, железо против железа, мы будем истреблять друг друга.

– Пусть будет так. Я согласен. И если, надеюсь, убью тебя, я закажу двадцать месс за упокой твоей души... по крайней мере, тебе не придется выбираться из пекла...!

Итак, назавтра два рыцаря в двух плотных плащах, вооруженные с ног до головы, с кинжалами на боку, со шлемами на голове, встретятся ранним утром в самой пустынной части долины Мельницы...

– Помолись и исповедуйся, – прощаясь, сказал Рено.

– И ты попроси Бога за свою душу, – ответил Арман-Луи.

И вот они стали в боевой готовности друг против друга, железо лязгнуло о железо. Их сила и их ловкость были равными. Рено все время говорил колкости, посмеивался и сопровождал каждый свой удар угрозой или проклятием. Арман-Луи дрался с немой яростью. Вскоре несколько капель крови обагрили их доспехи. Внезапно г-н де ла Герш нанес противнику такой сильный укол длинной шпагой, что наверняка проткнул бы г-на де Шофонтена, если бы не сломалось оружие. Рено, шатаясь, ответил на этот выпад отчаянным ударом топора, который целиком разнес шлем гугенота. Арман-Луи, раскинув руки и закатывая глаза, тяжело рухнул.

– Ах! Боже мой! Я убил его! – крикнул потрясенный Рено.

Он отшвырнул далеко в сторону проклятый топор, наполнил шлем водой и оросил ею лицо своего друга. Арман-Луи не шевельнулся. Рено присел рядом с ним на колени и заплакал.

– Неужели я убил его? Моего единственного, моего лучшего друга? приговаривал он, отстегивая по частям доспехи раненого. – Я – презренный головорез, бесчувственное чудовище! Если он действительно умер, я не прощу себе этого никогда! Ах, мой бедный Арман-Луи! Ответь мне, поговори со мной!.. Я действительно грубое животное, но я не злодей! Лучше бы умер я, я готов умереть, чтобы спасти твою душу... Чем я буду без тебя? С кем я буду драться? Хочешь, я убью себя или удавлюсь?.. Прикажи, я послушаюсь тебя. А хочешь, я стану монахом? Я уйду на покаяние до конца дней моих в монастырь...