Текст книги "Не придумал (СИ)"

Автор книги: Амброзий Богоедов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

 

– Если ты меня развёл, цыганская ты жопа… – с порога начал шутливую перебранку Дойчлянд.

– Иди сюда, пидормот, буду при тебе звонить, – ответил Миро, набирая номер на телефоне.

 

Дойчлянд прильнул к трубке.

 

– Да, добрый вечер, – заговорил Миро. – Вы нам предлагали участие в передаче про экстремизм, я вот друга привёл, поговорите!

– Добрый вечер, это не обязательно… – не успела договорить женщина на проводе, поскольку Дойчлянд уже выхватил трубку.

– Да, здравствуйте, – Дойч попытался быть галантным, – а о чём передача будет, а?

– Нас заинтересовала Ваша группа…

– Да, да, «Deutschland’s Mother & The Alconauts»! – обрадовался интересу к своему проекту герой. – Мы пытаемся начать консервативную революцию… Коренное изменение систем мышления. Сто лет назад это вылилось в постмодерниз…

– Это всё замечательно! – сухо перебила Дойча женщина в трубке. – Расскажете об этом на передаче. Мы ещё Вам позвоним. Ориентируйтесь на тринадцатое сентября. Вы должны будете прилететь в Москву, мы компенсируем все затраты на перелёт из любой точки России. До свидания!

 

– Ну что, сучара, съел? – ехидно заулыбался Миро. – Доставай водяру!

– Она сказала… – Дойч полез в куртку за водкой, – … что Ефрейтора можно взять.

– В смысле, «взять»? – заржал Миро. – Она его даже не знает!

– Ну, она сказала, что можно из любой точки мира… то есть России, блядь, прилететь. Ефрейтор в Новосибе ещё?

– Да, вроде… – Миро думал только о водке. – Откупоривай!

– Блядь! – вскинул руки Дойч.

– Штопор в столе посмотри, – попытался быть провидцем Миро.

– Да я не об этом, – отмахнулся Дойчлянд. – Мы же выступать должны были у Очкова… Когда?

– Тринадцатого и должны были, – призадумался Миро. – Но я не уверен.

– Давай накатим сейчас и посмотрим в сообщениях.

– Добро!

 

Водка легла хорошо, несмотря на то, что стоила… Ах, да, стоила бесплатно.

Спустя две стопки ребята всё же добрались до компьютера и действительно убедились, что о выступлении в одном из самых маргинальных заведений на Петроградской они договорились на тринадцатое сентября.

 

– И куда поедем в итоге? – спросил Дойчлянд.

– Ясное дело. В Москву! В телевизор! – ничуть не сомневался честолюбивый Миро.

– А с Очковым как утрясём?

– Давай как есть всё скажем, пусть перенесёт, – предложил Миро. – Телефон он оставлял же нам.

 

Очков был известным ленинградским ряженым маргиналом. Эту известность он получил, открыв клуб с нестандартными порядками, который самовлюблённо назвал «Очко». Посетителям заведения позволяли приносить алкоголь с собой и спать в зале. Естественно, бар тут же оккупировали люмпены околоинтеллектуального толка. Слухами земля полнится, поэтому молва о шалмане быстро достигла, наверное, каждой тусовки, в которой не лузгали семечки, сидя на кортышах. Спустя некоторое время Очков провёл свой именной фестиваль, понял, что даже в среде студентов младших курсов и опустившихся тридцатилетних недорослей водятся деньги, и стал постепенно завинчивать гайки. Сначала запретил спать в клубе, мотивировав это тем, что так не поступают даже в прогрессивных пивных подвалах Америки. А после вовсе убил весь шарм, заставив мордоворотов на входе обыскивать честных выпивох на предмет собственного огнетекущего. Будучи довольно неприятным типом, Очков всё же имел нестандартный подход к приглашаемым музыкантам. Благодаря этому, через несколько дней после возникновения «Deutschland’s Mother & The Alconauts», Миро просто послал видеозаписи Очкову через социальную сеть и пригласил бухнуть на вписку. Владелец клуба от приглашения отказался, но день концерта незамедлительно назначил – тринадцатое сентября.

 

Миро набрал номер.

 

– Аллоу, привет! Это Миро, – поздоровался цыган.

– Да, привет, – в трубке, помимо еврейского голоса, грохотала музыка. – Из «Алконавтов» же?

– Да!

– Тринадцатого выступаете… вроде.

– Ты можешь выйти, чтобы не гремело. Есть вопрос.

– Бля, ща, погоди, – музыка в трубке начала удаляться. – Что там у тебя?

– Слуш, нам с телека звонили, с РТР, приглашают сняться в передаче про экстремизм, – объяснил Миро.

– Хорошо, я при чём тут? – не понял Очков.

– Они на тринадцатое сентября нас пригласили как раз… – не успел договорить цыган.

– Ты туда пойдёшь? Это голимая провокация какая-то. Говно. Я не одобряю. Короче, ты или у меня выступаешь, или туда едешь. Выбирай, – резко закончил директор площадки.

– Окей, окей… У тебя тогда будем! – сразу пошёл на попятную Миро.

– Готовьтесь, – отрезал Очков и повесил трубку.

 

– Гондон злоебучий, – выругался на Очкова Миро, посмотрев, однако, на Дойчлянда. – Говорит, что хуй нам, а не телек!

– В смысле? – не понял Дойч.

– «Это голимая пrовокация», – передразнил картавый еврейский акцент Миро. – Хуяция, блядь!

– Ты нихуя не объяснил.

– Да этот хуй пархатый говорит, чтобы мы выбирали: или к нему, или в телевизор! – возмутился цыган. – Я согласился к нему, но нужно ещё телевизионщикам позвонить. Я не знаю даже…

– Ну, давай им в другой день позвоним ещё, узнаем, – согласился Дойч. – Но и выступить хочется… Очко обидится ведь, если нас увидит в ящике-то!..

– Да кто сейчас телевизор вообще смотрит? – резонно заметил Миро.

– Ну, вдруг?..

– Ладно, хуй с ним, разливай уже.

 

Звонкая капель нестабильной струёй мирно приземлилась в стаканы. Мужчины выпили, каждый думая о своём.

21 августа

Солнце закатывалась куда-то за обшарпанные здания промзоны, оставляя на темнеющем небе розовые и жёлтые разводы. Но жители притона не замечали вокруг себя красоты засыпающей природы. На душе каждого была печать грусти, депрессии и чувства вины. А уж тех, перед кем они бывали виноваты, можно было пересчитывать десятками.

Илья, музыкант, так и оставшийся жить с шайкой Дойчлянда, не искал спасения в молитвах, как это сделали бы его более рьяные товарищи по вере. Он знал, что лучший помощник в борьбе с хандрой и душевными терзаниями, – амфетамин.

Ефрейтор, вернувшийся из деловой поездки, налегал на ганджубас и корвалол. Замедление помогало ему бороться с синдромом дефицита внимания.

Капитолина, Могила и Философ забывались сном – была их очередь упасть на освободившиеся койки в комнате матери хозяина квартиры.

Дойчлянд же пытался заглушить свои неконтролируемые приступы вины и самобичевания водкой. И так накатит, и эдак, а спокойнее на душе не становится! Терзала его нутро мысль, что Гену Штопора он зря обидел. И по совести, и по понятиям воровским, не прав был Дойчлянд.

Собравшись с силами, герой написал Штопору в мессенджере, предложив приехать и помириться. Гена даже не колебался. Согласился сразу же, и сказал, что приедет в ближайшее время.

 

Негоже было начинать перемирие без «горючего». Дойчлянд покопался в карманах курток, висевших в прихожей, находя в них только смехотворную мелочь и чеки из разных магазинов. Состыковав её с теми скорбными запасами, которые он обнаружил в своём кошельке, Дойч понял, что лучше даже не выходить. Осознание – первый шаг к просветлению. Но, осознав, нужно было делать. Прислушавшись к голосу сердца, Дойчлянд отправился немного вздремнуть в свою комнату.

 

– К тебе пришли! – растолкал Дойчлянда ухмыляющийся Ефрейтор. – Я бы на твоём месте взял что-нибудь тяжёлое!

– Что там ещё? – практически забеспокоился Дойч.

– Штопор к тебе пришёл, ха-ха-ха!

– А-а-а…

– В смысле, «а-а-а»? – удивлённо передразнил героя Ефрейтор. – Тебя убивать пришли.

– Да всё нормально, – с трудом поднимаясь с кровати, начал объяснять заспанный Дойчлянд, – я его сам пригласил.

– Я сейчас слишком всрат, чтобы что-то понять, – сдался Ефрейтор. – Ты пригласил, я впустил. Расскажешь потом, если живой останешься.

– Давай, жопа иудейская, иди уже, – весело огрызнулся Дойчлянд.

– Я потомок атлантов!.. – донеслось уже из коридора.

 

Герой встретил Штопора на кухне. Как и Дойчлянд, Гена был уже нетрезв, но, в отличие от владельца притона, гость был не с пустыми руками. Штопор поставил две литровые бутылки с прозрачным содержимым и красочными этикетками, на которых отчётливо виднелась, пожалуй, самая важная для собравшихся информация – 40°.

 

Как по волшебству, звон посуды перекликнулся с трезвоном дверного звонка. Проинспектировав лестничную клетку через глазок, Дойчлянд, к своему неудовольствию, увидел в нём Миро. Не то чтобы герой не хотел видеть именно этого человека. Вовсе нет. Просто ситуация не располагала. Не располагала до того момента, пока Миро не пришёл. А раз он пришёл, и его надо впустить, то, получается, ситуация располагает. Так рассудил Дойчлянд, впуская дорогого друга в квартиру.

 

– Ну что, хуйлуша, давай бухнём, – на ходу сбрасывая ботинки, прошёл в прихожую Миро. – Вот же ж блядь! – изумился он увиденному на кухне.

– Ага, – выдохнул Дойчлянд. – Поэтому ты немного не вовремя.

– После драки кулаками не машут, так у вас, мужланов деревенских, говорят? Хули он здесь? – стал отыгрывать жеманного гея мужеподобный Миро.

– Мы решили помириться…

– Вы ещё поебитесь! – всплеснул руками цыган.

– И поебёмся, будь уверен… Только тебя не возьмём, – игриво надувшись, сказал Дойч.

– Ладно, воркуйте, пидорасы. Налейте мне только немного, да я пойду в комп позалипаю у тебя.

 

Когда Дойчлянд и Штопор остались одни, им было что друг другу сказать. Оказалось, что чувство вины было обоюдным. Штопор не находил себе места из-за того, что отбил чужую женщину, Дойчлянд же после пары рюмок уже на коленях просил у Гены прощение за инцидент с отвёрткой и молотком. Оба простили друг друга. Потом дуэтом рыдали и снова прощали.

 

После выпитого литра общение становилось более интимным. Взгляды падали всё ниже, руки тянулись к чужому телу. Пара стопок из новой бутылки, и парни уже целовались. Ещё стопка, и они запускали руки друг другу в штаны.

 

Заскучавший Миро выполз на кухню и тут же начал смеяться.

 

– Педики, что вы тут развели? – мерзенько хихикая, начал шутливо наезжать на парней Миро. – А если Алиса узнает, что тут происходит?

– Отъебись, Миро, хватит завидовать, – оторвавшись от поцелуя, послал друга Дойч.

– Ха-ха, а то что? Отвёрткой меня проткнёшь? – и, заливаясь хохотом от своей шутки, Миро скрылся из кухни.

 

Ни секунды не колеблясь, Миро принялся писать Алисе о случившемся. Посмотри, дескать, чем твои мужики занимаются. Алиса предпочла не придавать этому значения и холодно отвечала Миро в чате.

 

Когда Штопор отлучился в уборную, Дойчлянд вырубился и, скатившись на пол, заснул. Не решаясь будить хозяина флэта, Гена пошёл в его комнату.

 

Сквозь сон к сознанию Дойча прорывалось требование мочевого пузыря. «Давай, пьяная сука, иди ссы. Не хочу, чтобы мой носитель позорно валялся в луже мочи, как вонючий колдырь!» Пришлось повиноваться. Потрёпанный временем санузел не смог поймать все капли, которые выстреливал в него Дойчлянд, да он и не должен был. Некультурно обоссав стульчак и кафельную плитку, герой на автомате поплёлся в свою комнату. Даже сквозь ужасную пелену бессилия, Дойчлянд не мог не удивиться открывшейся пред его взором сцене: полуголые Штопор и Миро валяются на кровати, ласкают и целуют друг друга. При других обстоятельствах Дойч присоединился бы, но алкоголь заставлял его глаза смыкаться, поэтому он предпочёл вернуться под стол.

 

Спустя пару часов Дойчлянда разбудил грохот со стороны двери. Никто из сожителей не торопился открывать, поэтому устранять монотонный гул пришлось хозяину квартиры. На пороге стояла Алиса.

 

– Привет, дорогая… – начал Дойчлянд.

– Хует! Ты мне собираешься и дальше жизнь портить? – разъярилась Алиса. – Сам пидор, и всех вокруг хочешь сделать, а?

– Да подожди ты!.. Мы помирились… – заплетающимся языком стал оправдываться Дойчлянд.

– Гена! – не обращая внимания на Дойча, Алиса прошла в комнату.

 

На кровати в обнимку лежали мертвецки пьяный Штопор и ухмыляющийся Миро, поглаживающий Гену вокруг сосков, – этот перфоманс сразу бросался в глаза. Предназначался он, конечно, для Алисы.

 

– О, явилась, – давясь от смеха, начал Миро, – а мы тут твоего Генку-то чуть не проткнули, ха-ха-ха.

– Нахуй пошёл, чуркобес дырявый! – сверкнула глазами Алиса. – Гена, блядь, подымайся!

– Алиса… – пытался обратить на себя внимание Дойч.

– Я в кал, – вяло пробормотал Штопор.

– В кал тебя сейчас оприходуют, шакал ебучий, вставай! Такси ждёт, – с этими словами Алиса начала стягивать Штопора с кровати.

– Ну, куда ты его тащишь, милая, он наш теперь! – картинно выгибаясь в пояснице, и хватая Гену за грудь, стал издеваться над Алисой Миро.

– От вас, пидоров, подальше, – Алиса кое-как взвалила возлюбленного на плечи.

– Алиса… Давай погово… – не оставлял дипломатических попыток Дойчлянд.

– Нахуй тебя, дегенерат! Я жалею, что знаю тебя. Ты мне противен! – Алиса преодолела дверной проём, волоча Штопора на себе.

 

Всё это время из коридора за клоунадой наблюдали уссывающиеся от смеха Могила и Ефрейтор. Алиса применила красноречие портовой шлюхи и в их адрес тоже.

Гневно проклиная всех, девушка вытолкнула Штопора в подъезд, так и оставив Дойчлянда без внимания, а других участников спектакля – в приступе гомерического хохота.

 

– Обосрался ты, да, Казанова ёбаный? – хихикая, издевался над Дойчляндом Миро.

– Неужели я такой хуёвый? Вот так вот прямо «я жалею, что знаю тебя»?.. – сокрушался Дойч.

– Расслабься, пиздострадалец! Зато я барабанщика нашёл!

– Что?.. – находясь в своих мыслях, Дойчлянд не увязал резкую смену темы с произошедшим.

– Штопор на барабане играет… На этой стучалке ебучей, как её?.. Короче, он теперь в «Алконавтах»!

Последняя неделя августа

Последние частички тепла уходящего лета строго сметались с улиц Петербурга человеконенавистническим ветром, а у жителей притона, наконец, появилась общая созидательная цель – аудиовизуальная группа. Илья, Миро и Штопор были на какое-то время заняты репетициями. Дойчлянд же их игнорировал: он пил.

Естественно, саморазрушение не перестало быть движущей силой любых начинаний. Илья, как и прежде, колол в себя всё, что только попадало в его поле зрения, Гена и Миро шли по стопам Дойча и к концу репетиции всегда были «в ноль». Традиционалисты в те дни дома бывали редко, затянутые в водоворот своих кукольных политических движений.

 

С каждым днём Штопор становился больше другом Миро, нежели Дойчлянда. В некоторые моменты казалось, что и Алиса скоро останется не при делах, если романтические отношения между цыганом и Геной будут набирать оборот. Дойчлянда это задевало. Не то чтобы он был влюблён в Штопора. Просто было задето его самолюбие. Дескать, как так? Почему он целуется не со мной? Это ведь я всё начал! Да и вообще, надо же быть таким гадом? Ввинтился в мою Алису, штопор, блядь. К счастью, Дойч всегда оттаивал, когда ему предлагали ещё водки, поэтому взаимоотношения не накалялись.

 

Однако что-то тревожило тонкие материи, пронизывающие территорию «Елизаровской». Мерцающее существо с телом дельфина и шестью крокодильими лапами, облюбовавшее здание притона и только изредка изменявшее ему с рюмочной возле метро, беспокойно рыло лапами около соседнего от жилища Дойчлянда дома, в котором находилось кафе. Эфемерное создание изрыгало в яму переработанные алкогольные пары, которые, в свою очередь, оно высасывало из поглощавших этиловые смеси людей. Зачем оно это делало – разобрать сложно. Да и не так уж это и важно, ведь крокодилолапого дельфина в тот момент видел разве что перекинувшийся кубенсисами торчок, который плёлся по улице Седова в неизвестном направлении.

2 сентября

За шиворот вышедших покурить посетителей клуба Очкова капал мерзкий дождичек. Чтобы не испортить костюмы, Дойчлянд, Философ и Миро забежали внутрь. У них была ответственная задача – развлекать зрителей, пришедших послушать стихи известной петербургской треш-поэтессы. Близкое знакомство с ней Философа позволило ребятам дебютировать с группой «Deutschland’s Mother & The Alconauts», получив хоть какого-то зрителя.

Особых надежд никто не питал: сделать что-то непостыдное на музыкальной сцене мог только Илья и немного – подыгрывающий ему Штопор. Было решено начать с адекватных композиций Ильи, резко оборвав лирические песни, исполненные хорошим голосом, гадкими завываниями кавер-версий на творчество Аллегровой, исторгающимися из глоток остальных членов бэнда. Травести-кабаре шоу должно было услаждать очи зрителей на протяжении обоих актов. Миро нарядился в шубу дойчляндовской матери, Философ незатейливо оголился, а сам Дойчлянд откопал в чулане халат с американским флагом, женские трусы огромного размера и ушанку.

 

Искушённая публика сдержанно оценила молодых дарований. Но это не смутило ребят, ведь они рассчитывали просто бесплатно бухнуть бодяженного спирта из канистр и повеселиться. Однако на фуршете после выступления поэтессы, на них обратил внимание владелец одного известного магазина редких книг. Как и все антиквары, он был евреем.

 

– Парни, это эпохальное представление! – восторженно произнёс букинист.

– Мы долго репетировали, – шутливо солгал Дойч.

– О, а эти рисунки… – еврей имел в виду портреты с Гитлером, которые нарисовал Дойчлянд в те мгновения, когда не тряс чреслами. – Я должен их иметь! Дело в том, что я коллекционирую реликвии Санкт-Петербурга: у меня есть письма Солженицына и Сахарова своим жёнам, партитуры Бородина, – вдруг книжник перешёл на шёпот и заговорщицки прикрыл рот рукой, – даже салфетка с семенем Гребенщикова!

– Ну, в моих рисунках вряд ли есть ценность… – начал кокетничать Дойч.

– Что ты, что ты!.. Я думаю, на сцене происходила иллюстрация нашей эпохи. Никакой грани между зрителем и творцом, между искусством и профанацией. Хтоническое творчество народа. Об этом будут писать спустя столетия. Так что я бы хотел эти рисунки!

– Хорошо! Но лишь один. Второй – для Наташи, – с этими словами Дойчлянд протянул один из рисунков престарелой поэтессе, стоявшей рядом.

 

– «Иллюстрация, блядь, эпохи»? – переспросил у Дойчлянда Миро, когда парни отдалились настолько, чтобы эти слова не достигали ушей букиниста. – Под чем он был?

 

Дойчлянд лишь устало развёл руками. Он был горд собой.

3 сентября

Дождь провоцировал хаос даже в Петербурге. Вот люди спокойно себе идут, слегка поёживаясь от холодного ветра, при этом картинно сохраняют достоинство, стараясь степенно вышагивать, будто английские лорды, а вот с неба начинают падать капли-разведчики, которые, соприкасаясь с незащищёнными шеями или щеками, словно говорят своим ещё не десантировавшимся товарищам: «Вперёд, пацаны! Им это всё ещё не нравится». Та-да-дам! – бьют небесные литавры, и отвратительно неуместной прохладой падают на людей мокрые камикадзе. Личины графьёв и бояр слетают. Прохожие, словно нашкодившие карапузы, вдруг начинают метаться туда-сюда, толпиться в арках и под козырьками. Кто-то решает, что он, намокнув, будет суше, если побежит. А кто-то, как наш хмурый Минет, просто безучастно продолжает движение, ведь даже силы на ходьбу приходилось брать у организма в долг. Покипешуешь тут, когда третий день твой сон в заложниках у амфетамина! Минет брёл в притон к Дойчлянду, и одному чёрту известно, почему его ноги направились именно туда.

 

Даже мерцающий дельфин с шестью крокодильими лапами, живущий в тонком мире, не стал пить энергии молодого человека. Существо привыкло видеть каналы циркуляции Праздника даже в очень усталых алкоголиках и наркоманах, но вяло плетущийся парень выглядел пустой оболочкой. Испытав, наверное, некое своё мистическое удивление, дельфин с лапами крокодила в количестве шести штук вернулся к рытью ямы.

 

– Мне нужно поспать, спиды в куртке, – монотонно пробубнил Минет, проходя мимо открывшего дверь Дойчлянда.

– Сколько можно взять? – не стал занудствовать хозяин.

– Мне поебать, – оставляя за собой мокрые следы, устало констатировал Минет.

 

Дойчлянд вернулся на кухню, к партии в «Тысячу», которую они с Ильёй начали ещё утром. С каждым выпитым стаканом музыкант всё чаще скатывался на ноль, поэтому Дойч был рад тому, что их мозги сейчас взбодрятся.

 

– Смотри, что я принёс, маэстро! – Дойчлянд энергично потряс пакетом. – Подарок от Минета.

– О-о-о, – протянул Илья, – славно-славно. Что там у нас?

– Обещал спиды, – Дойчлянд запрыгнул на принесённый с помойки небольшой диван. – Посмотрим…

 

Парни ахнули. Юный Минет отдал ребятам амфетамин целого спектра разных цветов, а, значит, и разных степеней очистки. Жёлтый, розовый, белый, сухой и мокрый порох был расфасован в прозрачные зиплоки.

Размениваться на нос не стали. Тем более, последние месяцы Илья исключительно кололся в свои некогда толстые вены.

 

Апатия споро сменилась бодрым задором. Партия в «Тысячу» набрала обороты. На звуки быстрой речи слетелись фашисты из соседней комнаты, и вскоре у обоих игроков появилось по одному советчику.

 

Бедный, бедный Минет всё никак не мог заснуть, даже по-царски расположившись на кровати матери Дойчлянда. Парень понимал: сейчас нельзя даже нюхать! Но сон никак не селился в его разуме, поэтому Минет рискнул вылезти на кухню.

 

– Минет, спасибо тебе, – полные зрачков белки Дойча с ебанутой благодарностью смотрели на дарителя.

– Пожрать чего-нибудь есть у тебя? – мёртвым голосом пробубнил Минет. – Вряд ли в меня влезет, но надо…

– Гречи вон ебани, недавно сварили, – зычно предложил Ефрейтор.

– Нахуй мне твоя греча? Мне бы пожрать чего…

 

Полусекундное молчание и с трудом натянутая улыбка Минета дала ребятам сигнал к хоровому смеху.

 

– Ух, наркоман еба́ный! – воскликнул Ефрейтор. – Еду-то тебе погреть?

– Не, братан, я не буду эту хуйню есть. Еда должна возбуждать, – мечтательно проговорил Минет.

– Ух, барчук какой! – шутливо возмутился Ефрейтор.

– Барчук, ещё какой! – поддержал фашиста Минет. – Сейчас кто-то из вас мне ещё и за шавермой сходит.

– Это с хуя? – сразу завёлся скорый на обиду Могила.

– А вот с хуя! – Минет стал копаться в кармане влажных джинсов.

 

На стол упал целлофановый свёрток.

 

– Что это? – первым активизировался Дойчлянд.

– Концентрат для спайса, – невозмутимо ответил Минет.

– О-о-о нет, меня этим говном не купишь, – полным брезгливости голосом открестился от подгона Дойч.

– А как его курить? – спросил Илья, рассматривая пакет с порошком.

– Это невысаженная смесь, её буквально несколько крупиц на сигарету надо, – объяснил Минет.

– Ты и это говно теперь толкаешь? – проявил интерес Дойчлянд.

– Да это так, пробная партия. Высаживать реагенты на траву заёбывает, – пожаловался Минет, и продолжил: – Тот, кто принесёт мне самую охуенную шаверму в этом районе, получит весь пакет.

– Добро! – не стал раздумывать Илья. – Схожу.

– Низко же ты пал, товарищ музыкант, – поддразнил Ефрейтор.

– Пёс тебе товарищ, – отозвался Илья, одеваясь, – а я взрослый состоявшийся человек. Знаю, чего хочу.

 

Под гогот из кухни Илья скрылся за входной дверью, предвкушая новые ощущения. Ждать себя долго он не заставил, даже несмотря на то, что не поленился сгонять аж к метро, чтобы затариться самой приличной шавермой в окрестностях «Елизаровской».

 

Будущее Ильи Минету было безразлично, обеспокоился лишь Дойчлянд, но и его своенравный музыкант слушать не хотел: от такого количества дармовой спайсухи парень просто дурел.

 

Депрессия к тому времени совсем заела Илью. Мир настолько опротивел, что даже сомнительный вариант употребления смеси с непонятной нейротоксичностью казался ему привлекательным способом отвлечься. Музыкант желал хоть как-то срезать угол собственного страдания и прийти к непонятному финишу чуть раньше, чем мог бы своими силами.

Был ли Илья склонен к зависимостям? Да, несомненно. Как и большинство из тех, кто пробовал то, что было неподвластно человеческой нервной системе в автономном её режиме работы. Зависимость ли толкнула парня аккуратно насыпать трофейного концентрата в бонг? Сложный вопрос, ведь на кухне все тоже были от чего-то зависимы. Пальцы Ильи крутанули колесо зажигалки. Пламя рвануло в колпак, спустя секунды изменив агрегатное состояние порошка. Мутным джинном дым заполнил колбу. Илья обхватил пластиковую трубку губами, палец открыл кик-хол. Вжух!

 

Существо с крокодильими лапами и телом дельфина вынырнуло из ямы, которую рыло. Потоки Праздника усиленно потекли по устьям в стенах притона, вызывая интерес мерцающего призрака. Среди привычных энергий, которые для жителя тонкого мира были любимы и знакомы, была и та, которая ему не нравилась. Один из рукавов этой мистической реки было пропитан гнилью и разложением. В мире крокодилолапого дельфина что-то вспыхнуло.

 

– Азиат! – шипел Илья. – Азиат пришёл! Это конец!

– Завтра кому-то будет стыдно, ха-ха-ха, – заливался смехом Ефрейтор, записывая корчившегося Илью на камеру.

 

За окном раздалось ржание лошади. Дойчлянд подскочил, словив флэшбеки прошлой весны.

 

– Блядь, что-о-о? – с охуевшими глазами покосился на окно Дойч. – Вы слышали?

– Будто лошадь… – неуверенно подтвердил Могила.

 

Парни подошли к окну, перешагнув скрючившегося на полу Илью. Ничего необычного за стеклом не происходило, лишь ветер гонял по двору рваные пакеты.

 

– Пойду, погляжу, – неуверенно сказал Дойчлянд.

– Что поглядишь? – не понял Могила.

– Не знаю, – так и не внёс ясности хозяин квартиры.

 

Шелестели деревья, вечерние сумерки покрывали тротуары и дома, а тапочек Дойчлянда уткнулся в кучу тёплой и мягкой субстанции.

 

– Ебаные, блядь, собаки, – выругался Дойч.

 

Но, увидев размах погружения, обомлел. «Нихуя себе собаки!» – подумал герой, вытаскивая полностью унавоженную ступню. – «Нихуя это не собаки!».

Месиво на ступне было умеренно влажным и содержало в себе стебельки непереваренного сена. Лошадиное ржание, которое слышали все его товарищи, и навозный натюрморт на ноге не оставляли сомнений – животное о четырёх копытах было здесь!

 

Деревянная разделочная доска, висевшая под окном и являвшаяся гербом притона, шаркала о стену от прикосновений ветра. Это привлекло внимание Дойчлянда. Он увидел, что к ней на скотче прилеплена упаковка с лекарством. При более близком рассмотрении стало очевидно, что в руках у Дойча пузырёк «Тропикамида». «В хозяйстве пригодится» – подумал он, положив коробочку в карман.

Дойчлянд закурил и попытался вытереть тапок о траву, после чего развёл навозный бульон в луже, скопившейся в асфальтовой расщелине.

 

– Ну что там? – спросил Ефрейтор, когда Дойч вышел из ванной.

– В говно вляпался… – с омерзением ответил Дойчлянд.

– Да ты из него и не выбирался, – загоготал Ефрейтор.

– Шутки за триста… – с пресной миной заметил Дойчлянд, усаживаясь на диван. – Судя по тому, что на гербе я нашёл упаковку тропика, к нам и впрямь явился тот холинолитический азиат, как его? Про которого Фёдор рассказывал…

– Ага, наш Илюшка-то блаженный прав, поди! – улыбнулся Могила.

– Полно тебе издеваться над святым человеком, Иван, – изображая боярина, стал отстаивать честь Ильи Ефрейтор.

 

К наступлению ночи Илья оклемался от спайса. Дойчлянда очень обеспокоили скрюченные конечности друга. Илья уверил его, что подобное уже случалось и тревожиться не стоит: дело временное.

 

От греха подальше Дойч незаметно убрал свёрток с концентратом в карман куртки Минета.

4 сентября

Дойч проснулся под вечер. В окне лишь слабо угадывались солнечные лучи, плотно укутанные тучами. Дойчлянду хотелось тепла, пусть даже от недосягаемого светила, но и оно уже переваливалось за горизонт, оставляя героя наедине с нарастающим беспокойством. Илье не становилось лучше. Вместо того, чтобы позвонить в скорую или хотя бы попуститься, музыкант уверил хозяина квартиры в том, что отличным лекарством от спазма будет инъекция амфетамина.

Дойчлянд воспринимал Илью как благоразумного человека и даже сейчас предпочёл довериться его словам.

Герой пошёл на кухню, но вместо «скоростных» разносолов на столе лежала записка: «Спасибо за сон. Оставил вам немного дорожек для утренней пробежки».

 

– Заваришь на тропикамиде, а? – попросил Илья.

– Может тебе тогда в артерию сразу укольчик? – добродушно пошутил Дойч.

– Ну, я же не зря Сашын-Корца в трипе увидел, – заулыбался Илья. – Господь его мне и направил. А если Господу угодно, то кто мы с тобой такие, чтобы противиться?

– Все вы, наркоманы, одинаковые, – вздохнул Дойчлянд, но тропикамид всё же достал.

 

Заваривать амфетамин на тропикамиде – наслаждение изысканное, не для всех. Тонкости оттенков прихода будут зависеть исключительно от пропорции смеси. В среднем из флакончика «Тропикамида» берут полтора – два куба. Физраствор в этом случае не используют. Если тропа взять мало, то усиление пойдёт в сторону эйфории. Говорят, если грамотно смешать амфетамин и тропикамид, то эффект будет напоминать твой самый лучший мефедроновый приход. А уж если глазные капли сделать основой для мефедроновой инъекции… Впрочем, речь сейчас не об этом.