Текст книги "Не придумал (СИ)"

Автор книги: Амброзий Богоедов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

«Когда-нибудь я напишу об этом абсолютно честно. Сейчас я потеряю из-за честности своих последних друзей. Я напишу, когда потеряю их по естественным причинам», – Дойчлянд.     

25 мая

Солнышко безвольно опускалось за горизонт, а в квартире около «Елизаровской» неспешно поднимались девятнадцать сантиметров человеческой плоти.

 

– Давай! Вставь мне! – неистово вращая расширенными зрачками, прорычала Алиса.

– Ы-ы-ых!.. – запыхтел Дойч, накинувшись на юную ******надцатилетнюю прелестницу.

 

Ни второй день амфетами́нового марафона, ни третий догон мефедро́ном за эту ночь не могли остановить Дойча, когда речь шла о жаркой ебле. И хотя он порой паниковал, чувствуя аритмичный стук собственного сердца, невербальные сигналы, исходящие от Алисы, заставляли измождённый пенис включаться в работу.

 

Дедушка Дойча был пленным немецким офицером, отсюда и прозвище, сокращение от Deutschland. Герой унаследовал от предка не только голубые глаза и огромный член (по слухам, первопричина бабушкиного желания породниться с узником – его конские чресла), но и любовь к Гитлеру.

Нет, Дойч не был расистом или юдофобом, не громил своим пятидесяти двух килограммовым телом лавки с шавермой, он просто коллекционировал портреты Адольфа в своей комнате и был, как и многие, пленником фюрерской харизмы и заложником шарма СС. В национал-социализме он видел не печи Освенцима и угнетение народов, а метафизическую волю к созданию того, что «до́лжно превзойти». Это было выше отдельно взятых личностей и государств. Утопическая мечта, утопленная бездействием. Ведь, подобно вейнбаумским лотофагам, Дойч имел разум, но был начисто лишён воли. Ситуацию меняли лишь хмельные пары́…

26 мая

– …а, может, тебе сходить на хуй, пидор? А?! – гневалась Алиса, а её бледное тело озаряли лучи алеющей зари, проникавшие сквозь советский тюль на окне.

– Я же не стал скрывать! По пьяни… Ты же знаешь, как это у меня бывает! – попытался «сгладить углы» Дойч. – Просто поцело…

– В том и дело, Дойчлянд, опять по пьяни! – едва сдерживала накатывающие слёзы девушка. – Ты же обещал столько не выжирать!

– Ладно, Алис, давай не будем… – попытался обнять подругу Дойч.

– Да отъебись ты!.. – отстранилась Алиса, сдерживая дрожь – верный спутник амфетаминового психоза. – Спиды́ остались? Мне на учёбу надо.

 

Дойч отворил дореволюционный комод, чтобы найти хотя бы полдорожки «скорости», на своём личном опыте понимая, в каком ужасном состоянии тела и духа сейчас находится его возлюбленная.

 

– Всегда одно и то же с тобой… – доносилось буйство пошатнувшегося гормонального фона Алисы, преобразованного голосовым аппаратом в слова.

 

Герой, ища моральной поддержки, обратил свой взор к «красному углу», который отличался от каноничного тем, что вместо сюжетов о принимающем физические муки мужчине, являл портреты Адольфа Гитлера. Алоизыч был неутешительно затемнён падающими сквозь оконный проём лучами пробуждающегося Солнца. Пессимистическое мироощущение Дойчлянда из двух мистических посланий выбрало негативное.

 

В ящиках торжествовал беспорядок. Пальцы выхватывали полупустые упаковки от сигарет, ощупывали потрёпанные советские монеты, не столько больно, сколько обидно укалывались о булавки, скользили по вазелиновой глади наполненных спермой презервативов, которые Дойч принципиально не использовал и оттого удивлялся их наличию в своём комоде, всегда запертом на замок. Сердце неприятно забилось, когда глаза переконвертировали во флэшбеки корявую надпись зелёным маркером на зиплоке: «ДМТ не НАДО», с характерно маленькой частицей «не».

 

Попускаться было нечем. Даже дежурный кропалик «твёрдого» куда-то подевался. Встреча с недрами ящиков оставила больше вопросов, чем того бы хотелось.

 

– Шустрые кончились, – несколько безжизненно продекламировал Дойч.

 

Облачённая в верхнюю одежду Алиса гневно взглянула на героя из проёма межкомнатной двери и пошла к выходу.

 

– Алё, Штопор, у тебя есть… – успело донестись до ушей Дойча, пока его любимая не хлопнула входной дверью.

 

«Штопор?» – удивился он.

 

Охуевая от окружающего цирка, силясь держать под контролем поехавшие по пизде гормоны, Дойч пошёл на кухню, безразлично взглянул на росшую в сковороде плесень, за право на жизнь которой он ещё вчера стойко воевал со своей матерью, достал из морозилки дорогую водку, подрезанную из супермаркета накануне, и ёбнул «сотку». Пора было идти травить тараканов.

 

Ещё в юности Дойчлянда впечатлила профессия дезинсектора. Он узнал о ней из прозы Уильяма Берроуза. Тем не менее борьба с насекомыми не была его призванием. У него вообще не было никакого коммерческого призвания. Он умел только гореть.

 

Тёплые солнечные лучи протискивались через хмурые мохнатые брови петербуржских облаков. Этого было достаточно, чтобы улицы наполнились щебетанием птиц, а досадная необходимость ходить на работу не так сильно угнетала Дойча. Банка «Охоты» качнула, наконец, весы внутреннего настроения, приводя самочувствие к какому-то подобию баланса.

 

– Дезинсекция! – громко объявил Дойчлянд, встав у стойки администратора в очередном сетевом суши-баре.

 

Несмотря на природную скромность, герой не мог удержаться от провокации. Вид вываливающихся из рук палочек для еды у заподозривших неладное посетителей поднимал ему настроение.

 

– Я же просила вашего главного передать вам, чтобы вы делали всё по-тихому, – раздражённо прошептала мелкая начальница, провожая Дойча на кухню. Герой лишь блаженно оскалился.

 

Внутри всё было как обычно: нестерпимая жара, вынуждавшая снимать капюшон малярного халата, выданного в конторе вместо нормальной химической защиты, бегающие по стенам тараканы, половине из которых предстояло неестественно умереть и несколько недоумевающих от происходящего поваров.

 

– Э, брят, зачэм два канистра? – спросил приветливый молодой узбек.

 

Дойч бы и сам хотел узнать, зачем. Фактически ни вместе, ни по отдельности, эти жидкости адекватно не работают. Воняют, создавая иллюзию того, что могут свалить с копыт даже чёрта, – да, но каждый месяц на одних и тех же точках живут соизмеримые по количеству предыдущим легионы усатых.

Однако на заданные вопросы принято отвечать, тем более, когда ты вроде как профессионал.

 

– Смотри, дружок, эта, – Дойч показал на белую канистру с «Экстермином», – для того, чтобы тараканы выбежали из своих лазеек. А вон та, что темнее, – он махнул в сторону ёмкости с «Форсайтом», – убивает их к хуям.

– А-а-а, панатна, – ничего не понял собеседник. – Помаш нужна?

– Отодвинь холодильники от стен, пожалуйста, и накрой еду чем-нибудь.

 

Процесс работы смертоносных средств Дойчлянд, естественно, выдумал. После пары дезинсекций он заметил, что перед своей гибелью тараканы начинают хаотично бегать по поверхностям, периодически падая. Это происходило как от смеси двух реактивов, когда обе канистры были полными, так и от забуто́ривания одной из жидкостей с водой, если вторая заканчивалась, а ехать в офис за добавкой было лениво.

 

– А еду убрать? – напомнил Дойч, когда повар засобирался к выходу, передвинув рефрижераторы.

– А, похуй… – махнул рукой парень.

 

К подобному отношению герой уже привык, поэтому больше не питал иллюзий насчёт того, что занимается общественно полезным делом. Своей деятельностью он откровенно вредил. График и зарплата Дойчлянда временно устраивали, поэтому сделка с собственной совестью заключилась достаточно быстро.

Дойч принялся поливать отравой всё вокруг, включая будущие сашими.

 

Спустя пятнадцать минут, вывалившись из кухни потным и смердящим инсектицидами чучелом в обеденный зал, Дойч громко осведомился:

 

– Крыс травить будем?

 

Под аккомпанемент поперхнувшегося клиента и гневное «нет», вылетевшее из уст администратора, он забрал подписанные бумаги и довольный пошёл за следующей банкой «Охоты».

 

Дератизация – родственница дезинсекции. Дойч это тоже умел. Дело, вообще, нехитрое: расставлять по углам ядовитую хавку для грызунов, подписывать бумажки у администратора заведения и идти дальше.

 

Переводя дух на нагретой ласковым майским солнцем лавочке, герой взглянул на упаковку будущей крысиной погибели. Там было негусто. Максимум, на один объект из пяти запланированных.

 

Напрягать тело не хотелось, поэтому Дойчлянд пустил в ход когнитивные резервы. Креативность застонала, протестуя против пробуждения, но нежелание делать лишние движения было сильнее, поэтому она поддалась. Работа мысли в результате дала покой ногам: у Дойча появился план, как избежать поездки в офис.

Встать ему всё же пришлось. Путь лежал туда, где получасом ранее была приобретена бутылка пива. У стойки со снэками мудрый дератизатор взял две упаковки соломки. Одну, чтобы съесть, а другую замешать с крысиным ядом. Смесь получилась правдоподобной.

 

26 мая 2015 года в пяти заведениях общепита Красногвардейского района бегали сытые и, без сомнения, довольные крысы.

29 мая

За окнами дул промозглый ветер, но Дойчлянд чувствовал себя замечательно, забив хуй на работу и проснувшись в объятьях «остывшей» к тому времени Алисы.

 

– Ждём, ждём тебя, гости уже пришли, – раздался торопливый женский голос в телефонной трубке Дойча.

– Бля-а-а… – протянул герой. – Сегодня пятница уже?

– Да, да, дорогой, пятница, пятница, – затараторила девушка. – Ты уже подъехал, да?

– Нет… А-а-а… это-о-о… Около «Ломоносовской», за мостом? – припомнил расположение ЗАГСа Дойч.

– Нет, нет! Туда потом, потом! – запротестовал голос из телефона. – На «Петроградку» едь. Торопись только, торопись! Все, все собрались уже, тебя ждём. Да!

– Бля... Там родственники? Всё вот это?.. – начал паниковать герой.

– Все собрались, тебя ждём, ждём! Звони, когда будешь! – и бормотание прервалось.

 

Дойчлянд не забыл. Он просто проебался с днями недели. Конечно же, он помнил, что у его давней подруги, которую все называли Сукой, будет свадьба. Забудешь тут, как же! Когда единственный знакомый человек, обладающий «яйцами», – девка, работавшая в ФСБ. И этот «яйценосец» говорит, что ты будешь свидетелем. Тогда вариантов нет, будешь.

Но не страх вёл Дойча, и даже не любопытство – её суженого он не видел до сих пор, а тёплые чувства из прошлого и ожидание Праздника в любом его проявлении.

 

Сука же удивила тусовку ещё пять лет назад, когда, размахивая ксивой федеральной службы безопасности, в полной мере оправдала своё настоящее прозвище, вышитое на её зимней шапке, вогнав в краску двух ППСников, с позором отдавших честь компании нетрезвых молодых людей. «Ну, точно сука!» – выкрикнул кто-то из толпы. Сука лишь горделиво хмыкнула.

 

При личном общении, когда социальные маски были сброшены, Сука оказалась образованной интеллектуалкой, занимавшейся в органах научной деятельностью. Это только помогало ей, когда обстоятельства требовали запивать коктейль из 2c-b и 2c-i манагой из листьев белорусской дички. Без развитого ума вывезти в этой ситуации было бы нелегко.

 

– Алиска, я, блядь, совсем забыл! – начал впопыхах одеваться Дойч. – Сегодня у Суки же свадьба! Пойдёшь?

– А там родители будут? – состроив капризную мордашку, уточнила Алиса.

– Да… Пиздец, там вообще будут РОДСТВЕННИКИ… Я ебал… – встревоженно ответил герой, пытаясь найти хоть одну приличную рубашку, за исключением той, которая прожжена гашишным огарком.

– Тогда нет, – возлюбленная Дойчлянда перекатилась к стене, зарываясь в одеяло.

– Феназепам остался? Я что-то нервничаю…

– Посмотри в куртке, там пласт должен быть.

 

Дойч проглотил таблетку, сунул остатки «матраса» в карман, вернулся в комнату, чтобы поцеловать Алису, попросил безмолвного благословения у Адольфа Алоизыча и погнал на «Петроградскую».

 

– Очень хорошо, очень! – оттарабанила в телефонную трубку Сука. – Сейчас, сейчас кто-нибудь выйдет. Подожди пять минут. Пять? Да, да!

 

«Кем-нибудью» оказался Димасик – самый «приличный» человек из тех, кого знал Дойч. Что толкало этого непьющего и слабоупарывающего девственника посещать дионисийские сборища дойчляндской компании не понимал даже сам Димасик. А остальных это и вовсе не ебало, ведь он не был вовлечён в конкурентную борьбу за самок, наркотики и алкоголь.

 

Дойча порадовало его появление не только потому, что их роднила одна на двоих страсть – показывать окружающим свои чресла, но и оттого, что Дима был гарантированно трезв и мог ввести в курс дела.

 

– Привет, – начал Дойч. – Что там с Сукой?

– Привет, – энергично затряс геройскую руку Димасик. – Сука совсем пизданулась.

– А что случилось?

– Ну-у-у… – протянул междометие Дима, ехидно сверкая глазами. – Для начала всем входящим настойчиво всовывают коктейль из циклодола и водки…

– Что, блядь?.. – перебил Дойчлянд.

– Это ещё хуйня. Сейчас сам всё увидишь.

 

Миновав один дом по Каменноостровскому проспекту, Димасик отворил дверь в подъезд и повёл Дойчлянда на третий этаж.

 

– Осторожно!..

– Блядь! – споткнулся Дойч, не заметив в потёмках прибитую к порогу высокую деревяшку.

– Не спрашивай, – предвидел вопрос Дима. – Сам не ебу.

 

Прихожая была завалена обувью. По беглому зрительному анализу – весьма молодёжной.

 

Димасик начал тихо уссываться, закрыв лицо руками. Из комнат огромной дореволюционной коммуналки доносились вопли и пьяный хохот. Дойч закинул в себя ещё одну порцию транквилизатора, хотя в этом уже не было особого смысла.

 

Войдя в большую комнату, обнаруживавшую себя громким человеческим многоголосьем, Дойчлянд остолбенел.

 

– Явился, божий ангел, явился! – завопила Сука.

 

Невеста была облачена в домашний халат, талия опоясана тюлем, голову венчала наволочка из постельного сета, а лицо, бог мой, было вымазано тушью и помадой так, будто макияж делал слепой от рождения медведь.

 

– «Чашу Циклов» ему! – с хрипом выдыхая возглас, скомандовала Сука, указывая перстом на Дойча. – И начинаем! Пастора сюда!

– Вы что, блядь, смеётесь надо мной? – то ли с сарказмом, то ли параноидально-взволнованно произнёс Дойч. – Что за хуйня происходит?

 

В обозримом пространстве находилось пятнадцать человек, кого-то он знал, кого-то видел впервые. Все глаза смотрели на героя и ждали продолжения карнавала.

 

Из соседней комнаты вышел пьяный Философ – давний знакомый Дойча, заслугами которого, помимо алкоголизма и аптечной наркомании, было неоконченное высшее гуманитарное образование; он нёс эмалированную кастрюлю, держа её большими и указательными пальцами за ручки, а в оставшихся частях ладоней сжимал по горсти колёс.

 

– Причастись, сын мой! – с плохо сыгранными нотками повеления, начал Философ. – Испей из братины, как и все мы, пред свершением великого таинства небесного венчания!

 

Дойч недоверчиво оглядел собравшихся, потом остановил свой взгляд на Димасике, ища подтверждения сказанному. Про «как и все мы» герою что-то не верилось.

 

– Вообще никто не пил, – прошипел сквозь приступ хохота Дима.

 

Толпа неодобрительно зашикала.

 

– Лжёшь, окаянный! – как умел, пафосно прогремел Философ, после чего кинул себе в рот пригоршню таблеток и сам пригубил из кастрюли.

– Что там? – недоверчиво покосился на собравшихся Дойч.

– Циклодол с водкой, – ответил кто-то смеясь. – Циклы обеспечены.

 

Отвлечённый разыгравшимся вокруг спектаклем, который, как это часто бывало, казался Дойчлянду недоброй шуткой, призванной его жестоко развести, он мельком заметил, что Сука разговаривает непонятно с кем, величая его «любимым» и «муженьком».

 

– Заебал, Дойч! Не ссы! – очередной страждущий съел несколько кусков Тела Праздника и приложился к «Чаше Циклов», испивая Кровь Праздника.

 

Подогретые содержимым валявшихся повсюду бутылок из-под разношёрстного алкоголя, присутствующие один за другим теряли осторожность и глотали смесь из непонятной дозы холинолитиков и этилового спирта.

 

В комнату вошёл щуплый парень с менбаном на голове, наряженный в дешёвую псевдоэротичную версию рясы католического священника, купленную в рядовом секс-шопе. Форма являла собой плотно облегающие чёрные трусы и футболку в мелкую сетку с воротом, в центре которого была нашита бутафорская белая колоратка.

 

– Ну… типа, можно начинать… хех… – промычал пастор, от которого на пару метров во все стороны разило шишками.

 

Люди начали подниматься с насиженных мест и подходить поближе.

 

– Дойч! – гаркнула Сука.

 

Герой подошёл. Глаза невесты с чёрными шарами зрачков без радужки, подобно надписи «Закрыто» на дверях бакалейной лавки, красноречиво говорили, что во вместилище, будь то костяной мешок или помещение магазина, никого нет.

 

– Ну, типа… держи… – протянул пастор две варочные стойки от старой газовой плиты. – Это… типа… венец, хех…

– А где жених? – удивился Дойч.

– Вот же, вот же он, идиот! – указала Сука на пустоту перед собой.

– Хорошо, – не стал удивляться нахлобученный транками герой. – Так нормально? – уточнил он, подняв два обгоревших, липких из-за полувекового жира перекрестия чуть выше чела невесты и неизвестно насколько выше неосязаемой головы невидимого жениха.

– Начинай уже! – проигнорировав Дойча, скомандовала пастору Сука.

– Хех… Кхм… Ну, типа… Властью, хех, данной мне, типа… это… Богом… Кхм… Венчаю, типа, пред очами этих, хех, как их… свидетелей… двух, типа, рабов… Хех… Сашы́на, типа, кхм… Корца́ и Суку… Прости, хех, как тебя зовут, внатуре-то, хех?..

– Не важно, Тоша! – вскричала Сука.

– Согласна ли, хех, ты, мать… Кхм… взять в жёны… это… то есть… как его?.. в мужья, типа… властителя, хех, мирового Праздника?..

– Да! – с жаром воскликнула невеста.

– О-о-о… А ты, типа, который… ну, это… кхм… Сашын!.. Берёшь ты Суку нашу… в эти… жёны, кхм, свои?..

– Он взял! Взял! – плюясь пережёвываемыми таблетками циклодола, благоговейно проговорил Философ.

 

Гости утвердительно загудели.

 

– Ну вы, типа, кхм… теперь муж и это… жена… хех… Целуйтесь! Мда…

 

Сука, как сорвавшаяся с цепи медведица, на глазах которой разрывают её медвежат, ринулась на Дойчлянда и с нечеловеческим рыком яростно поцеловала его. Он несколько опешил, но сопротивляться не стал. Через десять секунд, насытившись им, Сука подбежала к пастору и проделала то же самое.

 

– Дай-ка мне этого дерьма, Кант, – обратился Дойч к Философу.

– Держи, родной, – растянулся в блаженной улыбке приходуемый циклодолом хранитель удовольствий.

– Возлюбленный мой! Сашын! – рычала бегающая по комнате и целующая всех Сука.

– Надо включаться в этот карнавал, – скорее себе, чем кому-то другому заявил Дойч, уплетая десять таблеток и звучно прихлёбывая из кастрюли.

 

Тем временем в комнате появлялись всё новые бутылки с алкоголем, кто-то, не стесняясь, кололся. Многие шмыгали носом. Вечеринка была в самом разгаре. Для Дойча это не было чем-то из ряда вон выходящим. Удивлял его только формат «свадьбы». Он знал Суку как достаточно уравновешенную и рассудительную барышню и ожидал, что поедет в ЗАГС, нажрётся с родственниками молодожёнов или хотя бы познакомится с настоящим, живым женихом из плоти и крови, а не с галлюцинацией пизданутого Фёдора[i].

 

Историю про мутного азиата по имени Сашы́н-Корéц, который ездит по городу на лошади и раздаёт прохожим холинолитики, в тусовке слышали, наверное, все. И хотя всадника никто больше ни разу не видел, в том числе и сам Федя, небылица оказалась настолько хорошей, что стала местной притчей. Эдаким символом Праздника, который может произойти с каждым, кто отчаялся. Впрочем, с того момента как Фёдор впервые рассказал об этом кому-то из ребят, многие начали замечать, что чувак изменился. Он стал избирателен в том, что употребляет, и приобрёл некоторую суетливость, которую раньше за ним никто не замечал. Это могло быть следствием того, что он съел что-то жёсткое накануне или, быть может, понял что-то особенное.

 

Но вернёмся к свадьбе!

 

– А ты куда? – Дойч встретил в прихожей обувающегося Димасика.

– По делам нужно… Да, ёпт! – ответил Дима, пытаясь отыскать на ощупь свою куртку в полумраке прихожей. – Вечером вернусь.

– Вы меня точно не разыгрываете? Жених ещё придёт? – чуть заторможено спросил Дойчлянд.

– Сашын-то?..

– Да не-е-ет.

– …обязательно придёт. Подожди ещё пару часиков, – заулыбался Дима, понимая, что в комнате скоро наступит холиновая неразбериха.

– Я про настоящего, – ещё сильнее встревожился Дойч.

– Нет никакого жениха, Дойчик. Сука уже полгода как пизданулась наглухо. Жрёт холиноту. Говорит, под ней только себя и может «отпустить», – пояснил Димасик. – Но, по-моему, там уже с башкой всё, аут. Увидимся ещё, будь здоров!

 

Димасик ушёл, забрав с собой последний луч трезвости. Дойчлянду оставалось лишь приготовиться к безумию, поскольку уже нагребало. Феназепам к тому моменту заключил любовный союз с алкоголем. Циклодол робко протискивался к ним, покупая их внимание волнами эйфории. Дойч почувствовал абсолютную вседозволенность.

 

– Хайль Гитлер! – закричал он, на ходу стаскивая с себя штаны. – Зиг хайль!

 

Несмотря на то, что это повторялось каждый раз, когда Дойчлянд терял внутренние барьеры, собравшиеся радостно заулюлюкали. Те из них, чьи глаза ещё не потеряли осмысленности.

 

В углу смердящей жижей лениво растекалась чья-то рвота.

 

– Ты точно пидор! – уверенно указал на пастора Дойч. – Не придуривайся!

 

Герой потащил Антона в первую попавшуюся комнату. Тоша был не на шутку накурен и являлся пидором, поэтому не сильно сопротивлялся. Комнату опоясывали пожелтевшие обои, на старой чехословацкой тумбочке нерешительно балансировал плазменный телевизор, а на плечевых суставах пола располагался потёртый диван, на который Дойч и забросил ещё более щуплого, чем он сам, парня. Засунув свой язык в рот пастора, Дойчлянд блеванул. Любовник оказался брезглив, и через несколько мгновений его стошнило в ответ.

 

– А-а-а… Блядь… Что же… буэ… делать?.. – в непонятках вскочил с дивана Антон.

– Сходи подмойса, Маня, – смеясь, вальяжно раскинулся на чистой стороне лежака Дойч.

 

Ему блевотина была уже до пизды. И это неудивительно, ведь рисунки на обоях начали вибрировать и неторопливо сползать вниз.

Циклодол стал забирать эйфорию, которой до этого дразнился, и дарить телу неприятную тяжесть. Не слабость, как под хорошим напасом индики, а ту противную неподъёмность, которую чувствует начинающий тяжелоатлет, пробуя взять вес мастера спорта, – сила есть, но у реальности на этот счёт другие соображения.

Постоянные залипания и попытки совладать со спутанностью мыслей забрали у Дойчлянда полтора часа жизни, пока громогласный выкрик не вывел его из личных загонов:

 

– Сашын-Коре́ц явился! Он принёс Праздник! – истерил Философ.

 

Дойч не мог внятно сформулировать своё желание даже внутри головы, но первобытные инстинкты сами потянули его поближе к стаду. Липко затягивали окружающие трещинки, царапинки, волоски и линии. Рот был сух, губы трескались. Герой продолжал ползти в сторону ликующих соплеменников.

 

– Бля… – выдохнул Дойч.

 

Посреди комнаты, в которой прошло мистическое венчание, в окружении протянутых рук стоял азиат в жёлтом халате с оранжевой вышивкой. Дойч был опытным психонавтом и даже параноил профессионально, но в ту минуту он спасовал.

 

– И мне! Мне! Дай мне! – вопрошало многоголосье.

 

А человек в халате лишь ловко поправлял сползающие от энергичных пасов руками очки. После каждого взмаха, в ладонь одного из страждущих падали «диски», дополненные философскими напутствиями от азиата.

Оранжевые узоры на его одежде оживали, когда Дойч смотрел на них. Они вертелись, драконами взмывали вверх, всасывали в себя. Из глубин коммунального коридора слышалось ржание лошади.

 

– Ты совсем плох, чувак, попей водички, – протянул Дойчу пятилитровую баклаху с водой незнакомый парень. – Если захочешь умереть, пожалуйста, не в моей квартире.

 

Герой хотел поблагодарить его, хотел спросить, видит ли тот Сашына, но через секунду уже забывал слова и мысли. Лишь годами отработанный взмах нацистского приветствия сам собой вырвался в знак признательности. Пересохшими, заблёванными губами Дойч начал жадно хлебать воду, которая стекала по подбородку, перемешиваясь с остатками завтрака и желудочного сока, убегая вниз к оголённому пенису. Напившись, он неловко поставил бутылку на пол. Беззвучно шевеля губами, словно вынырнувшая на берег рыба, Дойчлянд пытался заговорить с азиатом, ступая в его сторону и протягивая руки.

 

Сашын Корец обратил на него внимание.

 

– Тебя тревожит то, что ты не в силах изменить, старичок, – весело проговорил монголоид. – Расслабься, твоё время ещё не пришло.

 

Сашын щёлкнул пальцами, вспыхнуло небольшое пламя, и в его руке показалась горсть таблеток, которую он запихнул в рот Дойча. Из рукава второй руки вылетела бутылка, тут же пойманная его тонкой и ловкой кистью. Пробки не было и нечто тёплое и приятное протолкнуло «колёса» вглубь геройской утробы. Азиат поцеловал Дойчлянда в лоб и легонько толкнул в сторону дверного проёма. Упав, герой провалился в объятья ужаса собственного эго, ощущая на себе мощное дыхание животного с большими ноздрями.

30 мая

Громкий хлопок входной двери вырвал сознание Дойча из беспокойного сна. Глаза не открывались, сухость была чудовищная. Рот напоминал использованный кошачий лоток с дорогим наполнителем, который абсорбировал всю влагу, но продолжал смердеть. Было холодно.

 

Кое-как поднявшись с пола, герой мог думать лишь о водопроводной воде. Надежда на то, что где-то поблизости есть иная, не успела даже родиться. Комната была сквозная, поэтому Дойч двинулся сразу в коридор. В прихожей разувался Димасик.

 

– Опять я всё проебал, да? – с язвительной ухмылкой Дима оглядел полуголого заблёванного приятеля.

 

Без жидкости Дойч мог только беспомощно моргать.

 

– Отвести тебя в сортир? – предложил Димасик.

 

Дойчлянд закивал.

 

Флэт тем временем жил своей жизнью. Из комнат доносился храп. Философ бродил с пустой «Чашей Циклов», осеняя всё подряд крестным знамением.

 

Когда парни вошли в туалетную комнату, в их носы ударил кислый запах рвоты. Дима нащупал выключатель, и зловонная пещера озарилась светом электрической лампочки.

 

Заблёвано было всё. Свидетельства пищевых отравлений были в раковине, ванне, на ободе унитаза и на полу возле него. Но беспокоиться было не о чем, ведь человек, представившийся накануне хозяином квартиры, мирно посапывал среди рвотных масс и не казался встревоженным окружающим биохоррором.

 

Дойчлянд повернул вентиль и жадно присосался к изгибу аэратора. Чужая тошниловка начала подниматься всё выше, поскольку льющаяся мимо рта вода не успевала уходить в слив. Героя чуть не вырвало повторно. Он наспех плеснул в лицо водой, закрыл вентиль и вышел из чудовищной комнаты, не выключив за собой свет.

 

– Блядь, это какой-то пиздец… – отдышался Дойч.

– Что у вас тут происходило, рассказывай! – заблестел глазами Дима.

– Ну-у-у… Мне это или приснилось… Или это была галлюцинация? В общем, я видел того азиата, про которого Федя говорил.

– Ха-ха, – засмеялся Дима, первым зайдя в комнату бракосочетания. – А лошадиное говно откуда?

– Что-о-о? – не понял Дойч, находясь в коридоре.

 

Посреди комнаты действительно лежала куча лошадиных экскрементов.

 

– Меня точно разыгрывают!.. – насторожился Дойчлянд, увидев навозную инсталляцию.

– Это вряд ли, – засомневался Дмитрий. – А куда Сука подевалась?

– Не знаю… – герой наклонился, чтобы подобрать свои штаны. – Не хочешь съебать отсюда?

– Похоже, хочу-у-у! – простонал Дима, уворачиваясь от маломощной струи блевоты, пущенной Философом. – Фу… Только ты врубаешься, что сейчас ночь?

– Извольте меня простить, судари, – утираясь рукавом, извинился Философ.

– Прощаю тебя, сын мой, – перекрестил его Дойч. – Утро скоро?

– Сейчас не больше часа ночи, – ответил Димасик. – У тебя футболка есть какая-нибудь с собой? Рубашка на тебе что-то не очень...

– Нету нихуя… Пиздец! – критически оглядел себя в зеркало герой.

– Давай у хозяина в шкафу стрельнём что-нибудь, потом отдадим, – зашагал в прихожую Дима.

– А ты его знаешь вообще?

– Нихуя, первый раз вижу. Это Сукин приятель какой-то, вроде…

 

Пока Дима рылся в шкафу, Дойчлянд съел две таблетки феназепама, запив их выдохшимся пивом, которое стояло на обувной тумбочке, подобрал штаны с отчётливыми следами от обувных протекторов и стал их натягивать. Трусов поблизости не было.

 

– Вот, вроде сойдёт… – протянул Димасик розовую футболку с чёрной надписью «100% hetero».