Текст книги "Не придумал (СИ)"

Автор книги: Амброзий Богоедов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

– У кого-то серьёзные проблемы с самоопределением, – Дойч начал напяливать её на вытертое сухой стороной собственной рубашки тело.

 

Ребята покинули квартиру, отдавая тела прохладе предпоследней ночи весны. Дойчлянд сунул руки в карманы штанов, оберегая мелкие сосуды своих кистей от чрезмерной работы. Подушечки пальцев ощутили безжизненную фактуру полиэтилена с характерной твёрдой прямой линией.

 

– А это откуда? – держа зиплок с порошком перед глазами, задал риторический вопрос Дойч.

– Кто-то по-проёбу не в те штаны пихнул, хех?

– Похоже на то… – герой открыл пакетик и без раздумий понюхал. – Шустрые!

– Ночь длинная, приступай! – порекомендовал Димасик, не жаловавший стимуляторы.

– Слушай, а давай аптеку найдём?

– Зачем?

– А чего продукт переводить? – резонно заметил Дойчлянд.

 

Парни спешно поплелись на Большую Монетную, в круглосуточную «Фиалку» за «двушкой» – двухкубовым шприцем. Зажигалка, ампула с розоватым B12 и спиртовые салфетки – те инструменты, которые Дойч старался всегда держать в своей сумке. Без баяна они не выглядели подозрительно. Столовую ложку он по иронии подрезал на днях в «Чайной ложке», поскольку было соответствующее предчувствие.

В десятке шагов от аптеки находилась детская площадка, туда и отправились. Лавочку выбирали из соображений максимальной безветренности.

Популярный труд Альберто Моравии, оказавшийся в дойчляндской сумке, превратился в стол. Скрюченный человек на обложке будто иллюстрировал недалёкое будущее, которое приближалось тем стремительнее, чем больше составных частей предстоящего укола оказывалось на переплёте.

Дойч открыл зиплок. Он не знал, сколько внутри порошка, строил смутные догадки о его чистоте, но чутьё подсказывало, что примерные 200 мг будут в самый раз.

На свете, пожалуй, не найдётся наркозависимого, который бы не доверял своему глазомеру. Дойчлянд в своём был уверен.

Скорость посыпалась в ложку. Ампула с витаминизированным раствором пожертвовала миллилитр на алтарь Праздника. Расчехляя упаковку со шприцем, Дойч начал испытывать соматические эффекты: сердце забилось, в горле пересохло. Он облизнулся и стал аккуратно помешивать смесь узким краем тубы баяна. Руки затряслись сильнее, и он попросил Димасика подержать ложку.

Порох полностью не растворялся. Пришлось подключить зажигалку и слегка нагреть жидкость. Бледновато-прозрачная субстанция на дне говорила о наличии пирацетама, которым буторят амфетамин нечестные уличные барыги. Впрочем, здесь примеси было не много.

Дойчлянд сделал петуха – обмотал конец иглы ваткой и втянул остывшую жидкость в тело баяна. Пока он выпускал воздух из шприца, Дима начал давить на его левый бицепс. Дойч смазал проступившие вены спиртовой салфеткой. Через пару секунд сосредоточенной медитации игла аккуратно проткнула кожу. Плоты построены. Следует то ли звук, то ли ощущение, что второе препятствие – стенка вены, преодолено. Это начинаешь ощущать со временем, безошибочно прогнозируя ещё до взятия контроля, попали тебе в вену или нет. Войска грузят свой скарб. Контроль – кровь вошла в тубу. Солдаты усиленно гребут к противоположному берегу. Впрыск! Рубикон пройден.

Время остановилось. Димасик прижал место укола салфеткой, это помогает избежать кровопускания и образования синяка, после чего высвободил стальной капилляр из вены товарища.

Дойчлянд ждал выхлопа – характерного привкуса вещества в горле, когда оно проходит по тамошним венам. Выхлоп успокаивает. Даёт наркоману повод резюмировать: «да, меня поставили как надо, сейчас будет приход!»

Звонок будильника в канун твоего пятого дня рождения, двенадцатый удар курантов на Новый год, доля секунды перед оргазмом. Томное расслабление. Ещё мгновение… Взрыв! Хорошо-о-о. Точнее, тонкая грань между заебись, пиздец и охуенно.

Димасик всё понимал, хотя ни разу не ставился по вене и не приходовался амфетаминами удачно. Нужно было подождать, игнорируя приставания ветра.

Тихая детская площадка, щедро освещаемая фонарями, отсутствие проезжающих машин, – такая среда могла убаюкать даже самого отъявленного социофоба.

 

– Заебись! – блаженно объявил Дойч. – Ну что, пошли?

– А куда пойдём-то?

– Давай прогуляемся немного, а потом в «Очко»?

– Окей, погнали.

 

Дойчлянд достал из сумки бутылку дешёвого вина. Дима ухмыльнулся. Луна же стыдливо закрылась тучей.

 

– Ебанутое состояние сейчас… – поделился переживаниями Дойч.

– Хочешь об этом поговорить? – съехидничал Димасик голосом доктора Курпатова.

– Под спидами это неизбежно, – заулыбался герой.

– Неизбежно как смерть?

– В последнее время меня поёбывает тема смертности…

– Почему? – Дима озвучил вопрос, ответ на который был бы дан и без этого.

– …потому что всё, что мы называем человеческим, мне кажется, оно вырастает из… и сознание в том числе, и все продукты культуры заодно… они вырастают из чувства смертности человеческого существа.

Мне кажется, допустим, что большинство детских сказок… многие из детских сказок, скажем так, они… призваны как-то там… Ну, маленький ребёнок рано или поздно видит умирающего своего соплеменника, допустим. И это некоторый травматический эпизод, как мне кажется. И-и-и, какие-то сказки, да, там, они призваны рационализировать и сгладить это травматическое переживание. Ну, короче, всё, что мы говорим, всё, что мы делаем, оно как раз сводится к тому, хе-хе-хе, что мы не хотим умирать, по большей части. Это либо инстинкт личного самосохранения, либо сох-сохранения вида…

– Объясни, чтобы было понятно, – встрял Димасик, – ну, та же самая реализация… Как она подвержена этому механизму?

– Реализация? Самореализация? – отхлебнул Дойч из бутылки.

– Да…

– Я недавно тоже об этом думал, что вот… тоже через смертность, вот… что «пирамиду Маслоу» можно интерпретировать… Самореализация там – четвёртая ступень. Ну, да, смотри, короче. Первая ступень – это… она связана именно с лич-личным самосохранением.

То есть там удовлетворение совсем инстинктивных, короче, штук: покушать, там… чтобы обеспечить своё тело энергоресурсами, посрать, чтобы избавиться от отходов, там… Потом, если ты это сделал, там… потрахаться, чтобы, короче, передать свои гены, ну и так далее, короче… Да?

То есть ты выжил, потом ты, короче… как только у тебя появилась возможность, ты… у тебя появляется следующая потребность, чтобы… – Дойчлянд глубоко вдохнул, – продолжить свою… ну, то есть, ты сам конечен, да, там… но в следующий раз можешь не выжить, поэтому ты воспроизвёлся, а следующий пусть сам решает свою проблему. Ты удовлетворил это.

Потом идёт потребность в безопасности. Она подразумевает то, что у тебя появляется потребность сохранить это ощущение, короче, когда у тебя удовлетворена пе-пе-первая ступень, когда ты постоянно сыт, постоянно можешь посрать и воспроизвести, короче, много таких же опёздолов, которые… передадут…

Но это всё… это всё именно личное! То есть, вот… оно не требует, вот… то, что замкнуто в рамках одного существа живого, то есть, там, даже если ты передаёшь свои гены, там, посредством, там, оплодотворения, это не требует никакого вза-взаимодействия, кроме взаимодействия половыми органами с другими.

Третье, да… это общение. Это именно кооперация. Короче, тут именно ключевое слово, – «кооперация». От конкуренции… за самок, да, там, допустим… Мы понимаем, что, да, лучше скооперироваться, сделать племя, да, там… И чтоб вот, как бы, мы обеспечили свою личную безопасность, мы можем сами, там… Мы научились собирать… Я научился собирать ягоды, допустим, и, там, убивать, там, леопардов… хы-хы-хы… и, там, находить спящую самку и трахать её, короче, да, там… Но я понимаю, что, короче, да, там, это эффективно, но если вот, короче… Для того чтобы это было ещё более эффективно, там, для вида… Потому что так меня может молнией, допустим, ебануть… или, там… может, там… инфаркт случится внезапно. Для того чтобы выживаемость подобных мне, даже генетически, существ была обеспечена, лучше скооперироваться… сделать племя… то есть, мы делаем племя, мы выживаем, – Дойчлянд сделал ещё пару глотков, – и, как бы, если там по всем ебанёт молния, хотя бы один, там, трахнет одну полумёртвую самку и всё равно, там, самый похожий на нас генотип – он передастся, то есть, вот, максимально похожий на нас передастся. Заебись! Мы это обеспечили.

Дальше, вот, наступает четвёртая – самореализация. Посредством общения мы понимаем, что мы разные и заточены под разное. Один, там, сильный, один умный, да, там… Ну, то есть, пока мы, короче, затачивались индивидуально, под выживание, да, там… мы развили определённые способности. И самореализация означает максимально развиться в своей сфере-специализации. То есть максимально, то есть… Кто-то становится лучшим охотником, кто-то лучше всех выращивает детей, кто-то лучше всех ебёт детей, да, там, ну и так далее, короче… Кто-то… ну, ты понимаешь, короче.

– Угу…

– Ну а вот то, что на пятой ступени… где, там… творчество… это вот уже, как бы… Это что-то уже, что над… это нечто… какой-то некоторый… что существует в мире идей. И, грубо говоря, что одинаково будет сущ… что связывает нас, вот, с тем миром бесконечно… бесконечных детей в бесконечном раю. То есть, вот бесконечные дети в бесконечном раю будут существовать исключительно в этом… в этом пласте потребностей. То есть, вот, всё остальное, оно… э… служит выживанию, да… Творч-творческая какая-то активность, она… Истинная творческая активность, она… как раз таки наступает, когда… ты думаешь не о выживании. Ты уже как-то… Выживает… Творение, которое освободилось от творца. То есть, предмет искусства живёт отдельной жизнью от своего автора, как говорилось.

– Ну, а как творение может быть истинным, если мы все люди и, банально, хотим чтобы все сказали: «О, этот парень классно лепит горшки»…

– Не, ну… Классно… Ты хочешь, чтобы тебе это сказали… Это значит… Подтверждение того, что ты хорошо служишь выживаемости своей стаи, племени, вида, там, похуй, человечества, там…

– То есть это опять замкнулось на «пирамиду», и ты не вышел за её пределы?

– А творчество… это, мне кажется, вот… Сейчас творчество… Мне не понять вот чисто эту пятую ступень, да, то есть… Она для меня в любом случае, как ты г-говоришь про горшки сейчас, кажется потребностью конечного вещества, ой, существа. Потребность же существа бесконечного, она будет ограничиваться только этой с-ступенью, то есть она уже будет в чистом виде… Это уже то, о чём я могу домысливать только. Ну, вот как бы всё, что мы называем человеческой культурой, там, миром идей, феноменов, да, там… феноменов – неправильное слово. Вычеркни это, хе-хе… Ну, вот, именно того, что существует… Где человек выступает носителем, да, то есть, вот… Допустим, жесты, язык, слова… вот, да, можно назвать это фено-феноменами… что существует, да, как бы, но… это может быть воспроизведено на любом теле. Один и тот же жест может быть воспроизведён разными людьми, как бы. Или слово, да, там… Или идея, да, какая-то там… Носитель… Человек выступает исключительно конечным носителем. Эм… А там будет просто бесконечный носитель, хех, и…

– Не проще просто сдохнуть и положить хуй на всё это говно? – скептически заметил Димасик.

– Страшно умирать… – глухо пробормотал Дойч.

– Почему тебе страшно? Мне лично трудно понять.

То есть, я с удовольствием. Просто сделайте аппарат, который за тыщу рублей усыпляет, и я первый войду в него…

– Просто отключить себя… Грубо говоря, выключить переключатель, там… ну, то есть как на компьютере, вот мы сделаем «выключить», он выключится, да, то есть… то есть вытащить вилку из розетки, да, – это иногда кажется привлекательным, да… но, с другой с-стороны, просто имеет место у каждого, как мне кажется, такой травматический э-эпизод, что смерть… смерть не бывает красивой… и приятной… то есть смерть – это что-то… что-то очень, короче… очень ху… ха-ха, очень хуёвое, ха-ха-ха. Возможно, это какой-то культурный миф, да. То есть озвучиваю какую-то культурную мифологему, которая присуща нашему Западному мышлению…

Что бы я с собой ни делал, мне очень страшно… умирать… и… и я бы не хотел умирать… я бы не хотел, чтобы умирали люди, которых я знаю, чтобы они кончались… И, мне кажется, что это единственная главная про-проблема, что… я тоже про это часто говорил, что… потенциальная в-возможность создать одного бессмертного человека стоит миллионов, миллиардов потраченных на это жизней. То есть миллиард смертных – он рано или поздно умрёт… И не важно, в два, в двадцать, в восемьдесят или в триста лет, да. Но бессмертный – он никогда не умрёт. То есть… Эм… Максимальная ценность человеческой жизни сейчас… то есть… Я считаю, человек может сказать, что он пр-прожил свою жизнь не зря, если он хотя бы, там, малую долю… просто, там… миллиметр… на миллиметр продвинул человечество на пути к созданию одного бессмертного – человека, преодолевшего смерть. Вот, – наступила пауза, во время которой Дойч уже привычно промочил горло вином. – Мораль… Ну, конечно, мораль Достоевского, там… про сле-слезинку младенца… она тоже… не может быть вычеркнута… но тем не менее… я не знаю, короче, что правильно… но мне кажется, это главная проблема, которая стоит перед человечеством в принципе.

Впрочем, слишком много, да, жизней было положено за какие-то идеи… Крестовые походы там, чьё-то тщеславие… не знаю… Может быть, это такая же бессмысленная трата жизней… не знаю.

 

Когда парни вышли на набережную Карповки, то увидели быстро приближающегося к ним человека. Он шёл, будто пританцовывая под ритмы одному ему слышимой музыки. Любой знакомый узнал бы его по походке – это был Фёдор.

 

– О-о-о, ребят, какая встреча! Привет, – поравнявшись с героями начал разговор Федя.

– Здорóво, ты такое сегодня пропустил!.. – стал тараторить Дойч.

– Шалом, – протянул руку Димасик.

– А что было? – из вежливости спросил Фёдор, но тут же продолжил. – Парни, времени нет совсем, очень тороплюсь, и у меня к вам дело. Дайте тысячу или две до завтра, а? Верну с процентами, как обычно.

– Отродясь столько не было, чувак, – не солгал Дойчлянд.

 

Дима полез в карман.

 

– Мы азиата твоего видели… – не сдержался герой.

– Ну, я-то не видел. Полторы штуки, сойдёт? – уточнил Димасик.

– А вы меня ебанутым называли, – заулыбался Федя. – Да, сойдёт, Димас, благодарю. Завтра отдам! Надо срочно бежать. Адьёс.

 

И Фёдор стал удаляться лёгкой трусцой, пытаясь останавливать проезжающие машины взмахом руки.

 

В последнее время Федя начал выпадать из социального контекста. Он бросил работу, стал всё чаще попадаться людям на глаза пьяненьким или в меру обдолбанным. При этом ни одной ночи он ещё не просиживал на тусовках от и до, постоянно срываясь в самый разгар веселья. К тому же он активно занимал у всех деньги, которые непременно отдавал в срок. Вкупе с отсутствием постоянного источника дохода это вызывало опасения у друзей. Товарищи боялись, что он связался с продажей наркоты. На прямые расспросы Федя отвечал уклончиво, говоря, что жизнь открыла новые пути, нужно лишь соблюдать правила и брать то, что дают. Кто такая эта Жизнь и что она даёт Фёдору, никто так и не выяснил.

 

– На чём мы там остановились? – запнулся Дойч.

– Да про смерть что-то тёрли, – вспомнил Дима.

– А, да! В «Очко»-то пойдём?

– Давай, только тогда нам обратно надо повернуть…

– Не, оно ж на заводе сейчас находится, я знаю дорогу.

– Да, и завод не там, – упорствовал Дмитрий. – Он напротив Ботанического сада, через речку.

– Я знаю дорогу, доверься мне!

 

В общем-то, Димасику нравилось гулять и не хотелось проводить остаток ночи в прокуренном клубе, наполненном незнакомыми людьми. Дойчу же требовалось потрепать языком, поэтому против прогулки «не туда» никто не возражал.

 

– Я недавно думал… Я часто говорю о Празднике… – продолжил Дойчлянд. – Что я называю словом «Праздник»… Если мы просто добьёмся некоторого… некоторой неразрушимости человеческого организма, в том смысле, в котором неразрушим, допустим, кремниевый механизм, да, что если мы уподобим человека кремниевому механизму – это будет не совсем то… это будет… будет именно механизм. То есть, вот, допустим, некоторые варианты достижения бессмертия: мы понимаем внешние законы функционирования, ну, системы, да, там… ну, которая вот… Ты видишь объект, да, там, ты его описываешь, и ты воспроизво… допустим, переносишь человека… предполагаешь воспроизвести его программно, да… Ты просто, как бихевиористы, забываешь про все внутренние переживания, которые личностные… внутри одного конечного механизма и просто воспроизводишь его внешние проявления. Мне кажется, это просто, вот… не… не сохранение жизни. Эт-это, хех, неправильное бессмертие. Правильное бессмертие – оно как раз таки со словом «Праздник» для меня созвучно, сохранение того, что присуще… то есть, вот… э-э-э… В жизни должна быть обязательно реализована эта пятая ступень – способность к творчеству… свободному… которое реализуемо даже нами в определённых состояниях, – Дойч лукаво подмигнул, – психоэмоциональных…

– Ну, нами-то – не факт, – скорректировал Дима, помня, что они оба в творчестве уличены не были.

– …нами – не факт, да, – задумчиво продолжил герой. – Где, там, присутствует то, что принято называть расхожими словами, вроде «честность», «любовь», ну, и так далее, короче… Ну, вот, что если убрать этот элемент, то получится, вот, именно бихевиористская модель, в которой, вот, именно… ну, воспроизвели, оно вроде, вот, есть, но жизнь – это нечто… Ну, это сложно… Сложно подобрать слова, короче… Но-о-о, я думаю, ты понимаешь…

– Ну…

– То, что называется «духом», да, там, в каких-то религиях Откровения… то, что назы-называется… я не знаю… – Дойч прикончил бутылку и выкинул её в реку, – дыркой… дыркой в глиняной фигурке… у суфиев: там у них есть такая метафора, да, что есть… человек – глиняная фигурка, да, там… и у него, там, есть отверстие, которое иголкой, там, сделал Аллах, да… Вот эта дырка как раз – «сущее»! Как раз сохранение этого – подлинное бессмертие.

Возможно, оно… если обратиться к другим религиозным традициям, оно вообще не подразумевает сохранения какого-то физического носителя. Что оно само по себе есть… и всё, что есть, что происходит – это отражение… отражение его каких-то проявлений.

– Это ты сейчас заново придумал бессмертие души?

– Да, хех, но суть в том, что я мыслю в рамках Западной традиции, и я всегда буду в её рамках мыслить… по крайней мере, высказываться об этом. Потому что, как бы, все языки, которые я знаю, – они были созданы… ну, не созданы, а неотделимы от неё. Но, я считаю, что телесная смерть всё равно должна быть преодолена как-то… Вот… – Дойч звучно выдохнул.

– А мы по-прежнему идём не туда, – заметил Дима.

– Доверься! Сейчас придём… Обойдём сад этот по кругу и будем на месте, – настаивал Дойчлянд.

 

Набережная реки Карповки сменилась Аптекарской. Большая Невка куда-то торопилась, спешно уводя рябь своих вод в сторону Финского залива. Луна уверенно росла из непроглядной темноты космоса. Парней то и дело донимали порывы промозглого ветра, однако ночь не была безнадёжно холодной.

 

– В общем, знаешь, короче, когда ко мне… – продолжил Дойч, – зашёл сосед как-то… и принёс гашла, мы с ним накурились, и он начал рассказывать мне про своего умирающего отца, короче… который умирает от рака печени уже несколько лет, там… вот… он, там, попал в больницу, сосед всё это рассказывал. Ну, я понимал, в принципе, что ему не с кем поговорить, поэтому выслушивал его, там, задавал вопросы, но… и тогда мне пришёл такой образ-переживание, что… я представил себя в роли человека, который обречён на бессмертие и видит смерть всех близких людей, и понимает, что каждая смерть, короче, случилась по его не усмотрению, из-за нехватки внимания, по ошибке… И что он, как бы… что его «неидеальность», короче, в некоторых вопросах, привела к этой смерти… любого, кого он знает.

Мне кажется, во многих литературных художественных произведениях была воспроизведена именно такая форма… мучений, да, там… наказания. То есть обречённость на вечную жизнь, но все, кого ты знаешь, умрут, да… И умрут по твоей вине, короче!.. В той или иной степени. И я подумал, что, короче, это тоже страшно… И потом ты остаёшься один, да, последний человек…

Сущность христианской морали, я это тоже часто всем говорил, состоит в том, чтобы возлюбить каждого человека так, будто бы он последний человек на земле, с которым… тебе… выпало остаться, короче. Ну, вот, ты с ним вдвоём, да, и вот, всё… Мне кажется, мораль, вообще, сводится к тому, чтобы возлюбить всех именно так.

И вот, представив тогда, надувшись с соседом, что он умирает по моей вине… и-и-и… страшно, короче… тоже… И это подразумевает, что в личном бессмертии нельзя оставлять человека одного…

– Ну-у-у, почему? Если ты лишён, там, потребности в еде, в дефекации… – включился Димасик.

– Так, а нахуй жить?..

– Ты ж сам себе развлечение!

– А нет развлечений… Мне кажется, всё хорошее, всё положительное, оно упирается в коммуникацию с кем-то…

– Это ты думаешь, как смертный.

– Возможно, конечно, человек разовьёт у себя… такой последний человек разовьёт у себя шизофрению, хе-хе, и, там, придумает себе ещё людей и сможет увлекательно разговаривать сам с собой, но, мне кажется, как… как конечному и, вероятно, свободному от таких психических заболеваний человеку… мне кажется, это сложно… То есть для меня вечная жизнь как благо имеет смысл только как в мысли Уэльбека: вечная жизнь вечно ласкающих и удовлетворяющих друг друга существ. Ну, во всех смыслах… Где просто всё превращается в творческий акт… творческий акт, свободный от проблем выживания как личного, так и коллективного.

То есть, вот, когда мне говорят, что «мы достигаем бессмертия, но в какой-то момент нам станет скучно» – мне это кажется хуйнёй, потому что именно способность к творческому акту… то есть, вот, перед тобой, вот, миллиард людей… шесть – семь миллиардов… вы встречаетесь и каждый тебе говорит: «Вот я смогу сделать такую Хуйню! Ты посмотри, короче, это отражение моего внутреннего мира», ты встречаешься с каждым из семи миллиардов, на это уйдёт, блядь, семь миллиардов дней! И ты ещё можешь воспроизводить! Они воспроизводят друг друга… ты с каждым можешь воспроизводить. Это, блядь, бесконечный предел, после которого можно подумать, что делать дальше и хочешь ли ты умирать или нет… но это… об этом сейчас не имеет смысла думать совершенно.

– Просто даже говоря о христианской морали, ты же её немножко извратил тем… ну, то есть коммуникация в ней – это уже понятно зачем, чтобы людей друг с другом соединить, и они не выёбывались, но ведь Библия и вообще учение Христа, оно ведь о тебе. Не о ком-то там, не о коммуникации, а о тебе. Чтобы ты сам, в молитве, был только с богом. То есть тебе не нужен кто-то другой. Ты сам и творец, и жнец, и на дуде игрец…

– Нет, – возразил Дойч, – творец – не ты!..

– Ты по образу и подобию бога создан.

– Но творец – не ты, тем не менее. В авраамических религиях, и это очень важно, ты – тварь, а творец – другое. Творец он непознаваем, он за пределами этого мира. Ты создан по образу и подобию, но ты от него совершенно отдéлен. То есть, вот, Иисус – он указывает какой-то такой вот… Образ Иисуса, мораль – это то, о чём я говорил, некая идея, свободная от носителя. То есть Иисус – он существует, пока мы воспроизводим то, что сказал Иисус, хех. Помнишь серию «Саус Парка» про Имаджинариум, про Воображляндию?

– Да.

– Вот там в том же смысле. Что, вот, то, что мы создали – нечто, что не существует реально, но существует в мире идей, созданных человеком, проявившихся через человека, озвученных им, но просто воспроизводится на разных носителях. Как компьютерная программа может воспроизводиться на разных компьютерах. Оно существует, но в другом смысле… которое не в том смысле… мы тоже существуем в «этом» смысле, в каком-то смысле, ха-ха-ха. Но мы существуем ещё и как носители. Человек, вот… как раз, там, «Отец, Сын и Святой дух», да, там, короче…

– Но ты же не достиг уровня бога. Ты развратничаешь, занимаешься…

– Но я принципиально не могу достигнуть…

– Почему? Ведь Иисус говорил, что если будешь жить по заповедям, то тебя ждёт Царствие Божие.

– Ну, возможно…

– То есть, возможно, если бы ты достиг его своим духовным ростом, тебе бы не понадобились люди.

– Мне кажется, разврат, там, всё другое… слепо следовать букве закона – неправильно. Единственное преступление – это когда твои действия, да, там, заставляют другого страдать.

– Ну, это уже личное морализаторство.

– Не, не, по сути, как бы, похуй… любая заповедь – она может быть подвергнута сомнению. Ну, там, не укради, да, там, допустим, не убий… Можно, блядь, воровать у богатого, который даже не заметит твоего воровства, если ты, короче, своровал, чтобы ты не умер, или если ты своровал, чтобы отдать нищенке, которая умирает. Можно убить того, кто страдает, чтобы облегчить его мучения. Можно выебать жену своего брата, да, там, если она, хех, этого хочет. Как бы… это общие… очень обобщённые заповеди…

– Поэтому тебе не стать творцом, ха-ха-ха, – издевательским тоном произнёс Димасик, тыча в Дойча пальцем. – Будешь быдлом ёбаным всю жизнь ходить.

 

Оба загоготали.

 

– Стать творцом… – мечтательно протянул Дойчлянд. – Ты можешь стать творцом, но творить в другом смысле. Ну, ты не сможешь, естественно, стать творцом, который сотворил этот мир, потому что творец…

– Этот нет, но, может быть, другой!

– Ну, другой можешь! Вот ты пишешь свои книги, ты творишь другие миры.

– Как вариант…

– Ну! Я рассказываю сейчас всё это, я творю другой мир. Мы придумываем шутку, которую понимаем только мы вдвоём – тоже творческий акт. Человеческое общение… оно тоже, до определённого момента, сводится к определению общности, да, вот… момента, когда мы друг друга понимаем, а потом мы об этом не говорим, потом мы начинаем творческие акты. То, что осталось в культуре… например, мы придумали новое слово, мы придумали шутку, допустим… которую понимаем только мы вдвоём, потом мы её кому-то рассказали, да, там, и так, мне кажется, и откладываются в фольклоре слова, жесты и так далее… Человеческое общение, после определённой точки, это тоже творческий акт…

– Но зачем оно нужно для идеального человека? У которого каждая клетка тела – это эрегированный член…

– Потому что оно приносит удовольствие!..

– А если оно не нужно будет для удовольствия?

– … мне кажется, бессмертному человеку, потенциально, вот именно это и приносит удовольствие.

– Почему? В чём логика? Ведь гораздо продуктивнее быть довольным самим собой, а не быть частью общества, пусть даже двух людей. То есть если уж мы фантазируем на тему того, что человек не должен срать, то давай дофантази…

– Человек становится самим собой, когда он себя отделяет от другого, в том числе. Я не думаю, что это противоречит другому подходу.

– Нет, я говорю, что когда ты самоудовлетворён самим собой – этого достаточно. Почему этого не может быть в бессмертном сверхчеловеке?

– Возможно, я в силу своих личных проблем это воспринимаю. Мне нужен другой человек, который… я не могу быть совершенно удовлетворён в полном одиночестве, – грустно констатировал Дойч.

– Да, тут, наверное, уже идут проекции на видение идеального мира. Потому что мне, например, нахуй не нужен сверхчеловек, который вынужден работать. Я ебал…

– Я тоже ебал!

 

Парни засмеялись, закрепив этим единство мнений.

 

– То есть, жить вечно… – продолжил Димасик. – Ты знаешь, я как-то смотрел «Властелина колец», и я в какой-то момент понял, что на воротах страны эльфов стоит часовой! Ты, блядь, бессмертный, ты можешь есть грибы-ы-ы, танцевать, пежить Арвен, но вместо этого ты стоишь на воротах! Нет, я, конечно, понимаю, что, может быть, ты настолько крут, что тебе даже стоять в кайф, – параллельно с этими словами раздался мечтательный вздох Дойча, – но я ебал! Я бы лучше был Леголасом, ей-богу.

 

Герои приблизились к дверям, ведущим в «Очко». Как это обычно бывает, неподалёку толпились молодые люди разной степени поддатости. Чаще молодые, реже – люди. Сегодня интернет требует от юных бесконтрольного употребления алкоголя и наркотиков. Никаких духовных поисков впредь! Они под запретом. Ошо со своими мистическими бреднями здесь бы не прокатил, его бы даже не заметили в эпоху, когда каждый – сумасшедший. Восточный мистик бы заблудился среди себе подобных. Крепость духа – чепуха. Крепость тел и вливаемых в них напитков – вот мерило тех, кого увидели Дойчлянд и Димасик. Хотя Дойчлянд бы померился силами с любым присутствующим в ремесле Праздника.

 

– Давай ещё кружок? – предложил Дима. – Хорошая ночь… Не очень хочется туда.

– Погреться бы, – поёжился от ветра Дойч.

– Погреешься вином. Угощаю, – соблазнил Димасик.

 

И они пошли в безымянный магазин, который располагался в двадцати метрах от бывшего завода, отданного под лофты и маргинальные бары. В таких магазинах (их в те времена называли хачмагами) алкоголь продавался вопреки всем запретам на ночную реализацию огненных вод. Владельцы таких заведений не прибегали к уловкам некоторых специализированных винных супермаркетов, в недрах которых устанавливались барные стойки, а все проданные бутылки за ней же сразу и открывались, тем самым имитируя деятельность кабака – на него запрет не распространялся. Нет! В хачмагах происходило Таинство Доверия. Синяки несли последнее, флиртуя с продавщицами, в надежде взять в долг «маленькую», поросль сгребала сэкономленные на школьных обедах барыши на «Блейзер», а продуманные господа брали сиську «Охоты», и никто не оскорблял друг друга недоверием. В молчаливой ненависти к системе сплетались продавец и покупатель, совершая противоправные деяния. И воздавалось обоим: кому хмельными грёзами, кому деньгами.