Текст книги "Скалаки"

Автор книги: Алоис Ирасек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

– Я пошла на Туров за кореньями для бабушки. Вышла в полдень и задержалась в Б-ском лесу.—Тут Лидушка запнулась.—У колодца меня застала буря и темень, я шла, пока не заметила ваш огонек.

– Видела ты в Б-ском лесу панскую охоту? Правда, что хотели убить князя? —спросил Микулаш.

– Нет, не хотели… Он только,—добавила она решительно,– хотел помочь.—И замолчала.

– Кто он? Кому помочь? – быстро спросил Микулаш. Лидушка покраснела. Нехотя, с паузами она в конце концов

рассказала все, что знала. Взор Микулаша загорелся грозным огнем, кулаки его сжались.

– Бедная девочка! —сказал сочувственно старый Скалак.– Микулаш, давай-ка сюда еду.– И он подал Лидушке горшочек молока и кусок хлеба.

Пока она ела, старик снял с вешалки женскую юбку, платок и какое-то белье.

– Бедняжка Мария,—сказал он, вздохнув, и задумался. Потом, указав на одежду, добавил: —Ты, девушка, переоденься, а твое платье до утра высохнет.—И вместе с сыном он вышел из комнаты.

Переодеваясь, Лидушка слышала их тихий разговор. Осмотревшись, она заметила, что на голых небеленых стенах не было ни одной картинки.

Когда она оделась, старик и Микулаш вошли опять.

– Ты устала, иди спать и ничего не бойся, бог всюду. Развесь как следует платье. Так, теперь иди за мной.—И, взяв лучину, старик пошел впереди.

Лидушка пожелала Микулашу доброй ночи; но тот сидел у стола, подперев голову сильной ладонью, и ничего ей не ответил. В сенях старый Скалак показал на лестницу и сказал:

– Полезай на чердак, там есть сено, заберись в него, другого места у нас нет.

– Бог вас наградит. Доброй ночи! —Девушка оглядела себя. Одежда на ней висела, как на вешалке, юбка была слишком длинна. В другое время она рассмеялась бы над своим видом.

Ласковый старик ушел, и девушку окутала тьма. Дальше она пробиралась ощупью, пока не почувствовала под ногами сено. Тогда Лидушка опустилась на мягкое, душистое ложе. Ей захотелось помолиться. Она начала читать «Отче наш»… Губы ее шевелились, но в голове были совсем другие мысли! Сколько впечатлений за сегодняшний день!.. Пошла за кореньями, которые были только у одной старушки, живущей под Туровом. Самой ей тоже хотелось видеть эту гору, о которой она столько слыхала. Происшествие в лесу, охота, князь, Ир-жик – все это пронеслось у нее в голове. Затем вспомнилась страшная дорога в лесу. От колодца Лидушка свернула влево, вскоре ее настигла буря. Ей пришлось прятаться под деревьями. Но когда и здесь ее доставал дождь, приходилось искать иное убежище. Обратно идти она не могла, было необходимо во что бы то ни стало добраться до деревни. И девушка заходила все дальше и дальше в лес. Она прикрылась платком, натянула на голову верхнюю юбку. Весь лес кругом стонал и качался. Молнии озаряли стволы деревьев, между деревьев неслись целые потоки, ноги скользили по мокрой земле. Лидушка часто натыкалась на колючий кустарник. В отчаянии она остановилась, сопротивляясь ветру, и стала кричать изо всех сил, но голос ее замирал в темноте. Вскоре Лидушка поняла, что кричать бесполезно. Тогда она пошла дальше, продолжая натыкаться на стволы деревьев, пока, после долгого и мучительного пути, не увидела огонек одинокой затерявшейся лачуги. Снизу доносился шум воды, и Лидушка, идя на свет, осторожно пробиралась сквозь кустарник. Остановившись у маленького окошка, она увидела только приветливое лицо старика. Микулаша, сидевшего спиной к окну, она не могла разглядеть. Когда Лидушка услышала имя Иржик, она догадалась, что ее спаситель был из семьи Скалаков. Имя Марии ей тоже было знакомо по рассказам «дядюшки».

Да, она у Скалаков, на ней платье Марии, но где же несчастная? Может быть, умерла? А моим защитником стал тот маленький мальчик Иржик. «У меня нет имени»,– сказал он ей в лесу. Да, он не смел назвать свое имя. Где же он теперь, в такую бурю? Не преследуют ли его? Она опять начала молиться, но губы ее двигались все медленнее и медленнее. После такого купания было очень приятно лежать в сухом платье, на мягком душистом сене и временами слышать, как налетевший из лесу ветер сбрасывает на крышу дождевые капли. Молясь за Иржика, Лидушка уснула.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

ТУРОВ

В Находских владениях, над деревней Рокетник, возвышается лесистая гора Туров, которая пользуется здесь такой же легендарной славой, как гора Бланик во всей Чехии. К Турову-то и направлялась Лидушка.

Когда она проснулась после крепкого сна, уже совсем рассвело. В сенях и хате было тихо. Перекрестившись, девушка сошла вниз. В лесу царило спокойствие. Только ручей у избушки шумел сильнее обычного. Сбежав к нему, Лидушка умылась. Лицо ее раскраснелось, глаза заблестели. Ей было привольно и легко, как птичке, которая весело распевала где-то вблизи. Лидушка вернулась в тихую хижину. На убогой постели лежал старый Скалак; Микулаш уже давно ушел на работу. Бледное лицо старика выражало страдание, но все же он приветливо поздоровался с девушкой и указал ей на очаг, где стоял горшочек молока и лежал кусок хлеба.

Он снова стал расспрашивать ее, откуда она и куда идет, забыв, что вчера вечером она уже обо всем поведала.

– Иду за кореньями для бабушки, у нас таких нет.

– Как зовут твою бабушку?

– Бартонева.

– Не помню что-то. Вы переселились в деревню Ж.?

– Мы живем в усадьбе «На скале» у Балтазара,– как-то несмело сказала Лидушка, и глаза ее с испугом и в то же время испытующе уставились на старика. Вчера при Микулаше она этого не сказала. Но ей хотелось знать, не ошибается ли она в том, кто перед ней, и если это Скалаки, то что они думают о «дядюшке», который хозяйничает там, где прежде жили они.

Старый Скалак вздрогнул и, опустив голову, глубоко вздохнул. Лидушке показалось, что он как-то сразу побледнел, и ей стало жаль бедного старика. Она сделала движение, желая подойти к нему и спросить, не нужно ли чего.

– Подожди, девушка, постой на месте,—поднимаясь с трудом, сказал старик.—Когда я смотрю на тебя, мне кажется, что вижу покойницу Марию. Она была немного повыше, но в этом платье ты все же напоминаешь ее.—И, сжав высохшие руки, он долго смотрел угасшим взором глубоко запавших глаз на девушку, одетую в платье его дочери.—Ну, хватит, хватит,– прошептал он,—в глазах у меня все расплывается.—Старик был глубоко взволнован.—Переоденься, девушка.

Отойдя в сторонку, Лидушка быстро переоделась в уже просохшее платье. Теперь, когда она была в своей одежде, ей казалось, что старик уже не вспоминает о дочери.

– Что делает Уждян? —спросил старый Скалак.—Я знал его. Как он поживает?

– Жив, здоров. Что передать ему?

– Вряд ли он меня помнит,—уклончиво ответил Скалак и, закашлявшись, снова опустился на подушки.

Поблагодарив старика, Лидушка собралась в путь.

– Сын-то ушел в лес, а мне не под силу тебя проводить. Но ты иди все время вдоль ручья, пока не выйдешь из леса, а потом лугом, тропинкой вдоль опушки до самого склона. Оттуда как раз и увидишь Рокетник и Туров.

Лидушка вышла. Отойдя немного, она оглянулась на лачугу, едва видневшуюся в ложбине за деревьями и густым кустарником, и стала пробираться по узкому берегу ручья. Чистый воздух был напоен ароматом леса. Лидушка набросила на плечи белый платок. Утром в лесу стояла прохлада. Проворно, как лань, пробиралась она по узкому берегу ручья, ловко цепляясь за прибрежные стволы, перепрыгивая с камня на камень. Берега зеленели папоротником и щавелем. Утренний ветер шумел в верхушках деревьев, спускавшихся к ручью, вокруг раздавались птичьи голоса. Местами берег был непроходим – густой кустарник подступал к самой воде, и Лидушке приходилось обходить эти места, взбираясь на откос, а потом вновь спускаться к ручью. Она почти не обращала внимания на темный, печальный лес и душой все еще была в избушке, рядом с ее обитателями. Там, в полном одиночестве, лежит старый больной Скалак, и никто за ним не ухаживает, его внук Иржик помогает чужим людям и не знает, что дедушка заболел. Но что это? Далеко в лесу слышатся глухие, тяжелые удары – там, видно, трудится Микулаш, он рубит деревья или выжигает уголь.

Кто же повинен во всем этом?

Впервые в жизни сердце девушки наполнилось чувством горечи. Разве мир создан только для одних господ, а все остальные сотворены лишь для того, чтобы терпеть от них мучения и издевательства? Почему они пользуются такими правами и привилегиями? Лидушка и раньше слышала жалобы крестьян и рассказы о страданиях крепостных. Она знала о судьбе Скалаков, но картина оказалась еще более мрачной, когда она собственными глазами увидела их бедственное положение. Да и на себе Лидушка уже испытала, каковы господа.

Ущелье постепенно расширялось, открывая голубой небосвод с белыми облаками. Лидушка очутилась на опушке леса. Перед ней раскинулась долина. Тут и там между деревьев виднелись домики, а далеко на горизонте в прозрачном воздухе синели чешско-кладские горы. Повернув влево, она пошла по лесной опушке до крутого подъема. Туров был уже недалеко. Под этой горой в бедной хатке жила старуха, которая, как и старая Бартонева, была знахаркой.

В это время на вершине Турова в тени могучих старых буков отдыхал Иржик. Возле него лежали цимбалы. Свернутая куртка служила ему подушкой. Шапка свалилась с его головы, и ветерок, играя черными кудрями, овевал отважное лицо Иржика. Он спал.

Утром, после ночной бури, вдова с Мартиновской усадьбы напрасно разыскивала паренька, который так помог ей в трудную минуту. Он исчез задолго до рассвета, взяв незаметно свои цимбалы. Иржик направился к Рокетнику.

Почему он пошел к Турову?

Он надеялся встретиться с той, о которой думал вчера в Мартиновской усадьбе. Он все беспокоился, не случилось ли с ней чего-либо в бурю.

Воспитанный иначе, чем другие деревенские дети, Иржик не знал радостей детства, как они, и уже в раннем возрасте испытал все тяготы жизни. Роковая ночь в усадьбе «На скале» оставила неизгладимый след в его душе. Больше всего любил он свою семью и уже ребенком видел ее муки и унижения. С тех пор всей душой возненавидел Иржик виновника всех этих несчастий. В нем текла горячая отцовская кровь. Живя в полном одиночестве, семья терпела крайнюю нужду. Молодая тетя Мария, заменявшая ему мать, скончалась. Ее смерть была на совести господ. Мальчик видел угасающего деда, угрюмого, измученного отца. Он рос, как одинокое дерево, и мог бы вырасти ожесточенным и одичалым, если бы не добрый и кроткий дедушка, который, следуя заветам своей веры, учил его находить в себе силы безропотно сносить все невзгоды и прощать людей. Иржик глубоко чувствовал несчастье своей семьи, он познал и страдания, выпавшие на долю крепостных, но чувства эти наводили его на странные мысли, сходные с мыслями его отца. Дед уповал на божью волю, а Микулаш отступал от заповеди, жаждал отомстить за себя и за своих близких.

Иржик в своих помыслах соглашался с отцом, чему немало способствовали условия его жизни: у него не было ни приятелей, ни друга, даже скромные радости детворы деревенских бедняков ему были не известны. Он вырос в лесной глуши, помогал отцу, ходил батрачить по деревням; но нигде не нанимался на постоянную работу. Как мог, трудился, помогал семье. Он унаследовал от Скалаков быстроту в решениях, дух его закалился в страданиях и нужде.

Поднявшись на Туров, Иржик долго смотрел на долину и дорогу, пока его не одолел сон,—он мало спал в предыдущую ночь. В лесу на горе было тихо, ясные лучи падали на стволы, на землю, свет и тени перемежались. Но, несмотря на тишину, лес был полон жизни.

– Иржик! Скалак! – раздался над спящим чей-то голос. Его разбудило второе имя. Он вскочил и огляделся. Рядом

стояла раскрасневшаяся Лидушка; светлые волосы, как золотое сияние, трепетали вокруг ее гладкого лба, белый спадавший с плеч платок был завязан узелком на груди.

– Лидушка! —воскликнул удивленно Иржик и, глядя испытующе в ее лицо, спросил уже более спокойным голосом:—Ты знаешь мое имя? Откуда тебе известно, что я Скалак?

– Я знаю, что твой отец и дедушка живут в Матерницкои пуще.

– Да… ты, видно, заблудилась вчера?

– Я ночевала у вас.

– И они назвали наше имя?

– Нет, я сама догадалась.—Немного погодя она тихо спросила:—А Мария умерла?

Юноша кивнул головой.

– А почему вы никогда не приходили к нам «На скалу»?—В ее голосе прозвучал упрек.

Иржик молчал.

– За что вы сердитесь на дядюшку? Он часто вспоминает вас, всегда жалеет и очень хочет разыскать. Он не виноват, что господа отдали ему усадьбу. Если бы не он, там жил бы кто-нибудь другой.

– Да, но за то, что он спас князя, ему скостили барщину и дали кое-что на обзаведение.

– Он хотел только уберечь вас, а усадьбу получил не в награду. А когда я ему скажу, что нашла вас и что ты для меня сделал…

– Не говори ему этого,—прервал ее быстро Иржик.—Никто не должен знать, что я сделал, даже твой дядюшка.

Когда Лидушка с удивлением посмотрела на него, он добавил:

– Не смей, если скажешь, я все время буду беспокоиться.

– И о вас тоже говорить нельзя?

– Нет, Лидушка, и о нас не упоминай, отец мне строго-настрого запретил.

– Но дедушка так не думает.

– Пока нельзя, подожди, если что будет, я найду тебя, хотя бы в ольшанике.

Лидушка печально склонила голову.

– А я думала,—сказала она через минуту,—обрадовать дядюшку, рассказать ему о вас, надеялась, что мы сходим к вам и принесем кое-что из вашего добра.—И она опять замолчала.

Теперь Иржик смотрел на девушку, стоящую перед ним с опущенной головой, совсем иным взглядом, чем тогда в ольшанике, и на губах его не играла прежняя усмешка.

– Ты совсем не такая, как я думал,– сказал он.

– А почему ты сердился, ведь ты же не знал меня?

– Нет, я часто видел тебя в деревне, но ты меня не замечала. Бывало, стою у кладбищенской ограды и смотрю, как ты, по-праздничному одетая, возвращаешься домой. Ты ведь из нашей усадьбы. Не знаю почему, но…—и смелый Иржик не договорил.—Я часто видел тебя и в ольшанике,—начал он через минуту,—ты казалась мне гордой и заносчивой. Хотелось досадить тебе, вот я и пришел в тот раз и забрал цимбалы, зная, что они тебе нравятся, но ты чуть…—и он замолчал. Он хотел сказать: «Ты чуть не поколебала мое намерение». Уже при первой встрече на него произвела впечатление ее речь, полная участия и сердечности, но все же гордость взяла в нем тогда верх.

– Вот тебе цимбалы,—сказал Иржик,—теперь ты знаешь, что я имел право на них, но утешься, возьми их себе.

– Не возьму, ни за какие деньги не возьму! —с живостью воскликнула Лидушка.—Оставь, оставь их себе, Иржик, сыграешь на них деду и отцу, может быть, развеселишь. А к нам придешь когда-нибудь поиграть? —прошептала она с улыбкой.

– Приду,—ответил как бы в раздумье Иржик, беря инструмент в руки.

Муха уселась на струну и сейчас же улетела; в лесной тишине прозвучал тихий, нежный звук.

– Иржик, а ты не боишься,—спросила Лидушка,—знаешь, вчера-Молодой Скалак усмехнулся.

– Только если ты обо мне расскажешь, а так они и за сто лет не разнюхают. А тебе ведь немало пришлось вчера испытать? Я вспоминал о тебе. Ну и гроза же была!

– Да, я долго блуждала и тоже думала – где-то тебя буря застала?

Иржику хотелось рассказать, как он беспокоился о ней в Мартиновской усадьбе, но он так и не мог выжать из себя слова. Оба молчали. Но это молчание говорило, что сердца их полны тем, чего нельзя выразить словами. Смуглое лицо Иржика раскраснелось, он слышал, как билось его сердце. Юноша был как во сне, никогда раньше с ним такого не было.

Вдруг Иржик сжал кулаки, и глаза его загорелись.

– Что с тобой? —испуганно спросила Лидушка.

– Когда я вижу тебя, такую красивую, все вспоминаю этого мерзавца князя. Только теперь я понял, что бы я мог вчера натворить.

– Оставь, Иржик, все уже прошло, сыграй лучше.

– О, если бы я мог сыграть так, чтоб они там проснулись,– и он указал на землю,—я бы назвал им наших мучителей. Что же, разве нынче мало зла? А они все не просыпаются!

– Кто, Иржик?

– Ты не знаешь? Рассказывают, что в этой горе, что под нами, скрыто святое войско. Еще с давних пор спят здесь рыцари и с ними святой Вацлав. До сих пор их никто еще не видел, разве только старый кузнец из деревни. Говорят, однажды в пасхальную ночь он подковал коней у этих святых рыцарей. Как он туда вошел и как оттуда вышел – сам не знал; незнакомый человек завязал ему глаза и повел его за собой. А когда кузнец воротился домой, он узнал, что его уже все оплакали. В этой горе он провел год и один день, а ему казалось, что прошли только сутки. В мешок, где у него были гвозди, насыпали ему там сухих листьев. Кузнец как вышел, так сразу их и высыпал, а когда он дома со зла бросил мешок, в нем что-то зазвенело. В мешке оказалось несколько дукатов. Говорят, что вблизи родника, под лесом, в зеленой ложбинке, есть вход, но никто в него еще не входил. Поговаривают также, что иногда рано утром в воскресенье оттуда доносится тихая музыка и глухой бой барабанов.

Слушая рассказ, Лидушка присела.

– И когда настанет самое тяжелое время для нашей родины, тогда, как говорят, выйдет великая рать со святым Вацлавом, прогонит врагов, и в Чехии опять станет хорошо,—закончил Иржик и глубоко вздохнул.—Отец был дома, когда ты уходила? —помолчав, спросил юноша.—Он спрашивал тебя, чья ты?

– Не спрашивал, и его не было дома, только дедушка оставался. А ему я все рассказала.

– Бедный старик! —вздохнул Иржик.—Опять слег. Лидушка, мне пора идти. А ты спустишься вниз к той вон избе, потом пройдешь прямо по дороге к деревне, дальше тебе всякий покажет. А мне нужно к деду. С богом. Может быть, скоро увидимся.

И, пожав ей руку, юноша перекинул через плечо куртку, схватил цимбалы и быстро исчез в кустах. Иржик никогда не думал, что расставание может быть таким тяжелым. Он несколько раз оборачивался, но Лидушки уже не было видно. Иржик шел быстро, до дому был добрый час ходьбы.

Лидушка еще немного посидела; Иржик так поспешно ушел, что она едва успела пожелать ему доброго пути. Странный парень! Бедняга! Теперь он идет безлюдным лесом в свою мрачную лачугу. Там так печально! В ушах девушки звучал его рассказ, она смотрела на тихий таинственный холм, и смутный страх овладевал ею. А вдруг из-за кустов выйдет вооруженный рыцарь в одежде святого Вацлава, а за ним и все войско? Но на горе было тихо, в лесу не раздавалось бряцания оружия, не звучал рожок горниста.

Солнце, подходя к зениту, вспугнуло тень под буками, и горячие лучи упали на Лидушку. Взяв узелок, она стала спускаться с таинственной лесистой вершины и вскоре очутилась на ровной дороге.

Побывав у знахарки, Лидушка еще раз пришла посмотреть на эту гору, о которой ходило столько легенд, а когда возвращалась домой, то чувствовала себя словно в сказке.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

СМЕРТЬ

Радостно встретили Лидушку дома. Даже степенный, суровый Балтазар и тот расчувствовался. Он ласково потрепал воспитанницу по щеке и не преминул поворчать на бабушку, что она послала внучку одну в незнакомое место. Подкрепившись с дороги, Лидушка должна была все рассказать. Ее расспрашивали главным образом о том, где ее застигла буря и как она укрылась от нее. Когда Лидушка поведала, что она чуть-чуть не попала в беду, Бартонева в страхе перекрестилась, а старый драгун, сжав кулаки, прервал ее речь проклятиями.

– Ага, значит, вот как дело-то было? А жаль, что он его не заколол.

– И до нас дошли слухи, будто молодого князя чуть не убили на охоте,—добавила бабушка.

– А кто ж тот парень, что тебя спас? —спросил «дядюшка».

– Не знаю,—покраснев, ответила Лидушка.—Он так же быстро исчез, как и появился, но думаю, что это был тот же самый, который у меня цимбалы…—Она не договорила.

Старый драгун ходил по избе, опустив голову. Он вспомнил Марию Скалак. Вот и другая с этой усадьбы… Молодой князь! О, он скоро станет здесь полновластным господином. Что тогда будет?

– Ты больше так и не видела этого парня? —спросил Балтазар, остановившись перед Лидушкой.

– Нет, не видела,– ответила она, помедлив,– он тотчас же скрылся.

Поступок князя Пикколомини вызвал со стороны Уждяна бурю негодования. Доведись ему теперь встретить молодого князя, храбрый солдат отнесся бы без всякого почтения к этому развратнику, он не стал бы выручать его из беды. И Уждян крепко запомнил обиду, которую нанес князь его любимой воспитаннице.

Опять наступила холодная осень. Птицы улетали, падали листья. Под прохладными лучами солнца отцветало бабье лето. На лужайке в ольшанике трепетал на осеннем ветру златоцвет. Печально было в одинокой хижине у реки. Все еще зеленые листья ольхи и видневшаяся сквозь них река, сверкавшая под солнцем, напоминали о прекрасных летних днях. Шуршащие желтые и красные листья покрыли тропинку на склоне, но Лидушка по-прежнему спускалась по ней. Она подолгу сидела на каменных ступеньках лачуги, положив руки на колени. Ее задумчивый взор был устремлен вдаль, обычная веселость покинула девушку. Она часто подходила к ольхе и, раздвинув ветви, смотрела по сторонам. Что-то влекло ее в это безлюдное место. Лидушка спешила сюда, надеясь, что кто-то ждет ее или скоро придет. Сидя на ступеньках, она напевала мотив песни, из которой запомнила только начало:

О боже, бесконечна..

«Приду»,– сказал тогда Иржик на Турове, но так и не показался. В первое же воскресенье после недавнего происшествия Лидушка, возвращаясь из церкви, украдкой взглянула в сторону кладбищенской ограды, но Иржика там не было. Видно, стесняется прийти, боится, что не признаю его, буду за него стыдиться. Глупенький! Мысли о нем и его семье неотступно преследовали ее. Близится зима, а они в этой норе – там и летом тоскливо. А бедный старик! Почему Иржик не хотел, чтобы она рассказала о них дяде? Видно, он очень гордый! А ведь этим людям можно помочь. Они бы и не узнали об этом. Так часто размышляла Лидушка и, наконец, решила сказать дяде, где прячутся Скалаки, о которых он нередко вспоминал.

А в одинокой лачуге в Матернице становилось все тоскливей и мрачней. С того дня, как Лидушка была здесь, старый Скалак уже не вставал с постели. Старость, душевные муки и физические страдания окончательно надломили его силы. Он угасал на глазах. Чем больше слабел старик, тем сильнее тревожились о нем сын и внук. У Скалаков родственное чувство всегда было сильным, а изгнание и беды еще усилили его. Микулаш с Иржиком горячо любили доброго старика. Угрюмый и суровый на вид Микулаш жил только для семьи. Теперь старый отец слег, и надежды на его выздоровление не было.

Однажды вечером, придя с работы, Микулаш сел у постели дремавшего больного. Утомленный бессонными ночами и уходом за дедом, крепко спал в уголке Иржик. Сжав руки на коленях, большой смуглолицый Микулаш смотрел на бледное лицо спящего старика, озаренное светом лучины, воткнутой в стену, на глаза его, затемненные глубокими впадинами, на выступающие скулы, голубые жилки на висках и на лбу, на бескровные губы.

Долго так смотрел Микулаш, едва улавливая дыхание спящего отца. И страшная мысль шевельнулась в душе сына: неужели умер! Как неподвижно лежит он, а это скорбное бледное лицо, эти морщинистые руки с голубыми прожилками!

Но старый Скалак проснулся и с улыбкой сказал:

– Мне привиделась твоя мать-покойница. Она вошла в комнату, одетая по-праздничному, и позвала меня: «Пойдем, Мария уже ждет нас»,—и он тихо добавил: —Приду, скоро приду. Но как вы, бедняги, будете, ты и Иржик?

На другой день после полудня Иржик сидел у ручья. Все это время он ухаживал за дедом и редко выходил из дому. Теперь, оставшись наедине с самим собой, он мысленно унесся в тенистый лес, на вершину таинственного Турова. Он часто вспоминал минуты, проведенные с Лидушкой, и всегда ему виделась разрумянившаяся девушка. Вспоминает ли она его? Юноша утешал себя: вот как поправится дедушка,—а Иржик крепко на это надеялся,—первым делом схожу за реку, в ольшаник, к одинокой хижине.

Погруженный в свои мысли, он не заметил отца, который сегодня вернулся раньше обычного и теперь стоял возле него.

– Почему ты здесь? —спросил он сына.

– Дедушка спит.

– Пойдем собираться, завтра мы уйдем отсюда. Иржик широко раскрыл глаза.

– Дедушке нельзя оставаться в этой темной, сырой дыре. Я нашел в Рокетнике жилье, сегодня же начнем переносить вещи.

– А дедушка?

– Его перенесем завтра.

Они вышли. Старик проснулся и, узнав все от Микулаша, сказал:

– Не надо из-за меня затевать все это дело. Чувствую, что мне уже недолго осталось жить.—И, обратясь к сыну, сидевшему у кровати, добавил: —Микулаш, если станет очень худо, зайди в усадьбу к Салакварде, он с радостью вам поможет… Примирись с этим светом, сын мой. Все, что суждено богом,– благо, и все в его всемогущей деснице.

Он закашлялся и умолк. Сын приподнял старика. В избе стемнело. Микулаш зажег лучину. Старый Скалак положил костлявую руку на темноволосую голову внука, как бы благословляя его.

– Храни нашу веру, никогда не отступай от нее. Может быть, ты дождешься лучших времен.

Невыразимый страх охватил юношу в предчувствии близкой смерти деда.

– Почитай мне,—попросил старик.

Микулаш достал из тайника библию Чешских братьев, раскрыл ее и стал читать псалмы Давида, полные веры и покорности богу. Читая, он посматривал на отца и вдруг, быстро отложив книгу, нагнулся к старику, который, утомившись, уснул.

– Иди приляг, Иржик, я посижу.

– Я побуду с вами, мне не хочется спать.

Отец и сын молча сидели у постели больного. Тоска и тайный страх охватили их. Тень смерти легла на их дом. Печальная тишина царила у смертного ложа. Послышался глухой вздох леса, пламя лучины бросало мигающий отсвет на темные стены лачуги.

Тишину нарушили Микулаш и его сын, они порывисто вскочили со своих мест и склонились над стариком. Тело старика, покрытое одеялом, несколько раз вздрогнуло.

– Дедушка! —в ужасе воскликнул Иржик.

Но дедушка уже не слышал своего внука. Он уснул навеки.

В избушке раздались горькие рыдания.

Два дня спустя в Матерницкую пущу пришли Лидушка с дядей.

Они спешили к домику Скалаков. Лидушка рассказала дяде все, умолчав о встрече на Турове, и он должен был пообещать ей, что они тайно помогут Скалакам. Девушка провела его лесом вдоль ручья. Они тихонько подошли к лачуге, но в ней было пусто: напрасно несли они корзинку. По всему было видно, что обитатели переселились отсюда. Мрачный и раздосадованный Балтазар уселся на дороге.

Сперва он ждал, потом стал кричать, но только эхо отзывалось в ответ. Наконец, когда уж стало темнеть, они оставили корзинку на очаге и пошли обратно. Балтазар не мог удержаться, чтобы не упрекнуть свою любимицу:

– Не могла ты мне раньше все рассказать? Бог знает куда их теперь унесло.

Лидушка и без того корила себя. Ее мучило раскаяние, но что могла она поделать, если Иржик приказал молчать. Бедный парень! Где-то он теперь скитается, как затравленный зверь? Не умер ли дедушка?

Печальным был их обратный путь.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

СНЕГ И ДОЖДЬ

С вековых лип, что высились перед домом «На скале», опадали листья. Земля застывала. Еще до того как тропинки замело снегом, Уждян снова сходил в Матерницкую пущу, надеясь найти Скалаков. Но избушка была пуста и безмолвна, как и в тот раз, когда они приходили вместе с Лидушкой. Угрюмым уходил отсюда старый драгун, он с радостью бы помог им и вознаградил Скалаков, которые так заботливо приняли его больного в усадьбе «На скале», где он теперь спокойно и безбедно жил.

Балтазар спрашивал о Скалаках в деревне и в разных других местах, но тщетно. Лидушка, пока позволяла погода, каждое воскресенье ходила в церковь, но напрасно она высматривала там Иржика. Однажды ей показалось, что у кладбищенской ограды в кустах мелькнуло смуглое лицо и темные горящие глаза, смотревшие на нее, но как только она остановилась и оглянулась, лицо исчезло. У девушки забилось сердце. Она постояла минуту, потом воротилась к кладбищу, но там никого не было. «Неужели я ошиблась? – с болью подумала Лидушка.—Почему он избегает меня? Что же, он не верит? Или, может быть, ненавидит за то, что я живу «На скале» и что у меня красивые платья?» Всю неделю Лидушка была задумчива и печальна. Он ли это был, или ей только показалось?

Вскоре настала зима, такая суровая, какой не помнили ни старая Бартонева, ни Балтазар, и Лидушка не могла больше ходить в церковь и ольшаник. Откос над ольшаником засыпало снегом, в деревню было трудно проехать, и когда Балтазар запрягал коня в сани, собираясь туда по своим делам, ему приходилось брать с собой лопату, чтобы разгребать занесенную дорогу. Несколько раз за зиму Лидушка ездила с «дядюшкой» в церковь, но ее надежды ни разу не оправдались. Да и как мог Иржик прийти по такому глубокому снегу? Все тропинки в горах замело, лишь с трудом можно было пробраться дорогой в долине. Бог знает где он теперь.

Прошли святки, январь, февраль, а зима не убывала.

В горах и в долинах снегу выпало на локоть, избы внизу и в лесах совсем замело.

– Сохрани нас бог от наводнения,—говорила бабушка Бартонева, выглядывая на улицу, где буйный ветер кружил густо падающий снег.

– Несчастные батраки и бедняки! – жалел хозяин.– До весны все поедят, а потом что?

– Съедят и семена,—заметил Ванек.—А сеять чем будут, и уродятся ли озимые? Боюсь, такой снег их придавит!

– Помоги нам господь, тяжелый будет год,—добавил Балтазар, качая седой головой.

Опасения их оправдались. Прошел февраль и наступил март, но снег не убывал. Крестьяне считают день святого Иосифа1 первым весенним днем. А в 1770 году на этот праздник поднялась такая метель, словно в декабре или в январе. В ту ночь жители Находского края со страхом ложились спать, но спали они недолго. Свирепый вихрь разбудил их еще до рассвета. В течение нескольких дней в горах и долинах завывал дикий ветер; он гонял огромные клубы снега, который, не переставая, падал с нахмуренного неба. Казалось, край потонет в глубоких снегах.

Как-то на один день буря утихла, но, словно передохнув, она разразилась с новой силой и яростью. Белая пелена, взметенная ветром, соединила землю и небо, и, когда вихрь утих, вся природа склонилась под тяжестью снега. Птицы замерзали на лету, их мертвые тела чернели на белых полях. Дикие звери и даже трусливые зайцы бежали из негостеприимных опустевших лесов к человеческому жилью, чтобы хоть чем-нибудь поживиться. Люди считали дни, надеясь, что, наконец, сквозь седые облака проглянет солнце. Но пришел апрель, а зима все еще стояла.

«Видно, совсем не уйдет»,—говорили в народе. Крестьяне печально смотрели на пустые поля: «Пропало жито!», «Хлеба не будет!»

Так оно и вышло. К концу апреля снег растаял, стремительные потоки, словно фурии, шумели в лесах и по склонам, речка разлилась. Снег растаял и, превратившись в воду, причинял новые беды. Случилось то, чего боялись крестьяне: озимые посевы погибли под тяжестью снега,—вся надежда оставалась на яровые.