Текст книги "Скалаки"

Автор книги: Алоис Ирасек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

Солнце склонялось к западу. Его золотые и пурпурные лучи проникали через деревья и трепетали на пышной лужайке.

– Лидушка! Лида! —раздалось сверху. Лидушка вздрогнула, узнав «дядюшкин» голос. Золотые полосы света исчезли, и ольшаник погрузился

в сумрак. В заброшенной хижине стемнело, наверху, «На скале», раздавались энергичные ругательства: старый хозяин по-драгунски честил неизвестного похитителя.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ГОРЕМЫЧНЫЕ

Примерно в часе ходьбы от деревни Ж., вблизи деревушки Б., расположенной на холме, стоял одинокий крестьянский двор. Неподалеку от ветхой деревянной избы и такого же ветхого сарая, на склоне небольшой, поросшей травой долины, по которой проходила дорога к селу, зеленела березовая рощица.

В понедельник утром после того воскресенья, когда незнакомый юноша завладел цимбалами Лидушки, в неприглядной горнице одинокой усадьбы слышались жалобные причитания. Солнце еще не взошло, и сумрак в низенькой горнице медленно уступал место дневному свету. На грубо сколоченных стульях лежала одежда, постели были не убраны. Обитатели этой усадьбы были настолько бедны, что не имели обычного в те времена в деревенских избах полога, опускавшегося над кроватью. Только там, в темном углу у печки, над старинной широкой постелью, поднимались четыре столбика, соединенные перекладиной. Но не узорные занавески висели на ней, а старая одежда и сапоги.

На широкой постели у стены спал маленький четырехлетний мальчик в грязной рубашонке из грубого полотна. Его загорелые щеки рдели, как яблочки, пухленькая босая ножка покоилась на голубой подстилке. Возле мальчика лежал старик с запавшими мутными глазами и исхудалым лицом. Редкие седые волосы спадали на его морщинистый лоб. Костлявая, высохшая рука, на которой можно было сосчитать голубые жилы, белела возле ножки мальчика. Старик тяжело дышал, и в комнатке часто раздавался его судорожный кашель.

У постели на крашеном сундуке сидела женщина в старом платье, с полураспущенными волосами, падавшими на плечи. Ей было немногим больше сорока лет. Озабоченно смотрела она на несчастного больного старика своими впалыми глазами.

– Не лучше ли вам, батюшка? Можете ли вы встать? – спросила она, глядя с тревогой на его губы, которые шевелились, как будто он собирался что-то сказать. Но внезапный кашель помешал старику. Он только замотал головой.

Женщина уронила голову на грудь и, сжав руки на коленях, прошептала:

– Боже мой, боже мой! Как же нам быть?

Сделав усилие, старик спросил тихим голосом:

– Франтина еще спит?

– Пошла за травой, наверное, уже кормит.

– А кто пойдет на панский двор?

– Не знаю. А кто нам овес уберет? Небось уж перезрел. Франтина должна пойти на барщину, приказчик грозился, а что я тут одна сделаю? О боже! —И она расплакалась.—Батюшка, ничего у нас не выйдет,—начала она снова.—Может, лучше бросим усадь…—и она не смогла договорить.

Старик вздрогнул и глубоко вздохнул.

– Любая батрачка лучше нас живет… О господи, зачем ты призвал к себе Антонина?

У бедной женщины были причины для жалоб. Недавно умер ее муж. Здоровый и сильный, он неожиданно слег, и через два дня его не стало. Единственной помощницей вдовы была восемнадцатилетняя дочь Франтина, а маленький сын сам нуждался в уходе. Старик, свекор, отдавший усадьбу сыну и теперь живший у них, пока хватало сил, заменял покойного в хозяйстве, но не выдержал, надорвался и слег.

Все это произошло во время жатвы. Скудный урожай с небольшого поля нужно было свезти в амбар, чтобы бедной семье было чем кормиться до весны. Но даже и на это не было ни денег, ни рабочих рук, а когда настала уборка, пришел приказ из замка отправляться на барщину. Бедной вдове полагалось три дня в неделю выделять работника на барские поля. Управляющий распорядился отработать сразу за две недели – надо было на шесть дней оставить свое хозяйство и убирать господский урожай.

Вдова не знала, как ей быть; она извелась от забот и страха перед панами из Находского замка. Со слезами она вымолила отсрочку на неделю. Но теперь уже нельзя было больше откладывать.

– А как сосед Клима? —после минутного тоскливого молчания слабым голосом спросил больной.

– Сегодня тоже на барщине; в субботу он помог нам немного свезти, у него еще свой хлеб на поле.

– Видно, ничего не поделаешь, придется Франтине пойти. Может, погода еще подержится, там и мне авось легче станет, а потом…—но кашель прервал его речь.

Вдова вышла, утирая слезы. На крыльце она столкнулась с сильной, здоровой, темноглазой девушкой. Это была ее дочь, Франтина.

– Пришла с выгона?

– Я уже накормила скотину.

– Дедушка думает, что тебе надо пойти…

– На барщину? – с тоской спросила дочь.

– Что делать, кому-то надо идти; я пойду на свое поле, а Вашек останется с дедом.

Дочь ничего не ответила и, войдя в сени, взяла со старого сундука серп и большой головной платок. Мать завязала хлеба в тряпицу, и Франтина печально пошла, неся узелок в руке.

– Куда идешь, девушка? —раздался вдруг звучный голос.

Франтина остановилась и с удивлением посмотрела на незнакомца. Это был бедно одетый, стройный юноша, державший под мышкой цимбалы.

– На барщину.

– На барщину? А мужчин у вас нет, что ли? Погоди-ка!—Он подошел ближе и спросил хозяйку, почему она не посылает батрака. Вдова в немногих словах рассказала ему обо всем.

Немного подумав, юноша сказал:

– Ничего не поделаешь, придется пойти; я бы пошел за тебя, но ты с матерью сделаешь дома меньше, чем я. Ступай, я вам скошу овес, а если успею, то и уберу.

Обе женщины с удивлением посмотрели на незнакомца.

– Но мне нечем заплатить,—сказала женщина.

– Ну, кусок-то хлеба по крайней мере найдется, а пока спрячьте эти цимбалы.

– Благослови тебя бог! —от всего сердца благодарили его мать с дочерью.

Девушка, повеселев, отправилась на работу. Солнце всходило.

– А теперь, матушка, быстрее дайте мне, если есть, кусок хлеба, и айда в поле.

Женщина поспешила в избу, а вслед за ней вошел и незнакомец. Положив цимбалы в угол на полку, он подошел к постели, на которой лежал старик. Хозяйка уже успела ему все рассказать. Слабым голосом больной поблагодарил юношу.

– Откуда ты? —спросил он немного погодя.

– Из Батневице.

Мальчик, спавший возле деда, проснулся, протер свои темные, как черника, глаза и с удивлением стал разглядывать незнакомого гостя. Хозяйка принесла хлеба и молока. Юноша с аппетитом принялся за еду. Окончив завтрак, он попросил косу.

– Храни вас бог! —пожелал он старику.

– Бог в помочь и тебе,—со вздохом ответил старик.

– Слушайся дедушку, мальчик, мама вернется в обед. Взяв косу, юноша с крестьянкой пошли в поле.

– Погода хорошая, до полудня можно все скосить.

– А после полудня связать,—добавил юноша, бодро шагая по дорожке, ведущей к полю вдовы, расположенному на косогоре у большого леса.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

В ЛЕСУ

В тот же день пополудни в лесу, что начинался за полем вдовы, раздались выстрелы, громкие, веселые крики, лай собак и звуки охотничьих рогов. Господа охотились. Покой старого леса был нарушен.

Вдруг послышался шорох раздвигаемого кустарника, росшего на усыпанной сухими иглами и покрытой мхом лесной почве, закачались ветви молодых деревьев, и на поляну выехал всадник на гнедом коне. Остановившись, он поднес ко рту кривой охотничий рог и затрубил, надув щеки. В тенистой чаще раздались веселые звуки фанфар; они слились с шумом леса и исчезли в его тенистой дали. Пришпорив коня, всадник мгновенно исчез в бору. Вскоре раздались голоса, послышались шаги, и на поляне показалась толпа крестьян во главе с егерем находского князя.

Бедно одетые, истощенные крестьяне были вооружены палками и дубинами. Высокий угловатый егерь грубым голосом отдавал краткие приказания загонщикам. У него было красное лицо, на багровой шее выделялись светло-рыжие волосы. Крестьяне по приказанию растянулись цепочкой. Услышав сигнал расставленных напротив ловчих, егерь пронзительно засвистел, и крестьяне, как было условлено, медленно тронулись с места. Вскоре егерь и крестьяне исчезли в лесной чаще. Послышались громкие удары палок по стволам деревьев и крики, которыми они выгоняли зверя для высокопоставленных господ и для их гостей.

Крепостным пришлось бросить уборку урожая на своих полях, чтобы развлекать знать. Некоторые крестьяне охотно отбывали эту повинность вместо барщины, что было легче, чем потеть в жару под угрозой кнута на панских полях, терпя грубые ругательства и понукания. Но большинство загонщиков согнали сюда силой.

Едва загонщики и егерь покинули поляну, как на нее выехал новый всадник. Его красивый, породистый белый конь блистал богатой сбруей. Внешность и одежда всадника указывали на его знатность. Под треуголкой белел модный парик с косой, поверх темного кафтана был повязан красивый пояс, на котором висел дорогой охотничий нож. На ногах —узкие лосины и высокие черные сапоги с серебряными шпорами. Остановившись на поляне, всадник прислушался к шуму охоты и, тронув коня, пустился вниз по узкой лесной тропинке в противоположную сторону. Несколько раз он останавливался, прислушивался и снова двигался вперед, пуская лошадь рысью на прогалинах, пока не очутился на опушке леса.

Перед ним простирался изумрудный луг, со всех сторон окруженный темным лесом; по его опушке, словно серебряные нити в черной вуали, мелькали белые стройные стволы берез. На темном фоне пихт и елей выделялась светлая зелень могучих буков. На противоположной стороне луга стояли рядком, как братья, три старых могучих дуба. В их тени белел красивый шатер.

Молодой охотник настороженно огляделся и, пришпорив коня, поскакал галопом через луг. Не доезжая дубов, он остановился, спешился, завел своего коня в чащу, привязал его к дереву и направился в шатер. Густая трава заглушала шум его шагов. В холодных глазах молодого человека загорелся огонек. Остановившись у входа, он тихонько откинул полог и, неслышно проскользнув внутрь, опустил его за собой. Наклонившись, он страстно смотрел на даму, спавшую на импровизированном ложе, покрытом мягким ковром.

Красавица, которая, казалось, была погружена в спокойный сон, раскинулась в соблазнительной позе. Напудренные, искусно зачесанные кверху волосы открывали гладкий, белый лоб; над веками, окаймленными длинными черными ресницами, изогнулись темные красивые брови. Слегка вздернутый носик придавал лицу плутоватое, кокетливое выражение. Сквозь открытые алые губки виднелись белые, как жемчуг, зубы. Длинный корсаж дорогого глубоко вырезанного платья облекал стройный, изящный стан. Молодой охотник видел полуобнаженную белую грудь и нежную ручку, лежавшую на ней; из-под платья выглядывала прелестная ножка, дорогой башмачок на высоком каблучке соскользнул на траву. Молодая дама глубоко дышала, щеки ее раскраснелись. Бледное лицо молодого человека покрыл яркий румянец. Горящими глазами он пожирал молодую красавицу. Подойдя ближе, он наклонился, собираясь поцеловать ее, но тут же отпрянул. Дама вскочила, как испуганная серна, и села, удивленно посмотрев вокруг. Затем она порывисто встала и, опустив красивые голубые глаза, поклонилась молодому охотнику. Нежно взяв ее за руку, он учтиво попросил ее сесть и простить его за то, что нарушил ее сон.

– Я заблудился в лесу,—сказал он по-французски вкрадчивым голосом, не выпуская при этом холеную ручку хорошенькой женщины.—Оказавшись случайно на опушке леса, я не мог удержаться, чтобы не зайти сюда и не узнать, прошла ли болезнь, которая постигла вас перед охотой, на ваше несчастье и, может быть, на мое счастье,—тихо с улыбкой добавил он.

– Благодарю, ваша светлость, сон придал мне силы.

– О да, он вызвал на вашем лице очаровательный румянец.

– Ваша светлость, если бы все охотники…—и прелестная плутовка лукаво улыбнулась.

– Ах, жестокая! Но вы чувствуете себя хорошо, и я могу не беспокоиться о вашем здоровье,—прошептал восторженно князь и, пожимая белую ручку, наклонился к девушке.—А что же доктор?.. Как я раньше не сообразил… Он помог вам?

– Не желает ли ваша светлость послушать его изречения?..—спросила кокетка, шаловливо глядя на раскрасневшееся лицо молодого князя.—Извольте посмотреть, он спит под дубом после «трудов праведных»,—и она, смеясь, встала.

Князь воспользовался этим случаем.

– Останьтесь,—прошептал он и, нежно прижав к себе, вновь усадил ее. В эту минуту раздался звук охотничьего рога. Князь вздрогнул, на его лице появилось выражение гнева, но он сдержал себя.

– Меня ищут. К сожалению, я должен уйти. Но позвольте, моя дорогая, задать вам вопрос: уже два вечера я не слышу вашего чудесного пения…

– Я наслаждаюсь очаровательными вечерами в саду у манежа, там такое прекрасное место…

– О да, в темной беседке у статуи Дианы удобное местечко для дум или для исповеди,—добавил, улыбаясь, князь.—Мадемуазель, я должен поделиться с вами тайной, исповедаться вам и найти у вас утешение. Сегодня вечер будет особенно прекрасный, прошу вас, выслушайте меня! —Молодой князь пристально посмотрел в красивое лицо девушки.—Вы выслушаете меня? —повторил он тихо сладким голосом. Рог зазвучал вновь, и на этот раз совсем близко.

– Не приводите меня в отчаяние! Скажите, могу я надеяться?—Молодой человек почувствовал, что ручка, которую он прижимал к своему сердцу, ответила на его пожатие, он увидел, как улыбнулись ему прелестные губки.

– Как я счастлив! Сегодня у статуи Дианы,—прошептал он и, горячо поцеловав белую ручку, вышел из шатра. Приоткрыв полог, девушка посмотрела вслед красивому молодому князю.

Это была мадемуазель фон Стреревитц, компаньонка графини Катерины Франкенберг, гостившей в Находском замке, который вместе со всеми землями ее отца, Лаврентия Пикко-ломини, был унаследован братом графини, Яном Помпеусом, отцом князя Иосифа Парилле, только что покинувшего шатер. Сев на коня, князь поехал навстречу своему камердинеру, пересекавшему луг. Заметив, что господин вышел из шатра, камердинер ухмыльнулся, но при его приближении остановился, учтиво снял шляпу и взглядом, полным покорности, однако без страха, встретил гневный взор своего господина.

Мадемуазель фон Стреревитц видела, как оба всадника поскакали через луг. Неподалеку от шатра, возле одиноко стоявшего дуба, они въехали в лес. Там молодой Пикколомини увидел доктора из замка; доктор лежал в тени под дубом у грубо сколоченного стола, уставленного бутылками. Он спал после «трудов праведных», а рядом, в кустах, храпел его слуга. Князь усмехнулся, увидев маленькую фигуру доктора, одетого в черную бархатную куртку. Большой живот, обтянутый цветным длинным жилетом, возвышался, как холм; на белом кружеве рубашки лежали сползшие с красного носа очки в черной оправе, рядом в траве поблескивал брошенный бокал. Пухлая рука сжимала серебряную табакерку. Неподалеку валялась черная шляпа.

Там, где позволяла лесная дорога, князь пускал коня в галоп; камердинер, словно злой дух, скакал рядом. Шум охоты уже не доносился к ним. Они пустились напрямик. Темный лес поредел, и сквозь деревья виднелась вырубка, поросшая молодняком.

Камердинер показал направо, и молодой Пикколомини поехал в этом направлении, а слуга направил коня влево. Разъехавшись, они двигались как бы по сторонам треугольника, который составляла вырубка. Князь ехал по опушке леса под сенью деревьев, пока не очутился вблизи проселочной дороги, за которой чернела узкая полоса леса. Здесь он остановился и внимательно оглядел дорогу.

Вокруг стояла мертвая тишина. Лесная чаща не пускала сюда холодный ветер. Не качались ветви деревьев, не шелестели кусты, слышалось только жужжание шмеля. В жарком воздухе носились тысячи мух. Конь тщетно пытался отогнать их, мотая головой и размахивая хвостом; князю нелегко было сладить с ним. Было душно и знойно. Неожиданно мертвую тишину нарушил протяжный глухой звук охотничьего рожка.

По узкой пыльной дороге быстро шагала Лидушка. Ее босые ноги были в пыли. На ней была зеленая, не слишком длинная юбка и черный корсаж, через руку висела белая косынка, платок, завязанный у подбородка, скрывал почти все лицо.

Когда князь, ехавший в тени деревьев, вдруг появился перед ней, она испугалась, как лань, застигнутая охотником. Он обратился к ней на чужом языке. На лице девушки появилось выражение удивления, смешанного со страхом; она не понимала, что ему нужно, и не знала, что ответить. Стараясь, чтоб его поняли, всадник указал рукой на лес и назвал село, вставляя в свою речь чешские слова. Наконец, Лидушка догадалась, что он спрашивает, как проехать к селу П. Она указала ему направление, но он попросил, чтобы девушка проводила его лесом; после минутного колебания она согласилась и пошла, всадник медленно ехал за ней.

На них уже повеяло лесной прохладой – слишком далеко зашли они в лес, и теперь, решив, что всадник доберется и сам, Лидушка остановилась. Платок соскользнул ей на плечи, и князь увидел разрумянившееся привлекательное лицо шестнадцатилетней девушки, стройной, как молодое деревце. Он стал ее удерживать и просить проводить дальше, но она показала ему рукой в обратную сторону, давая понять, что ей предстоит еще дальний путь. Князь ласково улыбнулся и пригласил ее сесть к нему в седло. Лидушке стало страшно. Глаза незнакомого всадника как-то странно блестели, с его лица исчезло спокойное выражение. Воспоминание о несчастной дочери Скалаков молнией сверкнуло в ее голове. Она хотела уже скрыться в кустах и как лань спастись бегством, но молодой всадник схватил ее за плечи и потянул к себе. Лидушка вскрикнула и стала сопротивляться.

Но слабая девушка не смогла вырваться из рук сластолюбивого князя, которому страсть придала силы. Лидушка была уже в объятиях Пикколомини, белая косынка, покрывавшая ее плечи, как перышко слетела на зеленый мох. Вдруг из-за кустов мелькнула чья-то крепкая смуглая рука, которая изо всех сил, словно молотком, всадила острие деревянного колышка в круп коня. Конь заржал от боли, брыкнул ногами и, словно бешеный, помчался в лес. Всадник, пригнувшись, ухватился за гриву. Ветви хлестали его по лицу, треуголка слетела с головы.

Лидушка почти без чувств упала на белый платок. Придя в себя, она увидела юношу, который пел в ольшанике и после унес ее цимбалы. На нем были простые штаны и рубаха, в руке он все еще держал колышек, окрашенный кровью благородного скакуна. Лидушка густо покраснела и быстро оправила платье и растрепанные волосы.

Черноглазый парень мрачно смотрел на девушку.

– Ты ранен! —воскликнула Лидушка, видя кровь на его обнаженной руке.

– К сожалению, это только кровь панского коня,—сказал юноша, горько усмехаясь.—Пан знает тебя? —спросил он, помолчав.

– Нет, думаю, он никогда меня не видел.

– А ты его знаешь?

– Тоже нет,—тихо ответила девушка. В этот миг обычная смелость оставила ее.

– Это его сиятельство, наш молодой князь,—сказал юноша улыбаясь; Лидушка посмотрела на него.—Куда ты идешь? —спросил он снова.

– На Туров. Я бы охотнее вернулась домой.

– Нет, домой сейчас нельзя, иди дальше, но поскорей. Они охотятся на другом конце леса. Ступай прямо, пока не придешь к колодцу, оттуда по дорожке вниз, а дальше уж и сама найдешь.

Девушка поднялась, она боялась идти дальше, но слова незнакомца придали ей смелости. Он внушал ей доверие, и она его послушалась.

– Да вознаградит тебя господь бог! —сказала она горячо.

– Стоит ли об этом говорить…

– Как тебя зовут, я хочу знать, чтобы…

– У меня нет имени,—ответил незнакомец, но, увидев, как омрачилось лицо Лидушки, добавил: —Меня зовут Иржик.

Неожиданно, словно что-то вспомнив, она тревожно спросила:

– А если тебя паны схватят? Иржик слегка усмехнулся и сказал:

– Иди, иди и ничего не бойся, уже пора. С богом! – Он протянул ей руку и исчез.

Девушка пошла. Немного погодя она остановилась и оглянулась в надежде увидеть Иржика, но его уже не было. Тогда она ускорила шаг. Ей послышался какой-то шелест в кустах, она испуганно осмотрелась, но ничего не увидела. Скоро Лидушка дошла до колодца, над которым высилась темная ель. На ее мшистом стволе висел грубо нарисованный образок девы Марии. Перекрестившись, девушка поспешно спустилась по откосу вниз.

Когда она исчезла из виду, Иржик повернулся, побежал лесом и, остановившись у дороги, прислушался. Издали доносился сигнал тревоги, крики людей и звуки рожка. Он засмеялся и, как заяц, перебежав лесок по ту сторону дороги, скрылся за старой сосной. Когда некоторое время спустя юноша выбежал на поле, окровавленного колышка уже не было в его руках.

Вдова стояла у воза, запряженного тощей лошадью, и с нетерпением поджидала его.

– А я уже думала, что ты не вернешься.

– Бегал воды напиться из колодца, да засмотрелся на господскую охоту. Вот и задержался.

Взяв в руки вожжи, он осторожно свел лошадь вниз. Вдова шла рядом с ним и радовалась, что еще до дождя они свезут урожай домой.

ГЛАВА ПЯТАЯ

БУРЯ

Не успели Иржик с вдовой спуститься на дорогу у леса, как услышали доносившиеся сверху гул и крики. На опушке промелькнули один за другим два всадника, несколько слуг и крестьян бежали следом, словно кого-то разыскивая.

– Остановитесь! Подождите! —послышался чей-то громкий голос. По полю к вдове и ее спутнику скакал всадник из княжеской свиты. Вдова так испугалась, что не могла и слова вымолвить. Хорошо еще, что с ней был такой смелый паренек.

– Никто здесь сейчас не выбегал из леса?

– Никак нет, милостивый пан.

– А вы давно в поле?

– Я с утра, а мать с полудня…

– И раньше не замечали, не слонялся по опушке какой-нибудь подозрительный человек, не выходил из лесу?

– Никак нет, милостивый пан.

– А сами вы откуда?

– Из Мартиновской усадьбы.

Всадник что-то проворчал и, повернув коня, поехал к лесу. Иржик, выпрямившись, горделиво усмехнулся, тронул вожжи, и они направились дальше.

– Видно, что-то случилось? —недоумевала крестьянка.

– Не знаю, ведь паны за всякий пустяк преследуют. День угасал, на западе вставала туча, было душно.

– К ночи будет гроза,—предсказывала вдова.—Слава богу, вовремя домой доедем.

Овес был уже в амбаре, а хозяйка крошила в молоко хлеб, когда ее позвал сын, стоявший возле Иржика. Иржик пристально смотрел в лощину у березовой рощи. Отложив нож, хозяйка подбежала к окну и увидела нечто необычайное.

Внизу по дороге ехали две охотничьих повозки, окруженные свитой из пеших и конных охотников. На передней повозке сидели три дамы, среди них мадемуазель фон Стреревитц, которая снова расхворалась, на второй – молодой князь Иосиф Пикколомини. Голова и рука у него были перевязаны; напротив князя сидел тучный замковый доктор. За повозкой вели раненого коня. Порывы ветра раздували плащи всадников и хвосты лошадей.

Процессия вскоре скрылась за поворотом дороги, но над склоном лощины все еще виднелись темные головы всадников, затем и они исчезли.

Иржик продолжал стоять у окна, задумчиво глядя вдаль, и хозяйке пришлось дважды звать его к ужину. За окном засвистел ветер, налетел на избу, деревья закачались, застонали, и грянул гром. Старик и его сноха стали креститься, мальчик прижался к матери, а незнакомый парень повернулся к окну.

Едва они поужинали, как разразилась невиданная буря. В комнате стемнело, хозяева молились. Из ближайшей деревни ветер донес тоскливый благовест, прогонявший грозу. Ослепительные молнии прорезали темноту, в окна забарабанил дождь, и вскоре послышался шум воды, устремившейся с вершины холма мутными потоками.

– Боже мой! Господа попали в грозу,—говорила хозяйка свекру.—Ну, а Франтина, наверное, на панском дворе. Христос с нами! «Отче наш, иже еси на небесех»,—молилась она, зажигая сретенскую свечку.

Иржик сквозь сумрак видел, как из леса проскакали два всадника. Едва они исчезли в темноте, вновь за окном промелькнуло несколько фигур. Люди бежали мимо березняка к ближайшей деревне. Спасаясь от ливня, они, словно ряженые, накинули на головы куртки и исчезали во тьме.

Иржик знал, что это были люди из княжеской свиты, искавшие смельчака, который напал на молодого князя. Усталые, промокшие, они возвращались ни с чем.

Камердинер нашел своего господина под деревом. Израненный, он был без чувств. Когда камердинер уже поднял князя, чтобы положить его на свою лошадь, к нему подбежали охотники, которые видели мчавшегося через поляну княжеского коня. Испуганное животное удалось поймать только у шатра. Мадемуазель фон Стреревитц, услышав шум, забыла о своей болезни и выбежала из шатра. Увидев окровавленного коня, она вскрикнула и попятилась назад. Вскоре доставили и всадника. Правда, доктор, пробужденный от приятных сновидений, признал ранение пустяковым, охота, однако, была испорчена. Все стали готовиться к возвращению в замок. Два охотника на конях во главе загонщиков бросились искать преступника. Но напрасно. Он спокойно сидел в Мартиновской усадьбе, задумчиво глядя в темноту ночи.

– Что с тобой?– спросила его хозяйка.

– Сохрани бог тех, кто теперь в лесу или в чистом поле.

– Правду говоришь! «Отче наш, иже еси…» —молилась хозяйка, ей вторил мальчуган, а губы старца тихонько шевелились.

Иржик встал и, пожелав им спокойной ночи, сказал, что идет спать на чердак.

В доме «На скале» в эту ночь тоже не спали. В тревоге за внучку старая бабушка молилась при свете сретенской свечи, шепча молитву против грозы. Полуодетый Балтазар Уждян, сидя на постели, разбушевался, как буря на дворе.

– Леший тебя дернул послать Лидушку так поздно за этой медуницей. Гроза застала ее в лесу либо в поле. Черт подери, вон что делается,—ворчал он, прислушиваясь.—Это нагонит страху и на старого кавалериста, не то что на девочку.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

МАТЕРНИЦКАЯ ПУЩА

В те времена, когда происходили эти события, в Находском панстве было много старых и обширных лесов.

Вблизи границ Находского панства и владений Полицкого монастыря тянется большой лес; часть его, где узкая долина проходит между высокими лесистыми холмами, известна в этих местах под названием «Матерницкой пущи». Нынче здесь кругом шумит молодой лес, но в те времена, о которых мы говорим, Матерницкая пуща была дикой, непроходимой дремучей чащей, разросшейся на крутых склонах.

В тот вечер, когда над Мартиновской усадьбой и в ее окрестностях разразилась страшная буря, в пуще был настоящий ад: непроглядная тьма окутала долину, лил дождь, в лесу бушевал ураган, выворачивавший с корнем сухие и слабые деревья. Раскаты грома следовали один за другим, вздувшийся ручей бурлил, кипел, разбиваясь в темноте о камни.

В самом узком месте долины, где между подножьями холмов протекал ручей, на густой кустарник, склонившийся над водой, падал красноватый свет. Этот свет исходил из маленького окошка старой избушки, скрытой в ложбинке склона, словно она спряталась там от посторонних взглядов.

В убогой светелке горела лучина, воткнутая в щель стены. У грубо сколоченного стола сидел седой как лунь, дряхлый, сгорбленный старик. Густая сеть морщин покрывала его лицо, кроткие глаза придавали ему выражение смирения и покоя. Увидев в окошко этого старика, каждый тотчас же, не колеблясь, постучался бы в дверь и попросил бы приюта. Но вряд ли кто-нибудь решился бы на это, если б заметил смуглолицего высокого человека, который развешивал на стене мокрый плащ.

На его угрюмом лице с орлиным носом и крепко сжатыми тонкими губами из-под густых бровей смотрели серые глаза. Это был Микулаш Скалак, бывший владелец усадьбы «На скале», вынужденный с отцом, сестрой и сыном бежать от господского гнева в эту глушь.

В ту морозную ночь, когда по совету старого драгуна они покинули свой дом, им пришлось брести по глубокому снегу, словно затравленным зверям. Многое они претерпели, особенно больная Мария, скрываясь поодиночке в соседнем панстве, пока не нашли этой лачуги. Верный Цыган не следовал за ними по их скорбному пути, он околел от ран, полученных в борьбе с камердинером.

Беда и нужда преследовали их; немало хлебнули они горя.

Когда же растаял первый снег и вновь буйно зазеленели леса, бедная Мария, так и не оправившаяся от болезни, тихо угасла на руках своего отца.

С этого момента ее брат стал еще более угрюмым и неразговорчивым. Старику казалось, что сына постоянно одолевают какие-то тяжелые мысли.

Они прожили несколько лет в этом тихом укрытии, но тревога и беспокойство так и не оставляли их.

– Я думал, что ты не придешь в такую бурю,—сказал старик.

– Я задержался в лесу. Сегодня недалеко от нас была панская охота. Один человек, который пришел оттуда, рассказал, что там кто-то хотел убить молодого князя.

– Но не убил?

– Нет, удар пришелся по коню. А жаль!

– Микулаш! —вскричал с укором старик.

– Это он нас выгнал из дома, это он загубил Марию, это он…

– Молчи! «Мне отмщение, и аз воздам», сказал господь. Подай библию, Микулаш.

Плечистый Микулаш послушно, как ребенок, отодвинул в углу шкафчик, приподнял половицу, достал из тайничка большую, толстую книгу и положил ее на стол.

Старый Скалак зажег новую лучину и попросил сына почитать вслух. В семье издавна был обычай каждый вечер, а когда можно, то и утром, читать что-нибудь из этой книги, но только в полном уединении. Никто не должен был видеть ее, хранимую в строгой тайне, как драгоценный клад. Они унаследовали эту книгу от своего предка, «крестьянского офицера». Его потомки находили в ней совет и утешение, берегли ее, как величайшее сокровище. И так же, как эту книгу, свято хранили они веру своих отцов. Скалаки всегда к «Общине чешских братьев», жили согласно их учению и этим отличались от соседей. Внешне, как это приходилось делать тогда «братьям» и протестантам, они признавали католический обряд.

Микулаш склонился над книгой и уже стал читать, как вдруг раздался стук в двери. Он выпрямился.

– Это не Иржик,– сказал он и вопросительно посмотрел на отца.

– Иди открой, но книгу…

Сын молча поднялся и в мгновение передвинул шкафчик на место.

– Кто там? – сурово спросил Микулаш, выйдя в сени.

– Откройте, пожалуйста,—отозвался слабый голос. Деревянный засов упал, и в лачугу вошла девушка. Старый

Скалак, стоя посредине комнаты, пытливо разглядывал незнакомку. Она промокла насквозь, ее влажные растрепанные волосы прилипли ко лбу. Юбка на ней была в грязи и во многих местах разорвана, ноги поранены. Это была Лидушка. Робко глядя на хозяев, она сказала молящим голосом:

– Я заблудилась в этом большом лесу, разрешите мне побыть у вас до утра.

Лицо Микулаша утратило строгость. Старый Скалак пригласил ее сесть.

– Найдется там что-нибудь поесть? —спросил Микулаш.

– Я оставил Иржику, но он уже не придет. Возьми в печи. Девушка, сидевшая на скамейке с опущенной головой,

услыхав имя «Иржик», вздрогнула.

– Откуда ты? —спросил старый Скалак.

– Иду из деревни Ж.

– Вон откуда! Так! —И мужчины переглянулись.—А как же ты заблудилась?