Текст книги "Итерации Иерихона"

Автор книги: Аллен Стил

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. РУБИНОВАЯ ОСЬ (17 АПРЕЛЯ 2013 ГОДА)

1. СРЕДА, 19:35

На сцене муниципальной Оперы стоял человек, но пел он не увертюру из «Встречай меня в Сент-Луисе». На самом деле он вообще не пел, это было какое-то дикое представление «а капелла» под названием «Блюзы Нью-Мадрида».

Думаю, это был молодой бизнесмен среднего уровня. Может быть, адвокат. Может быть, и то, и другое: младший партнер престижной фирмы «Шмук, Шмук, Шмук и Поп», специализирующейся по корпоративному праву. Яппи самой высокой пробы, диплом вашингтонского университета, в середине строка стажировки по корпоративному праву: достаточно хорош, чтобы получить работу начинающего у Шмуков с Попом, но не дотягивает до места в Клейтоне или Ледью. Так что жил он в цементной коробке в южных кварталах и каждый день мотался на работу в отслужившем восемь лет «вольво», на котором ездил еще будучи второкурсником Вош-Уна. Пять дней в неделю проталкивался через столпотворение машин внутреннего кольца, мечтая о «ягуаре» в гараже собственного дома в Хентли и собственной фирме «Шмук, Шмук, Шмук, Поц и Моудак» и стискивая зубы перед очередным выматывающим днем телефонных воплей и тяжелого пути вверх по общественной лестнице.

А в мае вся эта малина накрылась белым ландышем. Квартира сложилась в лист бумаги вместе с карточным домиком из бетона, автомобиль завалило сотнями тонн шлакоблоков и не совсем кондиционной сухой штукатуркой, а еще через неделю он нашел приют в Сквоттер-тауне, где ему пришлось жить в одной палатке с какими-то странными представителями национальных меньшинств, никогда в жизни не принадлежавшими к университетскому братству, и поддерживать свое существование разбавленным куриным бульоном и сандвичами с сыром; а тут еще стало известно, что братья Шмук решили сократить число младших сотрудников. С сожалением извещаем вас… как только откроется вакансия…

И у него чуть-чуть поехала крыша.

Теперь он стоит на сцене Муни, размахивая над головой бейсбольной битой и ревя голосом наркомана, уже десять дней не видавшего приличной дозы.

– При выборе бейсбольной биты, – надсаживался он, – нужно помнить пять моментов!

Жеваную полушинель цвета лондонского тумана с масляными пятнами он мог вынести из разбитого магазина братьев Брук. Меня зацепила не она, а его туфли. Итальянские кожаные туфли ручной работы, хотя и подхваченные кое-где желтой полосой клейкой ленты, были ему по ноге, и, несмотря на отросшие до плеч волосы и доходившую до воротника мятой рубашки бороду с проседью, он сохранил ту самую, которую ни с чем не спутаешь, артикуляцию адвоката, хотя вряд ли старшие партнеры сейчас бы его признали.

– Один! Размер биты должен быть такой, чтобы ты ее мог крепко схватить и удобно держать! – Он схватил двумя руками черную рукоятку биты красного дерева и сжал с такой злостью, что костяшки побелели. – Такой размер гарантия, что она не зря пройдется по чьей-то мазерфакерской морде!

Редкие аплодисменты из первых рядов вокруг оркестровой ямы. Дайте нам ваших бедных, ваших отверженных, ваших несчастных, тоскующих о свободе…[2]2
  Парафраз надписи на статуе Свободы в Нью-Йорке.


[Закрыть] и если мы не дадим им свободы, то дешевых развлечений хватит на всех. Но на дальних рядах амфитеатра под открытым небом только немногие обращали внимание на представление. Не меньше тысячи людей собралось сегодня в амфитеатре Муни, терпя холодный дождь и глядя на парад бездомных и полусумасшедших ораторов, проходивших через подмостки. По десятибалльной шкале бывший адвокат еле вытягивал на четверку.

– Музыку давай!

Это крикнула какая-то женщина из задних рядов. На одном крыле сцены стояла группа рок-музыкантов, ждущая своего часа быстро поставить свою кухню и что-нибудь сыграть за талоны на еду, которые им, быть может, кинут на сцену.

Адвокат либо не услышал, либо не обратил внимания.

– Два! – надсаживался он чуть уже треснувшим голосом. – Бита должна быть достаточно легкой, чтобы ты ее крутил с максимально возможной скоростью! – Он хлестнул битой по воздуху, как двадцать лет тому назад на стадионе Буша крутил Оззи Смит, ударяя по низкому мячу. – Вот тогда ты вышибешь ихние говенные мозги на засранный асфальт!

Несколько одобрительных выкриков, на этот раз с задних рядов. Он завладел вниманием аудитории: ничто так не привлекает людей, как ненаправленная ненависть. Однако мне показалась знакомой бита. Я продвинулся к краю сцены и вгляделся сквозь дождевую морось. На черной поверхности биты сверкнули белые автографы.

О Господи, это же святотатство. Этот сумасшедший щенок посмел наложить свои лапы в бейсбольных перчатках на одну из бит, выставленных в Кардинальском Зале Славы. Украл, наверное, вскоре после землетрясения, когда на стадионе Буша кишели бездомные, а Войска Чрезвычайного Реагирования еще не выгнали мародеров и не устроили на стадионе свою штаб-квартиру. К тому времени все, что имело хоть какую-нибудь ценность, с витрин мини-музея уже сперли. Я только молил Бога, чтобы у него в руках не оказалась переходящая бита чемпиона – это было бы худшее из оскорблений. Бита, на которой расписался сам Стэн Мьюзайл или Лу Брок, – в руках зловредного психа.

– Три! – завывал он. – Бита должна быть длинной и доставать через дом до зоны удара из правильной позиции в квадрате бэттера!

– Долой со сцены! – завопил кто-то из амфитеатра.

Свихнутый яппи не обратил внимания.

– Помните, длинной битой труднее крутить при любом весе! – Он угрожающе взмахнул битой. – И потому ты должен стоять так близко, чтобы все его зубы пересчитать еще до того, как вышибить их из грязной пасти!

Теперь, когда я знал, откуда бита, я сообразил. Он выкрикивал (со своими комментариями) список рекомендаций для бэттера, вывешенный в Зале Славы рядом с «Луисвильским подающим». Эти инструкции были написаны для игроков «Детской лиги» и других потенциальных чемпионов-«Кардиналов»; сейчас их выкрикивал, завывая, псих, который вогнал бы в дрожь и каннибала. Невинные советы, возродившиеся в виде руководства по садистскому человекоубийству.

(А вот и еще одно воспоминание всплыло: за пару недель до Нью-Мадрида мы с Джейми в субботу возвращаемся на Метролинке со стадиона, где «Кардиналы» станцевали чечетку на костях «Сант-Петербургских Гигантов»:

– Па!

– Чего, сын?

– А я в следующем году смогу играть в «Детской лиге»?

– Н-ну… там посмотрим.)

– Вали отсюда! Не смешно!

Воспоминание о солнечном субботнем дне с Джейми испарилось так же быстро, как возникло. Я был полностью согласен: совсем не смешно. Даже если это и было смешно когда-то.

В амфитеатр Муни я пришел в поисках чего-нибудь для репортажа в «Биг мадди инкуайрер». Крайний срок был пятница, и Перл уже заглядывал мне через плечо, ожидая моей еженедельной колонки. А я недавно слышал, что сквоттеры сломали замки на воротах Муни и превратили летний амфитеатр в место несанкционированных митингов, и потому пошел в Форест-парк послушать какие-нибудь революционные манифесты. Я думал, что там будет полно последователей Маркса или Мао Цзэдуна, вопящих в надежде вырваться из клетки… или просто так вопящих. Точка.

Но пока что попался только один интересный оратор – психованный фанатик «Кардиналов», да и то обстановка была слишком напряженной даже без его советов по использованию украденной бейсбольной биты как орудия убийства. Я отвернулся от сцены и пошел вверх по левому проходу. Когда я вышел из-под навеса над сценой, по козырьку моей кепки заколотил мелкий частый дождь.

Вокруг толклись новые жители Форест-парка, оставшиеся бездомными после нью-мадридского землетрясения. Кто после самого землетрясения, а кто после голодных бунтов декабря, когда сожгли до основания черт-те сколько переживших землетрясение домов.

Форест-парк – самый большой муниципальный парк в стране. До событий прошедшего мая это было приятнейшее место для тихого воскресного отдыха. Здесь когда-то проводили Всемирную ярмарку, потом Олимпийские игры – это все больше столетия назад. Теперь же парк стал островком культуры третьего мира, который взяли да воткнули посреди Америки, и амфитеатр остался единственным бесплатным развлечением для широких масс городских бездомных. Томми Тьюн уже не танцевал по сцене, и давно уже умерла Элла Фитцджеральд, и «Кэтс» или «Гранд-отель» не возили сюда артистов на гастроли, но все же люди сюда приходили – хоть на что-то поглазеть.

Я шел вверх по ступенькам и разглядывал унылую толпу. Мужчины, женщины и дети, молодые и старые, в одиночку и с семьями, белые, черные, латиноамериканские, монголоидные. Ничего общего, кроме положения на нижней ступеньке общественной лестницы. Одетые в дешевые пончо, хэбэшные пиджаки и побитые молью пальто от Армии Спасения. У некоторых нечем было даже прикрыться от дождя, если не считать пластиковых пакетов для мусора и размокших картонных коробок. Неверный вспыхивающий свет нескольких еще не разбитых натриевых ламп высвечивал на лицах отчаяние, боль, голод…

И гнев.

Больше всего – гнев. Унылая, полуосознанная, безнадежная бешеная злость людей, на которых вчера всем было наплевать, сегодня наплевать и завтра им опять, как ни крути, стоять под плевками.

На середине пути меня отпихнул дородный мужик, шедший мне навстречу вниз; я споткнулся о кресло и чуть не упал на колени молодой женщине с ребенком на руках. Ребенок жевал кусок правительственной помощи бутерброд с сыром. Из-под капюшона тесного анорака глядели блестящие от жара глаза, из носа тянулась длинная полоска слизи – ребенок был болен. Если повезет, отделается простудой, хотя тут и пневмонию недолго заполучить. Его мать вскинулась на меня с молчаливой, но непримиримой злостью: чего уставился? – и я быстро отступил.

Здесь никто не просил жалости. Никто не хотел и ежедневных подачек, которые все еще давало правительство. Все они хотели только одного: выжить. И еще – мечтали дожить до того, чтобы послать Сквоттер-таун ко всем чертям.

Когда я добрался до крытой террасы наверху лестницы, сумасшедший яппи уже переставал визжать. Там было полно народа, загнанного на террасу моросящим частым дождем. Сквозь каменные арки и железные ворота были видны пылающие и тлеющие мусорные баки на ближайшей автостоянке, высвечивающие силуэты людей, жмущихся под весенней холодной моросью к теплу огня, настороженно оглядывающихся: нет ли где обезьян.

Именно обезьян. Настоящих, ни в коей мере не метафоричных, хотя это вполне можно было бы отнести и патрулирующим парк силам ВЧР. Один из непредусмотренных побочных эффектов землетрясения: ограды зоосада Форест-парка лопнули по швам и выпустили на свободу львов, тигров и медведей – не говоря уже об антилопах, жирафах, носорогах и слонах. Большинство зверей персонал зоопарка переловил в первые дни после Нью-Мадрида, хотя довольно много диких птиц ушли на крыльях, а у группы койотов и рысей хватило хитрости выбраться из города в лесистую западную часть графства. Но некоторые звери, к сожалению, в клетки не вернулись. Через две недели после землетрясения какой-то краснорожий деревенщина застрелил редкого тибетского белого леопарда, загнав его в угол среди мусорных баков университетского городка, где зверь пытался найти себе еду. Когда прибыли люди из зоопарка, они увидели лежащую в аллее ободранную и обезглавленную тушу – воин выходного дня, застреливший леопарда, прихватил с собой в Фентон его голову как охотничий трофей.

Однако обезьяны, пережившие разрушение обезьянника, устроились получше. Поймать удалось только немногих – в основном горилл и орангутангов. Большая часть шимпанзе и бабуинов ушла на деревья, пережила короткую и сравнительно мягкую зиму, пришедшую вслед за летом землетрясения. Они, конечно же, стали плодиться и размножаться, увеличиваясь в числе с каждым месяцем. И теперь стаи обезьян бродили по парку, как уличные шайки, нападая на палатки и терроризируя сквоттеров.

Их побаивались даже солдаты ВЧР. Ходили слухи, что как-то стая шимпанзе напала на припаркованный «Хаммер» и выгнала его экипаж в лес. Если это правда, то молодцы шимпы: я предпочитаю озверевших обезьян озверевшим гориллам.

Но обезьян не было видно – ни людей, ни других приматов, так что я нашел себе местечко возле дорической колонны, поддерживающей навес. Посмотрев вокруг и убедившись, что за мной не следят, я расстегнул кожаную летчицкую куртку, сунул руку в карман и вытащил наушник своего ПТ.[3]3
  Самый миниатюрный портативный компьютер (Palm Top – помещающийся на ладони).


[Закрыть]

– Слышишь меня, Джокер? – спросил я, вставив наушник в ухо и включив ПТ.

«Слышу, Джерри».

Голос Джокера звучал у меня в ушах как средний между мужским и женским: ХАЛ-9000 с акцентом жителей Среднего Запада. Меня он слышал через прицепленный к моей рубашке миниатюрный микрофон.

– Отлично, – сказал я. – Открой файл и назови его… э-э, скажем, «парк», числовой суффикс – один. Готовься записать диктовку.

Обычно я записывал заметки с миниатюрной клавиатуры Джокера одной рукой. Как у большинства пишущих, у меня есть интуитивная потребность видеть, как возникают слова на экране. Но если бы сейчас вытащить ПТ и начать стучать по клавиатуре, то есть объявить себя репортером… Об этом и речи быть не могло. Во время декабрьских бунтов толпа избивала репортеров, считая их представителями властей, а в перестрелке во время поджога федерального арсенала в Пайн-Лауне убили фотографа из «Пост диспэтч». Даже если бы эти люди и не были врагами прессы, все равно кто-нибудь вполне мог бы дать мне по тыкве и выхватить Джокера. За краденый ПТ на черном рынке можно было бы получить несколько банок тунца.

Но кто-то в толпе знал, что здесь есть репортер.

«Джерри?»

– Да, Джокер?

– Тебе срочное извещение. Я бы тебе просигналил раньше, но ты сказал тебя не вызывать.

Уж конечно. Я отключил его динамик – не надо извещать всю толпу, что у меня с собой ПТ.

«Есть небольшая странность. СИ направлено непосредственно мне, но адресовано Джону Тьернану. Я не был информирован, что мы получаем сообщения для Джона».

Я поморщился. Джон тоже был репортером «Биг мадди инкуайрер», и хотя он был лучшим моим другом, никто никогда не лез в работу другого. Если кто-то пытался связаться с Джоном, должен был выйти на его ПТ – Дингбэт, а не на Джокера. И у нас тоже не было доступа к ПТ друг друга без ввода специальных паролей.

Но спрашивать у Джокера, не ошибся ли он, было бессмысленно: эта маленькая «тошиба» таких ошибок не делает.

– Ладно, Джокер, – сказал я наконец, – прочти его.

«В 15:12 получено следующее СИ: «Ваше сообщение получено. Необходимо поговорить как можно быстрее. Встречайте меня у заднего входа Муни в восемь вечера». Конец сообщения. Отправитель не оставил регистрационного имени или номера».

Тут у меня мурашки пробежали по коже. Я верю в приметы не больше любого другого, но это уже было немного чересчур.

Направленное Джону СИ послали мне с предложением встретиться в Муни – и смотри ты, где я его получаю? Правильно, в Муни.

Сделав глубокий вдох, я спросил:

– Ладно, Джокер. В чем тут юмор?

«Что значит «юмор», Джерри?»

– Да брось ты. Кто послал сообщение? Джон? – Я усмехнулся. – Или Джах?

«Ответ отрицательный. Источником сообщения не является кто-либо из названных лиц. Отправитель сообщения не указал регистрационного имени или обратного номера, но я могу заверить тебя, что это не был ни один из ПТ, с которыми я взаимодействую регулярно».

А так просто не могло быть, потому что не могло быть никогда. Электронную почту анонимно не пошлешь: модем Джокера определит номер вызывающего модема. Конечно, Джокер мог где-то подцепить вирус…

– Прошу выполнить тест самопроверки.

«Выполняю тест». – Наступило долгое молчание, пока Дисковый Доктор Джокера слушал, щупал, задавал неприятные вопросы и засовывал термометр в его кибернетическую задницу.

«Тест окончен, – наконец объявил Джокер. – Все сектора чистые. Видимых вмешательств в мою архитектуру не обнаружено».

– Не понимаю.

«И я не понимаю, Джерри. Но, как бы там ни было, обратного адреса для этого СИ у меня нет».

Это еще как следует до меня не доходило, когда Джокер спросил:

«Я открыл файл, назвал его «парк» и дал числовой суффикс «один». Ты готов диктовать, Джерри?»

Я покачал головой, глядя, как скатывается дождь по шиферу навеса над эстрадой. Вокруг меня бродили сквоттеры, и им было наплевать на человека, прислонившегося к колонне и разговаривающего с самим собой, схватившись рукой за ухо. Внизу на эстраде яппи-киллера сменил оркестр неооборванцев, и краденую аппаратуру зашкаливало от воя расстроенных гитар и завываний обратной связи. По проходам сновали дельцы черного рынка, продавая все от размокшей воздушной кукурузы и до потерявших годность лекарств. Вдали, за деревьями, светились огнями башни западной части центра: чистые, ярко освещенные квартиры; и на них смотрели люди, живущие в списанных армейских палатках и питающиеся сухим пайком ВЧР, разогревая его на лагерных кострах, стоящие в очереди в переполненные общественные уборные. Ваш налоговый доллар за работой.

– Нет, – ответил я. – Файл закрой и удали. Я отключаюсь. О'кей?

«Понял, – ответил Джокер. – Отключаюсь».

Вот так. Самодиагностика прошла чисто, и СИ не оказалось чьей-то шуткой. Я вытащил наушник из уха и запихнул его в нагрудный карман, но мне не давала покоя эта мистика. Почему вдруг сообщение, явно адресованное Джону, попадает ко мне, пусть даже я и находился в нужном месте в нужное время?

Ничего другого, как отправиться в указанное место, я не придумал. Обойдя колонну, я стал пробивать себе путь сквозь мокрую безнадежную толпу к заднему выходу амфитеатра.

Вот так это все и началось.

2. СРЕДА, 20:10

Когда я добрался до заднего выхода, там еще тусовался народ. Согласно сообщению Джокера, я на свое свидание, точнее, на свидание Джона, опоздал на десять минут. Пару минут я послонялся вокруг, приваливаясь к загородке и глядя на прохожих, и собрался уже наплевать на сообщение, сочтя его глюком нейронной сети, как вдруг ко мне приблизилась фигура в дождевике с поднятым капюшоном.

– Вы – Тьернан? – спросила она негромко.

Я позволил себе секунду помедлить, стараясь ее рассмотреть: средних лет чернокожая женщина, лицо наполовину скрыто мокрым пластиковым капюшоном, руки в карманах жакета. Точно такая же, как любая другая из толпы вокруг, вот только дождевик получше и поновее, чем из правительственной помощи. Кем бы она ни была, но сквоттером она не была.

– Нет, – ответил я.

Она пробормотала какое-то извинение и отвернулась, чтобы уйти.

– Но я его друг, – быстро добавил я. – Работаю для той же газеты. «Биг мадди инкуайрер».

Она остановилась, оглядела меня и снова повернулась ко мне лицом.

– Как вас зовут? – спросила она понизив голос.

– Джерри Розен. – Она смотрела на меня, ожидая продолжения. – Мне на ПТ пришло СИ – кого-то здесь встретить. Я так понял, что оно должно было попасть Джону, но…

– А почему Джона здесь нет? – Вопрос прозвучал, как требование. Ладно, покажите мне ваше удостоверение.

– Пожалуйста, если вы настаиваете. – Я пожал плечами, расстегнул «молнию» на куртке и полез за пазуху.

– Поаккуратнее доставайте! – резко сказала она и высунула из-под дождевика правую руку. Что-то уперлось мне в ребра. Я глянул вниз и увидел миниатюрный парализатор в форме пистолета, только вместо ствола торчала пара металлических стержней, приставленных к моей груди. Указательный палец лежал на спусковой кнопке. Мне хотелось верить, что она не слишком легко поддается.

– Эй, леди! – сказал я. – Полегче с этой штукой.

Она ничего не сказала, только стояла и ждала, не сделаю ли я неверного движения. Мне не хотелось пропускать 65 киловольт по своей нервной системе, и я задержал дыхание и очень аккуратно нащупал в кармане рубашки свое репортерское удостоверение.

Медленно вытащив карточку из многослойного картона, я показал так, чтобы ей было видно. Она внимательно изучила удостоверение, переводя глаза с моего лица на голограмму и обратно, и наконец слегка кивнула. Парализатор отодвинулся от моей груди и вернулся в карман жакета.

– С этим предметом следует быть осторожнее, – заметил я. – Они бывают опасны в такую погоду. Проводимость возрастает или…

– Ладно, вы – другой репортер из «Биг мадди», – сказала она, игнорируя мой полезный совет. – А теперь скажите мне, почему здесь вы, а не Тьернан.

– Хороший вопрос, – ответил я, – только я хотел бы сначала послушать вас. Как вам это удалось: послали СИ Джону, а попало оно ко мне?

Она несколько раз моргнула, не понимая:

– Простите? Я не совсем поняла…

– Слушайте, – сказал я, уже не понижая голоса. – Мой ПТ десять минут назад сказал мне, что для меня есть сообщение. Оно было адресовано Джону, но послано ко мне, и в нем говорилось, что я… то есть он, или кто там, должен встретиться с кем-то в восемь вечера вот на этом месте. И теперь, поскольку вы и есть этот «кто-то»…

– Погодите минутку, – перебила она меня. – Вы получили сообщение десять минут назад?

– Что-то вроде этого.

– Десять минут назад? – повторила она с напором.

Это уже начало меня утомлять.

– Ну, десять, пятнадцать, кто там считает? Дело ведь в том…

Две сопливки, нагрузившись до самых сисек какой-то дрянью, заработанной на улице, прошли, шатаясь, мимо и отпихнули меня с дороги. Я чуть не полетел на черную женщину, но она отступила в сторону, поймала меня за пиджак и притиснула к колонне.

– Дело в том, мистер Розен, – спокойно произнесла она, глядя мне прямо в глаза, – что сегодня я не посылала никаких СИ, но днем получила е-мейл от Джона Тьернана с предложением встретиться здесь в восемь. И вот я здесь, а вместо него приходите вы. Вот я и спрашиваю: где ваш приятель?

Разговор быстро заходил в тупик.

– Знаете что? – сказал я, на секунду снимая шапку, чтобы откинуть с глаз намокшие волосы. – Вам придется просто поверить мне, понимаете? Джона здесь нет. Иначе я бы об этом знал. А если вы мне СИ не посылали…

– Если Джон не посылал мне е-мейла… – И тут ее голос пресекся, а в темных глазах мелькнул страх.

Нет, не страх. Абсолютный ужас. Пустое, лишенное всякого выражения лицо с отвисшей челюстью. Как у человека, заглянувшего в бездну и увидевшего там чудовищ.

– О Господи, – прошептала она. – Началось…

И тогда я услышал вертолеты.

Сначала не было ничего, кроме гудения толпы в амфитеатре под нами, тихого шелеста дождя и далекого визга электрических гитар. И вдруг над нами, стремительно нарастая, раздалось жужжание, и я поднял глаза как раз вовремя, чтобы заметить приближение первой вертушки.

Это был «Найт Хок Эм-Эйч-6» – быстрый боевой вертолет, созданный для диверсионных ночных налетов на Средиземном море. В чем-то устарелый, но для полицейской работы в США вполне годится. Из-за глушителей на двигателе и винтах его никто в Муни не заметил до тех пор, пока он не оказался прямо над амфитеатром, низко, как летучая мышь, перелетев над стеной.

Передо мной мелькнули силуэты двух человек экипажа, трафарет «ВЧР» на матово-черном фюзеляже, а потом из вынесенных гондол заполыхали вспышки, будто над толпой протащили в сторону лестницы две канистры, оставлявшие тонкие струйки. Рок-группа побросала инструменты и прикинулась ветошью, а гранаты с деревянным стуком врезались в задник и лопнули, залив платформу густым бледным дымом.

«Найт Хок» резко скользнул вправо, вильнув, как рыба, тощим хвостом, и завис над амфитеатром, винтами разгоняя дым по эстраде и через оркестровую яму – по рядам амфитеатра. Я уловил запах – ни с чем не спутаешь слезоточивого газа, однако многие сквоттеры, считая, что их всего лишь пугают дымовыми бомбами, не торопились удирать, хотя первые жертвы атаки уже давились кашлем.

Кстати, насчет слезоточивого газа: его невинное название вводит всех в заблуждение, он, мол, просто заставляет слегка поплакать. Мало кто знает о слепящей невыносимой боли, когда он попадает в глаза; еще хуже – его вдохнуть. Тогда пиши пропало.

Туман приближался к нам, а тем временем осознавшие опасность сквоттеры стадом ринулись к заднему выходу. Вокруг нас, толкаясь и вцепляясь друг в друга когтями и зубами, рвались к выходу из амфитеатра люди, охваченные паникой газовой атаки. Я схватил за руку свою собеседницу и со словами: «Быстро отсюда!» – потянул ее к выходу.

Мы проталкивались и прорывались сквозь толпу, пока нам не удалось протиснуться через затор в воротах – так, теперь бежать к автостоянке. Все еще вцепившись в ее руку, я оглянулся – и как раз вовремя, чтобы увидеть: опасность далеко не миновала.

В воздухе послышался шум винтов, и гораздо громче, чему «Эм-Эйч-6». По автостоянке хлестнул ураганный вихрь, терзая полы палаток и брезентовые навесы, во все стороны полетел мусор, опрокидывая краденные из супермаркетов тележки, бурно заплясали над урнами языки пламени. Я резко затормозил и глянул вверх. На нас спускался гигантский силуэт, сверкая мигающими красными и синими огнями, шаря прожекторами во тьме, как НЛО, атакующий беззащитный город.

Не то чтобы летающее блюдце – скорее «Ви-22 Оспрей». Большой двухпропеллерный вертолет сел прямо рядом с Муни; и если замеченный мной в овальном иллюминаторе силуэт, одетый в снаряжение для разгона бунтующих толп и вставлявший магазин в свою штурмовую винтовку «Хэклер и Кох», принадлежал Элвису Пресли, то мне предстоял серьезный разговор с королем рок-н-ролла о его дальнейшей карьере.

Это был полномасштабный налет ВЧР, и нужно быть таким идиотом, как я, чтобы не заметить его приближения. Члены городского совета уже давно вопили насчет «отбить обратно у сквоттеров Форест-парк», и наплевать, что именно они придумали поселить в парке семьдесят пять тысяч бездомных. Удар назревал давно, и захват сквоттерами Муни был последней каплей. По этому поводу разливался соловьем Стив Эстес – член городского совета, чьи политические амбиции могли сравниться только с его собственным «эго».

Но сейчас не время разбираться в интригах местной политики. Подлетели еще «Оспрей». Первый уже сел; из отскочившей со звоном двери посыпались солдаты ВЧР. Воняло слезоточивым газом, люди бежали, спасаясь от солдат, вот-вот затопчут. Вокруг места приземления вертолета уже раздавались крики, заглушаемые гулким «ка-чуннг!» лопавшихся в толпе газовых гранат.

Нечего было и думать удрать через стоянку – я слышал рев моторов подъезжающих с другой стороны холма ЛАВ-25 – «Пираний», колесами подминавших на скорую руку сооруженные сквоттерами вокруг Муни баррикады. Через несколько минут нас накроют слезоточивым газом, водометами, сетями или резиновыми пулями.

Справа круто обрывалась заросшая насыпь.

– Сюда! – крикнул я ей в ухо. – Вниз по склону!

– Нет! – проорала она, выдергивая у меня руку. – Мне надо в другое место!

– Да вы…

– Заткнись и слушай! – Она схватила меня за плечи и закричала прямо мне в лицо: – Скажи Тьернану…

Сзади застучали автоматы, завопили раненые. Я не знал, стреляют солдаты резиновыми пулями или настоящими, и не имел никакого желания остаться и выяснить. Женщина оглянулась через плечо и снова впилась взглядом в меня.

– Скажи Тьернану, что я его жду у Клэнси на Гэйер-стрит! – Она перекрикивала шум. – Завтра в восемь! И чтобы не верил никаким другим сообщениям. Ты понял?

– Да кто вы такая? – заорал я в ответ. – Что это за мадридские тайны?

На долю секунды у нее мелькнула неуверенность, как будто она хотела мне все сказать в этой мешанине бунта, но боялась поверить своей интуиции. Потом она притянула меня к себе и прошептала в самое ухо:

– Рубиновая Ось.

– Рубиновая… что?

– Рубиновая Ось! – повторила она громче и на этот раз – нетерпеливо. Тьернан поймет. Запомните: в восемь у Клэнси. – Она оттолкнула меня. Теперь давайте отсюда!

И она нырнула в охваченную паникой толпу, исчезнув в ночи так же неожиданно, как и появилась. Я успел заметить прядь седых волос в короткой стрижке под откинувшимся капюшоном.

И женщина исчезла.

Я побежал в другую сторону, пробиваясь сквозь толпу, пока не выбрался с автостоянки. Дальше по боковой аллейке и вниз по насыпи возле высоких бетонных стен Муни. За мной побежали немногие. Большинство сквоттеров остались позади – защищать в безнадежной битве с солдатами ВЧР то немногое, что еще могли назвать домом.

Я оступился и заскользил вниз по раскисшему склону, ослепленный дымом и тьмой, оглохший от шума вертолетов. Приходилось перебираться через упавшие стволы, и ветки хлестали по лицу. У подножия я услышал журчание вздувшейся дренажной канавы и свернул в сторону – я счел, что и так достаточно вымок.

Как я выбрался из района бунта, помню смутно: путь от Муни восстанавливается только фрагментами. Несколько раз плюхнулся мордой. Судорожно хватался за карман – убедиться, что не потерял Джокера, и с облегчением нащупывал малыша на месте. Бегом по Говернмент-роуд вокруг озера, мимо павильона Всемирной выставки 1904 года. Остановился перевести дыхание и в следующую секунду попался в лучи прожекторов броневиков, подходивших с другой стороны и нырнувших с дороги в лес. Слышал, как надо мной кричат обезьяны на деревьях. Рванулся напрямик через палаточный городок на главном пути бывшего муниципального поля для гольфа, слышал, как плачут младенцы, какой-то старик запустил в меня комом грязи…

Потом снова в лесу, карабкаюсь на всех четырех по крутому склону, хватаясь за корни и полусгнившую листву, и дышу, как загнанная лошадь в атавистическом порыве – уйти от опасности.

Не лучший вечер из проведенных мною в опере. Много пения и танцев, конечно, но если говорить об игре артистов – спектакль показался мне несколько сыроватым.

Дальше я помню, что лежу, пытаясь перевести дыхание, на полпути через парк у подножия статуи Людовика XIV – французского монарха, в честь которого был назван город. На бронзе тусклые отблески пламени – догорает палаточный городок вокруг Муни.

С возвышения у памятника мне были видны прожектора окруживших Муни вертолетов, слышны отдаленные выстрелы из полуавтоматического оружия. Здесь, наверху, было противоестественно тихо и безлюдно, будто я переместился по времени и вырвался из царившего поблизости хаоса. Дождь наконец перестал. В рощах на холмах запели обычную ночную симфонию цикады и ночные птицы – их не касалась затеянная внизу военизированная акция.

Каким-то образом в сумасшедшем порыве спастись я попал на вершину холма Арт-Хилл – в высшую точку Форест-парка. Надо мной возвышался на бронзовом жеребце чудовищно увеличенный Король-Солнце, с вызовом поднявший в пустые небеса широкий меч. Эта статуя был символом города куда раньше, чем воздвигли Арку. Каким-то чудом она не пострадала во время землетрясения, и перед лицом вечной храбрости короля я устыдился своей трусости.

А впрочем, я уже привык быть трусом. По крайней мере это для меня не ново. Можете назвать это инстинктом самосохранения – все мы, лицемеры, любим этот термин. Спросите вот у моей жены. Или у сына…