Текст книги "Может быть"
Автор книги: Алла Шильман
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)
Глава 11. Пока не поздно
А тем временем грянул гром. Вернее, не грянул. Евгения Николаевна, давно подозревавшая «что-то не то» в плане своего женского здоровья, второй месяц планировавшая наконец-то сходить к врачу – «провериться» – наконец-то заподозрила самое худшее. Многократно откладываемый визит в поликлинику почти мгновенно был переведен в класс самых важных и значимых дел. Проблему (а Евгения Николаевна свое интересное положение, в данной сложившейся ситуации классифицировала именно так) следовало решать быстро и кардинально, пока она не стала слишком заметной и не разрушила голубые мечты о ее простом женском счастье. Ни о какой бесплатной женской консультации, где, по твердому мнению Евгении Николаевны, работают одни неудачники, которые не смогли найти себе ничего лучше, даже речи не шло. В старой записной книжке, откопанной где-то среди залежей полезных ископаемых ненужных вещей в кладовке, был найден телефон доктора, общепризнанного волшебника в области решения деликатных женских проблем. Как раз таких, как та, что возникла у Евгении Николаевны. Последний раз, правда, она обращалась к нему лет, кажется, семь или восемь назад, но ведь волшебники обычно не теряют своей квалификации, не правда ли?
Утром, дождавшись, когда ее соседки по кабинету разбредутся по своим неотложным чиновничьим делам (выпить чаю с конфетами, поболтать с подругами из соседнего отдела, обсудить кулинарный рецепт и просто отдохнуть, чтобы потом на целых два часа погрузиться в решение людских проблем), она набрала заветный телефон и записалась на прием. Волшебник, как оказалось, даже не думал бросать свое ремесло. Более того, его дела явно пошли в гору, раз он сумел открыть свою собственную поликлинику (правда, на другом конце города, но это уже мелочи) и даже назвать ее собственным именем – «Клиника женского здоровья доктора М.». Получилось, правда, не очень, как будто этим самым женским здоровьем заведовал доктор М., но, может быть, это было для чего-нибудь нужно, для рекламы, например. Впрочем, Евгению Николаевну это мало интересовало. Намного больше ее занимало высказанное секретарем утверждение по поводу того, что доктор «очень занят и в ближайшие две недели принять не сможет». Только после долгих уговоров, ссылок на давнее знакомство и общих друзей, Евгении Николаевне все-таки удалось записаться на прием, поздно вечером, уже после официального закрытия клиники. «Ну, если только очень деликатная проблема», – вздохнула секретарь, посоветовавшись с кем-то по внутреннему телефону.
Оставалась самая малость – договориться с Аленой о том, чтобы та опять забрала детей из школы и вечером посидела с ними. Последним нужно было позвонить Алексею Петровичу и привести какую-нибудь благовидную причину, по которой она не сможет сегодня к нему прийти. Можно было, конечно, сослаться на обычные женские недомогания, но тогда была опасность, что он зайдет вечером навестить больную, а этого делать не следовало по нескольким причинам. Во-первых, если все пройдет удачно, Евгения Николаевна будет выглядеть далеко не самым лучшим образом, а показывать свои недостатки (по крайней мере, до свадьбы) она не хотела. Во-вторых, возможно, ей вообще придется остаться в клинике на ночь, что может навести Алексея Петровича на совсем ненужные мысли о том, а нужна ли ему вообще больная жена. Рисковать Евгения Николаевна не хотела, поэтому позвонив Алексею Петровичу, слезно рассказала о болезни, но не о своей, а о тетиной, которая проживала в ближайшем пригороде, была одинока и страдала каким-то тяжелым хроническим заболеванием то ли почек, то ли печени. Выслушав многочисленные соболезнования и ни одного предложения поехать с ней, Евгения Николаевна, наконец, пообещала вернуться завтра или, в крайнем случае, послезавтра (вдруг операция даст осложнение?), потому что она уже дала телеграмму другим родственникам, и они как раз должны приехать.
После того, как все обстоятельства были улажены, Евгения Николаевна отпросилась с работы пораньше и поехала домой, чтобы собрать кое-какие нужные в этих делах вещи и дать наставления детям. Спустя три с половиной часа, ровно в назначенное время она уже стояла на ступенях частной клиники, вдавливая острым ноготком с безупречным маникюром кнопку звонка.
Клиника оказалась довольно милой. На светло-бежевых стенах висели оригинальные гравюры то ли в японском, то ли в китайском стиле (Евгения Николаевна уже могла определить, что это гравюры, но какие именно – это было все еще выше ее сил). В огромных деревянных кадках росли фикусы. Посетителей встречала симпатичная блондинка в белоснежном медицинском халате. Поинтересовавшись фамилией Евгении Николаевны, она сверилась с записями в журнале и, сославшись на затянувшуюся операцию, предложила подождать на удобном светло-бежевом диванчике в углу приемной, под фикусом. Чтобы Евгения Николаевна не скучала, ей принесли несколько толстых глянцевых журналов и даже включили замаскированную лампу на стене, чтобы ей было удобнее. Через несколько минут неизвестно откуда появившаяся еще одна медсестра поставила на столик перед ней поднос с миниатюрным чайничком, сахарницей, чашечку тонкого, полупрозрачного фарфора и вазочку с конфетами и печеньем. «Дорогие» – отметила про себя Евгения Николаевна, разворачивая шуршащие обертки известных марок. Из тщательно замаскированных динамиков (Евгения Николаевна, как ни старалась, так и не смогла их найти), полилась медленная расслабляющая мелодия. Блондинка – медсестра, улыбнувшись, отправилась за стойку, где углубилась в изучении чего-то, безусловно, важного, на экране монитора компьютера. С другой стороны, подумала Евгения Николаевна, возможно, она просто раскладывала пасьянс.
Ждать пришлось недолго. Не прошло и четверти часа, как из глубины коридора показался сам доктор. С того момента, как Евгения Николаевна видела его в последний раз, прошло уже более пяти лет, однако время, казалось, прошло мимо него. Не изменилось ничего: ни знакомый ершик волос, ни бородка клинышком как у Чехова, ни гордая посадка головы. Разве что поседел чуть сильнее, да украшений прибавилось – на пальце подозрительно ярко сияло кольцо с огромным плоским прозрачным камнем (неужели бриллиант?), на нее из-под белоснежного халата проглядывала толстая золотая цепь, а на запястье красовались явно не дешевые часы. Впрочем, манеры доктора остались все такими же учтивыми, шутки – смешными, а сам он – милым и совсем не страшным, в отличие от большинства своих коллег-гинекологов.
Веселым доктор оставался ровно до того момента как произвел осмотр Евгении Николаевны и выяснил причину, по которой она к нему явились. К огромному сожалению и разочарованию несчастной женщины, он, вопреки всем обещаниям «отблагодарить материально», делать аборт категорически отказался, сославшись на слишком большой срок, кучу хронических заболеваний Евгении Николаевны и ее уже далеко не юный возраст. Последняя, практически потеряв надежду на простое женское счастье, с доктором поругалась, обозвала его «шарлатаном» и «коновалом» и ушла из клиники, громко хлопнув дверью. Естественно, при полном отсутствии не только больных, но и здоровых тетушек в пригороде, ей пришлось отправляться домой, на ходу сочиняя для Алексея Петровича историю о том, что то ли тетушка скоропостижно выздоровела, то ли самолет с десантом сердобольных родственников прилетел раньше, то ли приехала «Скорая» и увезла старуху в больницу. Последний вариант Евгении Николаевне показался наиболее правдоподобным, его-то она и решила оставить.
Весь вечер она была печальна. Алексей Петрович, тщетно пытавшийся развеселить будущую жену, вздохнул, отправляясь в свой кабинет, чтобы на полночи углубиться в изучение очередного неимоверно древнего и, скорее всего, такого же дорого манускрипта. Евгения Николаевна, поцеловав его в лысеющую макушку, сославшись на недомогание, отправилась в кровать, но уснуть, как не старалась, так и не смогла: как перед смертью, перед глазами проносились эпизоды ее не очень-то удачной жизни. Промучившись два часа, она наконец-то забылась тяжким сном, полным кошмаров и разочарования.
Выход из, казалось бы, ставшей критической ситуации пришел, как водится, совсем не с той стороны, откуда его ждали. Неожиданно решение проблемы предложила мать Евгении Николаевны, приехавшая как раз из Воронежа погостить на выходные к дочери и внукам.
После традиционных охов-вздохов встречи и обсуждения общих знакомых (а Виталька, ты помнишь, с которым ты училась в одном классе, второй раз женился! А Колька? Кольку посадили. За что? Так жену убил, изменяла она ему…) Евгения Николаевна, измученная собственными проблемами и невозможностью ими с кем-нибудь поделиться, расплакалась на плече у матери.
– Ну почему? – вопрошала она сквозь слезы. – Все ведь было просто отлично. Что случилось? Почему судьба так разозлилась на меня? Сначала муж ушел… Козел, конечно. И не очень жалко, но все-таки… Только-только начало налаживаться, как на тебе! Напасть, которую не ждали. И ладно бы от Алексея Петровича. Он, может быть, тогда понял. Так ведь срок слишком большой. Я ему даже сказать ничего не могу.
– Так может к доктору, деточка? – спросила мать.
– Да была я у доктора. Была! А толку? На таком сроке, говорит, это просто убийство, а он, видите, ли врач, а не убийца!
– Ну, слезами ты все равно делу не поможешь, поэтому нечего и реветь. Ничего еще не случилось. Жених твой еще ничего не знает, а, даст Бог, и не узнает. Да и время у нас еще есть. Не много, правда, но есть. Ты вот что сделай. Со свадьбой жениха поторопи. И безо всяких церемоний. Обойдешься без белого платья, чай, не девочка уже. А ему скажи, что любишь, что соседки замучили сплетнями, в общим, наплети чего-нибудь. Я поеду домой, расспрошу у знающих людей, может чего кто посоветует. Да и ты после свадьбы вместо всяких бестолковых путешествий приезжай-ка ко мне. Думаю, все утрясется.
– Правда? – с надеждой спросила Евгения Петровна.
– Не сомневайся! – твердо сказала мать. – Не для того я тебя растила, чтобы ты всю жизнь мыкалась.
Успокоив разволновавшуюся дочь, мать пообещала перезвонить через несколько дней, найдя «решение проблемы» и «договорившись с нужными людьми». На том и расстались: мать укатила в Воронеж, а дочь, собравшись, продолжала надеяться на простое женское счастье с Алексеем Петровичем в него.
– Дорогой, – однажды утром завела разговор Евгения Николаевна. – Соседки меня просто замучили. Все время косо смотрят. Как будто мы подростки, а не взрослые люди. Может быть, не станем устраивать банкета и разводить церемонии? А просто сходим в ЗАГС и распишемся?
– Так быстро? – опешил Алексей Петрович.
– Но ты же сделал мне предложение? – картинно начала обижаться Евгения Николаевна. – Или, может быть …
Слезы явственно заблестели на ее глазах.
– Нет, что ты! – запротестовал Алексей Петрович. – Просто я хотел организовать банкет, пригласить друзей, а для этого нужно время.
– Вот именно! Горячо поддержала его Евгения Николаевна, – нужно время! А у тебя его нет. Ты же не можешь не поехать на симпозиум по археологии в Китай? Или пропустить научную конференцию по искусствоведению в августе? К тому же, твои занятия в университете…
Евгения Николаевна знала, на какие кнопки надавить, чтобы склонить Алексея Петровича к своему мнению. Будучи известным знатоком искусства, он был чрезвычайно востребованным специалистом в научных кругах. К тому же, с начала года его пригласили преподавать на факультете искусствоведения в университете. В плотном графике действительно не было места для какого-то пошлого банкета.
– Я не обижусь, – подлила масла в огонь Евгения Николаевна. – Я же понимаю, как важно то, чем ты занимаешься. А небольшую церемонию для друзей мы можем провести в любое удобное свободное время. Например, в ноябре, если ты не поедешь в Лондон на заседание экспертной комиссии Сотбис или на Новогодние праздники. Кстати, тогда мы можем совместить это с небольшим свадебным путешествием, потому что на Новый год отдыхают даже такие занятые люди, как искусствоведы.
Евгения Николаевна улыбнулась.
– Да, действительно, – вынужден был согласиться с ней Алексей Петрович. – Наверное, лучше всего сделать именно так.
На этом разговор закончился. Будущий счастливый муж погрузился в раздумья на тему того, как это он мог забыть о конференции в Пекине и какая же все-таки хорошая женщина Евгения Николаевна, которая жертвует самым святым для женщин (Алексей Петрович, весьма неискушенный в женском поле, думал, что свадьба – это единственный предел мечтаний всех женщин всех возрастов без исключения) ради него.
Евгения Николаевна, обрадованная успехом, принялась искать телефоны знакомых из ЗАГСа, которые, как и в случае с недавним разводом, помогли бы ей в самые кратчайшие сроки решить возникшую проблему.
Мать не подвела. Через каких-то три дня в квартире Евгении Николаевны раздался телефонный звонок, из которого она узнала, что в Воронеже ее будет ждать женщина, которая как раз специализируется на решении проблем подобного рода и гарантирует, что «все будет сделано, как надо, а так же полное отсутствие каких бы-то не было проблем. Под последнюю категорию относился и пункт «отдать ребенка в хорошие руки пары, которая давно хотела ребенка, но не могла завести по причине заболевания». О том, что «хорошие люди» могут оказаться какими-нибудь торговцами органов, думать Евгении Николаевне отчего-то не хотелось. Как-то вдруг, на минутку, ей показалось, что судьба опять поворачивается к ней лицом.
Детей (благо на улице уже почти наступило лето и школьные каникулы наконец-то начались), несмотря на протесты безотказной Алены, которая уже успела полюбить как ребят, так и отдельную, без алкоголиков и практически личных торговцев наркотиками соседей, квартиру, отправили погостить до сентября к бездетной, но очень доброй тетке Евгении Николаевны в Украину, тем более, что та и так давно уже просила отпустить «дитыняток» подкормиться наваристым украинским борщом, румяными пирожками, сочными варениками и настоящей домашней сметаной. Дети, измученные бесконечным сидением в четырех стенах тесной хрущевки, уставшие от пыльных городских улиц и воняющей хлоркой водопроводной воды, с радостью кинулись собирать чемоданы. Несколькими днями позже поезд, уходящий на юг, весело постукивая колесами, увозил их к морю, маня чистым воздухом, свежей черешней, бесконечно-синим морем, и (самое главное) полным отсутствием домашних заданий.
А тут как раз, совершенно кстати, заболела пуделиха. Евгения Николаевна, несмотря на уверения врача ветклиники о том, что «это лечиться» и «нужна всего лишь несложная операция», твердой рукой подписала согласие на усыпление. Одной проблемой стало меньше.
Глава 12. Билет в один конец
Когда живот Евгении Николаевны достиг размеров, которые тяжело спрятать даже под очень свободным платьем, в городе наконец-то наступило лето. Оправдания в виде тяги к калорийным булочкам и пламенной любви к украинскому борщу с салом и пирожками еще даже не перестали срабатывать, а Евгения Николаевна уже собрала нехитрые пожитки и отправилась на вокзал. Первый же поезд, уходящий на юг, увез ее к маме, в родной провинциальный Воронеж. Сослуживцы на ее мелкой чиновничьей службе так и остались пребывать в счастливом неведении. В отделе кадров Евгении Николаевне, как работнику со стажем и безо всяких нареканий со стороны начальства, быстренько оформили сначала все причитающиеся прогулы, потом отпуск без содержания, а там, глядишь, и до лета с его традиционным отпуском было совсем уже недалеко. С Алексеем Петровичем проблем тоже не было. В университете начиналась сессия, а потом он отправлялся в традиционное турне по конференциям и международным симпозиумам. Евгения Николаевна, собирая его чемодан, конечно, поохала, посетовала на судьбу, но взять ее с собой не просила, сославшись на необходимость съездить к матери помочь.
– Как-нибудь потом, когда ты обучишь меня хотя бы части своих загадочных тайн, – улыбнулась она. – Я не хочу чувствовать себя полной дурой при разговоре с твоими коллегами.
– Я, конечно, уже начала понимать отличие барокко от готики. Иногда я даже отличаю постмодернизм от сюрреализма. Более того, я даже стала разбираться в некоторых видах фарфора (все-таки это должна уметь любая женщина), но ведь этого мало. Обещай мне, что ты целый год будешь со мной заниматься и, когда я достигну хотя бы некоторых успехов, ты возьмешь меня с собой. Обещаешь?
– Конечно, обещаю! – заверил ее Алексей Петрович, который был чрезвычайно рад своей женитьбой на такой милой во всех отношениях женщиной.
– К тому же мне нужно подтянуть свой английский. Иначе меня просто нельзя будет выпускать на улицу. Как ты думаешь, может быть, мне записаться на курсы?
– А это идея! Воодушевился Алексей Петрович. С сентября в университете в языковом центре начинаются курсы, я тебя туда запишу. Там отличные преподаватели…
– Вот и отлично! – прервала его Евгения Николаевна. – Милый, тебе пора собираться на работу.
Уже следующим утром Евгения Николаевна, изрядно, кстати сказать, намучившаяся в совершенно не приспособленном для перевозки беременных женщин железнодорожном вагоне, выходила на тесный перрон воронежского железнодорожного вокзала. Поезд, на котором она приехала, был далеко не фирменным. Он, хотя и относился к категории скорых, привилегией первой платформы не пользовался, поэтому пришлось сначала стаскивать по высоким ступеням подземного перехода хоть и небольшую, но достаточно тяжелую сумку, а потом волочь ее обратно вверх, проклиная одних уродов, которые запроектировали такой крутой подъем, других – которые отправляют скорые поезда на дальние пути и третьих (этих было большинство и они были рядом), которые спешили мимо, не догадываясь оказать помощь бедной беременной женщине с пусть и небольшой, но достаточно тяжелой и весьма неудобной сумкой.
В прозрачном утреннем воздухе города было разлито спокойствие и какая-то благость, что ли. Вообще-то, насколько Евгения Николаевна помнила из прежней своей жизни, прожитой ею в Воронеже, он всегда был каким-то грязненьким городом, улицы которого если и подметались когда, то по праздникам, да и то только центральные. Впрочем, насколько она могла припомнить из своих нечастых визитов к родительнице, с тех пор как-то особо здесь так ничего и не изменилось. Единственно, что ее искренне порадовало, так это то, что поезд прибыл утром, потому что утро вообще было единственным временем суток, которое примеряло ее с городом, причем не только Воронежем, но вообще, с любым городом. Точно так же, как и утренний Воронеж, Евгения Николаевна любила утреннюю Москву, когда первые лучи едва проснувшегося утра золотом отражаются в многочисленных куполах старинных церквей. Утром она любила маленькие курортные города, разморенные постоянной жарой, плотной пеленой накрывающей их даже ночью. Утром они отдыхали, эти маленькие города. Ставни были открыты, в проемах окон колебался легкий тюль, зорко стоящий на страже последнего, самого сладкого сна уставших от ночных развлечений и полуденной жары отдыхающих.
Любой город, каких бы размеров он ни был, от маленького провинциального райцентра до крупного мегаполиса, могла бы полюбить Евгения Николаевна, но только при одном условии – если это будет утро. Во все же остальное время города были слишком суетливы, слишком грязны и мелочны. В них было слишком много людей. Они мельтешили многочисленным транспортом и спешащей толпой. В них было слишком много энергии, которой нужно было как-то противостоять. Днем и вечером с городом можно было мириться, нужно было бороться и – желательно – побеждать. Но любить город днем нельзя. Они слишком разные – дневные города и любовь, чтобы быть хоть как-то совместимыми друг с другом. Хотя, возможно, противостояние, – это всего лишь еще одна форма любви, просто доступная далеко не всем.
По-настоящему любить город – была уверена Евгения Николаевна, с нежностью и болью, так чтобы щемило сердце, и замирала душа, можно было только утром. Впрочем, утро тоже должно быть настоящим – с первыми лучами восходящего солнца, с прозрачным воздухом и отсутствием прохожих.
Воронеж встретил Евгению Николаевну именно так – прозрачным воздухом, первыми лучами солнца и практически полным отсутствием людей на улицах. Последнее, впрочем, было неудивительно, учитывая время прибытия поезда – 5.40 утра. Единственное, что его портило – назойливый гул таксистов, которые, словно пчелы на мед, многочисленной стаей толпились у центрального входа в вокзал. Как минимум человек восемь или десять предложили доставить ее в любую точку города «за самое короткое время» либо «практически даром», либо «очень недорого». Портить свое утро общением с бесцеремонными таксистами не хотелось. Впрочем, желания потолкаться в тесном автобусе (совсем скоро должен начаться час пик, а тут еще на остановке стали собираться многочисленные прибывшие пассажиры того же самого поезда, на котором приехала и она сама) тоже отсутствовало. Евгения Николаевна, чтобы не терять очарование начинающегося дня, сдала сумку в камеру хранения (благо последняя работала круглосуточно) и решила немного прогуляться. Естественно, о том, чтобы дойти пешком до материного дома, не шло даже речи – та жила практически на самой окраине, а вокзал находился в центре. Но вот немного погулять по городу было вполне возможно, а чтобы мама не волновалась, Евгения Николаевна позвонила ей из ближайшего телефона автомата и попросила, чтобы та встретила ее примерно часа через полтора на вокзале. Полутора часов, по расчетам Евгении Николаевны, должно было вполне хватить на встречу с родными местами. С другой стороны, именно через столько на улицы утреннего Воронежа хлынет поток спешащих людей, не замечающих ничего и никого вокруг и оттого жестоких и отстраненных, и город перестанет быть милым утренним городком, достойным любви. Он превратиться в еще одного безликого пыльного монстра, с которым нужно бороться, даже если нет ни малейших сил на это. Да, подумала Евгения Николаевна, полутора часов должно как раз хватить.
Прямо от вокзала она отправилась на центральную улицу, такую нарядную в зелени тополей. Как-то даже и не верилось, что всего через пару недель, когда эти очаровательные зеленые существа вступят в пору своего цветения, на улицы плотной пеленой опустится удушливая вуаль из тополиного пуха, застилающая глаза, мешающая дышать, плотными грязными комьями путающаяся под ногами. От малейшего дуновения ветерка все это безобразие будет взлетать в воздух, мешая прохожим и превращая город в совершенно непригодное для жизни место. Евгения Николаевна всегда жалела несчастных, которые жили на улицах, воздух которых «очищали» тополя. Это было единственное время года, когда с городом нельзя было мириться даже утром.
По центральным улицам двинулись собирать пассажиров первые троллейбусы. Кое-где дворники старыми метлами, уныло матерясь по поводу правительства, молодежи и просто жизни, кое-как подметали тротуары, покрытые на столичный манер дешевым аналогом московской брусчатки – тротуарной плиткой самого отвратительного качества, с частыми трещинками от жестоких морозов и глубокими сколами от ломов и лопат сторонников самых кардинальных мер в борьбе с гололедом. На столбах еще горели фонари, растрачивая бесценные киловатты энергии. А потом, подумала Евгения Николаевна, город будет лихорадить от бессмысленных отключений электроэнергии, с помощью которых власти будут пытаться сэкономить эти самые бесцельно растраченные киловатты.
Она проходила мимо спящих витрин, разукрашенных с претензией на изящество. Мимо убогих современных декораций фасадов, так жестоко закрывающих изящную старину. Впрочем, изящной старина была лет как минимум двадцать назад – когда последний раз ремонтировались эти самые фасады. Теперь же вид ее был убог и жалок, а отрывающиеся куски штукатурки грозились поразить своим великолепием если не мысли, то саму голову – точно, причем в самом буквальном смысле этого слова.
Город практически не изменился. Точно так же спали два его фонтана на центральной улице, которые то ли отключали на ночь, то ли вообще забыли включить на это лето. Как забыли, вероятно, посадить и цветы на некоторые клумбы. Хотя, может быть, их там и сажали, но они просто не прижились, а Воронеж – это вам не какой-нибудь европейский городишко, или та же самая Москва. Воронеж – город в большинстве своем фаталистов, которые принимают судьбу такой, какова она есть. Если уж послал господь такую власть, то, видимо, так и должно быть, нужно смириться и пытаться жить дальше. Так и клумбы: если судьбой написано, чтобы они погибли, то, значит, и сажать второй раз уже не надо.
Впрочем, все эти мелочи настроения Евгении Николаевне не испортили. Прогулка по городу доставила ей удовольствие. За долгие годы, наверное, впервые ей удалось отдалиться от проблем, почувствовать себя как будто выше, чище, лучше. И хотя нерешенная проблема висела камнем на сердце, а ее решение никоим образом не прибавило бы ей чистоты и святости, Евгения Николаевна почувствовала, как на нее опускается благодать.
– Господи, помоги мне. Прости меня. Избавь от грехов наших, – импульсивно просила она, как-то враз позабыв о том, что церковь всегда посещала исключительно потому, что так все делают, да и то только по большим праздникам.
В Бога Евгения Николаевна, по большому счету, скорее всего, не верила. Нет, она, конечно, старалась. Выполняла порою какие-то обряды, иногда молилась, но все больше от желания найти кого-то кто бы помог в тяжелой жизненной ситуации. Во всех остальных случаях Евгения Николаевна привыкла полагаться только на свои собственные силы. Верила ли она в высшие силы? В кого-то, кто создал нас? В того, кто пришел на нашу Землю, чтобы спасти людей? Она и сама часто задавала себе этот вопрос и так же часто отвечала на него – скорее всего, нет. И поэтому для нее вдвойне была удивительна так вдруг снизошедшая на нее благость (а может и не благость, но это было единственное слово, пришедшее на ум Евгении Николаевны в этот момент), когда с одной стороны вдруг ощущаешь всю важность бытия, но с другой начинаешь понимать всю нереальность происходящего. И еще Евгения Николаевна вдруг отчетливо поняла, что все у нее в этой жизни будет хорошо. Всего она добьется и все успеет, вот только выбор ей нужно при этом сделать какой-то очень важный и правильный, от которого зависит вся ее дальнейшая судьба.
– Значит, наша операция завершится успехом, – подумала Евгения Николаевна.
То, о чем подумали ангелы, так старавшиеся перед этим над созданием этой самой атмосферой «благости», так никто и не узнал.