Текст книги "Может быть"

Автор книги: Алла Шильман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

Александра Васильевна, очень тонко почувствовавшая контекст вопроса про «двойную радость», извинившись, побежала к соседям занимать денег, чтобы удвоить сумму вознаграждения, обговоренную ранее. Евгения Николаевна, вздохнув, опять почувствовала себя практически счастливой.

Анна Семеновна поздравила с успешными родами, помогла перебраться на специально подготовленную для этого случая кровать за бледно-зеленой повешенной поперек комнаты ширмой, заботливо поправила подушки под головой. Александра Васильевна, суетливо бегала вокруг, предлагая то поесть, то попить, то включить телевизор. Ничего не понадобилось – Анна Сергеевна достала из своего огромного саквояжа какую-то ампулу с прозрачной жидкостью, ловко отломила стеклянный кончик, набрала полный шприц, деловито постучав по нему указательным пальцем, выгоняя одинокие заблудшие пузырьки воздуха. Игла аккуратно и совсем не больно вошла в вену Евгении Николаевны. Последнее, что увидел затуманенный мозг счастливой роженицы – окровавленные руки Анны Семеновны, которые она мыла прямо в жестяном тазу, стоящем на полу возле кровати. Розоватая пена рваными кусками плавала на поверхности воды. Евгения Николаевна погрузилась в сон – в глубокий сон без сновидений, в котором не было ни отсчитывающей купюры «за труды» матери, ни пеленания младенцев разорванной, потемневшей от огромного количества стирок старой простыней, ни укладывание их на дно огромной хозяйственной сумки. А бедные Гришка с Катькой, глядя друг на друга одинаково-серыми младенческими глазами, ничего не понимая в этой жизни, тем не менее, ничего хорошего от нее не ждали.

Часть 3. право – не жизнь

Глава 15. Добрые люди

Сопящую сразу двумя маленькими носиками большую хозяйственную сумку нужно было везти почти через весь город. О коптящем общественном транспорте, естественно, не могло быть и речи: дети могли расплакаться в самый неподходящий момент, а давать снотворное младенцам (да еще в возрасте всего нескольких часов от роду) Анна Семеновна считала слишком весьма рискованным мероприятием. Не рассчитаешь дозу снотворного – и что потом делать? Или, к примеру, вдруг у ребенка есть какие-то скрытые пороки сердца? Тогда оно не выдержит даже правильно рассчитанной дозы. Тем более, что рассчитывают-то на здоровых детей. А пороки… Так ведь их просто так, без специального оборудования ни за что не обнаружить. Да и с оборудованием, подозревала, Анна Семеновна, сделать это у только что родившегося ребенка, похоже, очень сложно. Кроме того, оставалась еще опасность банальной, но оттого далеко не менее опасной аллергии, когда обычное снотворное могло вызвать сильнейшую аллергию. Как следствие – анафилактический шок, который даже при условии экстренной медицинской помощи в 20 % случаев оканчивался летальным исходом. А что говорить об общественном транспорте и условиях строжайшей конспирации? Вероятность гибели младенца в этом случае возрастала практически до 100 %.

Естественно, Анна Семеновна этого допустить не могла. Нет, с заказчиками никаких особых проблем возникнуть не могло – не получилось в этот раз, получиться в другой. Проблема была в другом: что делать с тельцем, таким маленьким, что его даже и человеческим еще назвать сложно? Просто так выбросить на помойку Анна Семеновна не могла. Не смогла бы она и закопать его где-нибудь в лесу, хотя ее участок и выходил огородом прямо к опушке. Особых проблем (чисто технически) это бы ей не составило. Всего-то нужно выйти попозже вечером, зайти подальше, вынуть заранее припрятанную лопатку, да и похоронить человечка где-нибудь под березкой или осинкой, чтобы никто о нем так никогда и не узнал. Даже крестик поставить. Обычный, из двух прутиков скрученный. Жаль, конечно, что не на кладбище, не на святой земле, но сколько таких могилок по всему свету раскидано? К тому же технически это весьма просто и вполне осуществимо. Одна только маленькая проблемка – поступить так Анна Семеновна все равно не могла, потому что было это, с ее точки зрения, как-то не по-человечески и совсем не по-христиански. Анна Семеновна, хоть и занималась вот уже больше десяти лет своим, скажем так, незаконным бизнесом, в Бога все равно верила, в церковь ходила исправно и на жизнь после жизни в тайне надеялась. Про то, как отразиться на ее личном послужном списке занятие преступным бизнесом, она как-то старалась не думать. Точно так же гнала она от себя и мысли о том, что у детей, проходящих через ее руки (взять ли вот этих двух, или других, которых за долгие годы через ее руки прошел уже не один десяток), возможно, точно так, же, как и у нее самой, есть душа и есть свое жизненное предназначение. «На все воля Божья», – обычно в таких случаях сама себе отвечала Анна Семеновна. Сама себе – потому что ни с кем подобные вопросы, она, естественно, обсуждать не собиралась.

В общем, от коптящего общественного транспорта, с его потенциальной опасностью для жизни малышей Анна Семеновна давно отказалась. Да и хлопотно это было очень – тащить огромную хозяйственную сумку через весь город, часто – с пересадками и иногда – в час пик. Поэтому еще давно, когда она только начала заниматься своим криминальным бизнесом, Анна Семеновна закончила курсы вождения, сдала на права и приобрела в личную собственность маленький, некрасивый и максимально неудобный с точки зрения любого мыслящего человека (особенно мужчин-водителей) автомобильчик отечественного производства. Впрочем, несмотря на свою явную неудобность и уже очевидную ветхость, чудо отечественного автопрома обладало целым рядом весьма ценных, хотя, может быть, большинству людей и незаметных, достоинств. Во-первых, ввиду его ветхости и убогости ее почти никогда не останавливали гаишники, ибо каждому из них было понятно, что с того, кто управляет подобным «монстром» много денег не возьмешь – их у него просто нет, а иначе он бы давно сменил эту кучу ржавого железа на что-нибудь более приличное. Вторая причина, по которой Анна Семеновна не хотела расставаться со своим верным железным конем – это его высокая проходимость, которая в совокупности с общей компактностью позволяла не только добираться в самые дальние, практически полностью лишенные асфальтового покрытия районы города, но и выезжать из любых, даже самых сложных пробок, которые (увы!) так часто стали появляться на наших дорогах. Кроме того, при всем этом автомобильчик Анны Семеновны был еще и крайне экономичен: бензина потреблял не много, да и то самого дешевого. Конечно, по телевизору она слышала, что японцы уже давно придумали и более экономичные двигатели, но, как говорят в Одессе, где эта Япония и где мы? Покупка даже подержанной иномарки для Анны Семеновны была непозволительной роскошью. И пусть доходы Анны Семеновны от ее незаконного бизнеса были постоянны и иногда (как в этот раз, надеялась она) даже весьма существенны, постоянные денежные переводы, которые она регулярно отсылала дочери и сыну, саму ее все равно заставляли жить в постоянной экономии.

Тепло распрощавшись с Александрой Васильевной (Евгения Николаевна в это время уже крепко спала), Анна Семеновна погрузила свою огромную хозяйственную сумку в видавший виды автомобильчик, предусмотрительно оставленный на соседней улице и, соблюдая абсолютно все правила дорожного движения, отправилась домой, избегая центральных улиц и больших перекрестков. Боялась она не столько милиции, сколько гигантских автомобильных пробок, в которых можно было застрять как минимум на полчаса. Ей же нужно было спешить, совсем скоро дети проснутся, и их нужно было покормить, помыть, провести медицинский осмотр, перепеленать и уложить спать обратно.

Жила Анна Семеновна, собственно не в самом городе, а в пригороде. Ее уже порядком обветшалый дом, построенный мужем почти сорок лет назад, стоял у самого леса. С одной стороны, это, конечно, было здорово – пройдя всего каких-то пару-тройку метров от огорода, в лесу можно было собрать грибов, ягод, или даже просто посидеть у деревьев, отдыхая от суеты. С другой стороны, близость леса позволяла гостям Анны Семеновны, которых она не хотела показывать соседям, тайно приходить к ней в дом. Конечно, иногда ей было страшно. Особенно когда в криминальных новостях в очередной раз передавали сообщение о новом маньяке, убивающем одиноких женщин. Понятное дело, не радовали ее и известия о преступниках, бежавших из колонии строгого режима, расположенной неподалеку. Любой из них, по теории вероятности, запросто мог догадаться поискать укрытие где-нибудь в их местах, может быть, даже в ее маленьком домике. Впрочем, помня пословицу «береженого Бог бережет», Анна Семеновна давно уже как следует подготовилась к непрошенным визитам: орудия самообороны (топор, молоток, гаечный ключ, шило и прочие необходимые любой одинокой женщине вещи) были продуманно спрятаны по всему дому в укромных местах, откуда любое их них могло было в экстренном порядке извлечено и использовано по назначению.

Но то ли ей просто везло, то ли ее личный ангел хранитель хорошо работал, но за те сорок лет, которые она прожила в этом доме, ни одного не то что маньяка, даже самого завалящего грабителя встречать ей не приходилось. Отчего-то преступные элементы старались избегать этого мрачного места, подыскивая себе укрытие где-нибудь еще, а не в ее маленьком жилище.

Домик Анны Семеновны и в самом деле был мал. За все свои сорок лет существования большим и вместительным ему удалось побыть совсем немного – только в начале, когда он так выгодно смотрелся против строительных вагончиков, в которых на первое время обосновались некоторые из соседей Анны Семеновны. Сегодня же, когда большинство старых домов – ровесников жилища Анны Семеновны давно уже было снесено, а на их месте, как грибы после дождя, вырастали огромные уродливые монстры из красного кирпича, за массивными кирпичными заборами и кованными чугунными воротами, уютный одноэтажный ее домик казался маленьким и каким-то неказистым. Не прибавлял ему достоинства и покосившийся после смерти мужа забор. Даже разросшийся в палисаднике куст сирени, призванный радовать глаз своей бурной зеленью и нежной весенней лиловостью цветов, на самом деле только подчеркивал проступающую убогость жилища Анны Семеновны. На его ярком, веселом фоне как-то особенно жалко смотрелись и треснувшие наличники, и трещина в фундаменте, и покосившийся угол дома. Впрочем, все это саму Анну Семеновну ни чуточку не расстраивало: дом она свой любила и чувствовала себя в нем прекрасно.

О том, что жить они будут только в доме, Анна Семеновна договорилась с мужем еще до свадьбы. Поэтому все, что им подарили многочисленные родственники, пришедшие поздравить молодых или выславшие материальную часть своего поздравления в виде денежного перевода, было тщательно сложено, пересчитано и отнесено сначала в банк, а потом, по мере необходимости, переведено в различные строительные материалы. Строительство семейного очага Анны Семеновны растянулось на несколько лет. Первый год после свадьбы они жили то с ее, то с его родителями. Потом мужу на работе дали комнату в коммуналке на восемь семей. Родился сын. На полученном участке рыли котлован и заливали фундамент. Когда мальчик научился ходить, они с мужем начали возводить стены дома, при этом постоянно то «доставая» нужный кирпич, то цемент, то ругаясь с прорабом и рабочими, затягивающими стройку. Все это время Анна Семеновна мечтала о том, как она, наконец, войдет в свой дом, где не будет завистливых соседей, каждый раз подозрительно заглядывающих в твою кастрюлю и на глаз пытающихся определить качество мяса, плавающего в супе, а потом, сидя в своих таких же точно, как и у Анны Семеновны, тесных комнатушках, размышляющих о том, где соседка могла, во-первых, достать мясо, а, во-вторых, на какие доходы она это сделала. И даже если муж Анны Сергеевны зарабатывал достаточно, вкалывая на своем заводе по две смены подряд и уже которых год числясь в передовиках производства, даже если самой Анне Семеновне недавно выдали премию в честь Дня медработника, это ничего не значило. В государстве, где все были равны, выделяющийся даже несчастным дополнительным куском мяса сразу попадал под подозрение.

Счастье наступило только через три года, когда, наконец, была завершена черновая отделка дома и подведен газ. Поздней осенью, не дожидаясь окончания стройки, они переехали в новый дом. Крышу докрывали уже по холодам. И только когда ударили первые морозы, наконец-то утеплили окна, да так и зажили, пусть в недостроенном доме, пусть без побелки и даже местами с незакрепленными половицам, с неокрашенными окнами и с прислоненными к входной двери ящиками из-за отсутствия крыльца, но зато в своем собственном доме. И пусть у них почти не было мебели, пусть большинство отделочных работ им с мужем приходилось выполнять самим, учась часто только на собственном опыте, это все равно было самое счастливое время в ее жизни. Они были молоды, полны сил и, самое главное, были вместе. Да и ребенку, думалось, на свежем воздухе жить было лучше, чем в тесных стенах коммунальной квартиры.

Дом они потом достроили, поставили забор, разбили грядки и даже соорудили летний душ, эволюционировавший позже в настоящую русскую баньку, пусть небольшую, зато свою собственную. Анне Семеновне удалось даже маленький садик отвоевать у леса. Участок, выделенный им под строительство, был изначально невелик – государство не признавало частной собственности и всячески с нею боролось. Но точно так (а можете быть, даже сильнее) люди боролись за эту самую собственность, пусть даже и нелегальную. Муж Анны Семеновны долго договаривался с чиновниками, искал «нужных людей», и вот, наконец, им разрешили использовать дополнительно еще несколько соток пустыря. На них-то Анна Семеновна и разбила свой небольшой садик, в котором было все, что нужно настоящей семье с растущими маленькими детьми: несколько яблонь, стройные вишни у забора, аккуратные кусты смородины и крыжовника, а между ними – ровные грядки клубники, непослушные усы которой Анне Семеновне приходилось обрезать по несколько раз в год.

Так они и жили – своим хозяйством – пусть и небольшим, но зато личным. Несколько лет даже держали пару кур и петуха, но потом отказались – петух пропал (наверное, сказывалась близость к лесу), а куры перестали нести яйца, как-то заскучали и погрустнели. И хотя это вряд ли подняло им настроение, по решению семейного совета они были зажарены в ближайший же праздник.

Но нет ничего вечного. Счастье прошло, да и жизнь Анны Семеновны, по большому счету, тоже прошла. Сидя одной, пустыми и холодными от одиночества вечерами, ей все чаще и чаще вспоминалось, как мечтали они с мужем о собственном доме и как строили потом его. Как доставали дефицитные материалы, как учились премудростям строительных работ и как искали хорошего мастера, как уставали, но какой приятной была эта усталость. Не то что, сейчас, когда тяжелеют ноги, отказывают руки, часто схватывает сердце и болит душа.

Единственная радость, которая и осталась в жизни Анны Семеновны – это дети да внуки, но они далеко. Только несколько минут телефонных переговоров, почтовый перевод денег, полученных за очередную, подобную сегодняшней, работу, да замусоленный от частого просмотра старенький фотоальбом, со страниц которого смотрели на Анну Семеновну такие далекие, но такие родные глаза. Помогал ей и портрет покойного мужа, повешенный на самом видном месте – там, где Анна Семеновна могла бы в любой момент подойти, сесть, посмотреть на него. Мысленно поговорить, попросить совета. Она никому не рассказывала, но иногда покойный отвечал ей. Портрет его оставался все таким же бесстрастным, но в голове Анны Семеновны будто начинала сначала тоненько-тоненько звенеть струна, а затем раздавался голос – такой родной и такой близкий, который бы она не забыла не только за десять, но, наверное, и за сотню лет.

К голосу Анна Семеновна давно уже привыкла, ждала его, заранее готовила вопросы, которые хотела обсудить с мужем. Обдумывала аргументы, с помощью которых хотела что-то доказать, если дело дойдет до спора. Впрочем, сколько она помнила, поспорили они с голосом только однажды – как раз когда речь шла о то, ввязываться ей в подпольное акушерство, или нет. Голос тогда был категорически против, но Анна Семеновна, настояв, все равно сделала по-своему. К этому больше не возвращались, но она чувствовала, что именно здесь покойный муж был ею недоволен. Чувствовала, но сделать ничего не могла, потому что намного сильнее было жаль одинокую дочь с двумя детьми и сына, оставшегося без работы.

Решительно вздохнув, Анна Семеновна усилием воли отогнала грустные мысли. Закрыла гараж, подхватили тяжелую сумку, понесла в дом. Разделась, степенно повесила платок на металлическую спинку кровати. Поправила выбившуюся прядь волос, по привычке глянув в потрескавшееся зеркало на дверце шкафа. Машинально отметила, что в комнате давно уже нужно было сделать ремонт, да все руки не доходили. С другой стороны, а оно ей надо? А так хоть и без особой красоты, но поживет остаток жизни без нервотрепки… Остановилась на том, что в ближайшие выходные сделает хотя бы уборку. Лучше бы, конечно, генеральную, но уж там как получиться.

– Здравствуй, Паша. Устала я сегодня, – привычно поздоровалась с портретом Анна Семеновна. – В город ездила.

Муж на портрете, казалось, ободряюще улыбнулся.

– Сердце опять болело. Может на погоду? У тебя там, наверное, погода всегда теплая. А у нас знаешь какая грозища разыгралась? Ураган был такой, что с некоторых домов шифер посрывало, я когда ехала по городу, видела куски. Конечно, если бы прикрутили лучше, оно-то, может быть, и ничего. Ну, так ведь ты же знаешь наших строителей! Мы когда дом строили, они так и норовили схалтурить, а теперь, когда советской власти не стало, на них вообще управы не найдешь. Раньше, Паш, боялись. А теперь страху в людях нет. Так, мелкий страшок остался. Бояться, конечно, но немного: чуть-чуть милиционера, чуть-чуть тюрьмы, бандитов, конечно, побольше, но и тут думают, что бандитов хоть и много, но на всех не хватит. Так и сами становятся бандитами. Тяжко жить стало, Паш.

Анна Семеновна горестно вздохнула. Поставила сумку с «грузом» на маленькую низенькую скамеечку, вырезанную покойным мужем из старого дерева, которое все время росло на самом краю участка, постоянно мешало, но было таким красивым и таким древним, что рука его срубить не поднималась. Так и жили они – с деревом – до тех пор, пока однажды не на шутку разгулявшаяся гроза, не метнула случайную молнию в этот старый дуб, расколов его на две половины. Только после этого на семейном совете было решено его срубить. Древесину было решено пустить на доски, а из остатков муж Анны Семеновны смастерил ей в подарок удобную симпатичную маленькую скамеечку. Муж давно уже умер, а скамеечка так и служила ей, выполняя пусть и небольшую, но зато очевидную пользу. Да и о муже напоминала.

– Глянь, скамеечка-то совсем как новая, – горестно улыбнулась Анна Семеновна, украдкой смахивая слезинку в уголке глаза. – Тебя уж нет, а скамеечке чего будет? Она еще и меня переживет, и детей наших.

Вздохнула и добавила со злорадной улыбкой:

– Если не выкинут они ее после моей смерти.

Из расстегнутой сумки Анна Семеновна осторожно достала уже начавшие попискивать свертки. Бережно уложила на кровать. Застелила стол старым детским одеяльцем. Поверх положила чистую пеленку. Из-за кровати достала аптечку с самым необходимым: зеленкой, перекисью, бинтами, ватами, вазелиновым маслом, присыпкой.

Детские вещи у Анны Семеновны были всегда. Содержала она их в идеальной чистоте и аккуратно отглаженными: никто ведь не знал, когда придет очередной «груз», а спешки Анна Семеновна не любила ни в чем. Вот и сегодня ей нужно было всего лишь открыть шкаф, в котором всегда хранились чистые, отглаженные, упакованные в чистый целлофан мелкие вещички.

Детей распаковала, осмотрела, обработала. Она, конечно, не была врачом. Когда-то давно, сначала до замужества, потом после рождения дочери, она пыталась поступить в медицинский. Муж был не против, свекровь соглашалась помочь по хозяйству, а на работе обещали отпускать на учебу. Но… То ли подготовилась плохо, то ли на экзаменах волновалась слишком сильно, но поступить ей так и не удалось.

– Не расстраивайся, – сказал тогда муж. – Я и так неплохо зарабатываю. Нам хватит.

– Лучше быть хорошей медсестрой, чем плохим врачом, – была более категорична свекровь. – Медсестра ты неплохая. А чему хорошему можно научиться на заочном? Ничему. Да и ответственности меньше. Ты и так дома сутками не бываешь. А когда в доктора перейдешь? Придется не только сутками дежурить в больнице, так еще и на приемы ходить, по вызовам бегать.

– Вы и так отличный работник, – сказал главврач ее родной больницы. Да и повысил до должности главной сестры.

Так она и распрощалась с мечтой. Не то что бы совсем: все-таки в больнице она осталась, потом, правда, перешла в роддом, где все оставшееся время проработала медсестрой детского отделения, но хирургом, как хотела с самого детства, так и не стала.

– Ну и ладно, – сказал муж. – Ты у меня и так самая лучшая.

– Да они же все алкоголики! – запротестовала свекровь. – Нечего тебе там делать! Да и вообще: не женское это дело – людей резать.

И она продолжила заниматься самой женской в мире профессией – ухаживать за детьми. Так и занималась до самой пенсии. Да и после пенсии тоже.

Гришка и Катька, разбуженные медицинским осмотром, недовольно покряхтывали на пеленальном столике. Анна Семеновна достала пачку памперсов, так же, как и пеленки, предусмотрительно припасенных заранее. Тщательно перепеленала детей. После чего достала из чулана другую коробку (чистую), выложила ее пеленками, постелила матрасик на дно и бережно уложила сопящие комочки в это импровизированное картонное подобие колыбели. Покормила, открыв новую пачку детского питания из бутылочек, найденных все в том же шкафу. Бережно прикрыла одеяльцем и перенесла в другую комнату, где, собственно, и планировала определить на постой маленьких гостей.

Тщательно прикрыв дверь в «детскую», Анна Семеновна взяла стул и достала из укромного места – из-под образов – старую телефонную книжку. Надела старомодные роговые очки (дальнозоркость под старость замучила), среди множества разновозрастных надписей нашла нужную. Трубка ответила ей ровными, бесстрастными гудками.