Текст книги "Может быть"

Автор книги: Алла Шильман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

Глава 13. Финита ля…

Мама встретила Евгению Николаевну на вокзале. Однако, в отличие от дочери, никакой такой благости или даже банального восхищения Александра Васильевна не испытывала. Хотелось сначала выть, а потом спать. Причем именно в этом порядке. А больше всего хотелось, чтобы вся эта традиционная суета с приездом-встречей-размещением наконец-то закончилась, и жизнь снова вошла в свое русло. Пусть она была, может быть, скучна и даже местами убога, но это была ее жизнь, она к ней привыкла и никакие потрясения ее не прельщали. Они ее даже пугали. Вопреки распространенному мнению врачей, Александра Васильевна прекрасно обходилась без адреналина. Более того, ее организму он, похоже, был вообще противопоказан. Что поделать: у каждого свои особенности.

Приезду дочери Александра Васильевна, естественно, обрадовалась. Не так часто Евгения Николаевна, занятая то своей важной чиновничьей службой, то воспитанием детей, то проблемами с мужем, могла выбраться к матери погостить хотя бы на недельку. Да и сама родительница к дочери наведывалась довольно редко. Причины тому были самые банальные: во-первых, ей приходилось долго копить, чтобы собрать денег на билет и гостинцы внукам, а, во-вторых, отношения с зятем у них не заладились с самого начала. То ли характерами не сошлись, то ли звезды в этом были виноваты, но зятя Александра Васильевна, мягко говоря, недолюбливала, считая его (не будем судить, справедливо или нет) редкостным бездельником, мерзавцем, тунеядцем и сволочью. При этом объяснить, почему она считала работающего и иногда даже зарабатывающего Андрея Павловича тунеядцем, она не могла. Просто слово это было какое-то плохое, то есть как раз выражающее всю его подлую сущность. Впрочем, справедливости ради скажем, что сам Андрей Павлович считал тещу сварливой ведьмой, которая вечно лезет не в свое дело, с чем сама Александра Васильевна, естественно, была категорически не согласна. В общем, из-за развода дочери она совсем не огорчилась, а уж весть о том, что Евгения Николаевна в скором будущем может стать женою такого воспитанного и крайне положительного (не то, что прежний зять) человека, как Алексей Петрович, и вовсе ее порадовала.

На вокзал будущая бабушка прибыла чуть раньше гуляющей по городу дочки. Прождав полчаса, Александра Васильевна уже было собралась разволноваться, как увидела шагающую через площадь той своеобразной утиной походкой, которая так свойственна всем беременным, Евгению Николаевну. Небольшую, но неудобную сумку забрали из камеры хранения. Естественно, ни о каких маршрутках не могло быть и речи. И хотя проезд на частнике стоил целое состояние, Александра Васильевна, решившись, твердо взяла дочь за руку и отправилась к стоящим у вокзала многочисленным машинам такси. После примерно минут пятнадцати бурных споров и торгов (как на восточном базаре, отчего-то подумалось Евгении Николаевне), стороны наконец-то сошлись в цене, в объемный багажник была загружена та самая небольшая, но весьма неудобная дорожная сумка, они отправились, наконец, домой.

Не прошло и получаса, как старенькая «Волга» подъехала к древнему двухэтажному домику, построенному то ли еще до войны, то ли сразу после нее. Домик был кирпичным и довольно сильно покосившемся от старости. Его широко распахнутые огромные окна, некогда взиравшие с надеждой на мир, были печальными и какими-то тоже постаревшими. Широкая деревянная лестница все так же скрипела при каждом шаге, ну или чуть-чуть сильнее, чем раньше. Время в доме как будто замерло, сохранив его навсегда. Точно так же, как в детстве, шумели трубы канализации, в том же самом верхнем левом углу парадной висела художественная (какая-то особая, не похожая на все другие) паутина, и даже возле порога лежал все тот же полосатый вязаный коврик. Впрочем, коврик, подумала Евгения Николаевна, скорее всего, был другой, просто очень похожий, но в целом облик дома был точно таким, каким она его помнила из своего не очень-то и близкого детства. Вот только снаружи какой-то идиот догадался милый кирпичный домик выкрасить в ярко-розовый ядовитый цвет, разом убив все его очарование и тот неуловимый налет старины, который мы обычно так ценим в старых кварталах городов.

– Дом розовой мечты – пошутила Александра Васильевна, заметив, как дочь вздрогнула, увидев ядовито-розовый цвет дома.

– Это точно, – согласилась Евгения Николаевна. Потом подумала и добавила, – Лучше бы трубы поменяли, идиоты, или дорожку к дому выложили тротуарной плиткой, чтобы через лужи не прыгать.

– Так ведь идиоты и есть, – согласилась Александра Васильевна, не слишком жаловавшая ни коммунальные, ни городские службы, но, тем не менее, старавшаяся держаться от них подальше.

– Да и шифер на крыше, – продолжала Евгения Николаевна, – наверное, до сих пор дырявый. Вы с бабой Любой-то до сих пор, небось, с тазиками не расстаетесь? В комнатах-то теперь, небось, уже не только от дождя, но и от росы капает?

– Капает. А куда деваться? Мне-то получше, я сама купила эту, как ее… слово из головы вылетело…рубероид. Ваську-соседа попросила, он мою сторону-то сам перекрыл за бутылку. У меня теперь почти и не течет. А вот бабе Любе и вправду тяжко. Только денег у нее даже на рубероид нету. Ей бы хоть прокормиться, да за квартиру заплатить вовремя, чтоб не выгнали. Хотя за что тут платить?

– Вы бы хоть поругались сходили в ЖЭК, что ли…

– А чего ругаться? Мы ведь ходили, да толку-то все равно никакого нет. Баба Люба-то, считай, чуть не каждый день к ним, как на работу, ходит. А толку? Крыша как текла, так и течет. Да ну их! – махнула рукой Александра Васильевна. – Не обращай внимания. Пойдем лучше в дом, да позавтракаем. Я тут с утра уже шанежек напекла.

– Шанежки – это здорово! – улыбнулась Евгения Николаевна.

Несмотря на безумный цвет, маскирующий старость и даже кое-где проступающую ветхость жилища, домик этот ей нравился: то ли ностальгия по детству сказывалась, то ли и впрямь было в нем что-то такое, что заставляло душу сжиматься от воспоминаний так, как будто и не было на белом свете ничего лучше, чем этот нелепый домик. Даже сидя в просторной, отделанной под натуральное дерево кухне Алексея Петровича, где на одну кафельную плитку было потрачено больше, чем она получала за месяц в своей мелкой чиновничьей организации, нет – нет, да и вспоминалась тесная неудобная кухонька ее матери, где и одному-то развернуться было негде, а что уж говорить о целой семье. Мама, сколько Евгения Николаевна помнила, всегда шутила по этому поводу, что, мол, зато есть дополнительный стимул следить за фигурой – чуть потолстеешь и в кухню просто не влезешь, настолько она была тесна.

К радости Евгении Николаевны, квартира матери не изменилась. Кухня все так же требовала «блюсти фигуру», а огромная газовая колонка все так же угрожающе нависала над теми смельчаками, кто все же решался здесь пообедать. Все так же уютно пестрели занавески, и сияла чистотой плита. Вот только что холодильник сменился на своего нового собрата, чуть более высокого и чуть менее толстого в обхвате. В ванной мама, наконец, доделала ремонт. Плитку купили, насколько помнила Евгения Николаевна, не только до ее замужества, но еще при жизни отца, но до того, чтобы ее положить все как-то руки не доходили. Сначала умер отец, было не до того, потом Евгения Николаевна вышла замуж. Потом мама писала, что не хватает денег на то, чтобы нанять рабочих. Потом у Евгении Николаевны родились дети, и мама отсылала все свои сбережения ей на покупку детской кроватки, пеленок, велосипедов. И вот теперь, спустя может десять, а может и все пятнадцать лет, плитка, наконец, была уложена и ванная комната приобрела, как говорила мама, благопристойный вид.

– Неужели накопила, наконец, на рабочих? – удивилась Евгения Николаевна.

– Куда там! – устало махнула рукой мать. – Хорошо, что плитка давно была куплена, а то бы и на нее не накопила.

Потом вздохнула и грустно добавила:

– Сама все уложила.

– Как сама? – удивилась Евгения Николаевна. – Ты же библиотекарь, а не укладчик кафельной плитки. Где научилась-то?

– Где научилась, где научилась… Нигде не училась. Денег-то не хватало не то что на ремонт, иногда и на пропитание. Хорошо, у нас в библиотеке много книжек полезных есть. Вот и я нашла занимательную брошюрку под названием то ли «Советы начинающему каменщику», то ли «Секреты кафельной плитки». По ней и научилась. Конечно, сперва-то у меня никакого опыта не было, да и откуда ему взяться, если по дому всегда все делал твой отец. Так я, представляешь, чтобы ровно получалось, линейкой отмеряла расстояния и рисовала мелом на стене сетку, по которой потом плитки и укладывала. А клей какой лучше взять – мне прямо на рынке мужики посоветовали. Хорошие мужики попались, не соврали – уже второй год держится и хоть бы чего ей. Да ты посмотри, я и на полу положила. В гараж пошла разбирать как-то отцовские вещи, уже после того, как ты уехала да замуж за своего непутевого вышла. Смотрю, а там люк в подпол. Точно, думаю, отец же когда-то говорил о том, что нужно вырыть погреб. На погреб его не хватило, а небольшой подпол выкопал. Там она и лежала, родненькая, вся в бумагу завернутая да в деревянные ящички сложенная. Так я когда на стену положила, думаю, дай и пол поменяю в ванной. Так же расчертила, под низ утеплитель положила, мне Витька с первого этажа, который Гальки-продавщицы муж, посоветовал. Ну, думаю, он, наверное, знает, не даром же на стройке всю жизнь проработал. Скопила деньжат, купила материал. Прикрепила, да сверху плиткой-то и выложила. Так что теперь мне даже если босыми ногами стану, не холодно в ванной-то. Теперь бы вот еще смеситель поменять, а то капает, зараза. Я уже и замену ему купила, на антресолях вон в комнате лежит. Да только, боюсь, заржавело там все, не смогу сама-то старый открутить, силы, понимаешь, уже не те. Да и инструментов нет. Придется, наверное, бутылку купить, да того же Витьку и позвать. Хотя может он бутылку-то и не возьмет, они, Жень, умные все стали, всем деньги подавай. А где их взять-то, денег?

В ванной и в самом деле было мило и, в отличие от кухни, довольно просторно.

– Ну, чего это я тебя на ногах-то держу? – всполошилась мать. – Проходи в комнату, я тебе уже на диване постелила, нужно отдохнуть с дороги-то. А шанежек с чаем я тебе прямо в постель принесу. Ты давай, располагайся. Под спину вон подушку положи, легче будет. Дети-то как?

– Да что им, детям-то? К тетке Катерине в Мариуполь отправила, пусть отдохнут, позагорают, да свежим воздухом подышат. А в сентябре заберу. Они пока в моей квартире живут с Аленой. Помнишь Алену, мою подругу? Она к нам еще приезжала как-то? Такая смешная. Помнишь, она чуть таз не опрокинула? Залила бы Галину, хлопот бы набрались… А потом она чуть с лестницы не упала, когда мы ночью возвращались с танцев. Помнишь, какой грохот поднялся? Мы тогда весь дом перебудили.

– Помню, помню, – засмеялась Александра Васильевна. – Да и соседи, поди, еще до сих пор помнят. Я даже и не знаю, стоит ли тебе к ним в таком состоянии показываться? Или лучше переждать? А можете тебе пока домик какой-нибудь снять где-нибудь в пригороде?

– Успокойся, мам. Какой домик? Ты на меня и так, похоже, все свои сбережения потратила. Ну ничего, вот обживусь с Алексеем Петровичем, я тебе обязательно помогать буду. Он у меня хороший. Кстати, он тебе гостинец прислал.

Евгения Николаевна полезла в сумку, достала из нее достаточно плотный пакет.

– Я даже не смотрела, что он тебе передал. Сказал, сюрприз для тещи.

Вздохнув, Александра Васильевна раскрыла пакет. Неизбалованная прежним зятем, она была готова получить любую ненужную ерунду – картинку на стену или там книжку художественную (не потому что книжки – это ерунда, а потому что она работала в библиотеке, где их и так было полно), но Алексей Петрович не подвел. Достаточно большой отрез красивой мягкой ткани выскользнул из пакета.

– Шерсть, – вздохнула Александра Васильевна. – И какая тонкая! Дорогущая, наверное!

В этот момент она поняла, что любит своего нового зятя, который просто так, даже не посоветовавшись с дочерью, передал ей такой ценный подарок. А как на работе обзавидуются, когда она сошьет себе новое платье! Или лучше костюм? Нет, пусть будет платье! Строгое, но очень, очень красивая. А шить она уже давно умеет. Да и если сложно будет, сбегает к Прасковье из второго подъезда, она швея, да и девка неплохая, поможет.

– Мам, – прервала ее Евгения Николаевна. – Ты посмотри, тут еще что-то есть.

– И правда! – всплеснула руками Александра Васильевна. – В большом пакете лежал еще один пакетик. Туго свернутый, спрятанный на самом дне.

В плотном конверте Александра Васильевна нашла небольшую открытку с днем рождения (надо же, она и сама забыла, что оно у нее через неделю!), туго свернутую пачку денег и, на самом дне, небольшую золотую цепочку.

– Подарок! – вздохнула Александра Васильевна.

– Вот видишь, он на самом деле замечательный, – засмеялась Евгения Николаевна.

Женщины, пораженные неожиданным вниманием, помолчали.

– Ладно, чего уж там. Зятю спасибо передай. Кланяйся в ноги. Нет, я ему лучше сама позвоню. Когда он, говоришь, у тебя уезжает? Через неделю? А дома когда бывает? Вечером? Ладно, завтра после работы поеду на почтамт и позвоню. Нельзя не поблагодарить такого замечательного зятя.

Александра Васильевна счастливо улыбнулась. Деньги, не пересчитывая, спрятала в сервант. Туда же положила отрез материи. Цепочку, полюбовавшись, одела на шею.

– Пойду соседкам покажу, да и на работу бежать надо. А ты пока отдыхай. Пей вон чай давай. Меня же только на полдня отпустили. Но ты тут пока поспи, телевизор посмотри, книжку почитай, а я вечером прибегу, вот и поболтаем. Завтра я выходная, целый день дома буду. Вот и поговорим. Там, на кухне, обед я наготовила, разогреешь. Борщ еще теплый – он на плите, котлеты в холодильнике, а каша под подушкой. Я еще пирожков напекла, найдешь там.

Александра Васильевна осмотрелась по сторонам, как бы вспоминая, не забыла ли она чего важного. Вроде не забыла.

– Ну ладно, я побежала. Да, чуть не забыла, пойдем, я покажу, как включать газовую колонку. Ты со своим центральным водопроводом уже, наверное, и позабыла, как ею пользоваться.

Потолкавшись еще несколько минут в прихожей, Александра Васильевна, наконец, отправилась на работу. Евгения Николаевна с удовольствием растянулась на чистой постели и уснула.

Проспала она почти весь день, до самого вечера. Потом встала, пообедала найденным в холодильнике борщом с салом и сметаной. Разогрела котлеты, вскипятила чайник. На холодильнике, аккуратно прикрытые льняной салфеточкой, обнаружились пирожки. Евгения Николаевна выбрала себе парочку – один с капустой, второй со свежей малиной. Подумав, взяла еще и шанежку. Налив огромную кружку чая, взяла пирожки, вазочку с вареньем и отправилась в комнату смотреть телевизор и ждать с работы мать. В принципе, она знала, что беременным лучше не пить жидкости такими количествами и уж точно, не есть столько мучного, но душа требовала праздника, а это был наименее быстрый способ его устроить.

Голубой экран разочаровал быстрее всего: каналы наперебой предлагали сериалы и надоевшие ток-шоу, причем и те, и другие были щедро сдобрены надоевшей до зубной боли рекламой. Она отключила телевизор, включила уютный торшер, достала с полки какую-то книгу, обещавшую «легкое и увлекательное чтение» и углубилась в перипетии судьбы несчастной дочери какого-то там то ли испанского, то ли бразильского, то ли еще какого дона. Впрочем, вся судьба героини так и осталась загадкой: не успела Евгения Николаевна прочитать и треть книги, как в двери скрипнул ключ – Александра Васильевна, нагруженная многочисленными сумками с продуктами, возвращалась домой. Отложив уже успевший порядком поднадоесть роман, Евгения Николаевна вышла в коридор ее встречать. Разложили купленные продукты, приготовили ужин, согрели чайник. Так, за хлопотами, и не заметили, как начался вечер – один из тех немногочисленных вечеров, когда Евгения Николаевна действительно отдыхала, причем не только телом, но и душой. У нее впереди было еще целых два месяца безмятежного покоя.

Глава 14. Здравствуйте, мы ваши дети

Лето было в самом разгаре: полыхало жаркими полднями, стрекотало цикадами, злилось жестокими грозами и томило душными ночами. Близнецы решили появиться на свет тихим летним вечером, одним из многих для всех, но единственным для них.

Евгения Николаевна, охнув и даже чуть присев от неожиданности, вдруг схватилась за поясницу. Ее мать, женщина неглупая, догадавшись, бросилась к телефону, по пути хватая со стены заблаговременно подготовленную бумажку с номером той самой «чудесной женщины», которая «может решить все проблемы подобного рода». Не прошло и получаса (рекордные сроки, учитывая дневные пробки на улицах города), как в их старенькой, но такой аккуратной квартиры раздался звонок. На пороге стояла маленькая, сухонькая пожилая женщина с таким независимым выражением полнейшей самодостаточности на лице, при котором слово «старуха» казалось совершенно неуместным и даже каким-то пошло-недостойным. Слишком уж величественный у нее был вид, более уместный скорее на каких-то великосветских приемах где-нибудь в фамильных замках Шотландии или при дворце королевы, чем в тесной прихожей маленькой (хотя, безусловно, и очень уютной) квартирки на самой окраине провинциального российского города.

Как оказалось, впрочем, «королева» оказалась на удивление милым и добрым существом. С другой стороны, может быть, именно такими и должны быть настоящие королевы? Может быть, у них, королев, это принято? Может быть, их этому как раз и учат вместе с правилами этикета, тренируя в миловидности по нескольку часов на дню, как в каком-нибудь иностранном языке или умении выполнять книксены. Кто их разберет, этих королев… Тем более, что их не так уж и много на белом свете, чтобы можно было сделать по-настоящему объективный анализ их поведения. А в России так и вообще нет ни одной…

– Здравствуйте! – неожиданно открыто, добро и удивительно по-детски улыбнулась гостья. – Где наша девочка?

– Забавно, – подумала Евгения Николаевна, которой даже начинающиеся схватки не мешали прислушиваться к тому, что происходило в прихожей. – Мне уже давно за тридцать, у меня двое детей и я как раз собираюсь родить еще, а меня все еще кто-то называет девочкой. Хороша девчушка, ничего не скажешь!

Однако на душе у нее все равно посветлело и как-то сразу стало немножечко легче, будто бы пришел, как в детстве, кто-то большой и мудрый и взял на себя часть ее забот.

– Проходите, проходите, – суетилась тем временем хозяйка. – Тут, в большой комнате.

Александра Васильевна суетливо закрыла дверь и, немного смущаясь, начала помогать гостье раздеться, от смущения иногда путаясь в словах, собственных руках и порядке выполняемых действий. Она буквально стащила с гостьи насквозь промокшую курточку и чуть ли не силой вырвала из ее рук мокрый зонтик. Впрочем, может быть, оно и к лучшему: с зонтика все равно текла вода, а хождение в мокрых куртках, как известно, еще никому никогда не шло на пользу, тем более старушкам, пусть даже и с таким величественным выражением лица.

На улице, тем временем, весьма удачно разразился настоящий ураган с бурей, проливным ливнем и ослепительно сверкавшей грозой. Шумело так, что тяжело было услышать даже друг друга, не то что крики младенцев у соседей. Но оно и к лучшему, согласитесь.

– Тапочки вот здесь, – предложила хозяйка. – Хотя, наверное, вы можете и не разуваться. Проходите так…

– Это как это не разуваться? – удивилась гостья. – Эдак мы полнейшую антисанитарию в доме разведем. А в доме, прежде всего, должен быть порядок.

Подумала немного, и добавила:

– Да и в жизни тоже. Жалко только, власти этого не понимают. Вон, при коммунизме-то порядка намного больше было. Так ведь нет же, не понравилось. Свободы им захотелось. А на кой ляд мне эта свобода, если иной раз пенсии не хватает даже на еду?

Разговор, к радости Александры Васильевны, плавно перетек в милую любому российскому пенсионеру тему политики и управления государством. Между делом, пока гостья мыла руки, обсудили президента. Мнения сошлись: президент был призван добрым малым. Еще большую симпатию вызвал премьер, а вот окружение их – полными сволочами и подонками, которые, собственно, и не дают развернуться главам государства. Впрочем, среди общего числа «сволочей и подонков» старушки, после долгой дискуссии, все же выявили несколько министров, которые вызывали у них симпатию. Чубайс в это число, естественно, традиционно не вошел.

– Где я могу помыть руки? – между делом поинтересовалась гостья.

– Вот сюда, будьте добры, в ванную, – суетилась Александра Васильевна, которая отчего-то начинала ужасно волноваться, когда речь заходила о бытовых мелочах или о той ситуации, которая уже вот-вот должна была разрешиться. – Вот тапочки, вот сюда можно повесить курточку.

И опять продолжили споры о курсе правительства, о валюте, о подорожании рубля, инфляции и повышении пенсии, о выплате социальных пособий и разгильдяйстве коммунальных служб, о том, куда лучше всего потратить деньги из стабилизационного фонда, о внешней политике США и военных действиях на Ближнем Востоке – в общем, обо всем том, в чем так хорошо разбирается любой российский пенсионер, и в чем абсолютно не смыслит (по их мнению) ни один министр. Досталось и депутатам, коих, как оказалось, старушки единодушно не любили не меньше чиновников, искренне считая их бездельниками и тунеядцами, проедающими государственные деньги и даже не пытающихся ничего сделать для блага страны.

С депутатов плавно перешли на партии. Обсудили лидеров. Сошлись во мнении, что «коммунисты нынче не те стали, не те…», что не хватает во власти «твердой руки», забывая при этом, как одной (Александре Васильевне) пришлось пятилетней девочкой ехать вместе с родителями на Север, куда-то в Якутию, абсолютно не понимая, отчего на одну семью из тринадцати человек нельзя иметь две коровы и одну лошадь. Впрочем, родители ее этого тоже тогда не понимали. А отцу, скончавшемуся от инфаркта почти сразу по приезде на место поселения, так никогда это и не удалось. С другой стороны, говорят, смерть дает ответы на все вопросы. Может быть, дала она ответ и на этот.

Гостья тоже испытывала явную и очень сильную симпатию к прошедшим временам. Вспоминая с ностальгией дешевую колбасу с явной примесью туалетной бумаги после многочасовых очередей в интерьере полупустых полок с прозрачными трехлитровыми банками березового сока и почти египетскими пирамидами банок из морской капусты, тоскуя по бесплатным путевкам на море (выдаваемыми один раз в тысячу лет, да и то если очень повезет) и грустя об устойчивости советского рубля, она как-то вмиг забывала о своем несчастном сиротском детстве с извечными насмешками одноклассников и презрением учителей к ней – дочери «врага народа». Не прошло и десяти лет, как «враг народа» (в миру – обычный ученый, не гений, конечно, но весьма способный и, возможно, даже слегка одаренный), посмевший на каком-то собрании выступить с докладом о пользе нового направления в науке, активно разрабатываемого на враждебном Западе, но так рьяно отчего-то отвергаемого у нас, был реабилитирован и даже награжден за заслуги перед Родиной, так жестоко и нелепо отнявшей у него жизнь.

То ли все эти события происходили во времена, когда девочки были слишком юными, чтобы прочувствовать всю трагичность событий, то ли время действительно лечит любые раны, или, может быть, все это последствия прекрасно функционировавшей пропагандистской машины Страны Советов, – но и одна, и другая обо всех этих ужасах старались не вспоминать. Окружающая действительность с ее изобилием товаров, которые нельзя было купить на их скудные зарплаты и пенсии, с жестокостью коммунальных и социальных служб, с безразличием властей и ложью телевизионных передач и газетных статей казалась им намного более жестокой, чем предсказуемый тоталитарный строй. Впрочем, для обсуждения всех этих нюансов, а так же множества других, волнующих любого российского пенсионера, времени у них было предостаточно. ваемый колбасой из бумаги, бесконечными очередями на фоне абсолютно пустых полок магазинов и бесплатными путевками на море (Роды, как известно – дело весьма продолжительное.

Между делом (примерно на момент обсуждения судьбы стабилизационного фонда), все требования санитарии были удовлетворены. Гостья выдала Александре Васильевне перечень необходимых простыней, тазиков, теплой воды, клеенки и чистых тряпок. Хозяйка, в свою очередь, отвлекшись от судьбы России и всего мира, отправилась все это собирать. Доктор тем временем приступила к осмотру роженицы. Присела на край кровати, взяла за руку. Представилась – Анна Семеновна. Пощупала пульс. Из огромной принесенной сумки достала фонендоскоп и еще целую кучу каких-то медицинских приборов, в которых Евгения Николаевна не разбиралась ничуть. За плавностью и какой-то непередаваемой традиционностью, за всей этой медицинской церемонностью возникало ощущение какой-то тайны, к которой тебе посчастливилось быть причастным. Евгения Николаевна, проникнувшись величием момента, на миг даже забыла о боли. Жаль, что только на миг.

Измерили давление. Анна Семеновна специальной трубочкой послушала огромный живот Евгении Николаевны, пощупала его руками и даже легонько помяла бока. На всякий случай поинтересовалась, нет ли каких документов? Не была ли Евгения Николаевна на приеме у врача? Или, может быть, догадалась сделать УЗИ, тем более, что теперь для этого не нужно вообще предоставлять никакие документы, достаточно явиться и заплатить денег. Единственное, что для этого требовалось, так это предъявить живот.

Евгения Николаевна, немного смущаясь рассказала о своем единственном неудачном посещении врача, когда она пыталась прервать беременность. О том, что она, не планируя оставлять ребенка (она так и сказала – «не планируя») не догадалась при этом позаботиться о своем собственном здоровье, Евгения Николаевна тоже призналась и даже обозвала сама себя «тетехой». И хотя точного значения этого слова она не знала, ощущала она себя именно так, потому что только у тетех не хватает сообразительности на такие очевидные вещи.

– Ну, ничего, милочка, ничего, – успокоила ее Анна Семеновна. – Не сделала, и ладно. Меньше людей будет знать, и хорошо. А насчет родов ты не волнуйся. Это самое УЗИ вон всего лет десять как придумали, а раньше-то спокойно и без него рожали, и все было нормально. Вот и у тебя все будет хорошо. Не волнуйся. Сейчас мы тебя еще раз послушаем.

Она опять приложила свою трубочку к огромному животу Евгении Николаевны, что-то там послушала, куда-то потыкала пальцем, где-то помяла в боку, после чего похлопала по руке, еще раз сообщила, что все будет хорошо, показала, как лучше лечь, чтобы было не так больно, сделала наказ «звать ее, ежели чего», пообещала «скоро вернуться» и отправилась на кухню пить чай с будущей бабушкой, попутно подготавливая аргументы в пользу немедленной отставки правительства и государственного переворота, но чтобы с тем же самым президентом и премьером. Лучше даже премьером. Он ей нравился больше. Да и привычнее он как-то. Будь ее воля, она бы вообще была не против его на пожизненный срок. Да чего там избирать? Оставлять надо было! Оставлять! Нет же, придумали какую-то Конституцию. Можно подумать, что в остальном ее у нас соблюдают! Вопросы демократичности государства, так тщательно муссируемые в прессе (особенно в западной) ее при этом абсолютно не волновали. Да и какой вообще толк вот лично ей был от этой демократии? Правильно, никакого. Впрочем, будущая бабушка Александра Васильевна в этом вопросе была с нею абсолютно солидарна.

Чтобы никто ни о чем не догадался, орал на полную громкость включенный телевизор, а роженица со всех сил сжимала зубами свернутую в плотный валик тряпку. Что поделаешь – конспирация.

Несмотря на опасения (вполне обоснованные, кстати сказать, учитывая возраст и состояние здоровья роженицы), роды прошли нормально. Не успела закончиться гроза, как в тесной квартирке раздался крик младенца, хотя криком его было достаточно тяжело называть – скорее писк. Мальчик, о которого Евгения Николаевна отчего-то очень захотела назвать Григорием, наконец-то появился на свет. «Если бы это был мой сын», – подумала было она, но тут же одернула себя. Нечего сантименты разводить, не то время, да и не то место. Евгения Николаевна напомнила себе, что даже если она и родила мальчика, это уже ничего не значило – это был не ее ребенок. И не нужно было к нему привыкать.

А потенциальный Григорий, сперва зевнул, потом зажмурился, потом нашел ртом заботливо припасенную Анной Семеновной соску, сначала сладко зачмокал, а потом, вероятно, устав от жизни, отвернул свою маленькую, сплющенную красную мордочку, уткнул ее в край старого одеяла, в которое его заботливо завернула потенциальная бабушка, и уснул.

Катька родилась совсем неожиданно для матери. То есть абсолютно неожиданно. Такого поворота не ожидали ни Евгения Николаевна, так и не удосужившаяся ни разу сходить к врачу за всю беременность, ни, тем более, Александра Васильевна, которая вообще как будто на время забыла, что у людей могут рождаться двойни. Анна Семеновна, будучи опытным врачом, подобный поворот предвидела, но не была уверена. Уж слишком много мелких конечностей, подумалось ей, когда она прощупывала живот Евгении Николаевны. Впрочем, чтобы не пугать лишний раз роженицу, свои мысли она оставила при себе.

Катька, как бы усовестившись того, что она вообще решила родиться в этот раз, особых беспокойств Евгении Николаевне не доставила. Она родилась быстро и правильно. Сразу закричала и, как показалось Евгении Николаевне, по-особому, как будто понимая все, посмотрела на мать своими мутно-серыми младенческими припухшими глазками.

– Катерина, – подумала было Евгения Николаевна, но тут же одернула себя. Как и к Гришке, к девочке она не собиралась испытывать никаких материнских чувств. Одолжение, оказываемое Анной Семеновной, становилось все более и более неоценимым. На миг мелькнул страх, что они ведь договаривались на одного ребенка. В глазах Евгении Николаевны стоял немой вопрос, который она все никак не решалась задать.

– Не волнуйся, деточка, – успокоила ее Анна Семеновна, – Бог послал нам двух деточек, значит, и радость у нас будет двойная. Не переживай, обоих заберу, обоих пристрою. Люди только рады будут.