Текст книги "Печать Кейвана"

Автор книги: Алла Мийа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

– Так вы владеете языком сарацинов?

Не имея представления, какой именно из языков Малой Азии господин де Муффляр имел в виду, я уклончиво ответил:

– В нашем доме водились книги из дальних земель.

– О-о-о, тогда мы п-п-покажем вам одну диковинную книжицу на варварском языке! – предложила сквозь сон Труфеметта.

Фульк опять попытался сжать пальцы супруги, но на этот раз она успела выдернуть руку.

– С вашего позволения, граф д’Э. Если вам, конечно, интересно. Завтра я покажу вам одну редчайшую книгу из нашей семейной библиотеки.

– С огромным удовольствием!

Гарзенда убрала со стола приборы и пустое серебряное блюдо с костями и панцирем омарокрысенка и унесла грязную посуду на кухню. Вернулась она с корзиной фруктов и стопкой десертных тарелочек, расставила приборы и снова ушла на кухню, чтобы принести графин и четыре маленькие рюмочки.

– Этот коньяк – один из новых сортов, мне привезли его с берегов Гаронны. Он называется «Доля Ангелов». Убогие существа, серокрылые ангелы, организовали производство собранных ими испарившихся из бочек капель. Честно признаться, не верю я во все эти новшества… Уверен, задумка не продержится на рынке и несколько лет! А жаль! Я приобрел несколько бутылей из чистого любопытства, но нахожу вкус превосходным! – рассуждал хозяин с видом знатока, наполняя две рюмочки – свою и супруги. – Но вам я не предлагаю, вы еще слишком молоды…

Тем временем Труфеметта запустила руку во фруктовницу и достала оттуда сине-красный плод, напоминающий инжир. Прежде чем отправить его в рот, она что-то старательно выковыряла острием ножа. Я наклонился к корзинке с фруктами: оттуда на меня смотрели круглые, грустные совиные глаза. По одному глазу на каждый инжир.

– М-м-м, объеденье! Сейчас самый сезон, видите, к-а-акие они пере… перепре… перезре… глазастые!

Труфеметта берется за следующий фрукт, подковыривает ножом и выбрасывает глазной шарик. Мякоть запихивает в рот. На ее фарфоровой тарелочке плавают в темно-красном соке оранжевые с черным зрачком птичьи глаза.

Они с мольбой взирают в мою сторону.

– О-о-обожаю инжир! Но не терплю, когда он меня разглядывает! – прокомментировала она с набитым ртом. – Вы, наверное, тоже?.. Вот так с ними надо, смотрите, подсунуть кончик ножа под зрачок, углубить острие и о-о-опс – готово!

Морщась, Йан следил за рукой Труфеметты, которая пыталась сбросить с ножа прилипший глаз. Он откашлялся, видимо, как и я, борясь с приступом тошноты, вытер губы салфеткой и толкнул меня коленом. Пора приступать к реализации нашего плана.

– Господин де Муффляр, ваша супруга недавно обмолвилась, что вы увлекаетесь сочинительством?

Фульк расплылся в довольной улыбке, как любой графоман, когда кто-то интересуется его творчеством:

– Да так, балуюсь, знаете ли… Ни мне, ни моей супруге не случилось родиться с Даром мага. Однако в моем случае это с лихвой компенсировано даром поэтическим!

– О-о-о, прошу вас, почитайте нам что-нибудь из ваших сочинений! – для убедительности сложив ладони вместе, попросил Йан.

Откашлявшись, Фульк принял серьезный вид:

– С удовольствием. Мое новое творение я назвал «Бесплодные усилия любви». Оно посвящено трагической страсти юного пастуха. Представьте… Пастушок, играющий на свирели, мечтательно вздыхает по своей возлюбленной нимфе. А она, робкая и застенчивая, жестока и глуха к его мольбам, сама страдает от неразделенной любви… – он еще раз откашлялся и начал декламировать, воздев глаза к небесам и прижав руки к сердцу. – «О, Купидон! Не целься так жестоко… Как больно сердце жжет и сводит в гроб тоска…Все мысли лишь о ней, что лишена порока… Измены тяжек груз, и смерть моя близка…»

Да, похоже, Йана ждет вечер нескучной поэзии…Ухмыляясь про себя, наблюдаю за этой сценой. Супруги не сводят глаз с Йана, а на его губах блуждает обольстительная улыбка Гари Купера. Он знает, что неотразимо прекрасен в мерцающем пламени свеч. Дыханье Труфеметты учащается, ее пышная грудь часто вздымается, а когда Фульк заканчивает четверостишье, то его зрачки расширяются в ожидании одобрения.

Если б дело было лишь в природном обаянии моего друга… Но все не так просто!

Сила каждого из девяти богодемонов уникальна и непохожа на другую. Мой Змееногий убивает при помощи змей. Петухоголовый, чьим аватаром является Йан, называет свою магию Волшебной Флейтой. Она действует иначе. Богодемон с головой петуха очаровывает, влюбляет в себя, сводит с ума, блокирует волю, превращает людей в послушных безвольных зомби. Йан поет сладкие песни лести и затягивает жертву в сети как паук муху. «Война, – по мнению Петухоголового Тотема, – выигрывается ДО применения насилия, склонением врага на свою сторону при помощи тонких манипуляций. Ведь конечная цель – это лишить противника возможности сопротивляться. Потому что так просто развязать войну, но так трудно ее закончить». Понятно, что в семнадцать лет философствования Тотема о стратегии и тактики воин нас мало интересовали. Что ж до соблазнения плотского… Это самая грубая, по мнению Йана, сторона силы, данной ему, вульгарная тень великого искусства соблазнения. Он клялся мне, что никогда не применял ее в личных целях… Ага… Сделаю вид, что поверил.

Хлопая в ладоши, Йан подзадоривал Фулька:

– Великолепно! Это самое тонкое описание страсти, которое я слышал! Еще, еще, почитайте еще!

Я тихо встал из-за стола. Но мог бы и громко – на меня никто не обращал внимания. Семейство Де Муффляров было во власти чар Петухоголового Тотема и беззвучной мелодии его Волшебной Флейты.

Все же, стараясь двигаться бесшумно, я покинул каминный зал, прихватив по пути с камина свечу.

Мостовая двора дышала впитанным за жаркий день августовским зноем. Я пересек двор, залитый светом полной луны, распугав странных мелких животных, которые, похрюкивая, шмыгнули в темноту, и которых я предпочел не рассматривать. Мне повезло, тяжелая полукруглая дверь, ведущая в башню, была открыта – Гарзенда, когда приносила ужин старику, поленилась ее закрыть. Я поднялся по узкой винтовой лестнице, прикрывая ладонью мерцающий огонек свечи. В темных углах, куда не доходил свет, скрипели когти и шуршали крылья неведомых обитателей башни. На стенах и отполированных за столетия каменных ступенях под ногами проступала черная плесень – странная деталь для сухого и жаркого местного климата. Насколько я помню из уроков по черной магии сахира Аль-Мисри, такому явлению возможно лишь одно объяснение – наличие поблизости демонических сил.

Лестница привела меня на последний этаж и упёрлась в дверь, из-под которой пробивалась полоска света.

За дверью кто-то громко бормотал на латыни, то понижая, то повышая голос. Прислушавшись, я понял – один человек разговаривал сам с собой. Я опустил ручку и надавил на дверь. Она приоткрылась. И в образовавшуюся узкую щель стремительно вылетел оранжевый огненный шар размером с грецкий орех. Я вовремя отшатнулся. Просвистев мимо кончика уха, он развалился на сноп искр, ударившись об стену позади меня. За первым шаром последовала серия из трех помельче. Я укрылся за створкой двери, оставив её приоткрытой. В меня выстрелили еще пятью шипящими шарами. Потом еще тремя. Размер шаров с каждой атакой уменьшался, что говорило о тающей силе мага.

Наконец, последний бледный шарик, не больше зерна чечевицы, проплыл мимо и растаял в темноте. Наступила тишина.

Я распахнул дверь. Увернулся от фарфоровой кружки, вдребезги разлетевшейся о дверной косяк фонтаном осколков. И от миски с супом, полетевшей следом. Миска разбилась над головой, полив волосы и одежду вонючим дождем. Несвежий гороховый суп залепил глаза, и я, силой Змееногого, прицелился наугад и отправил увесистую оплеуху невидимому противнику.

Ответа не последовало.

Протерев лицо рукавом, я прошел в затхлую полутемную келью, освещенную десятком оплывших свечей. На полу под столом корчился, прикрывая голову руками с грязными длинными ногтями, запыхавшийся старик. Знаменитый колдун Мельхион, тот самый, открывший ворота в мир демонов… М-да… Выглядел он неважно. Седые немытые волосы были растрепаны и свалялись в колтуны, в длинной лохматой бороде застряли ломтики свеклы и капусты. Из-под засаленного, нестираного несколько месяцев халата, торчали босые чумазые пятки. Старик пытался подняться, но, видимо, я переборщил с силой удара – он барахтался под столом, жалобно поскуливая.

В келье, кроме стола, заваленного смятыми бумагами, я не заметил ни книг, ни склянок алхимика, никакой магической утвари. Только узкая кровать, ночной горшок и стул. И на полу, и на стенах мелом были начертаны круги и пентаграммы защиты. Один на другом, будто бы едва закончив один охранный знак, хозяин кельи приступал к рисованию следующего.

Я подошел к столу. Все листки бумаги были исписаны одним и тем же защитным заклинанием. От слова «ABLANATANALBA», жирно и старательно выведенного вверху каждой страницы готическим рукописным шрифтом, пирамида букв уходила вниз, сокращаясь на каждой строчке на одну букву, в начале и в конце. «BLANATANALB» превращалось в «LANATANAL», ниже – в «ANATANA»… и так далее, вплоть до T на самой последней строке внизу страницы. Сотни и сотни бумаг, исписанных одной и той же пирамидой букв.

Меня словно молнией озарило. Ну конечно! Вот что старательно будет выводить призрак чародея через пятьсот лет на стенах родового гнезда! Не латинский крест, как полагали современные маги и его праправнук, а букву «Т», последнюю из этого защитного треугольника! Полночь за полночью, не зная покоя, приведение будет возвращаться, чтобы закончить ритуал защиты от демонов! Я свернул один лист и убрал в карман.

Старику, наконец, удалось подняться. Горбясь до такой степени, что его фигура напоминала рыболовный крючок, он поковылял в мою сторону. Но, похоже, он не замечал меня – мутный взгляд колдуна терялся в пространстве. Когда голова Мельхиона упёрлась мне в живот, он остановился.

– Он придет за мной, он уже близок! Скорее, скорее, нужно замуровать дверь! Он придет за мной! Он придет за мной! Он придет за мной!.. – голос перешел на шепот. – Скорее замуровать дверь…

Чуть не упав, старик отскочил в сторону, к столу. Он опустился на стул, схватил бумагу и перо и принялся аккуратной готикой выписывать магический защитный треугольник: «ABLANATANALBA», ниже «BLANATANALB», «LANATANAL»…

Не дожидаясь, когда он дойдет до «Т», я вышел и прикрыл за собой дверь. Прочь из кельи безумца.

В свете полной луны горгульи медленно парили над двором. Визит к Мельхиону озадачил меня. Дед сошел с ума, в этом нет сомненья, Фульк не обманул нас. Старик так сильно боится демонов, что этот ужас не оставит его душу в покое и после смерти. Но что так напугало его?

А главное – старик Мельхион слишком слаб, чтобы создать даже простое заклинание огненных шаров. Он не сможет совершить ритуал открытия ворот. Кто же тогда? И с какой целью? И Фульк, и его супруга, оба рождены без Дара… Кто? Зачем?

Из моего визита к Мельхиону я принес больше вопросов, чем ответов. Я вернулся в каминный зал.

Убаюканная розовым вином, поэзией супруга и сладкими чарами Йана, хозяйка дома заснула. Она громко сопела, уронив голову на часто вздымающуюся грудь. Фульк же, разгоряченный вниманием моего друга и магией его Тотема, громко читал свои сочинительства, вытянувшись в полный рост. Правая рука его была простерта в горячем жесте, левая прижата к сердцу, а глаза пылали неистовым огнем наконец-то понятого поэта. Подлец же Йан восхищенно аплодировал.

Я вытер салфеткой остатки горохового супа Мельхиона с лица и одежды и сделал знак Йану, что он может заканчивать очаровывать бедного Фулька колдовством.

– Это превосходно! – свернул Йан магию. – Надеюсь, мы будем иметь удовольствие прослушать продолжение тридцатого стиха вашей оды о неразделенной любви пастуха и нимфы завтра? Господин Фульк, уже поздно, мы устали с дороги и неплохо было бы нам отдохнуть…

Несчастный Фульк растерялся, осекся на полуслове, стремительно упав с небес ниже уровня земли.

– Конечно, конечно, мой юный друг! Я тотчас распоряжусь, слуга покажет вам ваши комнаты… – замямлил он.

***

Когда шаги провожавшего слуги затихли внизу, и мы наконец-то остались одни, Йан не смог больше сдерживать смех:

– Чувствую, ты проиграл старому колдуну битву позавчерашним гороховым супом!

– Старик Мельхион невиновен в вызове демонов и открытии ворот. У него сил не хватит, чтобы и муху прихлопнуть!

Мы остановились напротив двери в комнату, которую мне показал слуга.

– Может быть, ему кто-то помогает?

– Кто? Фульк признался, что не маг. Его алкоголичка-супруга – тоже. В башне повсюду следы демонического присутствия, исключая каморку старика!

– Ты говоришь о башне! Друг, да ты когда-нибудь ужинал мутантом омара и крысы? Тебе когда-нибудь подавали на десерт фрукты с грустными совиными глазами? Этот замок насквозь пропитан черной магией, а его безумные хозяева уже забыли, как выглядит нормальная еда!

– Значит, демоническое влияние началось еще до рождения Фулька! Поэтому омарокрысенок, зажаренный к ужину, никого не удивляет! Слушай, Мельхиону на вид лет восемьдесят. Можно предположить, что если старик и был причастным ко всему этому безобразию, то на заре своей магической карьеры, лет шестьдесят назад.

Йан дошел до приготовленной для него комнаты в конце коридора:

– Ладно, к демонам этих колдунов! Выспимся и завтра утром проведем разведку вокруг замка, – перед тем, как исчезнуть за дверью, он поинтересовался. – У тебя не завалялся в кармане пакетик орешков или чипсов?

– Я тоже умираю от голода! Кстати, их овощи выглядели почти съедобными…

Он поморщился:

– Нет, спасибо. Не хочу, чтобы у меня выросли жабры за ушами. Это же самый настоящий ГМО!

– Кончай умничать! Ты же знаешь, я не понимаю этих ваших современных словечек!

– Долго объяснять… – он зевнул. – Попробую заснуть на голодный желудок! Доброй ночи.

Он затворил дверь, как всегда, оставив меня гадать, что значит это «ГМО».

– И тебе…

Зевота заразительна. С широко раскрытым ртом я зашел в комнату… Да так и остался стоять на пороге… В распахнутом окне, как на иллюстрации к книге ужасов, на фоне полной луны, упершись передними лапами в подоконник, свернув на спине перепончатые крылья, сидела толстая ушастая горгулья. Почуяв меня, она стала принюхиваться, и ее крупный курносый нос зашевелился. Горгулья высунула из оскаленной пасти розовый язык, с кончика которого до самого пола повисла длинная нить слюны. Тварь внимательно изучала меня, прищурившись и не мигая.

Традиционно европейская аристократия держала горгулий в замках вместо сторожевых собак. Горгульи – хищники коварные и злобные, в считаные минуты они беспощадно раздерут жертву в клочья твердыми как камень когтями и острыми, как клинки зубами. В общем, идеальные охранники. Ну а если грабителю удастся убежать (что маловероятно!), то рваные раны от когтей на теле человека не способны залечить никакие медицинские снадобья. Облегчить страдания помогут притирания из золотого мёда Меровинов. Думаю, подошли бы и примочки из цветков удумбара, это – известное средство против ран, нанесённых демонами. Но удумбар – растение редкое, цветет раз в три тысячи лет и стоит баснословно дорого.

Никаким немагическим способом уничтожить тварь нельзя. Да и с помощью магии – непросто. Не всякому опытному чародею это по силам. Помню, что об оружии следует позаботиться заранее: наложить заклинание Тысячи Побед на вымоченной три луны в мертвой воде меч или булаву, причем подойдут только выкованные в день весеннего равноденствия текущего года.

То есть, благоразумнее к горгульям не приближаться. Нет, силой Змееногого, я, может быть, и отпугнул бы ее… Может, и убил бы… Не уверен и не хочу проводить эксперимент. А если у меня получится ее убить, а эта бестия окажется любимой горгульей Фулька? Это было бы дипломатической ошибкой. Поэтому я нерешительно топтался на пороге.

Я стоял без движения, продумывая, как выпроводить незваную посетительницу, пока дверь позади не приоткрылась. Я услышал быстрый шепот Йана:

– Не спишь еще? Пойдем, посмотришь сам… Скорей!

– К тебе тоже горгулья заглянула?

– Что? – он просунул голову в мою комнату. – Какая горгулья?! Идем, ты должен это увидеть!

Под пристальным взором пары красных глаз, я на цыпочках, стараясь не шуметь и даже не дышать, вышел и плотно закрыл за собой дверь. Выдохнул только в коридоре.

Йан уже успел вернуться в свою комнату и нетерпеливым жестом торопил меня, стоя на пороге и показывая за окно. В его комнате окно также располагалось напротив двери. С нашего третьего этажа открывался широкий вид на голубую в свете полной луны долину и ровные ряды виноградных полей. Позади виноградников, в оливковой роще, трепетало пламя костра, а также ритмично бил тамбурин.

– До той рощи полчаса пешком, – прикинул я. И, помня, что в комнате меня ждет горгулья, предложил. – Идем?

– Избавься сначала от твоего нового парфюма под названием «Протухший гороховый суп деда Мельхиона». Там графин воды на столике.

Надо было предложить ему поменяться комнатами. Думаю, сидящая на подоконнике горгулья, отбила бы у него охоту шутить…

***

Полная луна щедро освещала нам дорогу, так что можно было не беспокоиться о факелах или свечах. Я оказался прав, за полчаса нам удалось без приключений дойти до оливковой рощи. Мы спрятались за кустами розмарина, бурно разросшимися у корней старого оливкового дерева на невысоком холме над поляной, где горел костер. Кустарник и толстый разлапистый ствол скрывали нас от людей и в то же время позволяли наблюдать за происходящим.

Над костром дымился котел, распространяя в воздухе дурманящий сладкий запах. Вокруг него собралась дюжина обнаженных женщин разного возраста с распущенными длинными волосами. Хлопая в ладоши и завывая, они отплясывали лихой танец под частый ритм тамбурина, выстукиваемый руками единственного музыканта. О том, что это мужчина, можно было догадаться по грязным стопам огромного размера, торчащим из-под длинного черного плаща. Капюшон, надвинутый до самого подбородка, мешал разглядеть лицо. Через плечо мужчины был перекинут ремень от полуметрового тамбурина, который он поддерживал левой рукой, а правой извлекал из узкой, обтянутой кожей, части низкие звуки. На правой кисти музыканта не хватало двух с половиной пальцев: мизинца, безымянного и одной фаланги среднего.

В стороне от танцующих стоял круглый, закрытый крышкой деревянный чан с двумя ручками. Напротив тамбуриста, по другую сторону костра, на обтесанном в виде ложа камне, лежала голая немолодая женщина с крупным некрасивым телом, круглым животом и короткими кривыми ногами. Приглядевшись, я узнал Гарзенду, кухарку из замка. Голову ее венчал венок из белых лилий, жидкие космы растрепались, плоские груди обвисали по сторонам и часто вздымалась, а дряблые, густо покрытые волосами бедра, были широко раздвинуты.

Пляски продолжались около часа. А, может, и дольше. Дикий танец, запах пота разгоряченных необузданным ритмом голых тел, поющих без слов бесконечную древнюю, как природа, песню, вводили в транс. Я начал засыпать.

Проснулся я оттого, что музыка прекратилась. Музыкант замер, оставил в покое тамбурин. Танцующие тоже остановили пляску и замолкли.

Из круга вышли две молоденькие симпатичные девушки с темными волнистыми кудрями и круглыми бедрами. Они подошли к чану, взялись за ручки по обе его стороны и оторвали от земли. Выставив в сторону руки от тяжести, медленно и осторожно ступая, девушки понесли чан против часовой стрелки вокруг костра. Когда они проходили мимо, остальные женщины падали на колени. В полной тишине, нарушаемой только треском костра и криками сов, девушки принесли чан к подножию камня, на котором распростерлась Гарзенда. Остановились напротив, бережно поставили на землю и сняли крышку. Прошептав слова колдовства или молитвы, они поклонились чану и неожиданно резко толкнули ногами. Чан опрокинулся. Толпа встретила это дружным воем, а тамбурин ожил. Музыкант принялся за тягучий, как предвкушение чего-то грандиозного, ритм. Темноволосые девушки вернулись в круг и опустились на колени, присоединившись к подругам. Женщины плавно двигали корпусом, подняв руки к звездному небу и полной луне. Им вторил вначале медленный, но все ускоряющийся бой тамбурина и, повинуясь мелодии, их жесты становились быстрее и резче.

Но мое внимание было приковано к опрокинутому чану. Оттуда выползла метровая, толщиной с пару моих кулаков змея. Нет, скорее пиявка… Тварь с рогатой головой и присоской вместо рта, рыбьей чешуей, хвостом… нет, хвост заменяла вторая голова, на этот раз рыбья, с выпученными глазами по обеим сторонам и острыми зубами в треугольной пасти. Двигаясь подобно слизняку, существо проворно заползло на алтарь вперед рогатой головой пиявки. Другая, рыбья голова на хвосте, была поднята, глаза злобно озирались по сторонам, а из пасти выстреливал вовсе не рыбий раздвоенный язык.

Когда голова твари дотронулась до ноги Гарзенды, та вдруг застонала низким хриплым голосом. И с такой силой вцепилась пальцами в камень алтаря, что на её руках вспухли вены. Кухарка раздвинула еще шире рыхлые бедра, позволяя животному проползти вверх по промежности, пока голова-присоска пиявки не оказалась на её животе.

Тамбурин гремел, ускоряясь и ускоряясь. Пиявка шарила по круглому животу Гарзенды. Кухарка ёрзала на камне, направляя голову пиявки в район пупка, пока, наконец, той не удалось присосаться к ее телу. Гарзенда застонала. Ей дружно вторили женщины. Пиявка пульсировала, наполняясь кровью кухарки, словно насос, становясь толще и тверже. Вторая же, рыбья голова твари, скользившая по бедрам Гарзенды, внезапно поднялась и с силой вонзилась в ее лоно. Рыбья часть твари проникла внутрь до половины, в то время как голова-пиявка впивалась в плоть женщины, высасывая её кровь. Гарзенда орала. Ей хором вторили подруги, они вскочили и бросились в пляс. Тамбурин неистовствовал.

Безумный бой тамбурина сопровождал рев беснующихся в диком танце женщин. Гарзенда судорожно извивалась на каменном ложе под мощными толчками твари, выла, переходя на хрип.

Кажется, эта оргия длилась целую вечность. Распластанная на камне кухарка, с пеной на губах, закатившимися глазами, мокрая и блестящая от пота сотрясалась в судорогах, а животное в ней часто билось.

Вдруг Гарзенда издала протяжный звериный рев, бессильно уронила руки и ноги и потеряла сознанье от невыносимого экстаза и боли. Голова-пиявка, сосущая кровь из ее живота, отвалилась вниз напившись.

В ту же секунду тамбурин замолк, а женщины остановились. Тело твари все еще продолжало пульсировать, но его рыбья голова, стекая с потоками розовой сукровицы, медленно вываливалась из чрева Гарзенды. Пиявка в полной тишине сползала к подножию камня, оставляя за собой кроваво-слизистый след.

Но, оказалось, это еще не конец, главное действие ожидало впереди. Тамбурин взорвался новой лавиной галопа. Женщины, словно дикие кошки, с визгом набросились на пиявку. Они рычали и рвали существо ногтями и зубами, пожирали еще живую агонизирующую плоть твари. Масса голых тел, вымазанных кровью и слизью, стонала под алтарем, где распласталась бездыханная Гарзенда. Обезумевшие женщины сплелись клубком в апофеозе адского пиршества, так что невозможно было разобрать, чьи конечности свились с чьими, кому принадлежат окровавленные губы, груди, ягодицы или мутные полузакрытые глаза.

Недоеденные части разорванного живьем существа полетели в котел. Жидкость вспенилась, поднялась, словно молоко, перевалилась через край и полилась в костер. Тамбурин заиграл тише, пока вовсе не замолк. Возня и стоны прекратились. Ярко-красное варево лилось, превращая пламя в угли. В ту секунду, когда на востоке посветлевшего неба пробился первый луч расцветающей зари, сигнализируя о конце шабаша и начале нового дня, костер окончательно погас, и обессилившие ведьмы упали на землю.

Мне потребовалось несколько секунд, чтобы прийти в себя. Признаться честно, я никогда не присутствовал на шабашах деревенских ведьм. И не горел желаньем вернуться.

– Думаю, это самое мерзкое зрелище, которое я видел, – прошептал Йан.

Он отполз от нашего наблюдательного пункта в кустах розмарина и уселся на землю под кроной старого, искривленного временем оливкового дерева.

Я устроился рядом, прислонившись к стволу оливы. И не мог не воспользоваться случаем, чтобы не поиздеваться:

– Йан, а ведь твоя Марго – высшая жрица ведьминского ковена2828
  Ко́вен (англ. coven) – в английском языке традиционное обозначение сообщества ведьм, регулярно собирающихся для отправления обрядов на ночной шабаш.


[Закрыть]! Захремар! Представляю, как эти истинные леди голышом отплясывают на шабашах2929
  Ша́баш – торжественные ночные собрания ковена (ведьм и других лиц) для совместного проведения обрядов.


[Закрыть]!

Он поморщился:

– Может быть. Не знаю.

И, как всегда, обидевшись на мои «грубые шутки дикаря», отвернулся.

– Гарзенда – жрица ковена деревенских ведьм, но она – простолюдинка, а мы в шестнадцатом веке, – констатировал я на правах знатока прошлого. – Ее магической силы достаточно для бытовой магии. Но ритуалу открытия ворот и вызову демонов необходимо учиться. Зубрить гримуары Соломона. А Фульк сказал, что она – неграмотная. Следовательно, Гарзенда не сможет открыть ворота. То есть, к сожалению, из числа подозреваемых эту ведьму придется исключить… Что ты ищешь?

Пока я рассуждал, Йан внимательно изучал сухую траву и камни вокруг.

– Этот музыкант в плаще – единственная ниточка на сегодня… Посмотрим, куда она приведет. Вот, нашел!

Он протянул мне руку. На его ладони сложил крылья и лапки крупный скарабей с необычным зеркальным и светящимся в утренних сумерках панцирем.

– Я наложу на этого жука заклятье следопыта. Он проследит, куда отправится тамбурист, и отведет нас к нему.

Прикрыв скарабея ладонью, Йан прошептал заклинание и выпустил жука на волю.

Проводив скарабея в шумный полет, мы отползли обратно к кустам розмарина и выглянули на поляну. Женщины уже успели одеться в длинные темные плащи и помогли подняться пришедшей в себя Гарзенде. Их движенья были плавны, а лица – усталы, они все еще не отошли от транса. Ведьмы разобрали сложенные позади алтаря метлы и, восседая на них, одна за другой, улетели.

Вскоре на поляне остался один тамбурист. Он выкатил из-за камня деревянную тачку, не торопясь, убрал туда пустую кадку и тамбурин. Так и не сняв плаща и капюшона, мужчина побрел прочь от углей потухшего костра и пропал из виду в глубине виноградников.

Заря поднималась над оливковой рощей. Нежно-розовый свет просыпался над вершинами старых деревьев, но нижние, разросшиеся в стороны ветви и толстые стволы с сучковатой корой, еще оставались во мраке. Вернувшись под нашу оливу, в ожидании возвращения скарабея-шпиона мы заснули, укрытые ее тенью, наслаждаясь прохладной утренней свежестью.

***

Разбудило меня не возвращение скарабея, а беспощадный августовский зной Прованса.

Стряхивая с себя остатки невнятных сновидений, я сел под старой раскидистой оливой. Мои обгоревшие щеки и нос пылали огнем. Солнце в зените превратило тень дерева в жалкое пятнышко у корней. Я не мог понять, как это я, жаворонок, смог проспать до полудня. Тогда я еще не знал, что перемещение во времени отнимает очень много сил, и долгий сон после путешествия – явление нормальное.

Я растолкал Йана. В течение нескольких секунд и он не понимал, где находится, растерянно озирался по сторонам, приходя в себя от тяжелого утреннего сна. Потом сел рядом со мной и, проклиная все на свете, за то, что мы не позаботились взять с собой ни капли питьевой воды, вздохнул:

– Жаль, что солнцезащитные очки еще не придумали! И солнцезащитный крем! Хотя тебе этого не понять! Ты и без них обходился в степях…

Нос и одна щека Йана пылали ярким солнечным ожогом.

– Не расстраивайся! Шёлк этой белой рубашки идеально гармонирует с алым цветом правой половины твоего лица. Какая досада, что у тебя нет возможности увековечить это сочетание и поделится пережитым с поклонниками!

– Поверь мне, страдания от отсутствия социальной жизни невыносимы! – смеётся он. – Представь себе, в храме Убак я серьезно пожалел, что не захватил с собой телефон! Никто даже не проверял, что мы принесли с собой!

– Не сомневаюсь, что даже страх смертельного наказания за пронос в прошлое предметов из будущего не остановит тебя!

– Да, но с другой стороны, какой от телефона прок, если интернет еще не изобрели?!

Йан поднялся, и, отряхивая красную землю с бархата одежды, вдруг наткнулся на заколдованного ночью скарабея, терпеливо ждущего на рукаве рубашки.

– Это же наш шпион! Он вернулся!

Йан снял скарабея и, подняв на ладони, отпустил в полет. Странный этот скарабей был совсем непохож на всех виденных мною жуков. Когда он расправил крылья, от панциря, словно от зеркала, отразились солнечные лучи и заиграли на наших лицах солнечными зайчиками. Жук выпустил прозрачные подкрылки и взлетел. Беззвучно и тяжело, предпочтя не набирать высоту, а оставаться в метре над землей, он покинул оливковую рощу и устремился в виноградные поля.

Мы спустились с холма и поплелись следом за скарабеем по той же узкой тропе, по которой ночью ушел тромбонист. Насколько хватало глаз, до самых гор на горизонте, простирались линии аккуратно подвязанных виноградных кустов, увешанные гроздьями крупных черно-красных ягод. Душная жара мешала нам ускорить шаг. Мой шелково-бархатный костюм, не приспособленный для подобных прогулок, душил меня, пот градом тек со лба и не было ни единого шанса наткнуться на колодец.

В ушах звенело. То ли от жары, то ли это хор миллионов свихнувшихся цикад донимал меня со всех сторон. Их треск гремел настолько пронзительно, что хотелось заткнуть уши.

– Проклятые цикады!

Вытерев пот со лба, Йан замотал головой:

– Догадываюсь, что тебе никогда не доводилось проводить каникулы с родителями в Провансе, друг. Цикады в августе не поют.

– Ты же тоже слышишь этот гул? Или мне от жары мерещится?

– Лет через пятьсот я сказал бы, что это гудят электрические высоковольтные провода. Или какой-то маньяк-дровосек преследует нас с циркулярной пилой.

Йан остановился около виноградного куста и наклонился, чтобы поближе рассмотреть висящие на нем крупные ягоды. При этом растение шарахнулось от него и, словно в испуге, закрыло листьями компактные грозди с тесно прижатыми друг к другу ягодами.

Я подошел к кусту и раздвинул листья. Виноградины вибрировали и гудели, словно цикады, так и норовили забраться глубже внутрь растения, прячась от меня.

– Что это опять за демонщина!

– Напоминаю тебе, что вчера ты попробовал домашнее вино Де Муффляров, – Йан деланно вздохнул. – Ох, жди беды! Имей в виду, таблетки от диареи тоже еще не изобрели!

Наш скарабей несколько раз облетел вокруг, нетерпеливо прожужжав и приглашая поторапливаться. Мы оставили в покое поющие виноградины и пошли по следам томбуриста.