Текст книги "Печать Кейвана"

Автор книги: Алла Мийа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

Алла Мийа
Печать Кейвана

Глава 1

Сказать, что у нашей любви есть начало, означает признать, что у нее будет конец…

Анжела, крылья моей души обнимают тебя, сегодня только ты освещаешь мрак моей холодной жизни. Я закрываю глаза и чувствую дыхание твоего аромата, каждое мгновенье он у меня за плечами… Прости меня, малыш, за мою жестокость. Я никогда не вернусь. Прости меня, что я не могу дать тебе всё то, что нужно. И чего ты заслуживаешь. Выброси меня из головы, развлекайся… Обещай только, что каждый следующий мужчина в твоей жизни будет лучше предыдущего. Ну, или хотя бы не хуже.

Очень скоро меня не станет. Поэтому я и решил написать тебе, с целью рассказать то, что знаю я, и что по моей вине неизвестно тебе.

Если бы ты увидела меня сейчас, то не узнала бы. И уж точно не захотела бы дотрагиваться до той полумертвой развалины, которой я стал.

Ты читаешь эти строки, благодаря любезности моих охранников, сжалившихся над приговоренным и разрешивших адвокату передать мне бумагу и карандаш. Выданный мне в Бастилии арестантский балахон такой ветхий и грязный, его носили по меньшей мере пара десятков смертников до меня. Одиночное заключение тяжко, но мой глухой каземат без окон все же лучше, чем содержание в железной клетке, куда поначалу меня хотели поместить. Мебелью мне служат две вязанки соломы, брошенные на покрытый жидкой грязью пол. Собеседниками – две тощие крысы и высохший паук. Видишь, малыш, в Бастилии бережно хранят вековые традиции гостеприимства…

Я знаю, что ты изводишь себя тысячей вопросов. Попробую сосредоточиться и найти ту точку отсчета, с которой лучше рассказать нашу историю.

В первый раз я увидел тебя через витрину галереи современного искусства в земном Париже, в твоем шестом округе. Я даже запомнил ее название – «Вавилон». Ты была обворожительна в облегающем платье в пол цвета предрассветного неба, того нежного оттенка, когда последнее сиянье голубой луны перемешано с золотом разбуженного солнца. Ты была лучезарна, шампанское играло в твоем бокале, а душа пенилась и переливалась через край. Я услышал с улицы твой искристый смех. Как зачарованный, я смотрел на тебя и не решался зайти. В эпоху, о которой идет речь, я сильно повредил колено во время задания и передвигался как старик или инвалид – с костылем, волоча правую ногу. А на лице, кроме шрама надо лбом, который я ношу с юности, еще остались незажившие ссадины. Не думал, что в таком виде я мог впечатлить девушку, да я никогда и не считал себя соблазнителем. Я стоял как вкопанный, не мог отвести от тебя глаз.

В нижнем Париже в тот вечер я оказался случайно… Хотя я не из тех, кто верит в случайности… Магистр Атанасиус упросил меня нанести визит вежливости на вернисаж одного его старого знакомого художника – Жан-Жака Бирюля. Провести вечер в обществе скучных ценителей каракулей авангардиста мне совсем не хотелось, но, как всегда, магистр был убедителен. Лежа в постели, он простер ко мне сухую руку (честное слово, в нем погиб прекрасный драматический актер!) и попросил оказать «ми-и– изерную услугу». «Виктор, тебе полезно прогуляться! Это отнимет у тебя всего пять минут. Зайдешь в галерею, поздороваешься с Жан-Жаком и извинишься от моего имени. Скажешь, я очень болен, и поэтому не смог прийти. Да, не забудь похвалить его мазню! Художники обидчивы!» И я, как обычно, не смог отказать старику.

На стеклянной двери красовалась афиша с интригующим названием выставки: «Неистовая чернота асимметрий» на фоне, естественно, черных потеков. Посетители покидали галерею, живо обсуждая полотна. Выходя, один из них придержал для меня дверь, приглашая войти. Но когда я оказался внутри, вместо картин, быть может, весьма достойных внимания линий и пятен, я на мгновенье встретился с твоими сапфировыми глазами.

И как под гипнозом подошел и встал у тебя за спиной. Я слушал твое дыханье. Я дышал твоим запахом. Но не находил предлога, чтобы заговорить. Ты, почувствовав мое присутствие, обернулась. Наши глаза еще раз встретились, и ты засмеялась. Этот бессловесный диалог сблизил нас больше, чем любые слова. Как будто мы вдруг оба поняли, что у нас так мало времени, и каждое мгновенье бесценно. Мы общались глазами, душами, не тратя времени на поиск заученных фраз и пустых сюжетов для разговоров…

Человеческие сердца подобны конусам, малыш. Между вершинами наших выросла пуповина… Нет, скорее прочная цепь из костей, и она не позволяет нам делать резких движений. Иначе тот, кто дернет слишком сильно, вырвет сердце у другого…

Я помню музыку нашего первого поцелуя… Помню пурпурный дождь старой песни на заднем сидении такси. Твои слова, сказанные страстным шепотом, про мои глаза мечтающего дьявола. Пурпурный дождь твоих длинных волос на моем лице… Помню сладкий запах твоих духов… Я тогда удивился, что наши духи пахнут одинаково, хотя они принадлежат к разным маркам… Черное кружево твоего белья… Это было так странно, будто дежавю, новое и в то же время возвращение к чему-то старому, к тому, что уже не раз было…

Пурпурный дождь… Пурпурный дождь в дождливом такси… Твой вкус у меня на губах… И я тонул, тонул в твоих пурпурных бабочках… Я тону в них и сейчас…

Я влюбился в тебя с первого взгляда… Нет, не так. Я всегда любил тебя, с ночи времен, с тех пор как осколок бога стал моей душой, с тех пор как мое сознание отделилось от мировой души.

Когда мы встретились, то я потерял голову. Ты и сейчас так далеко и во мне в то же время… И все еще сводишь с ума…

Мы проводили дни и ночи вместе, не разлучаясь ни на минуту. Музыка моей гитары изводила соседей, а на твоих холстах расцветали безумные цветы. Шампанское с апельсиновым соком переполняло наше естество и выходило из берегов непереносимо беззаботной жизни. Ты целовала меня и мечтала сделать так много ненужных, несущественных вещей. А я запоминал каждую твою родинку… Из кафе бродяги Мартина, открытого на четыре стороны света, мы отправлялись провожать закаты в дальних странах и ужинали экзотическими блюдами. Ты, веселясь, покупала расшитые стразами наряды сказочных принцесс, а я любовался твоим телом под тонкими шелками. Иногда мы просто держались за руки и смеялись, как дети. Мы и были тогда счастливыми детьми.

Но я лукавил перед тобой. Целуя твои волосы, я клялся в вечной любви, ясно отдавая себе отчёт, что эта «вечность» закончится вместе с моим вынужденным отпуском. Я знал, что придёт день, когда ты закроешь за мной дверь, и я уйду, стерев из головы твой адрес. Я наивно полагал, что наша история – забавное приключение. И в ответ на твоё: «мне нужно либо все, либо ничего» я, скрестив пальцы, улыбался: «попробуем… посмотрим, что из этого получится». Слова «ничего» и «никогда» ещё не отзывались в моей душе тупой болью.

Эти несколько безумных от счастья месяцев пролетели быстро, словно миг, и однажды время перелилось через край нашей вечности. Мое колено зажило, и я должен был возвращаться к обычной рутине – то есть убивать по заказу «2-Эйч-Икс»… Хм… Во благо всех живущих на земле.

Неминуемое случилось одним солнечным днем, когда красный ибис, пролетев сквозь стену твоей квартиры, принес мне сообщение с вызовом от командира Тилы. Предчувствие будущего задания, предвосхищение адреналина от предстоящих приключений вскружили мне голову. Я стряхнул с себя твои ласки и, собравшись менее чем за полчаса, тихо закрыл за собой дверь, оставив тебя плакать на диване.

Люки скулил, и мне пришлось с силой тащить его вниз по лестнице. Драконы могут предчувствовать будущее, ты знаешь… Я старался уйти не оборачиваясь. Но, пройдя несколько шагов по улице, все же в последний раз взглянул на твои окна. Ты грустно помахала мне. Я ответил. И вместо того, чтобы создать проход и исчезнуть из твоей жизни, я закурил медленную сигарету, присев на капот припаркованного у тротуара автомобиля. Я понял, что хочу, чтобы сигарета эта никогда не заканчивалась. Хотя и знал, что должен… должен… должен… Однако первый раз в жизни не мог… Я не имею права на сантиментальную жизнь. Да и кто полюбит убийцу? Но ты случилась… До сих пор не понимаю, почему я? Перед красотой твоего сердца, души и тела я стыжусь. Я – чудовище рядом с тобой…

Достал из кармана телефон и написал прощальное: «Я люблю тебя, как умею, малыш. Увидимся через несколько мгновений».

Я лгал.

Выбросив давно потухший окурок и, не поднимая больше глаз на твои окна, я создал проход и исчез с улицы Сан-Сульпис.

Глава 2

А может, малыш, нашу историю следует начать с рассказа о событиях, происшедших за шестьсот лет до дня расставания?

С рассказа о рассвете, когда раздающий счастье Аль Муштари взошел на небесах в созвездии Аль Тахура. Когда первые вспышки зари занялись на востоке, в год огненного дракона, в первый день третьей луны я появился на свет в прекраснейшей столице Мавераннахра11
  Маверанна́хр (араб. ماوراءالنهر), также известен под названиями Фарару́д (перс. فرارود) – историческая область в Средней Азии.


[Закрыть], в величественном Лазоревом Городе. Так называли Самарканд22
  Самарканд – один из древнейших городов мира, в XIV веке был столицей империи Тамерлана. Подавляющее большинство архитектурных шедевров города было построено в эту эпоху. Это был период наивысшего развития Самарканда.


[Закрыть] за красоту и цвет его голубых фасадов, что высились посреди фруктовых садов и шелковичных рощ в долине реки гончаров Зарафшан.

Не думаю, что я отличался от других младенцев. Разве что тем, что мать, подарив мне жизнь, потеряла свою. А отцом был непобедимый завоеватель, Покоритель Мира и Сотрясатель Вселенной, Султан Востока Амир Тимур, прозванный недоброжелателями Железным Хромцем, Тимур Лэнгом или Тамерланом33
  Тамерла́н, Тиму́р – (9 апреля 1336 – 19 февраля 1405) – среднеазиатский тюрко-монгольский военачальник и завоеватель, сыгравший существенную роль в истории Средней, Южной и Западной Азии, а также Кавказа, Поволжья и Руси. Основатель империи Тимуридов (около 1370 года) со столицей в Самарканде.


[Закрыть].

Когда мне исполнилось шесть, мою любимую няньку выдали замуж за ремесленника, навсегда отлучив от меня и двора. Горе мое не знало границ! Не только потому, что добрая женщина с самого рождения заменила мне мать. Это печальное событие означало, что мое беззаботное детство с его капризами закончилось. Взамен отец приставил ко мне двух наставников.

Первым стал старый персидский маг по имени Отшельник Рам, носящий прозвище Сушравас, что в переводе с ведийского означало «Благослав». Он гордился своей родословной, которую, как и все персы, знал вплоть до стародавних времен: «Я – сын Ростама, внук Шарвина Парима из рода Баванд в тринадцатом колене, восходящем к Кай-Каусу, сыну Кобада, брату сасанидского царя Ануширвана Справедливого, внучатому племяннику самого Йойшта из туранского рода Фрияны, что когда-то одолел злого колдуна Ахтью у реки Рангхи!»

Отшельник Рам, потомственный жрец и огнепоклонник, требовал к себе обращения не иначе как «мобедан-мобед Рам Камдин Шахрияр». Однако при дворе его пренебрежительно называли «аль-Маджуси», что означало просто «персидский маг». Или иногда, «ат Табари», то есть пришедший из местности Табаристан, равнинной страны дэвов на севере Ирана, откуда Аль Маджуси был родом. Я же окрестил его ходжа Камдин, за его сходство с ходжой Насреддином, популярным персонажем базарных анекдотов, которые я обожал слушать на рыночной площади Самарканда. Как и ходжа Насреддин, Аль Маджуси выигрывал в любом диспуте. Даже, споря с отцом, он не боялся брать верх над Всемогущим Амиром и выходил сухим из воды в любой невероятной ситуации, оставляя за собой последнее слово.

Я любил его, что, однако, не мешало мне ненавидеть преподаваемые им дисциплины. Особенно алгебру по учебникам Аль-Хорезми. И занудное зубрение древних магических трактатов из толстенного сборника заклинаний «Книга часов» для инвокации световых существ восточного мудреца Сухраварди и обширных ключей к нему. Не менее скучны были и потертые трактаты по Науке Весов и алхимия Джабира ибн Хайана. Все это ни в какое сравнение не шло с удовольствием мчаться на низкорослой лошади степной породы вдоль акведуков и садов, улюлюкая и распугивая крестьян. Или украдкой сбегать из дворца на базар и глазеть на театр теней, привезенный китайцами. Я мог, часами разинув рот, слушать бесконечные, как послеобеденная жара, повествования белобородого сказителя о путешествиях морехода Синди-бад аль-Бахри и истории о сыне портного из Багдада Ала ад-Дине. Старик-сказитель с белой как снег бородой обладал невероятной способностью обходиться без слов и рассказывать правдивые истории так, что они звучали прямо в голове, минуя уши!

Я был непутевым учеником и только того и ждал, чтобы наставник отвернулся, чтобы улизнуть играть. Бедняга тратил немало сил, чтобы заставить меня слушаться. Даже угрозы пожаловаться отцу не могли принудить меня усидеть на месте хоть полчаса. Пожалуй, единственные занятия, которые вызывали у меня живой интерес – это рассказы аль-Маджуси про далекие страны. Затаив дыхание, я разглядывал полные невероятных изображений и описаний далеких земель труды того же аль-Хорезми, поеденную жучками книгу по географии «Китаб футух аль-булдан», Книгу Завоеваний Стран о героических полководцах прошлого поэта и историка ал Балазури или «Китаб ахбар ат-тивал», Книгу Долгих Известий перса ад-Динавари.

Но самыми моими любимыми были истории о диковинных городах и путешествиях, открытых великим воздухоплавателем Ибн Баттутой. Он был первый, кто достиг сказочных островов Дивехи Раджже на стареньком ковре-самолете и убедился, что они есть не что иное, как спины спящих в горячем бирюзовом океане гигантских рыб!

Я никогда не мечтал командовать армией из тысячи слонов и поливать неприятеля жидким огнём из боевых башен, установленных на спинах животных, выступая под штандартами отца. Да и слонов, по правде сказать, не было в самаркандском зверинце, я видел их на картинках. Не грезил я спасать прекрасных принцесс от смертоносных чудовищ, покорять племена дикарей или, выигрывая кровавые сражения, раздвигать границы Мавераннахра и облагать данью жителей далеких земель. Во сне я, подобно моему герою Ибн Баттуте, составлял карты неизведанных краев за далекими морями и неведомыми горами, пролетая на собственном ковре-самолете над незнакомыми городами и дорогами. Я думал, что буду первым, кто достигнет края земли! Потому что, как уверял меня учитель, земля наша плоская, как лепешка.

Ходжа Камдин был высок, крепок и хорошо сложен, обладал белоснежно седыми длинными волосами и бородой. На широком, темно-оливковом лице гордо выдавался тонкий орлиный нос. Одевался аль-Маджуси достаточно небрежно, что не соответствовало его высокому положению при дворе Тимура. «Одет, как раб!» – шипели злые языки у него за спиной. Под белой мантией, поверх широких брюк, он носил простую серую блузу из хлопка с длинными рукавами, которая спускалась почти до колен и была подпоясана широким кушаком вокруг талии. С головы он не снимал высокой войлочной шапки, напоминающей шлем с кусками материи по бокам – ими наставник прикрывал рот во время разговоров, чтобы дыханием не затушить ненароком огонь какого-нибудь пламени, считающегося священным, и не накликать на себя, таким образом, гнев богов. По причине этого же суеверного страха он презирал и спадающие складками платья самаркандской знати – ведь нечаянная магия от соприкосновения одежды с заколдованными и магическими предметами, уверял он, спровоцирует непредвиденные изменения во Вселенной.

Всё свободное время он проводил за чтением, словно боялся, что какая-то мудрость ускользнёт от него. А я, так как магические книги и папирусы аль-Маджуси мне не открывались, видел только пустые пожелтевшие листы пергамента, рассматривая картинки.

Однажды мне на глаза попалась одна видавшая виды книга: обложка отсутствовала, переплет – обуглен, к тому же я не нашел у нее ни начала, ни конца. К магии она не имела никакого отношения. Её страницы заполняли странные буквы-загогулины, значения которых я не понимал. И самое загадочное – все старательно прорисованные на цветных иллюстрациях персонажи были одетыми в человеческую одежду длиннохвостыми обезьянами. Но о чем она рассказывала, и почему старый маг хранил ее, бережно обернув шелком, я не знал.

– Учитель Шахрияр! – спросил я. – Что особенного в этой книге? Почему вы уготовили ей столь почетное место и обернули в шелка? Она же – только часть чего-то?

Он отложил чтение и, сощурившись (подступающая слепота заставляла его щурить глубоко посаженные серебристо-серые глаза) на меня, вздохнул:

– Ничего особенного в ней нет. Это – сказки. Несколько лет назад я нашел ее среди книг захваченной библиотеки, когда разбирал трофеи, доставленные армией Великого Амира Тимура, твоего отца, да продлит небо его дни!

– Зачем вы сохранили ее, учитель? – не унимался я. – И почему мне не понятно в ней ни слова?

– Она написана на языке, которого нет в твоем заклинании Дари.

Заклинание Дари, которое вы, маги XXI века стали именовать на латинский манер «Лингвой», позволяло колдунам времен моего детства понимать языки других народов.

– На каком именно?

– На языке ванаров. Когда я был так же юн, как и ты, у меня была такая же книга. Поэтому я сохранил эту. Как воспоминания о днях ушедших…

Ходжа Камдин вздохнул и собрался было впасть в раздумья (или задремать), но я не успокаивался:

– Кто такие ванары?

– Это одна из нечеловеческих рас, населяющих Девять Миров. Раса полулюдей-полуобезьян. Они живут далеко на юге, в стране Кишкиндха, где две реки Тунга и Бхадра сливаются в одну, чья вода сладка как мед.

– А вы понимаете язык ванаров?

– В старые времена караванщики-ванары торговали на базарах Табаристана дивными тканями и богатыми украшениями. У них мой отец купил мне такую же книгу. В те канувшие в вечность годы во всех заклинаниях Дари был переводчик с языка ванаров! Но все меняется, ничто не остается, как прежде. Ванаров уже не встретить на торговых путях Мавераннахра. Ты прав, эта книга – часть чего-то большего. Она часть воспоминаний о моем детстве…

И, не желая больше отвечать на мои бесконечные вопросы, старик опустил веки, поудобней устроился в кресле, приготовившись к полуденному сну.

А в моей копилке желаний появилась новая мечта – по пути на край земли заглянуть в чудные владенья полулюдей-полуобезьян, в неведомую страну Кишкиндха…

Старый маг был добр и никому не мог отказать в помощи, поэтому в просителях о небольшом чуде недостатка не наблюдалось. Служанки нуждались в привороте богатых женихов, советники и визири желали милости и подарков от государя, придворные дамы приходили за заклинаниями вечной молодости, а генералы за неуязвимостью в сражениях. Только один человек при дворе не подкарауливал щедрого старца в коридорах дворца, ища бесплатной помощи: мой второй наставник, колдун Зу’ль-Нун ибн Ийад по прозвищу сахир Аль-Мисри, что означало темный маг с берегов Нила. Сам же себя он величал Повелитель Джиннов.

Никто не знал точно, ни в каком месте он родился, ни от каких родителей. По его собственному заверению отцом его был сам Великий Сетх, Черный Бог пустынь со жгучими глазами, а матерью – верховная жрица Храма Живых Мертвецов. Хотя, на мой взгляд, более реалистичным выглядело предположение, что он явился результатом случайной встречи блудницы из Дома Бесчестья и неизвестного прохожего.

Так или иначе, Зу’ль-Нун вырос в оазисе Сехт-аму. В том самом, где на горе Агурми располагался построенный в честь чёрного бога солнца храм Амона-Ра – один из семи знаменитых Оракулов Девяти Миров. О чудесах его прорицателей испокон веков сохранилось немало свидетельств. Правители, полководцы и философы ездили на поклон к Оракулу, чтобы спросить у него совета в принятии важных решений. Судьба благоволила к юному Зу’ль-Нуну. Главный жрец принял его к себе в услужение, и, по достоинству оценив магический Дар, посвятил в таинства храма.

Как бы далеко и давно ни происходили события, но всегда найдется прохожий, который однажды встретил достойного доверия человека, случайно разговаривавшего со свидетелем, которому из первых уст были известны доподлинные подробности произошедшего… А рассказать было что! Ведь скандал разгорелся нешуточный!

Храм Амона прилепился к отвесному склону скалы, да так, что внешняя его сторона висела над обрывом. Если войти внутрь внушительных восьмиметровых, украшенных барельефами стен, и пройти через первый и второй залы, то окажешься (насколько мерцающий свет свечей позволит разглядеть сумеречное помещение без окон) перед тремя проходами: центральный – в святилище Оракула, левый – в боковой зал, а правый – в узкий коридор. Коридор этот, несомненно, самое интересное место в храме: в левой его стене, общей со святилищем, прорублены три глубокие ниши для курительниц. Именно в одной из них и прятался юный Зу’ль-Нун, выдавая свой голос за ответы богов на задаваемые Оракулу вопросы. За заранее обозначенную цену он помогал оказывать давление на политиков, устраивал деловые сделки, браки по договоренности, «предрекал» поражения в военных походах и «предсказывал» выгоду от сомнительных вложений.

Когда обман раскрылся, мошеннику по чистой случайности (не обошлось здесь и без колдовства!) удалось улизнуть от справедливого наказания. И так как оазис располагался на перекрестке оживленных торговых путей, то Зу’ль-Нун переоделся дервишем44
  Де́рвиш (перс. درویش [derviš] «бедняк, нищий») – странствующий монах, мистик.


[Закрыть] и отправился странствовать, примкнув к каравану.

По сплетням же иных недоброжелателей юный Повелитель Джиннов служил в другом храме, на Горе Мертвых, где поклонялись мрачным богам Аменты, и за воровство его просто-напросто продали в рабство на местном невольничем рынке.

Одно – несомненно: к неполным сорока Аль-Мисри успел немало поскитаться по миру и испробовать разные ремесла. Он просил милостыню среди дервишей и промышлял мелким воровством на пыльных дорогах Хорезма. Во главе шайки разбойников нападал на проезжих купцов на Хайберском перевале. В городе-мираже Иреме нанялся в услужение к аксумскому чародею. Примкнул на время к братству ассасинов55
  Ассасины – религиозно-военизированные формирования, бесстрашные убийцы-смертники, способные пойти на всё ради достижения своей цели, с 90-х годов XI века обосновались в неприступной крепости в горных районах Западной Персии.


[Закрыть] под началом Горного Старца в неприступной крепости Алух-амут и даже посидел в Багдадской тюрьме.

Сахир Аль-Мисри обладал скверным, вспыльчивым характером и дурной привычкой превращать в пауков и мышей всех ослушавшихся его рабов и осмелившихся перечить слуг. Его побаивались и старались держаться подальше. О его родине говорил цвет кожи, слишком темный даже для южных йеменских и магрибских земель, свидетельствующий о его нубийских предках и появлении на свет где-то ниже третьего порога Нила. Он был высок и чрезвычайно худ, каждый жест выдавал подозрительность и недоверие. Двигался он неслышно, любил внезапно появляться за спиной и подслушивать. Бороды сахир не носил, а одевался с изысканной роскошью. Сплетники судачили, что один его расшитый золотом и драгоценными камнями иссиня-черный халат с лиловой каймой стоил дороже, чем весь товар на базаре Самарканда вместе взятый!

А главное – познания Зу’ль-Нуна в области боевой и черной магии были воистину безграничны! Ровно как коварство, изворотливость и талант к интригам. Шептались о его причастности к дюжине политических убийств, о шантажах и подкупах. Но власть любит манипуляторов, авантюристов и тех, кто не страшится замарать руки – за несколько лет Аль-Мисри поднялся до невиданных высот и стал одним из самых влиятельных магов страны.

Соглашение о равноправии черных и белых магов, которое будет подписано пятьсот пятьдесят лет спустя, обоим колдунам было неизвестно, и они люто ненавидели друг друга. Однако существовало еще что-то, какая-то тайна, которая намертво связывала их судьбы. Что-то настолько важное, что имело значение большее, чем личная неприязнь, и заставляло при встрече таинственно переглядываться, а иногда, в присутствии посторонних, ограничиваться лишь неуловимым движением ресниц.

Кроме боевой магии, сахир Аль-Мисри преподавал мне Магию Смерти – дисциплину, не вызывающую у меня ни малейшего восторга. Да и одним видом колдун приводил меня в ужас. Я дрожал перед каждым нашим уроком, а завидев его, важно шествующего в глубине коридора в часы, свободные от занятий, старался спрятаться за покрывающими стены дворца коврами. Я боялся, что он превратит меня в навозного жука или приставит мне ослиные уши за какую-нибудь провинность, в которых у меня не было недостатка. Изучая демонологию по его потрепанным фолиантам, изобилующим цветными иллюстрациями чудовищ, я остерегался даже дышать, и честное слово, виной тому были не злобные твари из темных миров. Я считал каждую упавшую в водяных часах клепсидры каплю до окончания урока.

Однажды мои мрачные предчувствия оправдались.

Я приготовился к очередной пытке по зубрению черных заклинаний и раскрыл было рот, чтобы начать отвечать урок, но Повелитель Джиннов как-то мерзко улыбнулся и медленно произнес:

– Я думаю, время пришло, принц Джахангир, стать воином.

Мне недавно исполнилось семь.

– А что говорит наш государь, твой отец, Великий Правитель Амир Тимур, да продлятся бесконечно его дни? – лукаво прищурившись, продолжал он.

– Что у мужчины одна дорога – Война, – ответил я, повторив любимую поговорку отца и все еще не понимая, к чему он клонит.

Аль-Мисри приказал мне следовать за ним. По дороге я крепко сжимал ножны кинжала, висящего у меня на поясе, и пытался представить, какого пакостного зловредного джинна он мне приготовил. Честно признаться, карьера славного полководца меня вовсе не прельщала. Я не очень-то представлял себя гарцующим на боевой лошади по дороге Войны, гордо размахивая обоюдоострым шамширом66
  Шамшир (перс. شمشیر) – основной тип сабли индоиранского региона, распространённый от Марокко до Пакистана.


[Закрыть]. Я был худ, слаб и все еще мал для своего возраста… Да, сегодня при моем росте, превосходящем метр девяносто, в это трудно поверить, но я принадлежал к той породе мальчишек, которые вырастают вдруг. За одно лето и одну зиму превращаются из ребенка в крепкого юношу с низким голосом…

Мы долго петляли по коридорам дворца. Лабиринт лестниц уводил нас вниз, в подвальные этажи, пока, наконец, мы не очутились в мрачном подземелье. Крепкий охранник с тяжелой связкой ключей отпер перед нами железную дверь. Вслед за Повелителем Джиннов я вошел в темное сырое помещение без окон, в котором воняло мочой, сыростью и немытой плотью.

В центре комнаты, на каменном полу, закованный в цепи, лежал здоровенный мужичище в грязных лохмотьях. На лысом черепе синели шрамы, один глаз выбит, а длинная борода превратилась в месиво из запекшейся крови. Завидев нас, человек оскалился окровавленными беззубыми деснами. В тишине подземелья я слышал лишь его шумное зловонное дыханье и громко стучащие о каменный пол капли воды.

Аль-Мисри, подобрав полы драгоценного халата и скривив пренебрежительно губы, пропустил меня вперед и встал перед входной дверью.

– Этого человека зовут Хаким… Хотя это не человек, нет, перед тобой – животное, – негромкий голос Повелителя Джиннов загрохотал под сводами подвала. – Хаким осужден на смертную казнь за десятки безжалостных убийств и насилие. В том числе и маленьких мальчиков. Приговор будет приведен в исполнение завтра на заре. Но великий Амир Тимур милостив. Сегодня утром он пообещал Хакиму помилование за то, что он окажет одну услугу.

Лысый заблеял беззубым ртом. Я насторожился. А Аль-Мисри невозмутимо продолжал:

– Если у Хакима получится убить еще одного мальчика, то он свободен. И я одарю его мешком золотых монет!

Черный маг отступал к двери. Я остался стоять напротив Хакима под прицелом его налитого кровью и злобой звериного глаза.

– И кто же этот мальчик, уважаемый учитель ибн Ийад? – проглотив слюну, прошептал я. По моей спине пробежал озноб.

– Это ты! – усмехнулся Повелитель Джиннов. – Но тебе предоставляется тоже право. Из этой камеры выйдет только один из вас. Надеюсь, ты уразумел, Джахангир? Или он, или ты!

При этих словах, не дав мне ни секунды опомниться, Аль-Мисри шагнул за дверь. Перед тем как закрыть ее с другой стороны, он громко щелкнул пальцами и произнес короткое слово заклинания. Повинуясь магической формуле сахира, цепи с Хакима упали. Железный засов на дубовой двери со скрежетом опустился.

Я проглотил сухой ком. Сжал бесполезный, как зубочистка перед таким громилой, кинжал.

Волосатый и вонючий Хаким медленно поднялся. Сначала на четвереньки, а потом выпрямился в полный, гигантский рост. Продолжая скалиться, он шагнул в мою сторону, разминая здоровенные кулачищи.

«Или он, или ты!» – все еще звучало под сводами темницы.

Отступая, я перебирал в голове все заклинания боевой магии, которые мы успели пройти. Но у одних я забыл начало, а у других не помнил конец. Сердце билось у меня в горле. Меня и мою смерть, представшую в образе огромного убийцы, разделяла всего пара шагов.

В этот момент я услышал:

«Семь лет – достойный возраст, чтобы стать воином! Как считаешь, мелкий?»

На всякий случай я оглянулся. Никого.

«Мысленно дотянись до его сердца. Обвей его змеей… Повторяй за мной: Муш-ш-шатур, муш-ш-шаг-хал, уш-ш-ш! Обвивай его сердце и стягивай змеиные кольца…»

Мои пятки уперлись в стену. Отступать некуда.

«Нет, забудь, мелкий, это слишком сложно для первого раза… Просто произнеси заклинание: Амх-х-хаш-ш-шакка! И представь, куда именно ты хочешь его ударить! Повторяй за мной заклинание: Амх-х-хаш-ш-шакка!»

Амхашака? Не слышал о таком…

Я чувствовал холодную влажную стену за спиной и зловонное дыхание на моем лице. Тыльной стороной пальцев Хаким выбил из моего кулака кинжал. Скалясь и усмехаясь.

«Сейчас или никогда, мелкий. Ну же! Амх-х-хаш-ш-шакка! И советую целиться в лоб».

Хаким на секунду замер, видимо, размышляя одной извилиной куриного мозга, как лучше покончить со мной… Одним ударом, размазав мою голову по стене… А может, придушить, сжав и переломив мою шею… Или немного поиграть?

«Амх-х-хаш-ш-шакка!»

Хаким оскалился, выбрав способ моего умерщвления. Он замахнулся кулачищем, сравнимым по размеру с моей головой…

– Амх-х-хаш-ш-шакка! – громко крикнул я в ту же секунду, повторяя за невидимым советчиком. И, подняв голову, представил, как я бью Хакима в самый центр вот этого, покрытого шрамами грязного лба.

На всякий случай я зажмурился.

Страшный грохот и землетрясение. Стон и хрип.

Может быть, я умер и уже в Аменте?

Открываю один глаз. Вокруг меня пыль. Открываю второй.

В обрушившейся стене напротив, поверх выломанной двери и горы кирпичей, в свете факелов растекается кровавая куча мяса, бывшая когда-то Хакимом.

«Эй, мелкий! Да тебе нужно еще учиться и учиться пользоваться МОЕЙ СИЛОЙ! Ну да ладно, сойдет для первого раза».

– Ты кто?

«Мое имя Змееногий. Я – твой Тотем. Я – богодемон, аватаром которого ты являешься!»

А из коридора мне улыбался черный колдун.

Я больше не боялся его.

***

На следующий день я потребовал объяснений. Аль-Мисри невозмутимо и строго ответил:

– Я сделал то, что должен был сделать. А пока, Ваше Высочество, ДАЖЕ И НЕ ДУМАЙТЕ, что происшедшее освобождает от изучения боевой магии. Напротив! Насколько я увидел, все наши последние уроки прошли впустую. Что ж. Начнем сначала!

Я вздохнул.

Примерно тот же ответ я получил и от ходжи Камдина: «Ты все поймешь, когда придет время! А пока настойчиво овладевай тайными магическими знаниями, ведь лишь в науках сокрыта реальная сила!»

Неудовлетворенный объяснениями наставников и заинтригованный происшедшим, я безуспешно ночи напролет взывал к этому мистическому «Змееногому» голосу. Таинственный спаситель не появлялся. Наконец, разочарованный неудачами, я решил спровоцировать еще раз опасную ситуацию, в которой, как я был уверен, этот загадочный помощник снова объявится.