Текст книги "Любовь со второго взгляда"

Автор книги: Алла Сурикова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)

Итак, настоящих, киношных, лошадей у нас не было. Но мир не без добрых людей… и не без краденых лошадей. Все видели, в каком мы положении, и приводили к нам лошадей… разных-всяких. Мои каскадеры-конники их обучали.

О хорошем отношении к лошадям

В перерыве группа уезжала обедать, а я чаще всего оставалась на площадке, потому что «художник должен быть голодным». И еще потому, что это была единственная возможность подумать в тишине. Лошади тоже отдыхали. За ними присматривали мальчишки из окрестных деревень. Однажды вот в такой одинокий обеденный перерыв подходят они ко мне: «Вы тут главная?» – «Ну, в общем, да. А что?» – «Скажите, тут жеребец Малыш кобылу просит, так дать?»

Этот вопрос застал меня врасплох, я не знала, как в такой ситуации поступить, но я всегда за то, чтобы по возможности всем было хорошо. И потому решила: если кобыле это тоже будет приятно, почему бы и нет.

Все возвращаются с обеда. Вдруг каскадер Витя Григорьев подбегает ко мне с перекошенным от негодования лицом:

– Что вы наделали?

– А что, Витя, в этом плохого, если кобыла не возражает?

– Да я его неделю бью, чтобы он вел себя прилично, ведь коню чем больше… тем он больше хочет. Его до конца съемок надо держать в строгости. Распустили вы его, теперь он будет плохо работать, шалить будет, требовать свое!

Да… Красивый жеребец для съемок всегда проблема.

Как-то Малыша у нас увели, просто-напросто украли, и кобыла пропала – Верка. Сперва мы подумали, может, они отлучились по случаю романа… Отлюбятся и вернутся. Но они не возвращались… Что делать? Съемки же! Вестерн! Тут нам кто-то шепнул: «Надо милицию просить, чтоб нашли… Милиция знает, кто промышляет конокрадством и где держат ворованных лошадей». Объявили выходной.

И вот Андрей Миронов, режиссер Александр Згуриди (он приехал, чтобы снимать после нас в нашей декорации кусочек своей картины) и я двинулись в поселок Планерское к милиционерам.

Заходим в кабинет начальника милиции. Тот видит Миронова и… потеет от счастья и волнения. Андрей Александрович «добавляет» – строго, спокойно и по-деловому: «Уважаемый товарищ майор, к вам приехали лауреат Государственной премии Алла Ильинична Сурикова – между прочим, племянница министра внутренних дел Украины (что сплошь выдумка), лауреат Ленинской премии, народный артист СССР (что сплошь правда) Александр Михайлович Згуриди и я, актер Андрей Миронов».

Он изложил суть дела. И закончил примерно так: «Мы пойдем в Музей Айвазовского и на могилу Волошина, и нам бы очень хотелось, чтобы за это время жеребец по кличке Малыш (далее следовало краткое описание лошади) и кобыла по кличке Вера вернулись на съемочную площадку. Я еле сдерживаю Аллу Ильиничну, чтобы она не звонила дяде в Киев… Зачем вам неприятности?»

Когда, осмотрев положенные достопримечательности, мы ехали обратно, по дороге в Санта-Каролину встретили Малыша. Он шел в сопровождении милиционера на место съемки. Увидев нас, Малыш приветственно заржал – у лошадей тоже есть чувство юмора…

Удивительная команда

Пятнадцать лет прошло с тех пор, как мы все собрались командой на эту картину… Конечно, работа была сложной. Но радостной. Режиссеры Юра Крючков и Толя Авшалумов, пиротехники Коля Неяглов и Андрей Трифонов, звукооператор Олег Зильберштейн, ассистент Таня Саулкина – их было много, замечательных и талантливых мастеров своего кинодела…

До съемок фильма мы провели большую серию проб и даже сделали эскиз фильма на видеокассете. Благодаря сотрудничеству с НИКФИ, а точнее, с моим будущим мужем Аликом Поташниковым, у меня появилась возможность в подготовительном периоде провести большое количество бесплатных, не учтенных сметой каскадерско-актерских проб. Я снимала пробы именно каскадеров, которых предполагала пригласить для работы в картине. И к началу съемок у меня сложилась довольно объективная оценка актерских возможностей будущих исполнителей трюков. Появилась уверенность в том, что они справятся, многие эпизодические и небольшие роли смогут сыграть сами. Конечно, в этом был и мой «шкурный» режиссерский интерес: мне во что бы то ни стало нужно было постоянно иметь под рукой исполнителей трюков: не просто гастролеров, приезжающих на конкретный трюк в конкретной сцене, а людей, находящихся рядом, единомышленников, которые могут помочь, в любой момент что-то еще придумать эдакое трюко-гэговское.

Это была удивительная команда. Саша Жизневский, маленький очаровательный конник, сыграл старуху с клюкой, которая покупает у аптекаря (Михаила Светина) капли.

– Десять капель перед стрельбой! – советует старушке аптекарь.

– Да пошел ты!.. – шамкающим старушечьим голосом отвечает Саша, а потом как молния вскакивает на лошадь и мчится вдаль.

Саша Огнянов играл мексиканца. Колоритная походка, невозмутимость, черные чуть раскосые глаза. И абсолютно мексиканский (с нашей ковбойской точки зрения) взгляд на жизнь. Он спокойно ложился под каблук Альберта Филозова, для которого наступить ботинком на человека было, я думаю, психологически сложней, чем самому улечься под чужой каблук. Но Саша всем своим видом убедил Альберта, что ему не только не больно, но и даже очень приятно!

Вася Шлыков – красивый, с идеальной фигурой. Ему можно было доверить любое актерское лицо: он мог пронести свой кулак в миллиметре – и никогда не ошибиться. Вася попробовал себя в разных творческих качествах и в разных странах, но вернулся домой.

Володя Лесков. Мы называли его Сынок – за лукавую милую детскость и детскую леность…

Коля Астапов. В сцене драки ему надевают на голову бочку с водой, да еще бьют по этой бочке. Вода хлещет потоками, а он… хмельно-сосредоточенно застегивает пуговицу на рубашке. Эта его импровизация дорогого стоит. При монтаже, когда приходилось жертвовать многими интересными кадрами, этот незапланированный кусочек я выкроила и оставила.

Коля появился у меня в кино давно – на картине «Суета сует». Приехал с Севера и пришел на студию с улицы. Я предупредила своих помощников, что ко мне идет какой-то человек – кто и зачем, я не знаю. Если будет убивать – закричу. Коля принес мне в подарок рыбу муксун и хрустальный рог и сказал: «Я вас очень прошу, возьмите меня на любой эпизодик. Я умею жонглировать, танцевать, могу быть каскадером. Мне хотя бы чуточку…» Тогда я специально в сцену на пароходе вставила крошечный эпизодик – официанта, жонглирующего тарелками. Наша дружба продолжилась по сей день. А тогда я познакомила Колю с каскадерами, он вошел в их группу. Потом преподавал пластику во ВГИКе. Меня он называет крестной мамой.

Каскадеры играли не только в индейцев и ковбоев, они играли в «старую» и «новую» жизнь. В один день могли сниматься сцены из той и из другой жизни (старая – «дикие» нравы до приезда миссионера кино мистера Феста, гульба и потасовки, и новая – облагороженная посредством синематографа). Соответственно моим ковбоям надо было переодеваться, менять лицо, бриться до синевы или не бриться вовсе. День начинался с вопроса: «Из какой жизни будем снимать? Сейчас старая? Ага!» – побежали переодеваться. «Новая? Ага!» – побежали «облагораживаться». Они точно знали манеру поведения: насколько они по виду выпивши, и чего – молока или виски.

Кроме того, они – одни и те же – играли по обе стороны «демаркационной линии» в одной и той же сцене – то ковбоев, то индейцев. Я беспокоилась, чтоб в монтаже не получилось, что Саша Иншаков-ковбой сражается с Сашей Иншаковым-индейцем. Но Сева Желманов – гример многоопытный: даже я не могла найти сходства между ковбоем и индейцем, сыгранными одним и тем же Сашей. Ну и потом – такое мощное актерское перевоплощение!

Ведь не зря же они дублировали в трюковых сценах, а иногда, на общем плане, и подменяли наших чрезвычайно занятых звезд.

Витя Григорьев – очень одаренный актерски человек – гениально дублировал Олега Павловича Табакова и Андрея Александровича Миронова.

А, например, подменять в трюке Наталью Фатееву пришлось пятерым мастерам: разгонялась она сама, потом на стену взбегала другая Наташа – Дариева (теперь жена Олега Корытина, конника из Питера), дальше по крыше бежал уже Саша Жизневский, затем прыгал Вася Шлыков, а заканчивал трюк Витя Григорьев. В результате динамичного монтажа Инессы Брожовской из пяти различных планов получился потрясающий прыжок одной жены одного вождя индейцев.

Вообще в фильме «Человек с бульвара Капуцинов» актеры любили своих дублеров, а каскадеры – актеров. И не только «своих», в чьи костюмы переодевались на трюки, но и «чужих». О том, как они любили Андрея Миронова, свидетельствует один эпизод из фильма, который они сыграли с таким упоением!

Салунные девицы с криком «Хотим фильму!» несут на руках мистера Феста.

На самом деле Миронова несли переодетые в женские платья каскадеры. Девушкам из кордебалета Андрюшу было бы не поднять, одного таланта в нем было килограммов на семьдесят. Да он бы и не позволил, чтобы женщины его несли. Мы пошли по простому кинопути: кричали и домогались Феста на крупном плане женщины, а на общем – несли каскадеры в платьях и шляпках. Они были счастливы безумно – мужчины, оказывается, обожают переодеваться в женщин, особенно такие мужественные, как каскадеры. Они красили губы, показывали коленки, задирая юбки, кокетливо выставляли «ножки» в огромных сапожищах, – туфелек на такие лапы, конечно, не нашлось. Больше всех распоясались, почувствовав себя девушками, Саша Иншаков и Саша Огнянов. Каскадеры несли Андрея с огромным удовольствием, ведь не раз мысленно носили его на руках. Когда вечерами мы собирались у меня в номере и приходил Миронов, это был праздник. Особенно, если Андрей что-то рассказывал – например, как сам был исполнителем трюков на картине Эльдара Рязанова «Необыкновенные приключения итальянцев в России». Жаль, что никто не догадался включить видеокамеру или хотя бы магнитофон… Но ведь никто не думал, что это уже не повторится!

За лучшую драку между советскими актерами

Так назывался еще один приз, который получила в Одессе наша картина. И этот приз – признание работы наших главных драчунов, наших каскадеров.

На картине работало три группы каскадеров: конники, «драчуны», «техники». Началось с Саши Аристова, он привел Сашу Иншакова, который стал «заведовать» всеми драками. Саша Иншаков – такой молчаливый, длиннорукий, с длинными волосами – покорил абсолютно всех своей сдержанностью, невероятным умением все делать тихо, спокойно и очень надежно. Когда Андрюша Миронов впервые увидел его на пляже (а мы работали в общем-то в условиях предпляжных, и ребята-каскадеры ходили полураздетыми), то сильный красивый Сашин торс произвел на него неизгладимое впечатление: «Таких я никогда не видел. И где же у него руки кончаются?»

Одна немецкая газета поместила фотографию, где я с размаху «бью» ногой Сашу Иншакова. Вообще с того времени Саша ближе чем на расстояние вытянутой руки ко мне не подходит. Я ведь вместо «здрасьте» все норовлю найти его «ахиллесову пяту», все рвусь его неожиданно приложить. У него такая реакция и спокойствие, что удержаться и не ударить невозможно. Особенно если знаешь, что не получишь сдачи. Конечно, если бы на моем месте был мужчина, Саша просто подставил бы локоть, и рука бьющего сама бы и отвалилась, но я понимаю свою безнаказанность…

Саша Аристов возглавил группу каскадеров, которые занимались технически сложными трюками, взрывами.

Конников возглавил Олег Корытин, кандидат технических наук, свободно владеющий английским, играющий на гитаре, с улыбкой, подкупающей и провоцирующей одновременно. Приезжая в Москву, он мне всегда звонит, а иногда и заскакивает посидеть на кухне. Питерцы вообще теплее, чем москвичи. Может, потому, что реже видимся. А когда живешь в Москве, кажется, что еще успеешь – и позвонить и надружиться…

Олег привез всех конников из Питера. Вначале между питерскими и московскими каскадерами возникло соперничество. Москвичи ждали «своего» конника – Женю Богородского. И я Богородского ждала, но ждала слишком долго. Он тогда был молод, горяч и не слишком надежен. Не приехал, не известил телеграммой. Мы расстались, и в фильме работала другая группа каскадеров – корытинская.

Нужно было соединить людей. В какой-то момент я увидела, как трудно затаскивают питерцы дилижанс с лошадьми в гору, а остальные стоят в сторонке. Я им сказала, что пойду помогать сама. Они поняли. Больше подобных ситуаций не возникало. Потом приехал замечательный каскадер с Украины Саша Филатов (сейчас он работает в основном в Соединенных Штатах), два каскадера из Прибалтики. Сложилась интернациональная группа и удивительная команда.

Говорят, на Западе каскадеры – одна из самых закрытых гильдий кино, там они не делятся своими секретами друг с другом. На нашем «Диком Западе», на съемках в нашей Санта-Каролине, царил общий дух поддержки, взаимопомощи. Трюк исполняет один, готовят его все.

Еще говорят, западные каскадеры работают с солидной страховкой, за каждый дубль получают отдельный гонорар. Это, конечно, правильно, но наши каскадеры в таких «нечеловеческих» условиях сниматься бы не смогли, а бюджет фильма был бы исчерпан в первой же драке. Азарт и творческое горение у нас на съемках невозможно было сдержать: «А давайте еще и это!» Или: «Мы такой трюк придумали – умрете!» Умирать было рановато. Приходилось их останавливать. В целях соблюдения графика съемок. Но и они в ответ установили свою дисциплину: тренировки и пробежки каждое утро, даже я пару раз бегала с Володей Лесковым и Сашей Малышевым. Правда, недалеко…

Куда меня везут?..

Как-то в начале съемочного периода для налаживания нужных окрестных связей директор картины Володя Дудин организовал «экскурсию» на один из крымских заводов вин-коньяков. Мы поехали вчетвером: Андрей Миронов, Лев Дуров, директор картины и я. Съемки у нас в тот день начинались в три часа дня, а было еще только девять утра. Андрей Александрович, видно, поздно лег, подниматься жутко не хотел:

– Куда меня везут? Я еще не был на могиле Волошина! Я еще не побывал в Музее Айвазовского!.. Зачем мне этот завод?!

И так всю дорогу…

На заводе директор стал рассказывать про сорта вин, про беды отрасли (а это было время, когда вырубали виноградники), подчеркнул, что единственная польза от запрета спиртного – меньше стали ездить всякие цэковские начальники, которые вина и коньяки вывозили бочками. Потом началась дегустация… Мадера коньячная, коньяк «Праздничный». Настроение несколько улучшилось.

Прошли в следующий зал, в следующий…

И с каждым переходом настроение у моих актеров поднималось, а у меня падало. Музеи уже не выдвигались первоочередным аргументом. Я засуетилась, стала дергать директора завода за рукав: «У вас производство, но и у нас производство. Скажите, ради Бога, артистам, что у вас больше залов нет. Лучше выдайте все «оставшиеся залы» «сухим пайком» и отправьте нас обратно».

Артисты меня в этом порыве не поддержали: «Мы не пионеры, а вы не председатель дружины. До трех обсохнем!»

Но все же, вняв моим опасениям, Андрей Александрович в следующих залах лишь пригублял очередной напиток и, сливая вслед за директором завода остатки в специальный винный сток, с иронией приговаривал: «А это поплывет к нам на съемочную площадку «сухим пайком»!» И весело импровизировал на тему, кто и как будет этот паек дегустировать, как рухнет оператор Григорий Беленький под тяжестью пайка…

На оператора мы рухнули в другой день и совсем по другому поводу. (Еще расскажу.) Вообще же Андрей Миронов славился потрясающей собранностью, точностью и обязательностью, что в киношной среде чрезвычайная редкость. Один раз он летел на съемки в Крым из Томска через Москву, больной, с температурой, едва живой. В Москве его, как водится, не встретили, билет на Симферополь наши администраторы ему не купили, и с чистой совестью Андрей мог бы отлежаться дома, полечиться в Москве… Когда же он прибыл на съемочную площадку вовремя, но таким, каким его никто никогда не видел, я не сумела найти слов и, разряжая ситуацию, просто встала перед ним на колени. Тут уж ему стало не по себе – Андрей не умел обижаться надолго.

Бои местного значения

Но вернемся к оператору. Профессионалов-трюкачей на площадке было хоть отбавляй. Но тем не менее многие трюки, особенно если речь шла о герое Караченцова – Билле Кинге, начинались одинаково: «Давай на спор сделаю сам!» Николай Петрович ударял с кем-то из каскадеров по рукам и начинал этот трюк азартно репетировать. Однако «производственных травм» ни у актеров, ни у каскадеров не было. Качественный синяк появился только у оператора. Вообще замечено, что в трюковых картинах больше всего достается операторам. В тот раз Григорий Беленький, человек с большим чувством юмора и с маленьким самозащиты, снимал прыжки индейцев. Андрей Миронов его подначивал: «А ближе подойти слабо?!» Гриша подходил, подходил… И все было бы нормально, не осыпься под ногой одного «индейца» грунт – рухнул несчастный абориген прямо на оператора, тот тоже упал, умудрившись спасти при этом камеру, самортизировав ее правым глазом. Все остальное в тот день пришлось ему доснимать одним левым.

(Кстати, это он, Гриша, окрестил меня Аллой Феллиничной, когда у меня было снято восемь целых картин и так много разного материала – проб, рекламных роликов и клипов, что все вместе тянуло на 8 1/2).

Со времен моей первой картины страх, что я не справлюсь с актерами, у меня как у режиссера прошел. Но тут я столкнулась с неожиданной проблемой. В нашем фильме много фоновых, второплановых драк. Эти драки целиком осуществлялись актерами массовых сцен, то есть теми любителями кино, которые за две с половиной копейки, «не щадя живота своего», готовы проводить всю жизнь на съемочной площадке. У меня были сомнения, захотят ли актеры массовки участвовать в драках. Напрасно я озабочивалась. Мужчины любят драться. Мужчины – это выросшие мальчишки. В них сидят драчуны. Просто на улице ни с того ни с сего в драку не полезешь, да и отметелить могут, а тут – и несерьезно, и еще за кое-какие деньги… Но! Когда я говорила: «Мотор!» – слышали все и начинали самозабвенно молотить друг друга. Слова «Стоп!» не слышал никто, даже я сама. Ходом «боя» руководить было вовсе не конструктивно (из этого я сделала вывод, что всеобщее разоружение надо поручить женщинам). Я дожидалась, пока битва не начинала сама по себе стихать и отдыхать, «как пахарь»…

Хорошо, что я заранее позаботилась о том, чтобы «бои» прошли без потерь и без последствий.

Как соблазнить генерала

Отсматривая заграничные вестерны, все эти драки и трюки, я ужасалась, подобно всем простым зрителям, когда тяжелые столы, табуреты, барные стойки и бутылки разбивались о головы великих артистов. Я в сомнении ходила между сложенным реквизитом – своих актеров мне было жалко. Наконец я поделилась своими сомнениями с профессионалами. Саша Аристов мне объяснил, что это только в нашем кино любого народного артиста могут шарахнуть по голове дубовым табуретом. В мировой практике существует сверхлегкое бальсовое дерево, которое у нас не растет, а растет только в Эквадоре, вот из него-то и делают весь реквизит для такого кино. Не растет-то не растет, но ведь достать можно. Я разузнала, что у нас это дерево используют в дельтапланеризме и ведает им какой-то досаафовский генерал.

Пришлось вспомнить, что я женщина. Вообще-то на съемках я не очень люблю это делать. Но тут я отчаянно накрасилась, разоделась, как на первый и последний бал, и на пороге генеральского кабинета заявила: «Я пришла вас соблазнять!» И через паузу: «В творческом плане». Два часа ему рассказывала, какие замечательные артисты снимаются в моей картине, танцевала перед ним, пела и в конце концов уволокла бумажку, из которой следовало, что головы кинозвезд будут спасены всего одним кубическим метром бальсового дерева. На прощание генерал сказал: «Пришел бы мужик, ни за что бы не дал».

Так что в наших условиях вестерн может снять только женщина!

С бутылками оказалось еще проще. В Ленинграде мы нашли травмобезопасную смолу, и Саша Аристов из нее прямо в своей духовке отливал бутылки и стекла для окон. Они легко разлетаются вдребезги, без усилий, от любого удара. И никаких травм.

В результате мы были почти так же хорошо оснащены, как в Голливуде, а трюки, мне кажется, у нас получились даже веселей.

Как-то мы с Никитой Михалковым столкнулись в ресторане Дома кино и он сказал: «Смотрю кассету, вроде западное кино, а с другой стороны – наши артисты. Никак не пойму, что за фильм. Оказалось – твой. Поздравляю».

На родине вестерна, в Лос-Анджелесе, мы за этот фильм первый приз отхватили. Так что можем себя уважать! Не только Михалкова – даже американцев запутали.

Волшебная сила кино

И все же отличие есть: в моем фильме нет ни одного порезанного или окровавленного, нет ни одного убитого. Даже когда в Феста стреляет Черный Джек и он бездыханно лежит на полу салуна, где в течение нескольких недель демонстрировал различные киноленты, отвратившие завсегдатаев этого питейного заведения от виски, драк и прочих жизненных грубостей. Кажется, ему теперь ничто не поможет – ни скупые слезы друзей-ковбоев, ни трагические вскрики любимой девушки, ни сдержанное сочувствие самого убийцы. Но вновь на импровизированном экране возникает фигурка Чарли в котелке и с тросточкой. Вот это чаплинское начало – «Могущество смеха и слез – единственное противоядие против ненависти и страха» – определило для нас и общую стилистику картины, и мотивировку поступков главного героя.

Мы сняли для фильма несколько сцен, где в поведении героя, его пластике возникает некий парафраз Чарли. Ни одна из них в картину не вошла, хотя Миронов был в этих эпизодах свободен, элегантен, достаточно смешон и убедителен. И все-таки мы отказались от прямых ассоциаций. Ведь главное чаплинское начало и для Андрея, и для меня выражалось не в котелке, тросточке и походке, а в соединении юмора и доброты как источнике жизненной силы и оптимизма, без которых современному человеку просто не выжить.

Жаль, что волшебная сила кино действует не на всех. Помню, ехала с «Мосфильма» усталая, ну и нарушила правила. Меня остановил гаишник, а позади полно машин, я им дорогу перекрыла. И вот он начал кричать, а я ему объясняю: «Понимаете, я со съемок, кино снимаю». А он как заорет: «Я не-на-ви-жу ки-но!» Что на это скажешь? Я ему не поверила. Наверно, в этот день от него ушла любовь…

Прощание

До фестивалей и призов и даже до выхода фильма на экраны Андрей Миронов не дожил. Он успел только посмотреть допремьерный показ.

…Я шла в театр с букетом красных гвоздик. Шла мимо очереди – кажется, бесконечной. Мимо озабоченных милиционеров (они не ожидали такого скопления людей). Мимо заплаканных служителей театра, где он работал всю жизнь… Потом стояла у гроба, смотрела на окаменевшую Марию Владимировну, на искаженные болью и недоумением лица его друзей – знакомых и незнакомых ему – и… не верила. Ни своим глазам, ни тому, что говорили вокруг.

Пять дней назад в Яун-Кемери, на Рижском взморье, точно такие же гвоздики он принес в столовую санатория, где сидели мы с его мамой…

У него оставалось два часа до отъезда в Ригу. Вечером шла «Женитьба Фигаро», где он играл. И мы условились наши рабочие разговоры перенести на завтра. «Фигаро» он не доиграл и в санаторий уже не вернулся.

Когда через трое суток я летела в Москву, не понимая толком, как и почему я оказалась в этом, не то служебном, не то специальном самолете, и отупевшими глазами смотрела на такие же отупевшие лица его товарищей по театру – дирекция на один только день позволила прервать гастроли, для похорон, – я думала, что вместе с этим актером и у меня лично, и у всех, сидящих рядом, ушел огромный кусок личной и творческой жизни. Ушел невозвратимо, ибо всякая личность на земле неповторима, если она личность. И, значит, никому из сидящих в этом самолете и вообще никому из тех, кто вместе с Андреем выходил на сцену или съемочную площадку, уже никогда не испытать именно того контакта, что возникал при общении актера Миронова с коллегами. Будет лучше или хуже, но иначе… Про себя я это знаю точно. Я ведь и в Яун-Кемери поехала, потому что после завершения «Человека с бульвара Капуцинов», в последний день озвучания, Андрей заговорил, что надо без особого перерыва, «той же компанией», начать что-нибудь еще. «Ребята, нам не надо расставаться», – сказал он тогда.

У нас был замысел, казавшийся интересным, современным и острым, и больше ничего: ни сценария, ни «единицы» в производственных планах студии. Нет, у меня еще было право на отпуск, а у Андрея – гастроли в Риге. И мы надеялись совместить приятное с полезным. Я знала, что Андрей будет жить на взморье, а не в городе, что туда же приедет и Мария Владимировна, и по утрам мы будем гулять и, может быть, придумаем новый фильм… Ведь и наш фильм «Человек с бульвара Капуцинов» начался с Андрея. Он включился в работу над картиной гораздо раньше, чем это обычно делает исполнитель – еще на стадии первых прикидок режиссерского сценария. Биографии и поступки многих персонажей, а не только уготовленного ему, занимали воображение Миронова. Мы встречались, фантазировали, спорили. Так, к примеру, изменилась судьба героини фильма, для которой именно Андрей нашел наиболее выразительное и точное завершение ее экранных перипетий. У Эдика Акопова в его замечательном сценарии она оставалась в лапах пастора. В фильме героиня вырывается и догоняет Феста.

И уже на съемках, когда возникал какой-нибудь спор, разумеется, по творческому поводу, с кем-либо из исполнителей или членов постановочной группы, Андрея часто звали в качестве третейского судьи. Я шла на это, хотя в принципе режиссерам, и мне в том числе, такая позиция не свойственна.

Андрей всегда был безупречен в любой конфликтной ситуации. Он исходил только из интересов картины, и это все знали. Однажды у меня возникли споры с актером, которого я очень люблю и в которого очень верю, – с Михаилом Боярским. У каждого был свой вариант ключевого эпизода. Позвали Андрея. Он предложил третий, как потом выяснилось – наилучший.

Много позже я спросила у Боярского:

– Вас не смутило, что в качестве арбитра я позвала другого актера?

– Вы позвали не просто актера, а Миронова. А он – один из немногих, кому я могу доверять не меньше, чем самому себе. К сожалению, в нашей среде нередко встречаешься с неким соперничеством, что ли… А вот с Андреем иначе. Не то чтобы подножка… даже недоверие к партнеру для него было немыслимо.

Не помню случая, чтобы он оказался перед камерой неготовым. Внешне это выглядело как некое моцартианство – приехал, улыбнулся, вошел в кадр, «Снято!» Очень редко мы превышали заранее намеченное число дублей. Но за этой легкостью и элегантностью кинопрофессионала – часы репетиций, видеопросмотра этих репетиций (мы старались фиксировать на видео не только все эпизоды фильма, но и предварительные стадии работы), долгие «чайные» и «кофейные» посиделки по ночам, во время которых оговаривались даже самые незначительные детали.

Наверно, были часы и дни, когда и он и я чувствовали себя психологически скверно, наверняка были моменты, когда мы были недовольны друг другом, но вот вспомнить это ни он ни я после завершения фильма не смогли. И никто из группы тоже. Напротив, оставалось ощущение радости, которое очень хотелось вернуть и повторить.

Претензии, если что-то не получалось или оказывалось на экране неточным, Андрей прежде всего предъявлял к самому себе. Одна такая маленькая неточность есть у нас в картине. Вскоре после того как в Феста стреляют, он на несколько дней уезжает из Санта-Каролины за новыми кинолентами и свадебным подарком для Дианы. Его провожают радостные новоиспеченные любители кино и счастливая Диана.

Вот он приветственно взмахнул рукой, ловко вскочил в дилижанс и…

– И как я, идиот, не сообразил! – закричал Андрей в маленьком зале местного кинотеатра, где по ночам мы отсматривали материал. – Ну хоть руку надо было взять на перевязь…

Я пыталась обернуть дело в шутку, сказала, что это моя режиссерская промашка.

– Но ведь стреляли в меня, – не успокаивался Андрей, – в меня, и я должен был сообразить…

Положение звезды для него не снижало, а поднимало барьер требовательности к самому себе. Кстати, об этом самом положении суперпопулярного артиста. Разумеется, Андрей Александрович знал себе цену и умел сохранять дистанцию, проявляя при этом максимальную доброжелательность к окружающим.

В его навыки звезды входило и одно нетипичное качество – умение слушать других с подлинным, а не имитированным вниманием. В Феодосии уговорили его встретиться со спортсменами «высокого ранга» – это публика своенравная и оттого специфически «закрытая». После встречи с Мироновым они его чуть не на руках понесли: «Не за то, что он пел и стихи читал, – цитирую одного из участников. – А за то, как он нас слушал и понимал…»

…Я была с уже готовой картиной в Ленинграде, когда туда на один день приехал по делам Миронов. Полностью до того дня он фильма не видел – не складывалось у него по времени. А тут узнал, что назначен дневной сеанс в маленьком кинотеатре в рабочем районе, и поехал туда. Я умоляла не делать этого. Будет ведь премьера в Доме кино или в «Октябре»… Там и звук лучше, и изображение четче. Но он будто предчувствовал, что ему нужно спешить и посмотреть фильм до официальных премьер.

Позвонил из автомата – я сидела в гостях у его брата Кирилла Ласкари, – как только закончился сеанс. Понимал, что я волнуюсь, сказал: «Ну что ж, у меня появилось ощущение трусливого оптимизма». Я поняла, что фильм Андрею понравился.

Я спросила, не жалеет ли он о купюрах. Мы «не влезали» в метраж, и на самой последней стадии работы мне пришлось резать «по живому».

Нет, купюры его не смущали, хотя песенку «А время лечит только тех, кто болен не смертельно» ему было жалко.

Тогда же мы договорились, что встретимся на Рижском взморье и начнем новую работу…

Личная жизнь

…Мы сняли фильм, в котором отдельные компоненты, я бы сказала, отдельные «отзвуки» мюзикла, вестерна и пародии соединялись ироническим к ним отношением и были умножены на проповедь доброты и веру в чудеса, творимые искренним искусством. Работа над фильмом творила чудеса и с нами. Чудеса были самые разные. Смешные и серьезные. Незадолго до съемок я познакомилась со своим будущим мужем. Случайно. Мы отдыхали вместе в Доме творчества в Болшеве. Вхожу в буфет и вижу: красивый, седой, с бородой, заказывает виски. Вот, думаю, богатый грузин. Оказалось, бедный еврей. Но было уже поздно. Нет, конечно, если бы не «Человек с бульвара Капуцинов», может, все бы и «обошлось»…