Текст книги "Омега. Ты родишь мне сына (СИ)"

Автор книги: Алисия Небесная

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

Глава 9

Сидел в кабинете, уткнувшись в планшет. Листал график, выстраивая каждую деталь так, чтобы подстроиться под Юлю: встречи, звонки – между её обследованиями, уколами, отдыхом.

Пока она здесь – я рядом. Иначе нельзя. Я не доверяю. Не до конца.

Слишком много провалов в её прошлом. Слишком остро откликается волчица. Ни одного шага без моего ведома.

Мысли скакали. Пальцы водили по экрану на автомате, взгляд был рассеян.

Нужно было перевести охрану на внутренний цикл. Проверить препараты. Уплотнить периметр. Убрать всё, что может напугать.

Стереть намёки на клетку – но не оставить выхода. Баланс хрупкий. Ошибка стоит слишком дорого. Резкое движение вырвало из мыслей. Поднял глаза. Сначала показалось – мерещится.

Охранник? Врач? Нет.

У дверей, ведущих наружу, стояла она. Волчица. Не Юля. Не женщина. Зверь.

Серая, плотная, напряжённая. Взгляд прямой, тяжёлый. Ни шагу назад. Скалилась – не со злобой, а с вызовом. Словно проверяла, на что я пойду.

Я поднялся. Медленно, без рывка.

– Серьёзно? – голос вышел низким, глухим. – Только пришла в себя – и сразу бежать?

Ответа, конечно, не было. Только кивок. Еле заметный. Будто говорит: знаю, что ты скажешь, но пойду всё равно.

Сделал шаг вперёд. Остановился близко. Пауза повисла – натянутая, как тетива. Чувствовал, как в ней двигается зверь. Не испуганный. Не сломанный. Целый. Живой. Жаждущий свободы. Это было в каждом её движении.

В груди сжалось. Быть рядом с ней – значит отпустить. Но отпустить – значит снова поставить всё на край.

Я шагнул ещё.

– Ты не в клетке, – произнёс медленно. – Но ты ещё не готова.

Она не дрогнула. Только наклонила голову. Взгляд смягчился. Почти человеческий. И в этот миг показалось: она ждёт не разрешения. Она ждёт понимания.

Я смотрел не на волчицу. На Юлю. Даже если сейчас в ней не осталось ни капли человеческого.

Инстинкт бился в груди, требовал удержать. Она только вернулась. Только оторвала себя от края. Ещё мгновение назад её тело лежало бледным, чужим, почти мёртвым.

А теперь она стоит у двери. Смотрит на лес так, будто всё, что пережито, было лишь подготовкой к этому шагу – уйти.

Нет. Не сейчас. Не так. Внутри всё сжимается. Я помню – слишком ясно. Смерть женщины, что была моей. Пустота после. Крик зверя, который не смолк до сих пор.

Второго раза не будет.

Позади слышу шаги. Тихие, выверенные. Не оборачиваюсь. Знаю – Павел.

– Артём, – его голос ровный, но под поверхностью дрожь. – Отпусти её.

Сжимаю челюсть. Вкус железа на языке.

– Ты в своём уме?

– Она сделала первый оборот, – отвечает он негромко. – Спустя год, Артём. И не сорвалась.

Он подходит ближе, встаёт рядом. Его взгляд устремлён не на меня – на неё. В нём нет страха, только уважение.

– Она не убежит. Не сейчас.

Смотрю на него. Вижу то, что чувствую сам. Ошарашенность. Недоверие. И что-то, похожее на благоговение. Такой оборот – без ярости, без падения в бездну – это не просто возвращение. Это выбор.

А мой зверь не верит. Напряжён, как струна. В памяти стоит кровь. Потеря. Холод постели, где сердце замерло навсегда.

Юлия – последний оплот той жизни, что уже сгорела. И она носит в себе то, ради чего я ещё держусь. Отпустить её – значит рискнуть всем. Но держать рядом насильно – значит потерять её иначе.

Она стоит спокойно. Не молится. Не просит. Не оправдывается. Только ждёт. И это… вызывает уважение. Она уже решила.

Опускаюсь на корточки, чтобы видеть её ближе. Мой голос низок, глух:

– Я отпускаю тебя. Но только, чтобы ты пришла в себя.

Пауза. Зверь внутри рычит.

– Но не пытайся бежать. Последствия тебе не понравятся.

Касаюсь загривка. Ладонь скользит по густой шерсти. Рычание вырывается из груди – короткое, предупреждающее. Не вызов. Метка границы.

Открываю дверь. И в этот миг она рвётся наружу. Не скачком – скользя, почти бесшумно.

Вдох. Полный грудью. Она вбирает воздух леса так жадно, будто это и есть жизнь. И уходит. Вглубь.

Не убегая. Просто исчезая из виду. Выпрямляюсь. Плечи ломит от напряжения. Но решение уже принято.

Снимаю с себя остатки человеческого. Оборот приходит легко – зверь вырывается, рвёт кожу, занимает место.

Мой волк встанет на её след. Не для охоты. Для того, чтобы быть рядом, когда понадобится.

День выдался ясным. Воздух неподвижен, тёплый – идеальный, чтобы запахи держались в лесу долго. Я наблюдаю издалека. Она не видит меня. Но чувствует. Знает: я рядом.

Шла осторожно. В напряжённой свободе. Проверяла границы. Впитывала запахи территории.

Инстинкты подталкивали – то рвануть вперёд, то остановиться. Каждый раз она замирала, прислушивалась. Она знала: за ней наблюдают.

Двое молодых самцов слишком рано заинтересовались её следом. Юные, нетерпеливые, ещё не понимают, где черта. Я отогнал их. Напомнил, кто здесь альфа. Щелчок клыков у самой шеи – без укуса, но ясно.

– Держать её подальше от южной тропы, – бросил дозорным. Те кивнули. Без лишних слов.

Приказы альфы не обсуждаются.

Я знал: ей нужно пройти круг. Прожить это самой. Вспомнить, кто она. Почувствовать лес. Стаю. Себя. Но все тропы замкнуты. Свобода есть, но она – на моих условиях.

Солнце стояло высоко. Воздух был густой, тёплый, насыщенный следами. Двигался по периметру. Метил. Вдыхал. Прислушивался. Её запах держался свежим, тонким, осторожным. Она всё ещё рядом.

И вдруг ритм сбил резкий след. Оксана. Слишком близко. Развернулся. Она вышла из кустов – медленно, уверенно, высоко подняв хвост.

Шла как охотница. Шерсть приглажена, шаг мягкий, грудь подана вперёд. Самка, знающая, чего хочет. Но забывшая, кому принадлежит право.

Я зарычал. Глухо, жёстко. Она не дрогнула. Прошла ближе, провела плечом вдоль моего бока – вызывающе. Словно уже избрана. Знал: дозорные это видят.

Резко шагнул вперёд. Она отпрянула. Клыки щёлкнули у её горла. Без укуса. Но предупреждение было ясным.

Она опустила голову. Уши прижаты. Взгляд в сторону. Поздно. Черта перейдена. Зарычал глубже. Она отскочила, хвост вниз, и скрылась в высокой траве.

Тряхнул шерсть. Сбросил напряжение. Поднялся обратно на холм. И тогда уловил другой запах. Её. Юлии. Она была здесь. Приближалась. Смотрела. Но не вышла.

Правильно. Умница. Некоторые уроки лучше усваиваются без слов.

Глава 10

Я вернулась к дому и остановилась у порога. Оборот прошёл легче, чем ожидала, но тело ещё звенело – будто под кожей вьётся эхо зверя. Пальцы мелко дрожали, не от холода – от памяти мышц.

Пальто легло на плечи внезапно. Тяжёлое, тёплое, с плотным мужским запахом – дублёная кожа, дым, хвоя. Запах Чернова.

– Пойдём поговорим, – бросил он. Голос обдал сухим холодом, без тепла, но с силой. Он уже у двери, открывает, не оглядывается, впускает меня первой.

Кабинет – простор, минимум лишнего. Прямые линии, как у него. Вдох – и накрывает: чужое кресло, холодный свет, тишина, где тебя оценивают. Слишком знакомое.

Чернов садится за стол. Я опускаюсь напротив. Он не торопится. Карандаш крутится между пальцами – точно знает, что может сжать и сломать, а может просто выждать.

– Рад, что ты сделала оборот, – наконец ровно говорит. – Но впредь – никаких спонтанных нагрузок.

Тон – как у врача, который уже составил протокол и не собирается его пересматривать.

– Спасибо за заботу, – тяну я. – Может, и дышать по расписанию?

– Язык острый – вижу, – угол его губ дёрнулся, но не в улыбку. – Суть та же. Твоя волчица только вышла из спячки. Её не трогать.

Я молчу. Он продолжает, будто ставит галочки:

– Твоя комната наверху – не клетка, но режим ограниченный. Питание по графику. Осмотр раз в сутки. Запрет на самовольные обороты, побеги, эмоциональные перегрузки.

– Прекрасно, – хмурюсь. – Ключ от ошейника потом выдадут? Или сразу подставить лапу под штамп?

– Сейчас не время выпендриваться, – его взгляд врезается в меня. – Я тебе не враг, Юля. Но и не твой психолог. Я вывез тебя с больницы. Здесь тебе ничто не угрожает. Кроме тебя самой.

– Так вы называете это «заботой»? Контроль, надзор и тишину, в которой даже думать страшно?

Он кладёт карандаш. Медленно. Смотрит мимо – потому что в глазах слишком много.

– Это шанс, – говорит тише. – После того срока ты выжила. И сейчас, несмотря ни на что, внутри тебя держится жизнь. Я не позволю это снова похоронить. Ни врачам. Ни тебе.

– Я не прошу защиты, – шепчу. – Я хочу права выбирать.

Он замолкает. Между нами – воздух, натянутый, как струна. Я улавливаю его запах: сталь, терпение… и страх.

– Выбор… – повторяет и опускает взгляд на мои руки. – Хорошо. Формально у тебя он есть. Ты сможешь сказать «нет». Уйти. Но не сейчас. Сначала организм очистится от препарата, гормоны придут в норму, состояние стабилизируется. Тогда – если попросишь, я отпущу. Это будет твой выбор.

Он поднимает глаза. Взгляд твёрдый, почти тяжёлый.

– Но пока ты здесь – выбираю я. Потому что теперь ты не одна. Потому что риски – это не пустые слова, а реальность: срок беременности, пульс. И ещё потому, что я уже однажды потерял волчонка. Второго раза не будет. Слова ложатся тяжёлым слоем – не давят, а будто укрывают: неприятно, но всё равно тепло. Я выдыхаю.

– И сколько длится твоё «пока»?

– Ровно до того момента, когда я увижу, что ты держишься без моей опоры. Когда обороты будут по согласованию, сон – без провалов. Когда сможешь спорить со мной, не убегая. Тогда я открою дверь. Не за послушание – за стабильность.

– Звучит как сделка, – поднимаю подбородок. – А если я сорвусь по твоим правилам?

– Тогда я поймаю и верну. Снова и снова. Пока ты не встанешь. Или пока сама не решишь уйти – осознанно, а не в агонии.

Мы сидим напротив, как два хищника, которые стараются не вцепиться друг другу в горло. Во мне волчица затаилась, слушает. Его зверь насторожен, но не рвётся наружу.

– Ладно, – произношу. – Я принимаю «пока». Но ты тоже примешь: я не вещь. Я не стану притворяться тихой, не полезу в вашу иерархию. Я буду говорить, если мне нужно.

– Говори, – кивает он. – Но ешь по графику. Спи. И не обнуляй наш шанс.

Он встаёт. Набрасывает моё пальто на спинку кресла – знак, что разговор окончен.

– Поднимайся. Медсестра проверит давление. Завтра – чистый день. Если захочешь в лес – попросишь. Я пойду рядом.

Я тоже встаю. Пальто снова ложится на плечи. Запах обволакивает. Хочется стряхнуть, но я держусь.

– Я всё ещё хочу выбора, – тихо произношу.

– И он у тебя будет, – отвечает он. – Но только тогда, когда твой выбор не будет равен падению из жизни.

Мы выходим. Дверь притворяется мягко. В коридоре чисто и тихо. Но тишина уже не давит.

– У тебя есть выбор прямо сейчас, – голос звучит позади. – Примешь правила – будет тяжело, но выдержишь. Пойдёшь против – справляться придётся самой. И вряд ли это закончится хорошо.

– Великолепный выбор, – фыркаю. – Либо послушная девочка, либо развалюсь по частям. Красота.

Он молчит. Смотрит. Не угрожает, не жалеет. Просто видит – насквозь.

– Думаешь, я хочу командовать тобой?

– А разве нет? – прищуриваюсь. – Мне кажется, у альф это в крови.

– Нет, – отвечает ровно. – Я просто знаю, чем кончается, когда омега пытается вытащить себя из ямы, даже не поняв, как в неё упала. Я это видел. Слишком часто.

Один раз… не успел остановить. Пауза. Он встаёт. Движения спокойные, отточенные. Не резкость – вес.

– Я могу идти? – спрашиваю осторожно.

Он подходит к двери.

– Здесь тебя никто не тронет. Даже я. Пока ты сама не начнёшь рушить.

И уходит.

Я остаюсь. В тишине, где гул в голове громче дыхания. Кабинет просторный, безопасный. На полу мягкий ковёр, за окном – лес, в воздухе – лёгкий след его парфюма.

Кабинет Климова встречает теплом и тишиной. Мягкий свет, травяной запах. Ни капли больничной стерильности. Сажусь на кушетку без слов – уже знаю, что делать.

Он включает УЗИ, ловко, будто вслепую. Холодный гель. Осторожное касание датчика. Я замираю. На экране – серая рябь. Нечёткая, почти бесформенная. Но Климов сразу ловит то, что ищет.

– Эмбрион закрепился, – спокойно произносит он. – Пятые сутки с момента имплантации. Всё хорошо.

Я выдыхаю. Словно впервые за долгое время.

– Началась активная закладка органов. Оболочки развиваются. Гормональный фон стабилен. Прогестерон идёт по верхней границе – как и должно быть у омеги. Ваш организм уже перестроился под вынашивание.

Слушаю, будто издалека. Но слова про «перестроился» ощущаю всем телом. Это не боль. Не слабость. Просто… другое. Иное тело.

– Сердцебиения пока нет, – добавляет он. – Это нормально. У оборотней оно появляется чуть раньше, но не на этих сроках.

– Через две недели уже можно будет уловить, – спокойно говорит он. – Главное сейчас – покой.

Климов выключает аппарат, протягивает полотенце. Его движения уверенные, привычные.

– Вы крепкая, Юлия. Организм восстановился быстрее, чем я ожидал. Даже с учётом вашего анамнеза.

– А риск? – голос у меня глухой.

Он смотрит прямо, без ухода в сторону:

– Риск есть. Но меньше, чем у обычной женщины на этом сроке.

Садится рядом, чуть подаётся вперёд:

– Самое важное сейчас – не перегружать нервную систему. Ваша волчица особенно уязвима. Ей нельзя снова упасть в ступор.

Пауза. Его взгляд цепкий. – И вам нельзя – отвернуться от неё.

Я молчу. Внутри всё дрожит – то ли от страха, то ли от надежды.

– С завтрашнего дня начнём витамины, – продолжает он. – Магний, фолиевая кислота, кальций, железо. У омег в первом триместре чаще всего дефицит этих элементов.

Он отмечает что-то в карте. – Прогулки разрешены. Лёгкие обороты тоже, если волчица чувствует уверенность.

– Она чувствует, – шепчу. – Слишком хорошо.

Климов чуть усмехается.

– Значит, будет бороться. А мы дадим ей силы выстоять.

Он поднимается, берёт документы с результатами и уносит их с собой. А я возвращаюсь в дом под присмотром охраны. Чернов не заговорил со мной ни словом. И не потревожил.

Как и обещал.

Глава 11

Сижу в машине. Двигатель заглушён, и тишина салона будто заслоняет меня от внешнего мира. Только ветер за окнами напоминает: снаружи жизнь продолжается.

На экране планшета – снимок УЗИ. Крошечное пятнышко в сером мареве. Совсем маленькое. Но уже живое. Мой сын. Моя кровь, моя ответственность.

Провожу пальцем по стеклу. Экран гаснет, закрывая картинку. Выдыхаю коротко, почти с хрипом – не от усталости, а от того, как глубоко это врезается внутрь. Это не контракт и не проект. Это начало того, что я не смогу держать под полным контролем. И именно от этого внутри поднимается что-то запретное, забытое.

Волк замирает, как перед прыжком.

Переключаю вкладку. Досье. Всё собрали за сутки – чисто, быстро, без следов.

Юлия Волкова. Омега. 25 лет. Живет в Западной стае. Была замужем. Муж погиб в автокатастрофе. Трагический исход.

Расследование закрыли. Формально – несчастный случай. Неофициально – слишком чисто, слишком удобно.

Беременность. Потеря на пятом месяце. Сбой системы. После – долгий путь восстановления: тело, психика. Попытка вырваться из прошлого оказалась неудачной. Теперь она здесь. В моём доме. С моим ребёнком.

Закрываю планшет. Откидываюсь на спинку кресла. Руки остаются на руле, взгляд уходит в пустоту.

Я думал, что готов ко всему. Но это… не просто ответственность. Это – выбор.

Она прошла через то, что способно сломать стаю. Выжила. Осталась собой. И пусть её волчица дышит со сбоями, всё равно тянется к жизни. А теперь эта жизнь – внутри неё.

Я обязан сделать так, чтобы она больше не падала. Ни с лестницы. Ни в бездну. Никуда.

Но есть то, чего я пока не вижу. Западная стая. Слишком много теней. Слишком много слепых зон. А мне нельзя ошибаться. Не в этот раз.

Открываю контакты. Саша. Старый друг, человек с нужными связями. Если требуется информация – он достанет её быстро, точно, без лишнего шума.

Гудки короткие. Ответ – почти сразу.

– Чернов, – лениво бросает он, без привычного зевка. Всегда на связи.

– Нужен просвет по Западной стае, – говорю прямо.

– Что-то рабочее или личное? – сразу уточняет. Умный чёрт. Чует, когда у меня дело без права на шутки.

– Личное, – отвечаю сухо.

– Фамилия?

– Волкова.

Полсекунды тишины. Потом:

– Юлия? Дочка Волкова-старшего. Совет стаи. Старая школа. Жёсткий, принципиальный. Был… Сейчас отошёл в тень, но вес держит.

– Что с ней? – спрашивает осторожно, но голос заметно оживляется.

– Два года назад она пропала из поля. После гибели мужа. Закрылась, словно ушла в тень. Потом появились слухи: мол, сломалась.

– Какие слухи?

– Говорили, что не пережила выкидыш. Психика не выдержала. Волчица скрылась в спячке. Но точных сведений ни у кого нет. Стая молчала. У Волкова хватило силы и влияния, чтобы заслонить дочь от чужих глаз.

– Понял. Спасибо.

– Артём, – окликает он, прежде чем я успеваю сбросить звонок. – Если ты рядом с ней – будь осторожен. Это не просто омега. Насколько знаю, у неё в стае есть жених.

– Жених? – слова вырываются сами. Не вопрос – ступор. – После того, как погиб муж?

– Да. Сын альфы. Он давно хотел её получить.

Я молчу. Никаких слов. Отключаю вызов, и в салоне снова становится тихо. Но внутри – уже не тишина.

Жених. Сын альфы. Слова застревают под кожей, как осколки.

Кулаки сжимаются на руле. Суставы хрустят. Волк рычит из глубины – глухо, настойчиво.

Чужой. Он смеет считать её своей? После того, как она хоронила мужа и ребёнка? После того, как еле поднялась из того дна?

Я чувствую её запах – даже в памяти он живой, тонкий, осторожный. Запах омеги, которая уже здесь. В моём доме. С моим ребёнком. И никакой «сын альфы» больше к ней не прикоснётся.

Грудь сжимает так, будто лёгкие преградили себе доступ к воздуху. В висках стучит ярость. Я знаю это чувство: когда хочешь сорвать замки, закрыть все выходы и оставить только один путь – свой.

Мой волк не умеет делить.

Юлия Волкова может сколько угодно говорить о выборе. Может биться, спорить, уходить в молчание. Но её шаги уже звучат в моём доме. Её дыхание – часть этой тишины. Её дрожь – моя ответственность. И я не позволю никому – ни стае, ни её прошлому, ни чужому альфёнку – забрать её.

Из кухни доносится шум: чайник начинает свистеть, нож стучит по разделочной доске. Юлия.

Иду по коридору. Она стоит спиной. На ней лишь футболка до середины бедра, волосы собраны торопливо, несколько прядей выбились.

На столе – кружка, яблоки, мёд. Вечер. Простой быт. Но с ней ничего не бывает «просто».

Замираю в дверях.

– Значит, ты Волкова?

Пауза. Она будто решает – это вопрос? обвинение? признание?

Медленно поворачивается. В глазах нет ни страха, ни удивления. Только тихое:

– Кто сказал?

– У тебя глаза Волкова-старшего. Холодные. Упрямые. Только он умел так смотреть: хотел загрызть, но сдерживался. Из принципа.

Она молчит. Берёт кружку, делает глоток. Руки – спокойные, но плечи выдают напряжение.

– Почему скрывала?

– Потому что здесь я – никто. Так было безопаснее.

– А теперь?

– А теперь ты знаешь.

Наши взгляды сцепляются. Она не прячется. Не сгибается. Стоит прямо. Как та, кто уже падала – и снова встала. Я понимаю: она пережила смерть мужа, потерю ребёнка, крушение стаи – и осталась на ногах.

– Тебя хотят вернуть, – произношу ровно. – Считают, что принадлежишь им.

– Я не вещь, Артём. Ни твоя. Ни их.

– Но ты носишь моего ребёнка.

– И всё же – я не твоя.

Слова звучат тихо. Без угрозы. Без просьбы. Просто факт. Смотрю на неё. «Омега» звучит слишком плоско. Она – не просто омега. Она – выжившая.

Её фраза висит в воздухе. Слишком прямая. Слишком точная. «Я не твоя».

Слышал это раньше. От других. В других обстоятельствах. Но не от неё. Не сейчас.

Пальцы сжимаются в кулак. Волк внутри не воет. Он рычит. Низко, настороженно. Я приближаюсь. Она не двигается. Не отводит взгляд. Наклоняюсь ближе. Горячее дыхание касается её кожи. Голос звучит ниже, чем должен:

– Забываешься, омега.

Она дёргает уголком губ. Не испуг – упрямство.

– А по-моему, это ты решил, что тебе всё можно.

Голос хриплый, ровный. В нём рычание. Она не боится. И от этого внутри меня закипает.

– Я – альфа, – шиплю у самой её шеи. – И ты в моём доме.

– А я – не вещь, – отвечает мгновенно. – Иди к той, что прибежала к тебе.

Слова – почти в лицо. Её пульс бьётся в горле, и я чувствую, как он синхронно отвечает моему.

Рука тянется к ней – и замирает. Ещё шаг – и я сорвусь. Она это чувствует. Видит. Но не отступает.

На миг хочется рыкнуть. Прижать. Заставить замолчать.

Но дыхание её сбивается. Тело напряжено. Она не должна волноваться. Не сейчас.

Сжимаю челюсть. Внутри всё гремит, волк рвётся наружу. Но голос звучит ровно:

– Не твоё дело, девочка.

Она моргает один раз. Ресницы дрожат, но взгляд не тускнеет.

Я разворачиваюсь и выхожу с кухни. Пока мы оба не перешли ту грань, за которой уже нет возврата.