Текст книги "Омега. Ты родишь мне сына (СИ)"

Автор книги: Алисия Небесная

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

Алисия Небесная
Омега. Ты родишь мне сына

Глава 1

Я запретил это. Не один раз. Не два. Каждый, кто заговаривал об имплантации, слышал от меня одно и то же: Ребёнок останется в безопасности, пока решение не приму я. Без обсуждений. Без «если». Без «а вдруг».

Эмбрион – это не материал. Не цифра в отчёте. Не вероятность. Это всё, что осталось от неё.

Мою пару убили четыре года назад. Южная граница. Шакалы нарушили перемирие, решили проверить, насколько крепко держится моя власть. Не успели понять, с кем связались.

Я уничтожил тех, кто напал. Потом – их стаю. Потом – весь сектор, где они могли скрываться. Но мне было мало. Потому что я не спас её.

Нашёл тело по запаху. Кровь. Дым. Обрывки ткани. Не сразу понял, что это она. Выл, как зверь, лишённый воздуха. А потом пришла тишина. Пустая. Мёртвая.

И только тогда врачи сказали: ребёнок выжил. Крошечная капля жизни – чудом. Или потому, что в ней билось что-то сильнее смерти.

Три дня комы. Один шанс. Они успели. И я подписал бумаги. Отдал приказ: переместить эмбрион в частную лабораторию. Под замки. Под коды. Подальше от стаи.

Чтобы не достался никому. Даже мне. Я поклялся: никогда. Ни одна чужая женщина не получит право вынашивать то, что осталось от неё. Это был мой отказ. Моя клятва. Моя последняя власть над судьбой.

И именно её – нарушили. Сейчас передо мной лежит отчёт. Белый лист. Печать клиники. Подписи. Сухие формулировки, будто речь идёт не о моём ребёнке, а об эксперименте. О чьём-то праве решать вместо меня. Я читаю строку. Потом следующую. Возвращаюсь к первой. Снова. И снова.

Пока пальцы не сжимают край стола так, что трещат суставы. Пока не чувствую, как внутри что-то ломается. Они решили поставить меня перед фактом. Загнать в угол. Дождаться, что я смирюсь.

Кто-то решил: если я молчу – значит, не чувствую? Что можно подсадить эмбрион. Без разрешения. Без страха. Ошиблись.

Я хочу знать имена. Каждого, кто подписал. Кто провёл. Кто одобрил. И я хочу, чтобы они боялись меня до конца своих жизней.

Открываю дверь машины и выхожу. Даже не хлопаю ею. Я не звоню, не предупреждаю, не прошу встречу. Я не клиент. Не пациент. Я – Альфа. И я пришёл вернуть то, что у меня украли.

Глава 2

Клиника.

Стеклянные двери громко распахиваются. Одна из створок ударяется о стену с глухим стуком, от которого кто-то вскрикивает в холле. Тонкое стекло в алюминиевой раме трескается.

Медсестра за стойкой роняет планшет. Он падает на пол и остаётся лежать. Никто не спешит его поднять. Она смотрит на меня как на хищника, которого по ошибке впустили в стерильный вольер.

Запах страха заполняет воздух. Резкий. Сладковатый. Живой. Хорошо. Так и должно быть.

Из коридора выходит врач. Замирает, встречаясь со мной взглядом, и – уходит в сторону, не сказав ни слова.

Другой охранник сбавляет шаг и резко поворачивает голову, будто заметил трещину в идеально ровной стене. Система оповещения сработала. Они знают. Поздно. Я уже внутри.

Тишина мгновенно становится вязкой. Никто не говорит. Никто не поднимает глаза. Ни одного прямого взгляда, ни одного шага вперёд.

Воздух тяжелее с каждой секундой, словно в здании собирается гроза. Сердца бьются быстрее – я слышу это, как удары барабанов. Каждый хочет сбежать. И правильно.

Пусть воздух напитает хищника. Пусть стены загудят напряжением. Пусть каждый здесь поймёт: в здание вошёл не человек.

Я не кричу. Не размахиваю руками. Опасность – не в словах. Опасность – в присутствии.

– Где главный врач? – Голос ровный. Низкий. Спокойный.

Медсестра вздрагивает. Пальцы зависают над клавиатурой, дыхание сбивается. Лицо бледнеет.

Она начинает говорить – и тут же запутывается:

– Я… эээ… доктор Ларинов… он на втором этаже… приём… я могу…

Слова ломаются. Запах страха – мгновенный, плотный. Он заливает приёмную с головой.

– Вызови его. Немедленно. – Всё тем же тоном. Без нажима. Но за этой фразой – тишина, в которой можно услышать, как трещит напряжение.

Она сглотнула. Повернулась к терминалу.

– Простите… мне передать, от кого?..

Я сделал шаг. Один. Ей хватило. Она мгновенно прижалась к стойке, как к последнему укрытию.

– Скажи: пришёл Чернов, – произнёс спокойно.

Полсекунды тишины.

В её глазах – ни понимания, ни воли. Только тело, которое осознало: рядом – хищник.

Она медленно потянулась к кнопке вызова. Словно любое резкое движение могло закончиться плохо.

– И добавь: если он не выйдет сам – я зайду, – сказал я. Чётко. Как приказ. Без угрозы. Без эмоций.

Каждое слово звучит негромко – но так, будто уже отдан приказ. И его никто не посмеет не выполнить.

Тон, от которого слушаются. Даже не поняв – зачем.

Тон, с которым убивают. Без крика. Без эмоций.

– Да, конечно… сейчас… – сипит девушка.

– Ты уже теряешь время, – бросаю спокойно, разворачиваясь к окну.

Смотреть на неё больше не имело смысла. Она всё поняла.

Дверь открывается почти сразу. Без охраны. Без попытки оттянуть момент.

Главврач заходит один. Шаг – быстрый. Но неуверенный. Халат – сбит набок, руки в движении – не знают, куда себя деть. Взгляд скачет.

Тревога в нём – в каждом жесте. В дыхании. В том, как не поднимает глаз.

– Артём… – начал он, но сразу запнулся.

Я не поворачиваюсь.

Стою у окна, сцепив пальцы за спиной. Смотрю сквозь стекло – за пределы здания. Внутри – только контроль.

– У тебя минута, – говорю чётко. – Объясни.

Он сглотнул. Медленно. Слишком шумно.

– Это… ошибка. Я клянусь. Документы были не до конца оформлены. Система выбрала омегу из резервного списка. Она была после хирургии… Я не видел финальный протокол, я не давал одобрения…

Поворачиваюсь.

– А теперь ты его видишь, – спокойно говорю.

В голосе – ни ярости, ни угрозы. Только факты. И этого достаточно.

Он делает шаг назад. Автоматически.

– Мы… мы сразу всё отследили. Эмбрион прижился. Омега в порядке. Нет отторжения, нет угроз. Мы контролируем.

– Ты подсадил мой эмбрион, – перебиваю. – Омеге. Без допуска. Без разрешения.

– Это было вынужденно, – заикается он. – Я признаю, это не по плану, но ребёнок жив.

– Ты взял то, что я охранял четыре года. И вложил в первое попавшееся тело, – медленно, почти шёпотом.

Шаг вперёд. Он – назад.

– Ты ничего не контролируешь, – голос становится твёрже. – Ни тело. Ни срок. Ни последствия.

– Сейчас ты жив только потому, что она вынашивает моего ребёнка .

– Но если с ним что-то случится – ты первый, кого я закопаю.

Он молчит. Взгляд – в пол. Плечи опущены. Врач ушёл. Остался только человек, который понимает: его время почти вышло.

– Кто она? – спрашиваю без нажима.

Он молчит. Потом тянется к планшету. Медленно. Как будто любое движение может стать последним.

– Юлия Воронова, – говорит. – Омега. Двадцать восемь лет. Недавно перенесла выкидыш. Пришла на осмотр после выписки. Была в базе как стабильная.

– Как она оказалась в протоколе? – перебиваю.

Он выдыхает. Пауза. Слово – как гильза.

– Ошибка.

– Чья?

Он выдохнул:

– Младший врач. Не сверил ID. Подтянул старый шаблон – система автоматически провела её как суррогат. Совпали параметры – база выдала материал. Подсадка прошла по стандартной схеме, без ручной проверки.

– Он уволен?

– Да. Сегодня утром.

– А ты пока жив, потому что с ней всё в порядке, – говорю спокойно, не повышая голоса.

Он кивает. Медленно. Почти не дышит.

– Она знает?

– Мы пытались объяснить. Вчера. Сказали про восстановление тканей, гормональный отклик… Она слушала, но начала нервничать. Паника на фоне нестабильности – мы дали успокоительное. Сегодня она тише. Но вопросов больше.

– Где она?

– Под наблюдением. Вторые сутки. Эмбрион прижился, фон выравнивается. Пока всё стабильно.

Я делаю шаг к двери.

– Готовь документы на выписку.

– Но у нас сутки до завершения цикла…

– Она уезжает со мной, – перебиваю.

Пауза.

– И пусть тот, кто за этим стоял, молится, чтобы я на нём остановился.

Глава 3

Я была на пятом месяце, когда всё оборвалось.

Беременность шла тяжело, но я держалась. Следила за каждым шагом: питание, сон, дыхание – всё по графику. Боялась сорваться. Боялась, что тело не выдержит. Но оно выдержало бы.

Если бы не авария.

Я не помню удара. Только крик Олега. Визг шин. И – темнота.

Очнулась в реанимации. Ушибы. Трещина в ребре. Швы. И тишина. Без него. Без ребёнка.

Олег погиб на месте. Меня вытащили. Говорили – повезло. Что чудом спаслась. Но это не чудо, когда ты остаёшься одна. Когда всё, что было смыслом, вытекло с кровью на операционном столе.

Я знала: нельзя было волноваться. Эмоции – риск. Но когда тебе говорят, что его больше нет… когда внутри – пусто… никакая выдержка не спасёт.

Я сорвалась. И тело сдалось вместе со мной. Так я потеряла всё. Мужа. Ребёнка. Осталась только оболочка. Тихая. Измотанная. С зашитой серединой.

Меня отправили на «восстановление». Подлечиться. Провериться. Побыть «под наблюдением».

Полгода.

Реабилитация. Тесты. Консультации. Психотерапия – мать её. Как будто разговор способен залатать то, что внутри выжжено до тла.

Они говорили, что я должна восстановиться. Что тело молодое. Что организм справится. Что у омеги высокая репродуктивная ценность.

Ценность.

Так и сказали. В лицо. Как будто я – не человек, а строка в медицинской базе. Как будто моя боль – просто этап. Фаза. Лечится. А я – «восстанавливаемый ресурс». Омега. Не вдова. Не женщина, потерявшая ребёнка.

А значит – рано или поздно кто-нибудь из волков захочет взять меня в пару. Сделать ставку. Обеспечить потомство.

А я молчала. Кивала. Пила их чёртовы витамины. Отвечала на вопросы. Делала вид, что хочу жить.

На последнем этапе восстановления я ушла. Тихо. Без истерик. Без прощаний. Просто вышла из центра – и больше не вернулась.

Уехала в город. Растворилась в потоке людей. Сняла квартиру. Однокомнатную. Холодную. Простую. Но свою.

Нашла работу – без статуса, без перспектив. Там никто не спрашивал, кто я. Им было всё равно.

Готовила себе завтрак. Ходила в магазин. Пила кофе из дешёвой бумажной чашки. И каждый день повторяла: ты жива. Значит, можешь всё начать заново.

Училась дышать – без страха. Жить – без расписания. Без врачей и чужих рук. И впервые за долгое время никто не напоминал, что я – ресурс.

Я не хотела стаи. Не хотела альфу. Не хотела быть чьей-то.

Просто хотела вернуть себе себя. Без клейма. Без контрактов. Без инструкций, как правильно «восстанавливаться».

И я почти справилась. Почти.

В один из дней в почтовом ящике лежал конверт. Белый. Без марки. Только штамп и штрихкод. Внутри – уведомление. Обязательный медицинский осмотр. Для всех оборотней. Без исключений. Без оговорок.

Неважно, где ты живёшь, к какой стае принадлежишь. Есть ли у тебя привилегии. Проверку проходят все. Это приказ. И касается он даже таких, как я. Тех, кто сбежал. Кто пытался исчезнуть.

Ближайшая больница уже объявила даты. Я сверила по карте – тридцать минут пешком. Не придёшь – штраф. Проигнорируешь повторно – придут сами.

Я пошла. Прошла терапевта. Кардиолога. Сдала кровь. Сделала УЗИ. Ровно. Чётко. Без сбоев.

Оставался один кабинет. Гинеколог.

Села в коридоре. Смотрела в белую стену. Не чувствовала ни страха, ни тревоги. Только усталость. Хотелось просто пройти и забыть. Вернуться домой. Снова быть одной. Снова быть свободной.

Но именно там всё и сломалось.

Женщина лет пятидесяти осмотрела меня спокойно. В её взгляде не было ни участия, ни любопытства. Только врачебная сосредоточенность.

Несколько вопросов. Сверка дат. Запись в карту. Всё по протоколу. Ровно. Чисто. Без следа личного.

– Назначим ещё одно УЗИ и мазок, – сказала она. – Направление я сейчас передам. Кабинет рядом, проходите.

Внутри – кушетка. Молодой врач. По виду – только после интернатуры. Медсестра перебирает бумаги. Зачитывает вслух данные из карты.

Я сажусь, как велено. Всё кажется обычным.

– Сейчас возьмём мазок и проведём процедуру, – говорит врач. – У вас подтверждена программа, верно?

– Программа?.. – переспросила .

Наверное, профосмотр. Или реабилитация. Я кивнула. Машинально.

Он не уточнил.

Медсестра суетится с пробирками. Комментирует параметры. Называет результаты анализов. Голос спокойный.

– Ложитесь на кушетку. Сейчас УЗИ. Потом лекарство – и всё.

Говорит врач. Спокойно. Без эмоций.

Холодный гель на животе. Экран. Он смотрит. Нажимает кнопки. Записывает данные.

– Всё хорошо, – говорит наконец. – Матка восстановлена. Повторная беременность возможна. Осложнений не вижу.

Я моргаю. Не сразу понимаю. Какая беременность?

Но не спрашиваю. Просто вытираю гель.

В кабинет возвращается медсестра. В руках – шприц.

– Не переживайте, – говорит она. – Витаминный коктейль и лёгкое седативное. Стандартная процедура.

Я киваю. Слишком быстро. Слишком привычно.

Укол.

Мягкое тепло растекается по вене. Голова становится лёгкой. Веки тяжелеют.

Я пытаюсь задать вопрос. Открыть рот. Сказать хоть слово.

Но губы не слушаются.

Мир отодвигается в сторону. Медленно. Как задвигающаяся ширма.

Глава 4

Очнулась резко – будто что-то мощное вытолкнуло меня наверх, из вязкой темноты. Рывок – и я снова в теле. Тяжёлом, чужом, налитом свинцом. Оно не слушается.

Пальцы онемели, руки поджаты, дыхание рваное. Веки липнут, а над головой белый потолок и лампа, пульсирующая слишком ровно, слишком машинально.

Тишина давит. Не абсолютная – под ней слышится равномерное гудение аппаратуры. Будто сердце комнаты бьётся вместе с моим.

Я лежу на больничной койке. Простыни безупречно чистые, подушка слишком мягкая. Всё – стерильно, обезличено.

Капельница в вене. Под бинтом что-то тянет, будто под кожу вшили металл. Воздух густой от антисептика… и чего-то ещё. Страх. Не мой. Чужой, впитавшийся в стены.

Пробую подняться. Мышцы будто из ваты. Голова кружится, дыхание сбивается. Падаю обратно. Мир плывёт, растворяется, остаётся за стеклом.

Дверь открывается без стука.

Входит женщина. Средних лет. В форме, но без халата. Уверенная походка, ровная осанка, лицо без эмоций. Ни удивления, ни сочувствия. Она смотрит так, как смотрят те, кто давно научился не показывать, что думает.

– Доброе утро, – произносит спокойно. Голос ровный, отрепетированный.

– Всё прошло хорошо. Организм отреагировал стабильно.

– Что… – мой голос срывается, хриплый, будто царапнутый изнутри. – Что вы мне ввели?

– Не волнуйтесь, – отвечает она с прежней безупречной нейтральностью. – Витамины. Жидкость. Немного седативного. Всё под контролем. Ваши показатели в пределах нормы.

Слова доходят сквозь вату. Но внутри неспокойно.

Тело изменилось. Это не боль. Не жар. Даже не слабость. Это ощущение «не-своего». Будто границы моего «я» сместились. Будто я – уже не одна.

– Я могу встать? – шепчу.

– Лучше полежите. Скоро будут готовы окончательные анализы. На первом этапе всё прошло отлично, – она улыбается. Слишком быстро. Слишком автоматически.

Я не спрашиваю, что они называют «первым этапом». Потому что уже чувствую: ответы мне не понравятся. Знала: это не мой выбор.

Это не походило на обычный осмотр. Меня не выписывали, не отпускали домой, не объясняли. Просто держали. Под наблюдением. Тихо. Стерильно. Профессионально. Но – не по-человечески.

Лежала на койке и смотрела в потолок, пытаясь понять, что со мной не так. Капельница капала ритмично, будто метроном, отмеряющий чужую волю. Медсёстры заходили молча, делали своё и уходили, избегая взгляда. С каждой минутой тревога только росла.

Живот тянуло глухо, глубоко – словно где-то внутри что-то запустили без моего согласия. Организм включили в процесс, которого я не хотела.

И тогда я ощутила её. Волчицу. Мою.

Ту, что молчала все эти месяцы. После потери ребёнка она будто умерла вместе с ним – слабая, сломанная, придавленная тишиной. Но сейчас, под кожей, она подняла голову. Дрожащая. Слабая. Живая.

Стук в дверь резанул. Резкий, требовательный. Не спрашивающий.

В палату вошёл мужчина. Белый халат, ровная осанка, движения без суеты. Лицо спокойное, но слишком закрытое. Взгляд прямой, будто он давно привык смотреть людям в глаза и не искать там ответа.

– Юлия Воронова? – уточнил он.

Я кивнула, хотя горло перехватило.

– Ларинов. Главный врач. Мне поручено объяснить, – сказал он, присаживаясь на край стула у моей койки. Голос – ровный, поставленный, без оттенка вины или сочувствия.

Он говорил так, будто озвучивал диагноз. Не просьбу. Не выбор. Приговор.

– Ваша карта попала в список участников программы ВРТ. – Каждое слово он произнёс чётко, холодно. – Система подтянула протокол по вашим параметрам. Дежурный врач подтвердил готовность и осуществил перенос эмбриона.

Секунда. Другая. Внутри что-то оборвалось.

– Эмбрион? – губы едва слушались, голос сорвался, стал хриплым. – Это… какая-то шутка?

Он молчал. Не отводил взгляда, но и не давал ответа. И этим молчанием он сказал больше, чем мог бы словами.

Волчица внутри зарычала. Слабый, рваный звук – но от него у меня пробежал холод по спине. Я чувствовала: она поняла быстрее меня.

Меня использовали. Моё тело. Моё право. Без разрешения альфы. Без моего согласия.

Вены будто налились льдом. Дыхание стало неровным. Мир зашатался, будто стены палаты сдвинулись ближе.

– Вы серьёзно?.. – слова сорвались с губ, но прозвучали слишком тихо. Почти как чужие.

А он всё так же сидел напротив. Спокойный. Отрешённый. Как будто я не женщина. Не омега. А просто материал.

– После того, как я потеряла своего ребёнка… – слова вырвались резким шёпотом, ломким, как стекло, – вы решили просто «попробовать снова» ? Без моего согласия?

Гнев вспыхнул мгновенно. Не крик – пламя внутри, обжигающее каждую клетку. Горло перехватило, но я всё равно пыталась говорить. Это не ошибка. Это издевательство.

Ларинов не дрогнул. Его лицо оставалось каменным, как будто я произнесла не обвинение, а вопрос о расписании процедур. Никакой реакции. Ни жалости, ни даже раздражения. Только холодная пустота.

Он нажал кнопку на панели. Движение уверенное, отрепетированное. Как будто знал: я взорвусь. Как будто ждал .

В дверь вошли двое. Медсестра в маске – лицо закрыто, глаза отрешённые. И молодой парень в форме – широкий, высокий. Оба двигались синхронно, бесшумно. Не смотрели на меня, словно я уже перестала быть человеком.

– Вам нужно отдохнуть, – произнёс Ларинов. Голос ровный, безупречно спокойный. Он даже не посмотрел в мою сторону. – Организм перенёс стресс. Это безопасно. Стандартная процедура.

Я попыталась сказать «нет». Губы дрогнули, но звука не вышло. Горло будто стянули изнутри.

Игла скользнула в капельницу – не в вену, не в руку. Прямо в прозрачную трубку, где раствор уже бежал в мою кровь. Всё было сделано холодно, уверенно, без лишних движений.

Через несколько секунд мир начал расплываться. Сначала фонари за окном превратились в пятна света. Потом стены будто наклонились. Тело налилось ватой, пальцы потеряли силу. Мысли вязли, как мухи в мёде. Гнев исчез. Вместе с голосом. Вместе с правом сопротивляться.

Осталась пустота. И его голос.

– Мы оставим вас под наблюдением. Всё будет хорошо.

Он произнёс это так мягко, будто уговаривал ребёнка лечь спать. Почти ласково. И именно это было страшнее всего.

Я не знала, сколько прошло. Два дня? Неделя? Всё слилось в одно. Смена капельниц, тарелка с едой, бутылка воды на тумбочке. Никто не говорил со мной. Никто не смотрел в глаза. Только тишина и стерильность.

Сидела, закутавшись в тонкое одеяло, обняв колени, и смотрела в одну точку на стене. Слёзы текли сами по себе, и я даже не пыталась их вытирать.

И снова вернулось то чувство. То самое, которое пережила тогда, в палате, когда врач произнёс сухо, без пауз: «Мы не смогли спасти ребёнка». Мир тогда оборвался. Всё, что было мной, – рухнуло в одну секунду.

И вот сейчас – то же самое. Не те же слова, но тот же холод, та же стерильность, та же пустота. Опять меня лишили выбора. Опять тело стало инструментом в чужих руках. Опять я осталась одна.

Я снова в ловушке. Без голоса. Без права на себя. И самое страшное – без права на свою волчицу, которая тогда замолчала вместе с ребёнком.

И вдруг – резкий звук. Грохот. Воздух взорвался чужим запахом. Дверь распахнулась. На пороге стоял он.

Высокий. Опасный. В идеально сидящем тёмном костюме. Челюсть сведена, плечи напряжены. А в глазах – не просто злость. Там было бешенство, холодный гнев, едва сдерживаемый человеческой оболочкой.

Волчица внутри ощерилась, рванулась. Альфа.

Глава 5

Найти изолятор оказалось проще простого. Запах волчицы ударил в нос, едва я ступил на нужный этаж. Чистый. Тонкий. Живой. Слишком настоящий для этой стерильной, мёртвой больницы.

Волк внутри ощетинился – не от ярости, от инстинкта. Он знал. Она здесь. Его пара. Его запах. Его жизнь. Узнавал её так же безошибочно, как когда-то узнал смерть – тогда, на границе, когда потерял другую.

Шёл медленно, шаг за шагом, каждый удар подошвы отдавался гулом в висках. Персонал рассыпался передо мной, как тени. Никто не осмелился остановить, спросить, встретить взгляд. И правильно. У меня была цель. Один запах. Одна дверь.

Изолятор.

Я остановился, ладонь легла на холодный металл ручки. Рывок. Дверь распахнулась так резко, что ударилась о стену. Щелчок. Гулкий стук. Тишина – треснула пополам.

Она вздрогнула.

Хрупкое тело под белой простынёй. Бледная кожа, дрожащие пальцы. Взгляд застыл в одной точке на стене, будто там можно найти спасение. Она сидела, вжимаясь в угол, слишком маленькая для этой палаты.

И запах. Боль. Узнаваемая до дрожи. Тот самый, что я уже когда-то чувствовал – запах утраты.

Волк внутри взвыл.

Её глаза – широко распахнутые, испуганные, как у зверька, загнанного в угол.

Сделал шаг внутрь. Тяжёлый. Медленный. И сразу почувствовал, как воздух между нами натянулся – как проволока под током. Каждое моё движение отзывалось дрожью в её теле.

– Ты Воронова? – спросил я. На самом деле не для ответа. Просто сверял: запах и лицо. Чтобы убедиться. Совпадают.

Она кивнула. Медленно. Будто боялась, что резким движением нарушит хрупкое равновесие. И, по правде сказать, правильно делала.

Я сделал шаг. Потом ещё один. Она не отшатнулась, только сильнее вжалась в спинку койки. Но глаза не отвела. Смотрела прямо.

– Ты знаешь, что внутри тебя? – остановился в трёх шагах. Ближе не надо. Моё присутствие и так давит.

– Мне сказали… – голос сорвался на шёпот, дрожащий, будто шаг по тонкому льду. – Что произошла ошибка. Что это… эмбрион.

Замолчал. На секунду. Но этой секунды хватило, чтобы ощутить, как внутри поднимается волк.

– Не эмбрион, – произнёс медленно, отчётливо. – Это мой ребёнок.

Она вздрогнула. И вместе с ней – что-то внутри. Волчица. Слабый отклик, как едва слышный рык, но живой. Я почувствовал её. Она слышала каждое моё слово.

– Я не соглашалась! Я не просила! – сорвалась она. Голос дрогнул, но не стал истерикой. В нём звучала боль. Настоящая. Та, что переживает только та, кто уже теряла.

Она смотрела на меня, и в её взгляде я читал приговор.

Я не двинулся с места. И не нужно было. Власть альфы не в шаге вперёд. Власть – в том, что даже стоя у двери, ты заполняешь собой весь воздух.

– Мне всё равно, на что ты не соглашалась, – ответил ровно. Голос был холодным, без угрозы, без надрыва. – Меня интересует только одно: ты носишь моего ребёнка. Ты родишь его.

Её глаза вспыхнули. В них смешалось всё сразу – злость, боль, страх. Но поверх всего – упрямство. Та самая внутренняя твёрдость, которая не позволяла ей опустить голову даже здесь, в этой стерильной клетке.

Она смотрела прямо, не моргала, не отвела взгляд. И я понял: её уже пытались сломать. Давили, лишали права на голос, загоняли в угол. Но до конца так и не смогли.

В ней оставалась сила – пусть скрытая, раненая, но настоящая. И если прижмут ещё сильнее, она не сдастся. Она укусит. Даже если самой будет больнее.

Волк во мне рычал глухо. Злился. Потому что она – чужая. Не моя пара. Не та, кого я должен был взять. Но именно она теперь носила то, что мне дороже всего. Последнее, что у меня осталось.

И на этом заканчивались все «если» и «почему». Здесь не было случайности. Был только факт.

Она теперь – моя территория. Носительница моей крови. Мой выбор. Моя ответственность.

И плевать, что она меня ненавидит. Плевать, что её взгляд полон боли и презрения.

Её ненависть не имеет значения. Значение имеет только то, что внутри неё – мой ребёнок.

Я окинул взглядом палату. Стерильность. Запах лекарств. Чужая тишина. Здесь для неё нет места.

– Собирайся, – сказал я, и голос прозвучал окончательно. – Ты едешь со мной.

– С чего бы это вдруг? – огрызнулась она.

Голос звучал резко, но в нём ощущалось больше слабости, чем силы. Волчица скалила зубы, пытаясь продемонстрировать свою ярость. Она была ранена, зла и беспомощна.

Я видел таких. Они всегда думают, что у них есть выбор.

– Не будь дурой, – произношу ровно, медленно ведя взглядом сверху вниз. Не торопясь. Долго. Чтобы каждая секунда прожигала ей кожу. – Будешь жить у меня. Там безопасно. И там всё под контролем. Моим.

– Я никуда с вами не поеду! – выкрикнула, срываясь на крик. Упрямство в голосе звучало красиво. Я слышал, как под его поверхностью дрожит истерика. Тонкая, хрупкая, едва удерживающаяся от слома.

– Неверный ответ, – отрезаю. Спокойно, холодно. Без эмоций. Просто констатирую её будущее.

Она сжимает кулаки, шипит:

– Вы мне никто!

Я делаю шаг. Один. Медленный. Воздух в палате становится густым, вязким. Волк внутри меня нависает над ней, давя инстинктами. Голос понижается, переходя в рычание на грани слов.

– Ошибаешься, девочка. Я тот, кто решает, что будет с тобой. Ты – всего лишь та, кто выносит моего ребёнка. И на этом твоя роль заканчивается.

Она замирает, её дыхание срывается на хрип. Но взгляд остаётся твёрдым, дерзким, с вызовом.

Стакан в её руке резко летит в меня. Брызги воды разлетаются по стене, осколки стекла падают на пол. Я спокойно отступаю в сторону, даже не моргнув.

Я смотрю только на неё.

– Прекрасно, но бесполезно, – говорю я.

Дверь распахивается. Вбегает медсестра, лицо белое от испуга.

– Что здесь происходит? Всё в порядке?

Я не поворачиваюсь к ней, мой взгляд прикован к Юлии. Прямой, неумолимый. Чтобы она поняла: выхода нет.

– ВЫшла вон, – говорю спокойно, но в воздухе повисает напряжение.

– Но… – она запинается.

Я медленно поворачиваюсь к ней. Не резко, плавно.

– Я сказал: уходи, – голос ровный, без всплесков. Но в нём такая тяжесть, что по спине медсестры пробегает дрожь. Она бледнеет и почти бегом выскакивает в коридор, хлопнув дверью.

Мы остаёмся вдвоём.

Двигаюсь медленно. Каждый шаг – намеренный, тяжёлый. Воздух густеет, наполняется волком. Я не выпускаю его до конца, но достаточно, чтобы запах силы ударил ей в голову. Чтобы каждая клетка тела омеги вспомнила, что значит – рядом альфа.

Она замирает. Спина вжимается в стену, пальцы судорожно сжимают простыню. Взгляд – острый, злой, но дыхание выдаёт: боится.

Склоняюсь ближе. Настолько, что её кожа чувствует моё тепло, дыхание скользит по щеке. Смотрю сверху вниз, нависая – и не оставляю ей пространства для отступления.

– Хватит, – Слова падают на неё тихо. – Ты можешь злиться, можешь кусаться, но истерики со мной не пройдут.

Она дрожит. Снаружи держится – клыки, злость, вызов. Но внутри… её волчица уже скулит. Узнаёт меня. Альфу. Не потому что хочет, а потому что так устроена. Природа сильнее её упрямства.

Я слышу это. Чувствую. Она не сдаётся разумом, но тело уже помнит, кому подчиниться.

– Я не мальчик, которого можно довести до слёз, – произношу низко, с нажимом. – Я альфа. И тебе придётся привыкнуть.

Она вскидывает голову, но в глазах – рваный страх и упрямое отрицание. Её волчица дёргается в груди – между бегством и покорностью.

Я не давлю дальше. Просто держу её в этом поле силы. Пока она сама не поймёт: выйти отсюда она сможет только с моей волей.