Текст книги "Алиса Коонен: «Моя стихия – большие внутренние волненья». Дневники. 1904–1950"
Автор книги: Алиса Коонен
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)
Я не выдержала… решила после урока идти к нему… явилась страстная, непреодолимая потребность видеть его, говорить с ним… Одной идти было страшно (проклятая трусость!) и неловко. Я позвала Гольдину8080
Гольдина – неуст. лицо.
[Закрыть] и Онофриеву; отправились втроем… когда мы поднялись на лестницу и остановились у его двери, сердце у меня колотилось, прыгало… в висках стучало… страшно, страшно вдруг сделалось. Наконец вошли в гостиную… начали кашлять, думая, что он лежит, и уже решив заранее говорить через дверь… И вдруг, о ужас! – он сам перед нами… тихий, кроткий, с тихим голосом, томным, мягким выражением глаз… какой-то… «присмиревший». Он пригласил нас сесть… угощал конфетами… разговор был общий о гимназии, ученицах, сочинениях и прочем. Я сидела как в тумане, дико озираясь по сторонам, смутно понимая, самой себе не веря, что я… у него…
Сидели около часа. Когда стали прощаться, я просила его не говорить никому из нашего класса о моем посещении: «Отчего? Трусите?» – в глазах его была насмешка; я вспыхнула: «Это я-то трушу? – хорошо же вы меня знаете», ко мне уже вернулось обычное самообладание и нахальство8181
…обычное самообладание и нахальство. – О своем характере А. Г. Коонен многое понимала уже в юные годы: «Мой себе совет: никогда не испытывать глубины брода обеими ногами разом» (Записная книжка с рисунками, записями афоризмов, стихотворений, адресов и др., с записями разных лиц на память. 1903. Автограф // РГАЛИ. Ф. 2768. Оп. 1. Ед. хр. 103. Л. 22 об.).
[Закрыть]. «Не трушу, а только не желаю, чтобы об этом кто-либо знал…»
«Почему вы не хотите сказать? Вы должны сказать!» – «Должна? Вот еще новости! Это касается только меня». – «Нет, это касается нас обоих, – и он многозначительно, в упор посмотрел на меня; – если не хотите сказать сейчас, то скажете на „Грузинском вечере“». – «Ничего подобного».
Во время этого разговора он держал мою руку в своей… мне было неловко и в то же время безумно хорошо…
Я пришла домой как очумелая8282
В своих воспоминаниях А. Г. Коонен описывает посещение Хаханова совершенно в ином ключе: «Вскоре Хаханов серьезно заболел. В гимназии стало невыносимо скучно. Я решила навестить его, купила четверть фунта тянучек и отправилась к нему домой. Поступок по тем временам весьма предосудительный. Хаханов был очень смущен моим визитом, и я просидела у него всего несколько минут. Возвращаясь обратно, я столкнулась на лестнице с дамой, которая окинула меня каким-то странным взглядом. На следующий день, как только я пришла в гимназию, меня вызвала к себе Соц, бледная от ярости:
– Так вот до чего дошло, вы ходите к холостым мужчинам! Я знаю, вы были у Хаханова, да еще когда он лежал в постели неодетый! – воскликнула она возмущенно.
– А как же он мог лежать одетый, если он болен, – возмутилась в свою очередь я.
На этот раз Соц уже твердо решила выгнать меня из гимназии. Понадобились все обаяние, вся энергия моего отца и заступничество инспектора, чтобы умилостивить гимназическое начальство» (Коонен А. Г. Страницы жизни. С. 20).
[Закрыть]… Завтра «Грузинский вечер».
2 декабря [1904 г.]
Ужасно! – мама, Жорж [Коонен] и Грей знают все… Откуда? – Шпионство?
___
Умер дядя8383
Умер дядя! – Имеется в виду муж сестры матери А. Г. Коонен – Адели Львовны Девилье (1869–1955) – Николай Владимирович Дивов (1855–1904). Именно о них А. Г. Коонен впоследствии вспоминала: «Летом мы чаще всего уезжали в имение тетки, в Тверскую губернию. Тетка моя была актрисой. Свою карьеру она начала в провинции очень удачно, но скоро вышла замуж за небогатого помещика и должна была оставить театр. В утешение ей муж у себя в Стречкове приспособил под театр большой сарай. Здесь играли и взрослые и дети. Взрослые чаще всего разыгрывали веселые комедии и водевили, а дети – живые картины и детские пьесы. Здесь, в театре на берегу, правда, не озера, а чудесной реки с лилиями и кувшинками, начала я, подобно Нине Заречной, свою актерскую жизнь. Случилось так, что в одном из детских представлений меня увидела родственница Марии Петровны Лилиной, соседка моей тетки по имению, и, как я узнала потом, сказала Станиславскому: „Я увидела в домашнем театре в Стречкове девочку, которая, когда вырастет, обязательно должна стать твоей ученицей“. Константин Сергеевич рассказал мне об этом, когда я поступила в школу Художественного театра» (Коонен А. Г. Страницы жизни. С. 14). Про вторую сестру матери – Екатерину Львовну Девилье (Девильер) (1891–1959) известно, что она была балериной, в 1908–1919 гг. в Большом театре, руководила хореографической студией, эмигрировала.
[Закрыть]! Одно несчастье за другим, прямо такая тоска, хоть давись, топись, только прерви проклятую нить страданий.
___
О «Грузинском [вечере]» скажу несколько слов: было весело; концерт чрезвычайно удался, танцы еще более. Мы сидели в «артистической» – Хаханов подошел здороваться и дал афишу, на этот раз зеленую. Стивка почти не подходил ко мне и не разговаривал со мной. Весь вечер была с Солюсом.
7 декабря [1904 г.]
Finita! Кончено! Прости, любовь… сегодня кончилось все… все то прекрасное, поэтичное, что было до сих пор в моей жизни. Он сказал: «Лучше нам кончить все… теперь…» и плакал… он еще любит… а я? – мне тяжело, но скоро, думаю, забудется: я любила болезненно, ненормально, и порой это чувство граничило с безумством… простите, жаркие поцелуи, прогулки вдвоем, светлые мечты, надежды. «У меня есть просьба к тебе, – сказал он, – если ты теперь полюбишь – полюби честного, хорошего человека»…
Да, конечно, после тебя, мой милый, я если и полюблю, то только хорошего, благородного человека. Да полюблю [ли] еще я – способна ли я любить?
Тяжело…
Что же будет?!
Что мне осталось?
Страдание ужасное, непосильное…
Стива, без тебя мне не жить!
Не могу! Ах, Господи, дай силы перенести все это.
18 декабря [1904 г.]
Я люблю его, Стиву! Люблю безумно! – Говорила об этом ему; он все шутит; говорит, что любит, а когда я спросила его об его отношениях к Лене Зотовой8484
Лена Зотова – неуст. лицо.
[Закрыть], то сказал, что увлекается ею… как я… Хахановым. На мой вопрос, кого из нас он предпочтет – меня или ее, ответил, что подумает! Ну да я почти не сомневаюсь в том, что победа будет на моей стороне… в противном случае это будет [черт] знает что… Маме он сказал, что мы разошлись; она плачет, не осушая глаз, и это причиняет мне еще большие мучения.
Кругом недовольство… и все из‐за меня – ужасно!
___
Я стала мечтательницей.
Еще так недавно, да, впрочем, и теперь, я смеюсь над нелепыми мечтами и грезами, а сама… сегодня, например [в постели. – вымарано], лежа на постели, сжимала в объятиях подушку и даже, кажется, целовала ее, воображая, что это он… Глупо? – нет, по-моему. – Жизнь кажется мне слишком скверной, и потому необходимо, хотя немного, идеализировать ее… делать из нее подслащенную пилюлю… Ведь верно? – по-моему, так.
В гимназии второй день не учимся ввиду страшного мороза. Отчасти это хорошо, отчасти и скверно, потому что за отличное поведение Хаханов поставил мне I, и нужно было бы попросить зачеркнуть ее.
Дома скука порядочная!
Главное, изводят слезы – мамы…
[Задняя сторона обложки тетради]: Аля. Качалов. Качалов. Качалов8585
Аля. Качалов. Качалов. Качалов. – Алей называли А. Г. Коонен в семье, а потом и в МХТ, в частности Качалов Василий Иванович (1875–1948) – актер, с 1900 г. и до конца жизни в труппе МХТ, где сыграл более пятидесяти ролей; кумир интеллигентной публики и почти всех поголовно гимназисток, к которым принадлежала и Коонен. «В нашей гимназии в старших классах царил настоящий культ Художественного театра. Богом нашим был Василий Иванович Качалов. Увлечение Качаловым, перевернувшее всю мою гимназическую жизнь, налетело на меня как снег на голову» (Коонен А. Г. Страницы жизни. С. 21). В записной книжке Коонен 1903 г. выписаны адрес и телефон В. И. Качалова (РГАЛИ. Ф. 2768. Оп. 1. Ед. хр. 103. Л. 10 об., 22 об.). Как будет видно из дальнейших дневниковых записей, увлечение В. И. Качаловым, вскоре выросшее в настоящую, мучительную и мучающую, любовь, А. Г. Коонен пронесет через годы и десятилетия, а их отношения переживут самые разные этапы, но никогда не будут ровными и равнодушными, особенно со стороны Коонен.
[Закрыть]. [Нрзб.]8686
Конец дневниковой тетради. РГАЛИ. Ф. 2768. Оп. 1. Ед. хр. 116.
[Закрыть]
Тетрадь 2. 19 февраля – 13 июля 1906 года
С 4 марта по 13 июля 1906 г
Поездка с Художественным театром за границу8787
С 4 марта по 13 июля 1906 г. Поездка с Художественным театром за границу. – Гастрольные спектакли МХТ 1906 г. в Германии, Австро-Венгрии, Царстве Польском, даты даны по новому стилю: 10 февраля – 11 марта – Берлин, 15–17 марта – Дрезден, 20–21 марта – Лейпциг, 24–27 марта – Прага, 29 марта – 8 апреля – Вена, 11 апреля – Карлсруэ, 12 апреля – Висбаден, 15 апреля – Франкфурт-на-Майне, 16 апреля – Дюссельдорф, 21–22 апреля – Ганновер, 26 апреля – 2 мая – Варшава (Гастроли МХАТ 1900–1998 гг. // Московский Художественный театр. 100 лет: В 2 т. Т. 2: Имена / Под ред. А. М. Смелянского (глав. ред.), И. Н. Соловьевой, О. В. Егошиной. М.: МХТ, 1998. С. 249–250). Эти даты несколько отличаются от дат, приводимых А. Г. Коонен, поскольку энциклопедия «Московский Художественный театр. 100 лет» указывает не даты пребывания в городах, а даты спектаклей. Более точные даты (по новому стилю) пребывания в разных европейских городах см.: Виноградская И. Н. Жизнь и творчество К. С. Станиславского. Летопись: В 4 т. М.: МХТ, 2003. Т. 2. С. 6–29: начало февраля – 11 марта – Берлин; 12–18 марта – Дрезден; 19–21 марта – Лейпциг; 22–27 марта – Прага; 28 марта – 19 апреля – Вена; 10–15 апреля – Франкфурт-на-Майне, но 11 апреля спектакль «Дядя Ваня» в Карлсруэ, а 12 апреля «Царь Федор Иоаннович» в Висбадене, в присутствии Вильгельма II и его свиты; на спектакле побывала М. Н. Ермолова, отдыхавшая в Висбадене; 16–19 апреля – Дюссельдорф (18 апреля – поездка в Кёльн); 20–22 апреля – Ганновер; 23 апреля – 2 мая – Варшава (3 мая МХТ выезжает из Варшавы в Москву).
То, что учеников Школы взяли на европейские гастроли, произошло по инициативе самих учащихся. А. Г. Коонен вспоминала: «Мы, студенты, были в отчаянии, представив себе длительную жизнь без театра. Никто не мог сказать точно, сколько времени продлится поездка. Неожиданно одной из учениц пришла в голову отличная мысль попросить Владимира Ивановича взять нас за границу, с тем чтобы дорогу до Берлина мы оплачивали сами, а театр платил бы нам за участие в спектаклях столько же, сколько немецким статистам, которые, как нам стало известно, должны были принимать участие в массовых сценах. Мы отправились маленькой делегацией к Владимиру Ивановичу и рассказали ему наш план. К большой нашей радости, он отнесся к нему сочувственно и, посоветовавшись со Станиславским, объявил, что предложение наше принято и что в поездку берут четырех студентов. К неописуемой моей радости я попала в их число» (Коонен А. Г. Страницы жизни. С. 32–33).
[Закрыть]
4 марта [19 февраля 1906 г.]. ВоскресеньеБерлин
Не взяла с собой дневника… Боялась здесь [читать. – зачеркнуто] писать, чтобы не прочли как-нибудь…
И вот сегодня – скучно смертельно…
Хочется вылить из души все, что накопилось за это [2 недели. – зачеркнуто] время… И не с кем поговорить откровенно, некому [рассказать. – зачеркнуто] передать все то, что волнуется внутри и как-то мешает быть спокойной. И опять берусь за тетрадку…
Странно я чувствую себя последнее время: когда поразмыслю хорошенько, так прямо жуть берет: что-то разбудоражилось внутри, раздвоилось, какая-то дикая нелепая путаница. Мне страшно!
Неужели?! Нет, этого быть не может… Даже страшно выговорить: «Я люблю его не так сильно, как раньше…»8888
«Я люблю его не так сильно, как раньше…» – А. Г. Коонен пишет о В. И. Качалове.
[Закрыть]
Может быть – просто новые впечатления отодвинули это на задний план?
Нет, что-то внутри меня протестует против этого. Не то, не то…
Так отчего же это? Что это значит?
Свадебное шествие… Ярко освещенная пестрая вереница придворных карет. Музыка… Развевающиеся знамена, флаги… Зелень, цветы…
Мощная красивая фигура Эйтеля8989
Свадебное шествие… <…> фигура Эйтеля… – Вильгельм Эйтель Фридрих Кристиан Карл (1883–1942) – принц Прусский, второй сын кайзера Вильгельма II и императрицы Августы Виктории – 27/14 февраля 1906 г. (во время пребывания МХТ в Берлине) женился на герцогине Софии Шарлотте Ольденбургской (1879–1964), дочери Фридриха Августа, великого герцога Ольденбургского. Сам Вильгельм II 6 марта 1906 г. присутствовал на спектакле «Царь Федор Иоаннович» по пьесе А. К. Толстого в Берлине, а затем 12 апреля в Висбадене.
[Закрыть]… Смелое, вдохновенное лицо… Поднятая в руке сабля…
Нет, не то…
Это была просто изумительная по красоте и яркости картина. И он, этот красавец-принц, только дополнение в этой картине.
Не то, не то…
Так отчего же, отчего???…
Роюсь, копаюсь внутри и ничего не могу сообразить…
Или это, быть может, просто утомление, чувство как-то притупилось, перестало быть таким острым и нервным?!..
Это, пожалуй, вернее…
Я устала мучиться, устала страдать от каждого лишнего слова, лишнего взгляда, обращенного к кому-нибудь, кроме меня… Да, да, вероятно, так… Это не может быть охлаждением.
Вспоминаю первое представление «Федора»: «Архангельский собор»9090
Вспоминаю первое представление «Федора»: «Архангельский собор»… – Первый спектакль «Царь Федор Иоаннович» А. К. Толстого (открытие гастролей в Берлине) был сыгран 23/10 февраля 1906 г. Почти сразу после прихода в театр А. Г. Коонен получила две роли в массовых сценах «Царя Федора»: мордовку в сцене «Яуза» и одну из сенных девушек, сопровождающих царицу Ирину, как раз в сцене «Площадь перед Архангельским собором».
[Закрыть]… Звон колоколов, тихое похоронное пение… Толпимся за кулисами перед выходом. Откуда-то какой-то фантастический красный свет… На душе как-то торжественно и празднично… Вдруг чувствую на своем плече чье-то тихое прикосновение. Скорее почувствовала, чем поняла… Даже не обернулась… Это он поправил мне локон – нежно, заботливо, как любящая мать… Потом то же тихое, тихое прикосновение сзади…
Ведь ничего в этом необыкновенного, но то, что почувствовала я тогда, – невозможно передать… Всколыхнулась какая-то волна внутри, подступило что-то к самому горлу, и вдруг опять – спокойствие… тихо, невозмутимо на душе, и такое полное довольство, такая удовлетворенность…
Значит, что-то есть, значит, не все [пропало]…
Да, очевидно, это переутомление…
И потом, когда успокоюсь, все пойдет по-старому…
Я часто думаю о будущем годе. И почему-то мне представляется, что «это будет». Обязательно.
И вот сейчас так ясно, так определенно представилось это…
Боже мой! Как долго я жду… [этого. – вымарано] бесконечно!
Надо бы писать много, много, да сидит Лидия Михайловна9191
Коренева Лидия Михайловна (1885–1982) – актриса МХТ с 1904 по 1958 г. Как и А. Г. Коонен, ученица Школы МХТ (поступила в 1904 г.). Соперница Коонен не только на сцене (обе были распределены на роль Верочки в «Месяце в деревне» И. С. Тургенева), но и в отношениях с В. И. Качаловым. Среди ранних ролей Кореневой: Ксения в «Борисе Годунове» А. С. Пушкина, Вода в «Синей птице» М. Метерлинка, Марья Антоновна в «Ревизоре» Н. В. Гоголя, Lise в «Братьях Карамазовых» по Ф. М. Достоевскому.
[Закрыть] за столом, поет и мешает.
Кончаю поневоле.
19/6 [марта 1906 г.]
Опять… Я какая-то «звезда». «Звезда» в жизни человека, и человека серьезного, умного, интересного. «Я не могу говорить об этом человеческими словами, потому что самое большее, что я могу сказать, – это „я вас люблю“. – А этого мало…» Так что же, что же это? Боже мой! И жаль его, мучительно жаль!!
27/14 марта [1906 г.]. Четверг Дрезден (I день – понедельник)
Уже в Дрездене… Живем с Кореневой. Все почти время проводим вдвоем… Весело, беспечно, радостно… На душе хорошо, покойно… Ничто не волнует… Я не записала в дневник очень важной вещи. Это было еще в Берлине: Нина Николаевна9292
Нина Николаевна Литовцева (урожд. Левестам) (1871–1956) – актриса МХТ, позже режиссер, педагог. Жена В. И. Качалова.
[Закрыть] велела Маруське9393
Маруська – скорее всего, Гурская Мария Александровна (1885–?), ученица Школы МХТ с 1904 по 1908 г., принимала участие в европейских гастролях МХТ 1906 г. Также это может быть Андреева (на афише Ольчева) Мария Александровна, ученица Школы МХТ в те же 1904–1908 гг. В мемуарах А. Г. Коонен называет Марусей именно Ольчеву (Коонен А. Г. Страницы жизни. С. 47–48), а Гурскую упоминает даже без имени (Там же. С. 33). В дневниках фигурируют Маруська и маленькая Маруська – вероятно, одна из них Гурская, вторая Ольчева.
[Закрыть] передать мне, что меня очень портят мои башмаки: от них у меня и ноги безобразные, и фигура, и походка – нелепые, и еще что-то… И затем со злым смехом прибавила: «Василий Иванович первое время очень увлекался ею, но как только увидел ее башмаки – все как рукой сняло…»
На меня это сообщение подействовало как-то странно: двое суток я хохотала как сумасшедшая… «А счастье было так возможно, так близко…»
Да, вот что бывает на свете: слишком большие башмаки – не по ноге – сломили жизнь, рушили счастье, разбили надежды…
А мне смешно…
И нет боли, нет тоски и страданий…
Последние дни – как-то особенно хорошо: такое довольство, такая полная удовлетворенность…
Иногда кажется, что чаша может переполниться, и от радости, от счастья – грудь разорвется…
Что-то будет дальше?
Боже, Боже, не оставляй меня!
Иногда, когда я оглянусь, когда вдумаюсь – насколько я оторвана от своих, от дома, от тепла и ласки, – меня охватывает какой-то безотчетный страх… Жуть берет…
А потом – впечатления громоздятся одно на другое… одна радость сменяется другой… и все забывается, и дом, и семья, и он… да, да – чувство заметно ослабело, отодвинулось куда-то. Безусловно, это на время… А что будет будущей зимой?
И когда я думаю о том, что будет, – у меня перед глазами какой-то туман, что-то расплывчатое, нелепое, несуразное…
И даже не думается как-то.
Живу вполне настоящим…
Вот теперь, например…
Приехали в Дрезден…
Милый, уютный, красивый городок. Как-то тепло, хорошо почувствовала себя здесь сразу… Точно что-то родное, близкое душе…
Вошли в комнатку – и всколыхнулось все внутри…
Какая-то волна радости, тихого теплого восторга разлилась по всему существу… Окна раскрыты… Последние, догорающие лучи солнца скользят красивыми, яркими полосами… Воздух теплый, весенний, ароматный врывается смело и дерзко, колышет нежные кисейные занавески, приподнимает скатерть на столе… Тишина, уют, покой… Зеленые, едва распускающиеся веточки тянутся в окна… Чирикают пичужки… Где-то раздался веселый детский смех… два-три тоненьких голоска перекликнулись… и опять все – тихо… опять тот же келейный покой… Только звона колокольного не хватает…
А на душе… Боже мой…
И не разобраться! И радость, и восторг; и волненье, и полная тихая удовлетворенность – все это слилось вместе, во что-то огромное, широкое, и заколыхнуло совсем… Вспомнился Берлин. Первый день в Берлине… Какая противоположность! Замерзшие, дрожащие от холода, свернувшиеся в клубки фигуры на постелях9494
Вспомнился Берлин. Первый день в Берлине… <…> Замерзшие, дрожащие от холода, свернувшиеся в клубки фигуры на постелях… – Этот день А. Г. Коонен подробно описывает в мемуарах: «Нас, троих учениц – меня, Кореневу и Гурскую, – поселили в частной комнате на Фридрихштрассе. Комната была большая и холодная, с балконом, который не хотел закрываться, и камином, который хозяйка не хотела топить. Оставив свои чемоданы, мы побежали смотреть город. Темно-серые массивные здания, улицы с чисто-начисто вымытыми тротуарами и, под стать городу, темно-серые мглистые облака. Было промозгло, холодно, и, изрядно продрогнув, мы побежали домой. В комнате было не теплей, чем на улице, и мы с удовольствием залегли под широкие немецкие перины, заменяющие одеяла. Когда утром нужно было встать и бежать на репетицию, оказалось, что вылезти из-под перин трудно: изо рта у нас шел пар» (Коонен А. Г. Страницы жизни. С. 33).
[Закрыть]… На душе тот же холод, тот же озноб… Тоска… Бесконечные думы о Москве, о своих. А в голове все время гвоздем сидит: зачем, зачем я поехала?! Зачем?!
И теперь, здесь, первый день…
[И все время вертится фраза. – зачеркнуто]: «Вся душа ее раскрылась навстречу солнцу…» Откуда у меня эта фраза – не знаю…
Но она очень верно определяет мое настроение: действительно, что-то внутри меня раздвинулось, что-то, запрятанное раньше в глубокие, глубокие недра, теперь поднялось и тянется вон, вон – «навстречу солнцу», свету, счастью…
И я люблю его, я его не разлюбила… нет… Но это чувство уже не мучает меня… Слишком мне хорошо… Я ничего больше не хочу… Довольно и того, что переживаю, а то действительно чаша может переполниться…
Люблю, нелюбима – и счастлива, счастлива! Да! Могу сказать это ясно и определенно…
Мне хорошо… легко… ясно…
На душе тишина, покой, радость и волнение…
«Вся душа ее раскрылась навстречу солнцу».
30/17 марта [1906 г.][Дрезден]
Сейчас из театра… Овации… Венки… речи… буря восторга9595
Овации… Венки… речи… буря восторга… – Об успехе МХТ в Дрездене писала в письме М. Г. Савицкая: «Успехи наши все растут. Больше уж, кажется, и расти нельзя. Настоящий триумф» (М. Г. Савицкая – М. С. Геркен. 18 марта 1906 г. // Виноградская И. Н. Жизнь и творчество К. С. Станиславского. Т. 2. С. 15). Ей вторила и О. Л. Книппер-Чехова в письме М. П. Чеховой от 4 апреля 1906 г.: «В Дрездене было страшно приятно играть. Изумительный театр, люди прелестные, успех громадный – речи, венки, точно мы им всем Америку открыли. Рецензии самые восторженные, но „Дядю Ваню“ оценили больше всего, просто обалдел немец дрезденский» (О. Л. Книппер – М. П. Чехова: Переписка: В 2 т. Т. 1: 1899–1927 / Подгот. текста, сост., коммент. З. П. Удальцовой. М.: Новое литературное обозрение, 2016. С. 193).
[Закрыть]… Но не обалдеваешь от этого, как в Берлине… Привыкла, видно. Жалко уезжать из Дрездена. Жалко и галереи, и того, что много здесь интересного – недосмотренного, но, кажется, больше всего жаль новых знакомств. Сейчас в театре прощалась с «мальчиками» Ольги Леонардовны9696
…прощалась с «мальчиками» Ольги Леонардовны… – Книппер-Чехова Ольга Леонардовна (1868–1959) – актриса, одна из основателей МХТ, с 1901 г. жена А. П. Чехова. Именно она сразу по секрету сказала А. Г. Коонен после прослушивания на экзамене, что та принята в Школу МХТ, и вручила ей розу. Коонен вспоминала: «…она считалась в театре как бы моей крестной матерью. Благословила она меня и на уход из театра» (Коонен А. Г. Страницы жизни. С. 47). Дружеские отношения сохранялись до самой смерти О. Л. Книппер-Чеховой. «Мальчики» упоминаются и в письме самой О. Л. Книппер-Чеховой – М. П. Чеховой от 4 апреля 1906 г.: «Мальчики наши участвовали в „Федоре“» (О. Л. Книппер – М. П. Чехова: Переписка. Т. 1. С. 193). Комментатор З. П. Удальцова пишет: «Речь об актерских детях» (Там же. С. 194). В контексте следующих фраз А. Г. Коонен в дневнике такое объяснение не кажется верным.
[Закрыть]. Может быть, именно в силу того, что это ее друзья – они мне страшно симпатичны; хотелось бы пожить здесь, проводить время вместе…
«Коля9797
Коля – неуст. лицо, как и «мальчики Ольги Леонардовны» в целом. Возможно, Николай Рейсс (см. коммент. 11-12).
[Закрыть]» (так его зовет Ольга Леонардовна) попрощался уже на целый год. «Через год встретимся в Москве…»
Где там…
Разве после нескольких разговоров через год узнаешь друг друга?
Да и Бог весть – встретимся ли?!
Как жаль этого всего…
Эти случайные, мимолетные, интересные встречи…
И потом забудешь о них, не останется ничего… ничего!..
А так – студент… спортсмен…
Долго я не забуду этого вечера…
Тихая теплая комната…
Ласково, уютно…
Несколько человек…
Все больше студенты…
Славные, милые.
И он сам – интересный, серьезный, умный…
Бетховен, Григ, Шуберт…
А на столе сопит нескладный, нелепый самовар.
Тишина на улице…
Самая окраина города…
Там дальше – пустырь и горы виднеются – туманные, неясные, высокие…
Жаль всего этого…
Жаль бесконечно.
Завтра адью, Дрезден…
Дальше… «Все дальше, все дальше».
Что-то ждет там… Опять новые и новые впечатления… Опять [новая. – зачеркнуто] другая жизнь…
В Лейпциге должна увидеть Спиридонова9999
Спиридонов – неуст. лицо.
[Закрыть]. Очень хочется… Задумчивые глаза… Милое лицо…
1 [апреля] / 19 [марта 1906 г.]. ВоскресеньеЛейпциг
10‐й час вечера.
Лежу на каком-то бархатном диванчике. Во всю комнату ковер…
Электрическая лампочка горит… Светло, уютно, хорошо…
Комнатка похожа на келью: маленькая, со сводами, с крошечным окошком…
Отдыхаю.
Утомилась страшно…
Приехали в 4 часа, а сейчас только попали домой: все ходили по городу. Городок славный: ясный, простой, приветливый… Но зато – народец…
Боже мой, какой ужас.
Столько времени ходили по городу, и ни одного интеллигентного лица. Какие-то противные, пестрые мещанские фигуры…
Физики100100
Так у А. Г. Коонен, но, вероятно, имеются в виду «физии» или «физиономии».
[Закрыть] до того тупые и пошлые, что буквально противно смотреть! Слава богу, что сегодня день изумительный: впечатление как-то сгладилось. Действительно, погода на редкость: воздух совсем весенний, теплый, мягкий… Солнышко… весело, весело смотреть [хорошо под его лучами, успокоительно, приятно. – вымарано].
Были с Кореневой на самой окраине города в каком-то большом саду – тихо там… хорошо… Птички поют.
Оттуда возвращались – звонили в церкви, вероятно, русской.
Звон особенный – жалобный, дребезжащий… [Словом. – вымарано] настроения масса…
Всякие скверные впечатления сгладились…
Ехали сегодня очень хорошо: сидели в вагоне с Иваном Михайловичем101101
Москвин Иван Михайлович (1874–1946) – актер, режиссер, один из основателей МХТ, в труппе до конца жизни. В спектакле «Царь Федор Иоаннович» А. К. Толстого, которым открывался МХТ, сыграл заглавную роль, сделавшую его знаменитым. С самого появления А. Г. Коонен в театре относился к ней с нежностью: хохотал над ее чтением на вступительном экзамене басни И. А. Крылова «Две собаки», называл курносой (см.: Коонен А. Г. Страницы жизни. С. 24, 30, 168).
[Закрыть] и сотрудника[ми]. Пели почти всю дорогу.
Ивану Михайловичу, кажется, понравился мой голос: слышала мельком, он что-то говорил Кореневой. Василия Ивановича [Качалова] еще нет. Вероятно, приедет завтра.
Милый мой, любовь моя! Бесконечно… беззаветно – любимый!! Если бы только знал – до чего… до какой степени ты дорог мне!!!
3 [апреля / 21 марта 1906 г.][Лейпциг]
Василий Иванович приедет только завтра на спектакль – и уедет опять102102
Василий Иванович приедет только завтра на спектакль — и уедет опять. – Вероятно, А. Г. Коонен делает эту запись не 3 апреля / 21 марта, а накануне, и неправильно датирует следующую запись, поскольку спектакли в Лейпциге были 20 и 21 марта 1906 г. и 20 марта небольшую роль митрополита Дионисия в спектакле «Царь Федор Иоаннович» А. К. Толстого вместо В. И. Качалова играл К. С. Станиславский, а 21 марта Качалов приезжал играть роль Барона в «На дне».
[Закрыть]. Нина Николаевна [Литовцева] опасно больна: будет операция103103
Нина Николаевна [Литовцева] опасно больна: будет операция. – Судя по всему, о болезни и операции Н. Н. Литовцевой А. Г. Коонен имела представление смутное. О. Л. Книппер-Чехова же писала 4 апреля 1906 г. М. П. Чеховой вполне определенно: «У Нины Качаловой выкидыш, делали такую же операцию, как и мне. Лежит, бедная, лишь бы осложнений не было. Качалов при ней, приедут сюда к „На дне“…» (О. Л. Книппер – М. П. Чехова: Переписка. Т. 1. С. 193–194). В следующем, 1907 году в связи с совершенно иными медицинскими проблемами Н. Н. Литовцевой предстоит пережить в Риге 7 операций за 5 месяцев, после которых ее актерская судьба прервется: «…мать простудилась, насморк перешел в воспаление среднего уха, надо было делать прокол нарыва. В Риге были хорошие врачи, но квартирохозяева рекомендовали своего знакомого, но плохого врача. Он сделал прокол так, что началось общее заражение крови. Матери за эту зиму сделали две трепанации черепа и три операции около бедра, где процесс проходил с особой остротой. Кроме того, в эту же зиму ей вырезали аппендикс. Всего, с проколом уха, она перенесла за пять месяцев семь операций под наркозом. В Москву ее привезли в марте 1908 года совершенным инвалидом. Только летом она начала ходить, вернее, передвигаться: ей сделали скамеечку-козлы, она переставляла их перед собой и таким образом передвигалась с места на место. То, что она все это перенесла и осталась жива, считалось чудом» (Шверубович В. В. О старом Художественном театре / Вступ. статья В. Я. Виленкина. М.: Искусство, 1990. С. 81–82).
[Закрыть]. Ужасно! На меня это так подействовало, что и ожидать было невозможно. Всю перебудоражило. Что-то теперь там – в Дрездене??
4 [апреля / 22 марта 1906 г.][Лейпциг]
Сейчас только встретились. Василий Иванович прямо с поезда. Поднимались с ним вместе по [подвесной машине], опять все разбудоражилось внутри, да как! Не знаю, что с собой делать.
7 [апреля / 25 марта 1906 г.]Прага
Третий день уже в Праге…
Милые чехи встретили нас необыкновенно тепло и радушно. Устроили чай – парадный, так что почти прямо с поезда – отправились все туда. Было оживленно, мило, просто и сердечно; никто не ожидал такого приема104104
…никто не ожидал такого приема. – В мемуарах А. Г. Коонен добавляла: «Даже мы, молодежь, на которую во время гастролей никто не обращал внимания, здесь оказались окружены заботой и лаской» (Коонен А. Г. Страницы жизни. С. 35). О. Л. Книппер-Чехова писала М. П. Чеховой из Праги 9 апреля / 28 марта 1906 г.: «…кончили с фурором и набитым театром, но… одолели чехи лаской, задушили, у меня рот не выпрямляется больше, улыбка застыла» (О. Л. Книппер – М. П. Чехова: Переписка. Т. 1. С. 198).
[Закрыть]. Вчера «в честь русских гостей» был спектакль – и здесь опять то же внимание, то же радушие. Больше уже нигде, вероятно, не будет такой встречи. Но зато сам город не произвел хорошего впечатления – разбросанный, грязный, нелепый – он так неприятен после Берлина или Дрездена, что вдруг страшно потянуло туда! – свет, блеск, шум, чистота… Хорошо! Нет, видно избаловались мы сильно!.. Только вчера ночью было хорошо: мы с Георгием Сергеевичем105105
Бурджалов (Бурджалян) Георгий Сергеевич (1869–1924) – актер, режиссер. Участник спектаклей Общества искусства и литературы, в МХТ – с его основания и до конца жизни. Был в экзаменационной комиссии, когда А. Г. Коонен поступала в Школу МХТ.
[Закрыть] отправились после спектакля – гулять – в старую часть города. Это действительно было что-то изумительное: старинные, местами полуразвалившиеся постройки… какие-то крепкие зубчатые стены, башни с остроконечными шпицами <так!>, горы вдали – темные, таинственные, загадочные… А ночь! Господи, какая ночь! Небо синее, синее… Звезды – крупные, сплетаются в чудную серебряную сеть… Нежный, мягкий голубой [свет. – зачеркнуто] колорит кругом… Длинные, причудливые черные тени… А внизу где-то глубоко шумит вода… Плещется тихо, красиво, точно плачет о чем-то…
А кругом – все точно застыло… Гордые неприступные башни, высокие зубчатые стены спят мертвым, непробудным сном… Мрачные, величавые, красивые – они подавляют своей спокойной мертвенностью… Там где-то, бесконечно далеко, копошатся люди, жизнь идет, [бьется] быстрым темпом [около двух строк вымарано] – а тут стоишь среди этой гордой величавой тишины, окруженная царственным покоем, и чувствуешь себя оторванной от мира, от жизни, сама как бы превращаешься в какую-то мертвую статую…
8 [апреля] / 26 [марта 1906 г.]
Вербное воскресенье (26‐е).
Чиликают <так!> птички за окном…
Воздух нежный, мягкий, теплый – врывается широкой, дерзкой волной… Солнечно, ярко…
А на душе скверно: подтачивает что-то медленно, исподтишка… Не по себе… Тоскливо… Хочется ласки, привета!
Сегодня случайно услышала орган – и вдруг страшно потянуло в церковь. Так захотелось отойти, отдохнуть, успокоиться… Истомилась…
Иногда вдруг, ни с того ни с сего – такая слабость – руки не могу поднять… Шевельнуться трудно… И нервы истрепались… Ох, как тяжело! Вот уже несколько дней что-то нелепое со мной творится… И домой тянет… А что там, что – дальше? И когда я тихонько стараюсь заглянуть туда, в это туманное, неясное будущее, – жуть берет… Выйдет ли что? Быть может, останутся одни все те же мечты, надежды, грезы…
Иногда хочется, чтобы скорее летело время, только бы прояснилось что-нибудь…
А моя любовь?? Так и останется чахлой, больной, тяжелой?! Без ответного отклика…
Ах, Боже мой! Как хочется ласки, как хочется, хоть немного, – счастья! Именно теперь, когда кругом все ликует, когда в самом воздухе – какая-то нега, истома, тепло [слово вымарано], теперь, когда каждый листочек, каждая былинка тянутся к солнцу – хочется раскрыть и свою душу, развернуть ее во всю ширь, навстречу весне, ласке, любви…
Испытать хоть немного, ну, самую чуточку – счастья – настоящего, огромного, опьяняющего… Так тяжело быть одинокой!
Скорее бы домой… Скорее бы! Сегодня верба… Весело, шумно, оживленно… Толпы народа по улицам… Суета… Жизнь кипит ключом… В самом воздухе чувствуется что-то необыкновенное – небывалое, торжественное…
А здесь?!..
Мертво, тихо, грязно, буднично…
Люди чужие, не умные.
Нет, не то, не то я пишу…
Просто мне тяжело…
Больно и тоскливо от одиночества!
Сегодня должен приехать Василий Иванович. Меня это не радует, ничуть: даже не совсем приятно… Родной мой! Любимый!
Господи, как мне нехорошо…
Голова болит, кружится… Холодно… Боже мой, только бы не расхвораться! Страшно это: лежать одной в сером, холодном номере… Кругом облезлые, [заплесневелые] стены… Тихо, жутко…
А там, за окном, – шум, жизнь…
Страшно!
10 [апреля / 28 марта 1906 г.]. ВторникВена
(II день.)
Ничего! Все это так и нужно…
Ведь ничего зря не делается…
Очевидно, и эти страданья – для чего-то и кого-то необходимы.
Может быть – на лучшее будущее…
Сейчас нервы начинают успокаиваться…
Но вчера… Боже мой, что это было…
Лишнее какое-нибудь слово, фраза – могли переполнить чашу и заставить постыдно разреветься – да еще как – на улице!
Ужасно! Такое отношение!
Приехали на вокзал – все разбежались, оставили нас одних.
Спасибо [Цирису] – пошел с нами.
Комнату искать было поздно; решили оставаться на бульваре… Уселись… Глаза слипаются, что-то нависает на веки, делает их тяжелыми… Глава клонится набок…
Того и гляди заснешь… Мысли путаются… Обида, досада, злоба на людей – безжалостных, равнодушных – начали притупляться, запрятались куда-то вглубь тяжелым, больным комком. Спать, спать!! Но спать нельзя… Не позволено… Да и холодно… Спина застыла совсем. Руками трудно шевельнуть. Собрали последние силы – встали – пошли – ходили долго… Ноги двигаются по инерции… но заплетаются. Шаги неровные, несуразные.
«Berghof» – зашли туда. Направо – маленькая освещенная комнатка – «Wartesaal»106106
Комната ожидания (нем.).
[Закрыть]. Тихо прокрались – сели на диванчик… Чу! Чьи-то шаги. Испугались, вскочили – и вон, на улицу… Опять шагаем… Где-то калитка… Входим – парк. Хорошо… Какие-то памятники, цветы. Сели на скамейку. Нет, очень холодно, из-под низу – несет сыростью. Того и гляди – подхватишь что-нибудь очень несуразное. Встали и снова в путь.
Мочи нет больше. Ноги не идут… Озноб по всему телу, глаза слипаются… Пойти в Hotel. Зашагали… В один, другой – «besetzt»107107
Занято, заполнено (нем.).
[Закрыть].
Наконец нашли.
Дорого, да уж разве можно разбираться. Идти еще немыслимо. Легли, едва раздевшись, и в один момент – как убитые.
Встали сегодня с тяжелой головой, свинцовыми веками. А на душе злоба, обида на этих людей, которые заставляют столько переживать!
Хорошо, что нашли уютную, дешевую комнатку.
Это подействовало благотворно.
Теперь разобрались уже…
Чистенько… Солнышко светит прямо в окно. В соседней комнате – канарейка поет.
В ожидании кофе (вместо обеда) уселась на диванчик пописáть. Сейчас пойду на почту, вероятно, есть письм[а].
Быть может, Жанна [Коонен] здесь…
И хочется очень ее повидать, и страшно показаться. По общему голосу – выгляжу я ужасно, да и сама вижу – не та песня, что раньше!
Э! Все равно!
Хотя еще целая жизнь впереди. Надо бы и поберечься… Ну да Бог даст – как-нибудь обойдемся.
Если бы для Василия Ивановича было [бы. – зачеркнуто] нужно это – тогда дело другое… Лелеяла бы себя и холила вовсю. А может быть… Может быть, еще есть надежда.
Вчера, когда мы уезжали утром, я два раза говорила с ним на лестнице – так просто, несколько ничего не значащих фраз, но было как-то хорошо, и потом… Всю дорогу я ехала под этим впечатлением, храня там, далеко, глубоко внутри какую-то большую радость. Перед тем как идти на вокзал, мы с Кореневой зашли вниз, в ресторан, – пить кофе… Там сидели и Василий Иванович с Ниной Николаевной [Литовцевой]. Они кончили раньше нас. Нина Николаевна куда-то ушла, а Василий Иванович стал медленно одеваться и, потихоньку натягивая перчатки, подошел к нашему столику. Остановился. Я сидела боком и нарочно смотрела в окно. Потом вдруг инстинктивно, бессознательно обернула голову и посмотрела ему прямо в глаза: долго, пристально. Он выдержал этот взгляд и чуть-чуть улыбнулся. Мне стало вдруг так хорошо… На душе так прояснилось…
Губы невольно раздвинулись, и глаза снова обратились на него.
Не знаю, что было в этих переглядываниях, улыбках, и было ли что-нибудь, но мне стало весело, так весело, так радостно, как никогда… И теперь, когда я вспоминаю об этом, мне хорошо. Все обиды, всё забывается!
Как он мне дорог!
Как бесконечно дорог!
12 [апреля / 30 марта 1906 г.]. Четверг[Вена]Страстная неделя
?108108
Знак вопроса поставлен А. Г. Коонен.
[Закрыть] [После большого знака вопроса – жирные крест и галка.]
Тогда да – уйти из жизни! Больше ничего! Ничего нет! Ничего не осталось.
Вечность… Тьма… Замогильный холод…
Боже! Боже! Есть ли исход?? Есть ли? Помоги мне!
А может быть, надежда… Может быть, не все еще потеряно?!
Когда же, когда же конец этим мукам??!
Когда??
13 [апреля / 31 марта 1906 г.][Вена]
Была в нескольких церквах…
Сколько настроения… Тихо… грустно… хорошо…
Орган играет… пенье… Теплятся [лампадка. – зачеркнуто] свечи… Много молящихся… Цветы, зелень. В воздухе что-то торжественное, праздничное… Отдохнула как-то… Нервы поуспокоились… Яснее стало на душе…
А потом опять тоска… Защемило что-то внутри, – и такая тупая, ноющая боль, так бесконечно, безвыходно тяжело, что не знаешь, куда деваться. Шагала по улицам совершенно бесцельно, нелепо, и хотелось плакать или застонать так, чтобы весь мир услышал этот вопль и отозвался на него!!!
Завтра заутреня…
Что-то будет? Жутко… Вдруг так же ужасно, так же тоскливо.
Тяжело! Отчаяние!
19/[6 апреля 1906 г.][Вена]
Да! Тяжелая была заутреня…
Больно вспоминать о ней…
Тяжко было на сердце…
Боже мой! Пришла из церкви – в свою комнатушку, и так вдруг почувствовала одиночество, пустоту!.. Так захотелось к себе, домой, прижаться к родной груди и выплакать всю тоску… всю боль…
Но на другой день Господь вознаградил меня. Шло «Дно»109109
«Дно» – спектакль «На дне» М. Горького. Режиссеры К. С. Станиславский, Вл. И. Немирович-Данченко, художник В. А. Симов. Премьера – 18 декабря 1902 г. В спектакле «На дне» В. И. Качалов играл роль Барона.
[Закрыть]. Сидела на какой-то лавке. Подошел Василий Иванович, поздоровался второй раз, поздравил с праздником и присел около. Я хотела чуть-чуть сдвинуться, что[бы] освободить ему больше места. «Ради бога, ради бога, не уходите», – и тихо, осторожно удержал меня за талию. А потом сидели и говорили все на старую тему: почему мы ночевали на улице, почему не уцепились за кого-нибудь… Говорил хорошо, мягко, чутко… «Ей-богу, я бы всегда предлагал вам свои услуги, ездил бы с вами, устраивал вас, но ведь, сами знаете, у меня ребенок, жена… А то я бы, Ей-богу, с большим удовольствием». Не знаю, может быть, это глупо, но после этой фразы – мне стало легче, на душе прояснилось и сдел[алось] покойнее. И теперь, в тяжелые минуты, [я вспоминаю. – зачеркнуто] стоит мне вспомнить наш разговор, и разом забывается горе. Иногда мне становится жутко: Боже мой, да неужели же я до такой степени люблю его?!?
[25/12 апреля 1906 г.][Франкфурт-на-Майне]
Не знаю, какое сегодня число. Уже III день во Франкфурте.
Какой изумительный городок. Красота! Весь в зелени, чистый, приветливый! Сразу, как въехали, повеяло теплом, радушием. И на душе просветлело…
Несмотря на то, что настроение значительно упало за последние дни, чувствую себя очень сносно. Как все-таки отражается на мне всякая мелочь! После «счастливого „Дна“»110110
После «счастливого „Дна“»… – См. предыд. запись от 19/[6 апреля 1906 г.].
[Закрыть] захотелось еще раз попытать счастья, и с согласия маленькой Маруськи [М. А. Андреевой (Ольчевой)] следующий спектакль выходила опять: и конечно – заряд даром, не удалось сказать с ним ни слова; мне кажется, потому, что играла Нина Николаевна [Литовцева]111111
…играла Нина Николаевна [Литовцева]. – В спектакле «На дне» Н. Н. Литовцева играла Наташу.
[Закрыть]. И не это, собственно, огорчило меня, а одна мысль, ни с того ни с сего пришедшая в голову: он ее боится…
Да, да, да!
Вот и теперь я опять ясно сознаю это…
Мучительно…
29/16 [апреля 1906 г.]. Воскресенье
Стучит поезд… Однообразной полосой тянутся и уходят в бесконечную даль – поля… Облака опрокинулись низко, низко и висят отдельными тяжелыми свинцовыми массами… [Что-то тоскливое до боли чувствуется во всем этом… – зачеркнуто.] В [отуплении] сижу вдвоем со старикашкой Артемом112112
Артем (Артемьев) Александр Родионович (1842–1914) – актер. Участник спектаклей Общества искусства и литературы, в МХТ – с его основания и до конца жизни. На момент записи А. Г. Коонен Артему 64 года.
[Закрыть]… Из соседнего купе доносятся отдельные голоса, фразы… Не прислушиваешься к ним, проходят мимо…
Поезд стучит, стучит бесконечно, однообразно…
Мысли толпятся… беспорядочной, шумной волной нахлынули в голову, лезут, громоздятся одна на другую.
Скоро в Москву…
Через какие-нибудь 2 недели.
В перспективе – лето, жаркое, удушливое… раскаленные тротуары, пыль, вымерший город… и… воспоминания, вторичные переживания пережитого…
Но не надо об этом…
Лучше о настоящем…
Говорят, я очень изменилась.
Семен Иванович113113
Семен Иванович – неуст. лицо.
[Закрыть] говорит, что если бы встретил меня на улице, то не узнал бы… И сама вижу – не та песня… Щеки ввалились, лицо осунулось, постарело… Не то, не то, не то… И душа изболела… Нет этих ужасных страданий, как бывало зимой, но зато теперь нервлюсь постоянно, постоянно какой-то страшный подъем, сердце бьется, стучит, как попавшая в западню пичужка, силы уходят [несколько слов вымарано].
Неужели он не догадывается, насколько это сильно, неужели он не замечает этих разительных перемен… этих огромных ввалившихся глаз, иногда как-то широко открытых и остановившихся на одном каком-то выражении: [несколько слов вымарано].
Да, мне бесконечно [дорога. – зачеркнуто], без границ дорога эта тоска о любви, об ответном отклике… Она отнимает у меня силы, она сжигает последнюю энергию, но я берегу и лелею ее, потому что люблю…
И мне хорошо.
Сейчас у меня только моя «несчастная» любовь, а впереди надежда и вера в возможность «счастливой» [любви. – вымарано] (как обыкновенно принято разграничивать).
Сегодня уже спектакль в Дюссельдорфе114114
…спектакль в Дюссельдорфе. – В Дюссельдорфе был дан один спектакль – «Царь Федор Иоаннович».
[Закрыть]. Мне кажется, что-то должно быть…
Когда я думаю о вечере – на душе становится ясно, хорошо…
О Висбадене
[25/12 апреля 1906 г.]
Ехали – Вахтанг115115
Мчеделов (Мчедлишвили) Вахтанг Леванович (1884–1924) – режиссер, педагог. С 1904 г. сначала вольнослушатель Школы МХТ, затем сотрудник и помощник режиссера, а потом режиссер МХТ.
[Закрыть]: разговор о серде[чном].
Приехали – прогулка с Вахтангом – дождь, разговор о моей смерти.
Ужасное состояние, озноб, жар.
Василий Иванович – разговор.
Вечером Василий Иванович сидел с Бурджаловым и вдруг подошел ко мне с каким-то пустяком.
Отъезд. Я в жару.
Владимир Иванович [Немирович-Данченко] на вокзале [провожал].
Общее впечатление – интересно, как нигде, но жутко и страшно нервно.
Воспоминания самые яркие.
3 [мая / 20 апреля 1906 г.]Ганновер
Уже 3 дня – здесь.
Сегодня вечером приехали все наши… Наконец-то! А то так скучно было, так тоскливо и одиноко, что не дай бог!
Еще Варшава – и… finita la commedia… Москва…
Опять… Старая «песня»…
Тихо, покойно, тикают часы… Из окон – доносится шум экипажей, гул голосов…
5 [мая / 22 апреля 1906 г.]. Пятница[Ганновер]
Отчего мне тяжело?!
Такая боль внутри, такая тоска!
Отчего это? Не то что, как бывает: какое-то волнение, подъем, нет – просто тупая, тяжелая боль… Только что прошел дождь, воздух свежий врывается в окна, с улицы доносится шум, грохот – жизнь бьется быстро, лихорадочно, а я сижу в грязном неуютном номере – одна, со своей безысходной тоской…
Не могу понять, что со мной…
Как скоро – Москва… На носу…
Боже мой, Боже мой, а что дальше?
Что там?!!!
Скорее лети, время, скорее, скорее…
Дорогой мой, бесконечно, без границ дорогой!
Как хочется иногда прижаться к твоей груди и выплакать всю свою тоску, всю боль, накопившуюся годами…
Как бы мне стало легко…
Надеялась на заграницу – думала, здесь должно что-нибудь произойти, – а теперь жди осени, а может быть, и целый год…
Мучительно…
Невыносимо…
Иногда кажется, что голова разорвется под тяжестью мыслей… Не под силу… Бывают минуты, когда хочется выкинуть что-то страшно нелепое, такой вздор, чтобы все руками развели и рты поразинули… Выйти за кого-нибудь замуж или уехать куда-то далеко – неизвестно зачем…
Или еще чего-нибудь…
И могу…
Уж очень замучилась…
Может быть, и хорошо, что в Москву едем, – отдохну. Хотя какое там! – Лето в Москве – это тоже…
Вся надежда на Господа…
Что он даст, то и будет…
Голова тяжелая, свинцовая… Ноги ноют… Слабость… Карандаш едва держится в руке. Прямо на меня в большое окно смотрит луна… Красивая, холодная, бесстрастная. Какие-то 2 большие купола – горделиво высятся на бледном голубом фоне. Окно раскрыто настежь, но свежести не чувствуется… Воздух душный, тяжелый, давящий… С улицы доносится беспрерывный грохот, режет по уху и раздражает… А через неделю это же ужасное бесконечное громыхание будет преследовать в «белокаменной матушке Москве»…
Все еще не верится…
Неужели уже опять Москва?!..
Опять завертится старое колесо?!..
Боже мой, Боже мой, какое тоскливое предстоит лето…
