Текст книги "Позволяю любить"

Автор книги: Алина Ржевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Однако его насторожила непривычная тишина. Странно, Ника не выскакивает навстречу, не кричит, не бросается с оскорблениями. А она всегда бросается – не ругаться, так обниматься.

Что-то тут не то, не в характере Вероники так легко отступать от задуманного. Виктор вызвал охранника, тот ответил, что Вероника как удалилась в спальню, так оттуда не выходила.

Предчувствие подсказывало – надо туда. Только почему-то страшно вдруг не захотелось.

Юрий заметил замешательство друга.

– Иди-иди, – сказал он Виктору. – Я здесь побуду, внизу.

Виктор поднялся на второй этаж, сердце камнем сдавила мутная тревога. Зашел в спальню – и сразу все понял.

Зачем, Ника?

Нет, она не отказалась от задуманного. Вероника настояла-таки на своем – правда, сделала это самым бестолковым способом, на который была способна: она решила пугануть его эпатажной попыткой самоубийства. А что может быть эффектнее, чем горсть лекарств?..

Ника лежала бездыханно, сознание уже покинуло ее. «Все же актриса из нее никудышная, – мелькнула в голове неуместная мысль, – впрочем, режиссер получился бы дельный…»

Вокруг – живописный беспорядок, она – в эффектной позе: голова откинута назад, красивые волосы рассыпаны спелым сеном; вся загадочна, бледна и прекрасна. Рядом с ней Виктор заметил опустошенный флакончик из-под лекарства, а на самом видном месте – ну конечно, записка! Предсмертная, чтоб вы знали, записка!

Тьфу, дура! Дура! Дура! Трижды дурная дура!!!

Записка была написана ярким фломастером, текст гласил: «Ты еще пожалеешь». Выведено аккуратным почерком. Несколько раз переписывала. Возможно, и содержание письма изменяла.

Виктор поднял пузырек, поднес к глазам. Пентобарбитал. Что за гнусное пойло? Кажется, снотворное.

Виктор сделал все, что было в его силах. Лучшая клиника, лучшие врачи, лучшие препараты и лекарства. Но врачи – не боги, и медицина не всесильна.

В своем спектакле, рассчитанном на одного только зрителя, она детально расписала все действия, все акты этой страшной игры со злой теткой-смертью. Не рассчитала только времени наступления антракта – и переборщила с дозой. Организм не выдержал. Врачи вынесли неутешительный диагноз: острая почечная недостаточность, и никто из них не только выздоровления не гарантировал, но даже не прогнозировал вероятности выздоровления.

– Я не хочу умирать!.. Я только напугать тебя хотела!.. – рыдала она в реанимационной палате на гемодиализе. А потом – истерично хохотала и бросала в лицо Виктору страшные проклятия и оскорбления. Потом снова рыдала и в мольбе протягивала к нему руки. «Спаси меня! – кричала она. – За мной скоро придут. Не отдавай меня им!..» И – закатывалась в бурном хохоте.

Врачи беспомощно разводили руками. Ее записка – как насмешка судьбы. «Ты еще пожалеешь» – обещала роковая запись, и внутренний карман Виктора, где хранился этот обрывок бумаги, нестерпимо выжигал сердце.

«Ты выбрала плохой сценарий, детка, – грустно думал Виктор. – Теперь сама себя жалеешь. Поздно, ничего не исправить».

Ника потеряла ребенка. Виктор внезапно испытал ощущение, будто у него украли что-то очень ценное. Отняли нечто важное, о чем раньше он не догадывался и потому совсем не ценил. Только теперь он обнаружил, что, оказывается, совсем не прочь стать отцом, большим, сильным и всезнающим папой, что ему нравилось бы, если б малыш залезал к нему на колени, обвивал шею крохотными ручонками и шептал на ухо: «Хочу игрушку, па…»

И он злился на Нику. Злился за то, что своим глупым поступком она лишила его такой простой возможности испытать такое огромное счастье – быть отцом. «Даже если ты выживешь, Ника, – решил он, – мы расстанемся».

Вероника и не подозревала о принятом решении. Она лежала в палате, уверенная в том, что раз уж она находится в элитной больнице, то для этих врачей не существует ничего невозможного, что они смогут исправить все ошибки, совершенные ею по незнанию. Жаль, конечно, что потерян ребенок, такой выигрышный козырь, с помощью которого можно было манипулировать Виктором. Ну да ничего, как только она выздоровеет, эту карту снова можно будет разыграть.

Подумаешь, выкидыш. Забеременеем еще разок – не сложно…

…Виктор вошел в палату. Ника показалась ему похожей на куклу, некогда очень живую и красивую, а теперь – с поблекшим, словно вылинявшим лицом. Единственно привлекательными на этом личике оставались только глаза – большие, прозрачные, стеклянные… но пустые. Кукольные такие глазенки, позаимствованные у глупышки Барби.

Он смотрел на нее и никак не мог понять, почему раньше она ему так нравилась, почему он жил с ней, почему позволил зачать от него ребенка. И в сердце его царила та же черная пустота, что и в ее глазах.

– Зачем ты это сделала? – сухо спросил он.

– Ты волновался за меня, милый? – Ого, она еще и кокетничать пытается!

Захотелось закричать на нее, ударить побольнее, так, чтобы разбить это фальшивое лицо на осколки. Виктор промолчал, отвернулся, чтобы сдержать эмоции, нервно прошелся по палате. Два шага – вправо, два шага – влево, четыре – вперед, четыре – назад.

Все, можно говорить дальше. Он достал из кармана ее записку, прикинул, не швырнуть ли ей в лицо, но только потряс у нее перед носом.

– Ты сама неужели нисколько не жалеешь о том, что натворила? – холодно поинтересовался он, так и не обнаружив волнения.

– Прости, – тихо прошептала она. – Я не хотела… Не думала, что все выйдет так…

Ее глаза наполнились слезами – такими же стеклянными слезами, как и глаза, породившие эту горькую влагу.

Она явно не прочь открыть новый театральный сезон, но Виктор уже не верил ни слезам, ни раскаянию, ни даже страданиям. Опять игра, сердито подумал он, притворство, варварство.

«Ты никогда ни о чем и ни о ком не думаешь, – со злостью думал он. – Просто потому, что не умеешь это делать».

– Ладно, – сказал он. – Спи. После поговорим.

И вышел.

«После» не будет, Виктор решил не возвращаться. В кабинете врача он сунул тому в руку пухлый конверт с деньгами, распорядился обеспечить пациентке самый лучший уход, попросил звонить в случае новых просьб и пожеланий, а также – информировать об изменениях в ее состоянии.

И на этом поставил точку. Для Ники больше нет места в его жизни. Он попрощался с ней.

На крыльце его ждал Юрий.

– Как она? – заботливо спросил он, заметив хмурый вид Виктора.

Тот рукой махнул – дескать, не хочу… Они молча дошли до машины.

– Что у тебя? Юрист смотрел контракт? – спросил Виктор, когда они отъехали от больницы.

– Да. Только… – Юрий замялся. – В общем, он говорит, что фирма «Арден» пребывает на грани банкротства. Если она пойдет ко дну, то и нам проблем подкинет.

– Понял. Так они, выходит, пытаются выкарабкаться за наш счет?

– Выходит, – подтвердил Юрий. – Но если дела их поправятся, то и мы получим прибыль. Можно помочь друг другу. Решай.

– Пальцы вниз, – быстро ответил шеф. – Зачем они нам? Без них обойдемся.

– Как ты быстр! – недовольно отреагировал Юрий. – А ошибиться не боишься?

– Нет. Обиднее всего долго думать, а потом принимать неверное решение. Еще что есть?

– Да. Помнишь того юношу, которого ты прослушивал? Ну, в тот день, когда… – вновь запнулся Юрий.

– Барсов?

– Ага! – обрадовался Юрий. – Хорошая у тебя память! Ну так вот. Он все-таки нашел себе спонсора, и его будут продюсировать. Кстати, ты тогда метко попал. В самое яблочко! Спонсор учится в Гнесинке, на оперного певца.

– Мне-то какое до этого дело? – хмуро перебил его Виктор.

– Сначала дослушай! Этот спонсор прежде никогда еще продюсерской работой не занимался. – Юрий начал бурно жестикулировать – он всегда так делал, когда нервничал. – Какой-то богатый охламон… короче, он хочет не просто записывать диск нашего Барсова, а снять тому студию и на ее базе организовать собственную продюсерскую компанию. Предлагает нам большие деньги…

– Пальцы вниз! – вновь отрезал Виктор.

– Но он предлагает больше, чем стоит вся эта студия! – возбужденно ответствовал помощник. Это большие деньги, Витя…

– Я не собираюсь никому продавать свою студию, – разозлился Виктор. – Если он не знает, куда девать деньги, пусть построит себе собственную! В любом месте, где ему заблагорассудится!

Виктор не на шутку рассердился.

Юра же обиженно насупился. Оно, конечно, понятно, у человека – свое горе, но зачем же на других срываться да к тому же отказываться от выгодных сделок? Однозначно Витька изначально был не прав насчет Барсова – на пареньке можно было сделать неплохие деньги. Видный, симпатичный, такие девчонкам нравятся, очень обаятельный, особенно когда улыбается… а уж голос – тут Виктор и сам признал, что все выше нормы. Однако же – неформат…

Кто-кто, а Витька разбирается. Сам когда-то Гнесинку окончил с отличием, обладает редким даром, называемым «абсолютный слух», – только певцом не стал. Разонравилось, говорит. Решил бизнесом заняться. Тут и азарт, и искусство, и богатство. И все-таки… Подумаешь, Барсов – неформат! Была б на то воля шефа – сформировали бы Барсова как надо: обтесали, обкатали и намылили бы! А там, глядишь, он и сам бы стал для себя песенки писать, те самые, про два притопа да три прихлопа…

– Останови-ка, – прервал размышления Юрия голос Виктора.

Водитель мягко затормозил. Юра выглянул в окно. Так увлекся своими мыслями, что и не заметил, как подъехали к офису.

– Я – домой. – Виктор протянул ему ладонь для прощания. – Есть кое-какие дела. Если вдруг что-то срочное – звони.

Юрий с кряхтеньем выбрался из машины, махнул рукой вслед и печально проводил автомобиль глазами. Видно, в этот раз Нике удалось выбить его из колеи не на шутку.

Виктор бесцельно бродил по комнатам. Работать не хотелось. Цифры, буквы, таблицы и параграфы – все они, словно сговорившись, попрыгали с мест, разъехались перед глазами, смысл прочитанного испарялся на ходу, так и не успев зацепиться ни за одну извилину под черепом.

Виктор бросил свои бесплодные старания. И опять заходил из комнаты в комнату.

Дом стал чужим. На глаза повсюду попадались вещи Ники. Виктор достал большую дорожную сумку и стал собирать ее вещи. Все без разбора – маечки, туфельки, баночки, колечки, бантики-заколочки и всякую остальную дребедень. Выйдет из больницы и прямиком отправится восвояси.

Все! Надоело. Пускай закатывает свои истерики и устраивает представления перед кем угодно, а он – пас. Сейчас Виктор уже почему-то не сомневался, что Вероника выживет. Такие, как она, живучие, их никаким пентобарбиталом не вытравишь.

Раздалась трель мобильника. Отвечать не хотелось, но он все же посмотрел на высветившийся на экране номер. Не из больницы.

– Да, мам, – произнес он в трубку.

– Как дела у Ники? – спрашивала она, скорее из вежливости; женщины, живущие с ее сыном, мало ее интересовали. Сегодня – одна, завтра – другая. Много чести запоминать их всех.

– Без изменений, – скупо ответил Виктор, не желая вдаваться в подробности своей личной жизни. Его, признаться, несколько удивил вопрос матери – раньше она никогда не вмешивалась в его отношения с любовницами, даже в юности. А уж сейчас и тем более.

– А это действительно был твой ребенок? – неожиданно поинтересовалась она, придавая своему голосу некую старательную безучастность – ну как же, надо ведь скрыть вспыхнувшее любопытство!

– Мам, тебе-то какая разница? – Он опять начал раздражаться. – Его уже нет. Считай, как будто и не было.

– Не будь бессердечным, – сухо осадила она его. – Если этот ребенок – твой, значит, мне бы он приходился внуком. Не забывай об этом обстоятельстве!

– А если не мой? – ехидно переспросил он.

– Вот об этом я тебя и спрашиваю!

Черт побери, ей ведь совершенно безразличны всякие внуки! Она всего лишь удовлетворяет свое любопытство – эту вечную спутницу пустой, бездельной жизни!.. Но в таком случае для чего, скажите, понадобилось звонить именно ему, Виктору? Неужели мало той информации, которой захлебнулась уже вся бульварная пресса?

– Нет, не мой, – соврал он, чтобы сбить с разволновавшейся мамаши охотку. – У меня с ней давно все кончено. Забудь.

Звонок матери только разбередил душу. Ей-то, может, после разговора и полегчало, а ему каково?

Виктору стало казаться, что он мог предотвратить эту беду. Ведь он хорошо знал Нику, знал, что если она что-то вбила в свою упрямую головку, то желаемого будет добиваться любой ценой. И кабы не ребенок, которого она ждала, то черт с ней, пусть бы себе выжирала снотворное хоть по три раза на неделе!

Но малыш… Определенно Виктор не имел права рисковать невинным существом, и теперь он винил себя в смерти еще не рожденного малыша. Надо было защитить его от сумасбродной мамаши! Наверное, следовало уступить ей, пообещать жениться, в конце концов!

Надо было… Если бы… Да, тут не оправдаешься собственным незнанием. Подумаешь, не знал – обязан был догадаться. Умному человеку полагается просчитывать чрезвычайное развитие ситуации, предвидеть все возможные варианты исхода. А уж понять задумки этой глупышки Ники и вовсе не составляет труда.

Виноват? Виноват. Не думал ни о чем, кроме своего бизнеса. Просчитывал, как больше денег заработать, как увеличить прибыль, как не прогореть в делах, а между тем проморгал собственного ребенка. Да лучше б разорился по нулям, стал банкротом, но сохранил то, ради чего стоит жить! А там и сначала все можно построить, любой бизнес – а что, руки-ноги целы, здоровья хватает, в голове покамест не опилки. И значит, деньги – дело наживное.

Но теперь – теперь он ее не простит. Он просто ее выгонит.

Ника умерла на рассвете.

Телефонный звонок прервал тяжелый сон Виктора. Звонили из больницы.

Он понял только первые фразы. После в трубке долго еще раздавался чей-то незнакомый голос, приносящий соболезнования, извинения и утешения.

Виктор слышал звуки, но до него не доходил смысл произносимых слов. Голос казался монотонно-нудным, слова сыпались на него ненужным и бессмысленным треском. Зачем все это? Он не чувствовал боли из-за смерти Ники. Всего лишь принял к сведению, пообещал, что займется оформлением всех нужных документов, организует похороны.

У него было такое ощущение, будто умер какой-то дальний родственник, которого он не видел уже много лет и практически ничего не знал о нем; просто человек покинул бренный мир, и теперь он, Виктор, должен отдать по получении телеграммы долг вежливости. Похоронить, как это говорят, по-людски.

Он не стал ничего сообщать матери. Ни к чему ей лишние волнения и пересуды – мало ли что, все-таки больное сердце…

Но ей сообщили другие. Доброхотов хватает.

– Почему я узнаю об этом последней, дорогой? – вопрошала мать сурово, и Виктор отчетливо видел, как она на том конце провода презрительно кривит губы, любуясь своим отражением в роскошном зеркале. Внешностью мать напоминала Мэрилин Монро, несколько, правда, была тяжеловата на лицо; этакий выживший номенклатурный тип бывшей советской домоуправительницы. – Тем более мне сообщают об этом совершенно посторонние люди!

Ей осталось еще запричитать, брезгливо подумал Виктор. Но нет, мать никогда в жизни не причитала.

– Она что тебе, родная? – уныло ответил Виктор.

– А тебе – нет? – Мать подбавила в голос оскорбленного металла. – Пожалуй, если бы я сама не узнала всех деталей, ты меня и на похороны бы не позвал? Да?

Виктор решился отделаться от матери по-хорошему.

– Завтра! – отрезал он. – В три часа. Приходи, если хочешь. – И добавил: – Только ни к чему тебе…

Самой Нике ритуал ее собственных похорон наверняка бы понравился. Все действо – словно по строгому театральному сценарию. А больше всего ей пришлись бы по душе декорации. Море цветов, богатый черный гроб с многочисленными розовыми бантами и кружевными лентами, она вся в белом, а прекрасным контрастом к ее такому роскошному туалету – ритуальные служащие, облаченные в строгие черные костюмы и белые же перчатки.

Присутствующие – те тоже были разнаряжены соответственно этому торжественному событию. Странно, но все пришедшие на похороны люди хранили отпечаток какой-то четкой, контурной красоты – именно такой, какую Вероника любила при жизни.

– Сама виновата, – грубо бубнила себе под нос мать, стоя в ногах покойницы. Похоже, ее совсем не волновало то гнетущее впечатление, которое способны произвести на присутствующих эти жестокие слова. – Нечего было всякую дрянь глотать. – Она поправила кокетливую шляпку на голове. – А все-таки, сынок, тебе, пожалуй, стоило бы проронить хотя бы пару слез по ней.

Виктор поразился столь нелогичному потоку рассуждений: с каких это пор его черствая родительница предпочитает хлипкие сантименты гордому достоинству? Однако странности материнской мотивации стали ему тут же понятны: то тут, то там по всему кладбищу шныряли папарацци с волчьими физиономиями. Событие, что и говорить, из ряда вон: любовница известнейшего продюсера покончила с собой при довольно туманных обстоятельствах…

А теперь, выходит дело, перед ними надо еще и морду постную сделать?

– Ты же только что сказала: она сама виновата! – Виктор усмехнулся. – Чего ж теперь слезы лить?

– Перед людьми неудобно. – Этот многозначительный довод мать выдвинула со смиренным, мышиным выражением на дряблом лице. Она даже краешек гроба деликатно погладила – такие, смотрите-ка, нежные чувства к уходящему хорошему человеку…

– Перед какими еще людьми? – взвинтился Вик тор. – Да все они, если хочешь знать, все передо мной тут выслуживаются! Захочу, и эти твои люди через скакалочку будут прыгать – прямо здесь, на твоих глазах, перед гробом! Только бы мне угодить!

– А ее родственники? – не унималась мать. – Им ты скакалочку из чистого золота подашь? У них в глазах должны быть не только боль и сожаление, там еще и ненависть! Ты хоть представляешь, как они сейчас тебя ненавидят?

– Да нет у нее никого. – Виктор сразу сник. – Вероника сирота. Детдомовская она…

Сейчас, среди красивой, торжественной публики, Виктору стало пронзительно жаль Нику. Просто по-человечески. Совсем ведь молодая она еще, красивая, хоть и глуповатая, но все-таки забавная. В конце концов, ему когда-то было хорошо с ней. Жить бы да жить!

Виктор давно уже ни к кому не испытывал любви, ни к одной девушке. По крайней мере такой формы любви, при которой можно было, как в романе, броситься на край света, для него просто не существовало.

Есть любовь к родителям (Виктор вздрогнул, вспомнив о матери), к работе, друзьям. К Родине, наконец. И все. Список исчерпан. Такую установку он сделал для себя с тех пор, как его собственные мифы о большом светлом чувстве рассыпались в пыль и прах. И их ветер унес. Любовь – это из области детских сказок. Там – да! Любовь до гроба! Но мы-то живем на грешной земле! В нашей реальной жизни все банально и мерзко.

История – как из пошлого анекдота. Вернулся домой не вовремя, а Вика – в постели! С его приятелем! Омерзительный анекдот! Сам когда-то над такими смеялся громче всех!

Бывшая любовь всей его бывшей жизни. Бывший друг, который, как когда-то он думал, не предаст никогда. А тут – загляденье: голые, напуганные и… наглые.

«Значит, так, – сказал он, почувствовав вдруг невероятную усталость, будто не с бумажками целый день возился, а вагоны разгружал с цементом, – в темпе надели трусы – и марш отсюда. Оба!»

Желания убить их на месте преступления – а об этом гласят не только скверные анекдоты, но и умные книги – у Виктора не обнаружилось. Тоже мне, трагедия эпохи… Не было в нем склонности к пафосным фразам и наигранным жестам.

Изменила? Катись! Хотелось лишь отмыть квартиру.

Так он и сделал. На следующий же день позвонил в специальное агентство, нанял большую бригаду и заказал основательный ремонт. Старую мебель выбросил, новую – купил.

Мать на это только и сказала: «Блажь дурака!»

Ну и пусть. Зато нет больше ощущения, что входишь не к себе домой, а в грязный бордель, где все замарано смрадным дыханием предателей, где стены были свидетелями мухоморных стонов и шакальего смеха.

Между прочим, тогда еще Виктор не был миллионером. Однако с тех пор у него появилось гораздо больше времени, которое он полностью посвятил работе, работе, работе… Таким вот нездоровым усердием он и добился вскоре всего того, что имел сегодня. Своей работой он заполнял свинцовую душевную пустоту, поселившуюся в нем после ухода большой любви, заглушал колющую боль. Ни минутки свободной он не оставлял себе, делал все, чтобы не было у него соблазна вспоминать произошедшее, искать причины, винить себя.

«Ни за что не стану изводить себя самокопанием. Аутомазохизм нынче не в моде. Измена и любовь отныне – как близнецы. Все на одно лицо…»

– Пусть бедняки утешают себя выдумками о любви, – часто говорил Виктор. – Этим они компенсируют свою неспособность к настоящей работе, свою лень маскируют…

Недавно он видел ее. Случайно. Ехал по городу на машине, попал в пробку. Вика шла по улице, нагруженная двумя тяжеленными сумками. Что-то екнуло в груди, стало трудно дышать.

Приехав на работу, Виктор вызвал начальника службы безопасности и дал тому задание разузнать все о Виктории и о бывшем своем дружке. На следующий день у него на столе лежало целое личное «дело», а к нему – увесистая пачка фото.

Она – учительница, преподает в начальных классах, возится с малышней, утирает сопливые носы, учит их уму-разуму и получает гроши. Ей нет еще тридцати пяти, но она очень смахивает на измызганную жизнью бабеху неопределенного возраста.

Он – неудачник, конченый алкаш, скачет с одной работы на другую и отовсюду гоним за злостное пьянство. Пока – нигде не работает, лежит дома на диване, лохматит пивное пузо, скатывается к копанию в мусорных баках.

Вот и вся любовь, ради которой они предали Виктора.

Любовь, как известно, такая штука, что, если нагрянет в гости, от нее не скроешься. Тут не спрячешься и больным не прикинешься. Но Виктора миновала такая беда. А больше ему не удавалось кого-то любить.

Он не тужил и не горевал. Девушки, конечно, нравились, но – не более того. Виктор дал себе крепкий зарок никогда ни в кого не влюбляться – и слово свое сдержал. Но почему-то все его девицы, все как на подбор, оказались похожи на Вику – худенькие, невысокого росточка блондиночки с бирюзовыми глазами. Впрочем, глаза попадались разные. У кого-то – больше голубые, у кого-то – ближе к зеленым, а у иных – и вовсе откровенно синие…

Ника задержалась при Викторе дольше других. Что-то в ней отыскалось эдакое. Ну а глаза – глаза один в один совпали с Викиными. И имя… Вика-Ника…

Все блондинки – непробиваемо тупые и глупые создания! Виктор твердил это себе каждый день, каждый час.

Он не желал больше разочаровываться.

– Тебя деньги испортили, – вздохнула мать.

Она долго наблюдала за его мрачным задумчивым видом. Будто горе не касается их, а только раздражает, мешает, отвлекает от важных дел.

– Меня жизнь испортила, – возражает он меланхолично. – Жизнь вообще вредная штука. От нее стареют, болеют и всегда умирают. Ника – она вон чуть ли не святая теперь для тебя… Но я, ха, пока я жив – буду негодяй бездушный. Знаешь почему? Потому что я деньги умею зарабатывать, а не пьянствую целыми днями по подворотням.

– Что ты говоришь-то такое? – Мать испуганно прижала руки к груди.

– Что думаю, то и говорю!

– Ладно-ладно, – примирительно засуетилась мама, поглаживая его по рукаву пиджака. – Я ж вижу, как тебе плохо…

Да, ему было очень плохо с тех пор, как в душу к нему влезла Вика. И ведь говорили-шутили всякие знакомые, что не к добру это, когда у мужчины и женщины имена одинаковые. Виктор – Виктория. Сбылось, оказывается, поганое пророчество. Отравила она ему кровь, прошла навылет через сердце, пронзила и распотрошила на кусочки своими колдовскими глазами, охомутала прядями светлых волос. Ни вдохнуть, ни выдохнуть, ни забыть, ни простить. Только одно и помогает – каторжная работа.

Виктор поискал глазами Юрия. Не сразу нашел в толпе. А когда увидел, чуть не ахнул. Рядом с Юрой стоял тот самый молодой и талантливый (скорее гениальный, уточнил для себя Виктор) Анатолий свет батькович Барсов. Пытается подмазаться, глаза помозолить.

Юрка заметил взгляд Виктора, подошел.

– Как дела? – спросил у него Виктор. – Есть что-нибудь срочное для меня? А то я тут совсем замотался с этими похоронами.

– Все в порядке. – Юрка кивнул на Барсова: – Насчет парня не передумал?

– Нет, – усмехнулся он. – Не передумал. Наверное, кабы я был нетрадиционной ориентации, у него появился бы отличный шанс. Только я, по обыкновению, подыскиваю себе девочек. Хочешь, возьми его себе, он – лапочка.

Юрий только фыркнул. И тут взгляд Виктора наткнулся на маленькую блондинку.

Ну! Накаркал!

Девица – из категории охотниц. Глаза бегают, ищут подходящую кандидатуру – если не на роль богатого мужа, то хотя бы любовника. Ишь, навострила ушки, выслушивает, вынюхивает, выгадывает, высчитывает. Похоже, она услышала его слова, насторожилась.

Юрий проследил направление взгляда своего босса.

– Анжелика, – пояснил он тому на ухо. – Можно просто Лика. – Как ты правильно понял, ужасно жаждет быть певицей.

– Петь хоть умеет? – спросил Виктор, скалясь нехорошей хищнической ухмылкой.

– Нет, конечно. Но уже в курсе, что умение петь – не самое главное достоинство российской звезды.

Что это? Насмешка судьбы? Вика. Ника. Лика. Виктор снова посмотрел на девушку. Черное обтягивающее мини, колготки в сетку, туфли на тонких высоких каблуках. Собралась будто не на похороны, а на вечеринку, Точнее – на главную охоту.

Такие, как она, повсюду пытаются подцепить на крючок какого-нибудь богатенького дуралея, желательно – миллионера. Наживкой выступают молодость и красота. Знакомство на кладбище таких вампирш не смущает.

«Ремонт, что ли, опять сделать?» – почему-то подумал Виктор.

Сумка с вещами Ники так и осталась стоять в той спальне, где она отравилась. Виктор больше ни разу туда не входил. Ату квартиру, где изменила ему Вика, он давно успел продать и теперь жил в большом коттедже с бассейном, садом, круглосуточной охраной. Но мысль о ремонте пришла в голову так же, как и тогда. Ника, разумеется, ему не изменяла. Но если как следует подумать, то тоже предала.

Хотя ремонтом заниматься сейчас некогда, А может, поручить такое ответственное мероприятие Лике? Он снова повернул голову в ее сторону.

«Ей не идет красная помада, – подумалось Виктору. – Красное вообще делает ее вульгарной. Да и черное платье уж очень сильно контрастирует с белоснежной кожей. Блондинкам идут нежные пастельные цвета».