Текст книги "Ангел от Кутюр"
Автор книги: Алимжан Тохтахунов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)
ГЛАВА ПЯТАЯ
Её телефон звонил безостановочно.
– Может, ты всё-таки выключишь его? – попросил де Бельмонт. – Что он пиликает бесконечно?
– Я проверяю, кто мне звонит, – объясняла Настя.
– Какая разница, кто тебе звонит, если ты всё равно не берёшь трубку.
– Последние несколько часов меня разыскивает Винсент.
– Твой агент?
– Да, – кивнула она. – Наверное, хочет, чтобы я вернулась в Париж.
– Зачем?
– Должно быть, подсунет какой-нибудь срочный контракт. У него всегда всё неотложно. Однажды отправил меня в Милан. Как на войну: бегом, бегом, нельзя ни минуты терять. А я там зависла на неделю, ничего не делая. И только потом они сподобились заняться мной. Нет, не хочу разговаривать с Винсентом. Хочу смотреть на Большой канал…
Утром они прилетели в Венецию, весь день бродили по городу и теперь отдыхали в ресторане на площади перед собором Святого Марка, слушая игравший на улице оркестр.
– Венецианцы удивляют меня, – сказал Жан-Пьер. – Вот здесь один оркестр, через двадцать метров другой играет, дальше ещё один. Зачем так много? Нигде больше такого не увидишь и не услышишь.
– Наверное, они хотят, чтобы здесь было уникальное место, – засмеялась Настя. – Море музыки… И чтобы её волны сталкивались друг с другом.
– Площадь Сан Марко и без того уникальное место, – проворчал де Бельмонт, глядя на кишащих под ногами туристов голубей.
– Ты не в духе? – потянулась к нему Настя и погладила его плечо.
– Меня раздражает твой телефон.
– Я отключу его совсем, – с готовностью ответила она, но трубка тут же зазвонила снова. – Опять Винсент.
– Поговори с ним. Чего он домогается? Может, что-то важное.
Она манерно пожала плечами, мол, какая разница, однако поднесла трубку к уху, уступая де Бельмонту.
– Алло, слушаю вас, Винсент… Нет, я далеко… Не имеет значения… С этими людьми я работать не стану. Мы уже обсуждали это с вами. И не кричите на меня!
Она резким движением отключила телефон и спрятала его в сумочку.
– Ну что?
– Лучше бы не разговаривала с ним, – надулась Настя. – Этот мерзавец умеет портить настроение.
– Чего он хочет?
– Требует, чтобы я приехала в Париж. Он подписал контракт на моё участие в съёмке, на которую я не согласна.
– Что за съёмка? Какая тебе разница?
– Большая. Эти люди однажды поместили мою фотографию в порнографический журнал. После этого обо мне время от времени начинают писать, как о порно модели, хотя снимок был вполне приличным – только голая грудь. Мне такое клеймо не нужно, потому что сразу столько грязных предложений посыпалось отовсюду… Зачем? Почему я должна объясняться потом перед всеми? Нет, я предупредила Винсента, что с ними работать не буду никогда. А он уже пописал контракт. Ну и пусть… А я не поеду… Это его проблемы.
– Странно он ведёт себя.
– Он ведёт себя, словно он мой хозяин, а я его рабыня… Свинья он, а не хозяин! Хочу напиться, чёрт возьми!
– Заказать ещё вина?
– Да! Я хочу жить своей жизнью! Почему я должна исполнять все прихоти этого подонка? У меня моя жизнь… Я имею право…
– Успокойся. Синьор, ещё бутылочку того же.
– Помнишь фильм Годара «Жить своей жизнью»? Там у неё был сутенёр, он её принуждал, а потом застрелил.
– При чём тут Годар?
– Я не хочу, чтобы меня заставляли. Пусть я буду делать гадости, но сама. Я не хочу быть игрушкой в чьих-то руках! Не хочу, чтобы меня потом сломали! – в глазах Насти появились слёзы.
– Пожалуйста, дорогая, не принимай так близко к сердцу этот разговор…
Через пятнадцать минут она успокоилась и выбросила из головы неприятный телефонный звонок. Она обладала неповторимым даром забывать всё неприятное.
– Кто такой святой Марко? – спросила Настя, разглядывая собор.
– Один из евангелистов… Итальянцы выдумали, что венецианские мореплаватели выкрали его останки и перевезли их в Венецию. Поэтому здесь построен собор Святого Марка. Врут, конечно. Если собрать все останки евангелистов и апостолов, хранящиеся по церквям мира, то наберётся целый полк. Но иначе нельзя: верующие хотят, чтобы всюду лежали мощи какого-нибудь святого… Ты не созрела, чтобы пойти внутрь?
– Созрела, – весело откликнулась Настя.
Неторопливо переступая через наглых жирных голубей, они пересекли площадь и вышли из тени на залитый вечерним солнцем пятачок перед входом в собор. По зелёным коврам они подошли к Главному Алтарю, над которым сияло огромное прямоугольное плотно из восьмидесяти эмалей, инкрустированных золотом и драгоценными камнями – Пала Доро. Жан-Пьер обвёз критическим взором пышное убранство храма.
– Тебе нравится? – спросила Настя.
– Торжество безвкусицы. Свидетельство того, что роскошь часто не имеет ничего общего с изяществом и красотой. У этого собора одна цель – поразить своим богатством. Столько труда, столько сил, и всё ради того, чтобы ослепить посетителей сверкающим золотом. Не к Богу приблизить, а ослепить сиянием золота.
– Наверное, ты прав. Слишком много всего. Почему люди не знают меры? Если напиваются, то до скотского состояния, если дерутся, то до крови. Хотят красивого, а делают приторное.
– У человека есть свобода выбора, но мало кто умеет правильно распорядиться этой свободой.
– Нет, не нравится мне здесь. Уйдём. Павел Логинов был прав: художники должны знать меру.
На улице они сразу свернули к набережной и долго стояли там, вслушиваясь в умиротворяющий плеск волн и перестук привязанных к столбам гондолам.
– Они похожи на недовольных лошадей, – засмеялась Настя, указывая на гондолы. – Бьют копытом, рвутся ускакать в поле… Как же здесь чудесно! Милый, мне так хорошо!
Наблюдая за Настей, де Бельмонт внезапно понял, в чём разница между ним и его спутницей. Она умела радоваться просто так, увеличивая всё хорошее, попавшее ей на пути, до вселенского масштаба. Она радовалась не результатам, не сбывшимся мечтам, а просто так, без особой причины, и радость её была порой безудержной, как у щенка, увидевшего после нескольких часов разлуки своих хозяев и начинавшего подпрыгивать, восторженно лаять, вертеться. Де Бельмонту такое было уже не под силу. Бурные эмоции давно не переполняли его и не хлестали через край. Он помнил себя юным и видел огромную разницу между тем Жан-Пьером, которым был когда-то, и нынешним де Бельмонтом. Ему и хотелось бы так же восторгаться жизнью, ходить вприпрыжку, размахивать руками, потому что надо куда-то деть накопившуюся энергию, но организм вёл себя иначе. Красота окружающего мира приникала в Жан-Пьера спокойно, без сокрушительных ударов, без последующих головокружений. Только Настя, её глаза, тело, голос, присутствие, только она вызывала в нём сильнцые эмоции.
– До чего странный город, – оторвала его от размышлений Настя.
– Когда я приезжаю сюда, меня не покидает ощущение, что Венеция – не настоящий город, а построенная для туристов декорация. Здесь идёт своя жизнь, но мне кажется, что её здесь нет, что есть только её видимость, что она изображается, как на театральной сцене, специально для зрителей.
Да, понимаю тебя. И согласна. Но ведь на самом деле это не так. Вон смотри, как целуются те двое на гондоле, а человек играет для них на гармошке.
– Они не настоящие, это спектакль для нас, – засмеялся де Бельмонт.
Он водил Настю по улочкам и обращал её внимание на тишину и звук шагов в этой тишине.
– Нигде нет такой атмосферы, нигде нет такой тишины. В каждом городе тишина своя, если она, конечно, есть. Бывают города, где круглые сутки царит шум. Здесь тишина исключительная, здесь нет ночной жизни. Только случайны шаги заблудившихся туристов.
Сгущался вечер. Огромный многопалубный паром медленно выворачивал из лагуны. Заходящее солнце окрасило его белый борт в розовый цвет и золотыми вспышками играло на стёклах ресторанов. Де Бельмонт свернул с набережной Джудекки и повёл Настю вдоль узкого канала. Несколько моторных лодок негромко постукивали друг о друга, привязанные к металлическим кольцам на облупившейся кирпичной стене. Висевшее на просушке бельё на растянутых поперёк улочек верёвках, лениво покачивалось на лёгком ветру. Одинокая дама в мягкой широкополой шляпе прогуливалась, поглядывая в витрины закрывшихся магазинов. Возле её ног бегала крохотная собачонка с бантиком на голове. Дама ушла за угол, а собачка, дрожа на тонких ножках, остановилась на краю мокрого тротуара, принюхиваясь к чему-то. Набежавшая от прошедшего по каналу катера волна выплеснулась на бортик и сбила с ног зазевавшуюся моську. Та упала и вместе с водой соскользнула вниз.
– Ой! Она же не выберется! – воскликнула Настя.
Секунд пятнадцать де Бельмонт смотрел то на барахтавшееся в волнах существо с обмякшим бантиком, то на угол дома, за которым скрылась дама в шляпе, затем подбежал к краю набережной, опустился на колени и, с трудом дотянувшись до собачонки, ухватил её за ухо и выбросил на берег. Моська отряхнулась, разбрасывая вокруг себя брызги, и побежала, цокая когтями и оставляя мокрый след, догонять свою хозяйку.
– Вот и всё, – улыбнулся де Бельмонт. – Ни слова благодарности. Она даже не поняла, что это могли быть её последние минуты.
– Как ты ловко успел вытащить её! – поцеловала его Настя.
– Незнакомое состояние, – со смешком ответил он. – Этакая значимость внутри появилась. Совершил геройский поступок… А ведь хозяйка её даже не догадывается, что могла остаться без своего четвероногого дружочка, будет думать, что кто-то облил её шавку, нахулиганил… Забавно…
– Как тихо, – прислушалась Настя.
– Этот город сотворён, чтобы люди могли наслаждаться тишиной.
Де Бельмонт обнял девушку. Она прильнула щекой к нему.
– Здесь так тихо, что слышно биение твоего сердца…
В ту ночь они занимались любовью с особой нежностью. Кипевшая страсть будто отхлынула, оставив им мягкость поцелуев и неторопливость движений. Луна холодно светила в распахнутое окно, слышался плеск воды.
– Почему так хорошо с тобой? – произнесла Настя, облёгчённо вздохнув, когда де Бельмонт отодвинулся от неё.
Он пытался разглядеть её глаза. Они сверкали и в ночном свете смотрелись совсем не так, как днём. Было в них что-то обманчивое, что-то ненастоящее, что-то выдуманное.
«Я начинаю мыслить чужими для меня категориями», – подумал де Бельмонт и натянул на себя простыню.
– А с кем тебе не хорошо? Бывало такое? – полюбопытствовал он и тут же пожалел об этом, решив, что Настя заподозрит его в ревности.
– Ну, знаешь, разное бывает настроение… Бывало у меня… – её голос оборвался. Она зашуршала простынёй и повернулась на бок, почти прислонив лицо к лицу Жан-Пьера. – Только не думай, что у меня было много мужчин… Однажды мне стал интересен один парень.
– Француз?
– Да, студент. Он был такой смешной, шутил всё время, кривлялся. Мы собрались компанией в студенческом общежитии, и я там напилась. Я легко пьянею, быстро… Вот, стала танцевать, а они руками машут, требуют стриптиза. Ну и разделась я, представляешь? Забралась на стол и танцевала.
– Голая?
– Абсолютно… Ну просто веселилась, пьяная была. А парни решили, что я шлюха. Стали требовать, чтобы я их удовлетворила. Другая девочка там тоже платье сняла и уже на диване с кем-то устроилась… И мне вдруг стало страшно. Я спрыгнула, стала одеваться, запуталась в одежде, ногами в трусики попасть не могу… Чуть не изнасиловали меня, но тот, который смешной был, вытащил меня в коридор и увёл к себе. Спас в общем-то… Там, в его комнате, я сначала хохотала, а потом плакала. Он не тронул меня… А мне очень хотелось целовать его, чувствовать его… Через несколько дней он пригласил меня опять к себе, и я пришла. Всё вроде бы шло к постели, но в последнюю минуту, когда он полез на меня, мне вдруг стало противно. Что-то в нём такое было, в его облике, в движениях, во взгляде… Гадкое какое-то… Не знаю, не понимаю. Словом, я ударила его, разбила ему нос и удрала… Вот как бывало у меня… Интересно? Люди непонятные. Себя не знают. Мы все – сплошная загадка. А ты?
– Мне кажется, я успел с собой разобраться и даже примириться.
– Примириться? Это как? Ты не нравился себе?
Де Бельмонт заложил руки за голову и задумался. Разве мог он объяснить ей то, на осмысление чего ушла вся его сознательная жизнь? Не нравился себе? Нет, дело не в этом. Он искал себя, делал себя, но результат не всегда удовлетворял его. Нет, этого не объяснить, это надо прожить.
– Да, временами я не нравился себе, – ответил он.
– Все мы такие, – хихикнула Настя. – А женщины? Какие тебе нравятся?
– Мне нравишься только ты.
– Я серьёзно!
– И я серьёзно.
– Но ведь у тебя были другие? И жена была. Разве они похожи на меня?
– Не похожи, – согласился он. – Поэтому я расставался со всеми.
– Ты ждал меня? – недоверчиво спросила она.
Он промолчал.
Настя села, скрестив ноги, и посмотрела через плечо в окно.
– Какой удивительный свет.
Де Бельмонт закрыл глаза и положил руку ей на колено. Она погладила его пальцы.
– Мне очень хорошо с тобой, милый.
В эту минуту зазвонил телефон.
Настя долго вертела его в руках, глядя на незнакомый номер.
– Будешь отвечать? Если нет, то отключи звук, – попросил де Бельмонт.
– Алло? – решилась она наконец, побледнев. – Опять вы? Чего вам надо?
Жан-Пьер выхватил трубку из её рук.
– Послушай меня, – крикнул он в трубку, – и запомни хорошенько: я достану тебя из-под земли, если ты позвонишь хотя бы ещё раз.
В ответ Жан-Пьер услышал мягкий, вкрадчивый голос юноши.
– Вы меня не найдёте. Зато я найду вашу подружку и искромсаю ей всё лицо. Ясно? Она слишком хороша, чтобы принадлежать кому-то, кроме меня. Я буду подкарауливать её всюду, месье. Если бы она была моей, то я бы не страдал. Но почему должен страдать один я? Не нужно со мной так. Она должна расплатиться…
В трубке послышались гудки.
Де Бельмонт повернулся к Насте.
– Я всё слышала, – проговорила она упавшим голосом. – Это маньяк.
– Ты знаешь его.
– Откуда? У меня нет знакомых психов, Жан-Пьер!
– Ты должна вспомнить, Настя! Должна! Ты знакома с ним… Была знакома когда-то. Может, не очень хорошо знала, но это не абстрактный поклонник. Он сказал: «Не нужно со мной так». Он имел в виду что-то конкретное, какой-то случай… Между вами что-то было или могло быть… Попытайся вспомнить его голос…
Девушка только испуганно трясла головой.
Де Бельмонт повертел в руках Настин мобильник и, приняв какое-то решение, набрал чей-то номер.
– Этьен? Прости, что так поздно. Я из Венеции… Да, я с чужого телефона… Послушай, хочу просить тебя… Это крайне важно… Нужно поставить номер, с которого я звоню, на прослушку… Анастасия Шереметьева… Да, та самая… Ей угрожает маньяк. Нет, не шутка. Я только что сам разговаривал с ним… Нет, он звонит с уличных таксофонов. Если бы записать его голос… Этьен, я уверен, что это кто-то из её бывших знакомых. Возможно, в спокойной обстановке она сможет узнать этот голос… Номер у тебя отпечатался. Понимаю, что нужно заявление в полицию, но мы сейчас в Венеции. Как только вернёмся в Париж, я приведу Анастасию к тебе… Спасибо, дружище… Да, запиши ещё на всякий случай номер, с которого этот сукин сын звонил сейчас…
Де Бельмонт пощёлкал кнопками на мобильнике, нашёл последний входящий звонок, продиктовал номер Этьену, выключил телефон и протянул его девушке. Она выжидающе смотрела на него.
– Мы с Этьеном давние друзья, – пояснил де Бельмонт. – Была одна история… Этьену грозили крупные неприятности, хотя он был не виноват ни в чём. В нашей жизни людей нередко подставляют, чтобы убрать с дороги. Я помог ему…
– Думаешь, он найдёт этого маньяка?
– Когда будет очередной звонок, постарайся разговаривать с ним как можно дольше. Может, они даже успеют вычислить, откуда он звонит, и успеют накрыть его на месте… Всё будет хорошо, не беспокойся…
***
Его разбудил звук Настиного голоса. Она говорила по телефону в ванной, за закрытой дверью. Жан-Пьер почесал голову и свесил ноги с кровати. В зеркале он увидел себя и показал себе язык: «Ты проспишь всё на свете».
Настя вышла из ванной и бросила свой телефон на стол. Белый халат распахнулся, обнажив тело.
– Винсент меня доведёт до истерики!
– Ты сама позвонила ему?
– Я увидела, что он пытался десять раз за последний час дозвониться, – оправдывающимся тоном объяснила Настя.
– Ты не можешь так, милая. У тебя работа. Либо соглашайся, либо порви с ним. Ты мне говорила, что уже вполне самостоятельно можешь выбирать контракты.
– Всё не так просто. Я работаю на агентство, Жан-Пьер. – Она завязала пояс и упала спиной на кровать. – Как мне быть?
– Тебе нужно в Париж?
– Не хочу. Не поеду. Хочу быть с тобой, – и она капризно поболтала ногами, подняв их вверх.
– Если ты решила, тогда предлагаю сегодня не возвращаться к этому вопросу.
– Хорошо.
– Сегодня я покажу тебе чудо живописи. Второй такой картины нет в мире. А потом отправимся на Лидо, будем купаться.
– Ура!…
Церковь деи Фрари, в которую де Бельмонт привёл Настю, не поразила девушку, но он и не ждал восторженных возгласов. Зато картина Джованни Беллини «Мадонна с младенцем» произвела на неё неизгладимое впечатление.
– Выдающееся полотно, драгоценнейшее, – сказал Жан-Пьер. – Посмотри внимательнее. Кажется, что она не нарисована, а вылеплена. Какой удивительный фон, он написан так, словно сделан отдельно и поставлен в глубине. Но ведь это всё – одна плоскость! Приглядись. Искусствоведы не понимают, каким образом Беллини добился такого эффекта.
– Сказочно.
– Рад, что тебе понравилось.
– Я в восторге!
Де Бельмон не мог понять, насколько глубоко она чувствовала живопись, но глаза её зажигались, когда что-то нравилось, они всегда выдавали её чувства. И сейчас лицо Насти казалось озарённым изнутри.
– Знаешь, никто никогда не уделял мне столько внимания, – проникновенно произнесла она, когда они вышли на улицу. – Я счастлива, что познакомилась с тобой.
– Теперь самое время напомнить, как долго ты пыталась уклониться от встречи.
– Дура была! – засмеялась она во весь голос. – Что ещё можно сказать! Люди, послушайте меня: я была настоящая дура! Пусть все знают!
На причале Сан-Марко им приветственно помахал рукой молодой мужчина с растрёпанной копной чёрных волос. Де Бельмонт не заметил его в толпе и не ответил на приветствие.
– По-моему, тот парень зовёт тебя, – сказала Настя.
– Который?
Человек с растрёпанной головой приблизился и тряхнул своей гривой.
– Жан-Пьер! Вот встреча! Вы отдыхаете?
– Это Оскар Симоне, – представил мужчину Жан-Пьер. – Начинающий философ и по совместительству художник.
– Сегодня в Лидо вернисаж. Придёте?
– Не знаю. Боюсь, мы уже утомились от избытка изящного искусства, – улыбнулся де Бельмонт, глянув на Настю. – Мы хотели поваляться на пляже.
– А всё-таки вечером приходите. Будет, между прочим, баронесса Нанжи.
– Баронесса? Конечно, надо засвидетельствовать ей почтение. Мы давно не виделись.
– А потом Адриано Пазолини устраивает фуршет у себя на яхте, – добавил Оскар.
– Пазолини? – Де Бельмонт повернулся к Насте. – Дорогая, ты должна познакомиться с ним. Замечательное общество. Но у нас нет пригласительного билета.
– Уверен, что Адриано позовёт вас, как только узнает, что вы в Венеции.
– Возможно, – согласился Жан-Пьер.
– Теперь мне пора, – Оскар манерно поклонился. – Необходимо сделать последние приготовления. Жду вас, друзья мои.
Он тряхнул лохматой головой и растворился в толпе.
– Забавный тип, – сказала Настя.
– У него есть гондола и временами он катает туристов. Бесплатно катает, для собственного удовольствия. Местные гондольеры ненавидят его за это. Оскар держит здесь крохотный ресторанчик. Но в основном вся его энергия направлена на живопись. Некоторые его полотна очень хороши, однако есть и откровенная мазня.
– Мы пойдём на вернисаж?
– Имя баронессы Нанжи обязывает, – сказал де Бельмонт.
– Кто она?
– Многие хотели бы похвастать дружбой с ней, но такая честь выпадает не всем. Попробую представить вас ей.
– Очень интригующе, – хихикнула Настя.
Перед вернисажем им пришлось вернуться в отель и одеться подобающим образом. Настя долго вертелась перед зеркалом, придирчиво разглядывая себя со всех сторон, а Жан-Пьер молча наблюдал из глубокого кресла за её приготовлениями.
Зал, где проходил вернисаж, был не очень большим и полон народа. Выставлялись три художника, одним из которых был Оскар Симоне. Темой выставки было «Коварство», это слово крупными золотыми буквами было выведено на трёхметровой репродукции одной из картин, выставленной при входе. Войдя в помещение, гости тут же попадали в атмосферу торжественной нервозности. Голоса гудели на все лады: звучали громкий смех и вкрадчивый шёпот, светское воркование и фамильярные приветствия, строгие речи и вульгарные вздохи. Официанты умело скользили с подносами между гостями и предлагали напитки.
Оскар подхватил Настю под руку, как только она вошла в зал.
– Вы ничегошеньки не знаете обо мне, поэтому покажу лучшее из того, что я выставил тут, – увлёк он её за собой, не обращая внимания на де Бельмонта. – Вот это достойно внимания, не правда ли?
Они остановились перед белым холстом, из которого проступали нарисованные почти тёмной краской приоткрытые губы.
– Воплощение коварства, – объяснил Оскар. – Как вам?
– Интересно придумано, – осторожно сказала девушка.
– А это? – он указал рукой на женское тело, нарисованное так, что оно почти не различалось на холсте, зато ярко проступало надетое на женщину красное бельё. – Сатанизм женщины.
– Вы полагаете? – заговорил подошедший де Бельмонт.
– Несомненно. В первую очередь нижнее бельё, – безапелляционно заявил художник.
– Я работаю моделью, занимаюсь вот этим самым, – сказала Настя, указывая на нарисованные красные бикини. – По-вашему, я выбрала неправильную профессию? Коварную, если судить по вывеске при входе?
– Вы уж извините меня, мадемуазель, но ваша профессия служит дьяволу, – язвительно улыбнулся Оскар. – Помните, как писал Анатоль Франс?
– О чём писал? – растерялась Настя.
– Он рассказывал, как дьявол нарядил пингвинок в одежды и тем самым сделал их столь соблазнительными, что сам попался на этот соблазн. Женщины превратили одежду в орудие, с помощью одежды затуманивают нам глаза, и мы уже не отдаём себе отчёт в том, что именно нас привлекает.
– Оскар намекает на то, что одежда, вернее мода, являет собой настоящее зло, – пояснил Жан-Пьер и, улыбаясь собеседнику в глаза, уточнил. – Но не кажется ли вам, дорогой Оскар, что мы, мужчины, с готовностью отдаёмся этому обману? Мы рады быть обманутыми. Неясные желания питают нас куда сильнее конкретной цели, потому что они величественнее, значимее. Что там, под покровом ткани? Разве мы не знаем? Прекрасно знаем, но одежда дарит нам иллюзию, мы даже не осознаём, что на самом деле не ищем ничего особенного, ничего нового под женской одеждой, нам всё известно, но с каким почти торжественным волнением мы раздеваем женщину… Я говорю, конечно, о человеческих желаниях, а не о животных инстинктах, выше которых не поднялись многие, с позволения сказать, мужчины.
– По-моему, Жан-Пьер, вы требуете от мужчин невозможного: вы хотите, чтобы в каждом жила душа поэта, – рассмеялся Оскар. – Но плоть требует своего. У нас у всех плоть животных. Нет, Жан-Пьер, не надо переубеждать меня. Я взрослый человек и вполне созрел, чтобы мыслить самостоятельно. Да, мы все – животные. Жрём, совокупляемся.
– А должны вкушать и заниматься любовью, – продолжал улыбаться де Бельмонт.
– Это лишь вопрос терминологии.
– Это вопрос нашего отношения к жизни, Оскар.
– С вами бесполезно спорить, Жан-Пьер, – застонал Оскар.
– Со мной не нужно спорить. Со мной нужно беседовать. Вдумчиво. Неторопливо.
– Ну вот вы опять.
– Вам тухло живётся, поскольку вы неверно определяете цели. Вы только грубо потребляете, забывая о наслаждении, – продолжал де Бельмонт.
– Сдаюсь, Жан-Пьер, понимаю руки вверх. Вы положили меня на обе лопатки. Да, я животное, – воскликнул Оскар. – Но и вы на самом деле не далеко ушли. Вы делаете всё по указке вашего аристократического воспитания. Не шаляй-валяй одеваетесь и не вразвалку ходите, а наряжаетесь и передвигаетесь в соответствии с установленными правилами. Я просто животное, а вы хорошо выдрессированное. Вот и вся разница.
– Это большая разница, Оскар.
– Мне не нравится ваш спор, господа, – проговорила Настя.
– Прости, дорогая, – извинился де Бельмонт и предложил ей руку. – Не возражаете, если мы оставим вас, Оскар?
– Убегаете? Настя, неужели вам не хочется поговорить о моде? Это же ваша профессия, – пытался остановить их Оскар.
– А что такое мода? – вторгся кто-то со стороны.
– Красивая одежда, – выпалила Настя, присоединяясь к разговору, несмотря на то, что Жан-Пьер тянул её прочь.
– Чуть! Тысячу раз чушь! Мода – целенаправленное умертвление вкуса в людях. Чувство прекрасного подменяется погоней за модой, – яростно взмахнул руками Оскар, словно желая опрокинуть что-то огромное перед собой. – Мода давно превратилась в бизнес. Где-то в глубине, в ворохе цветов и материй таится искусство, основанное на изысканности нарядов, красота, изящество, стиль. Но это в глубине, куда нам не пробиться, куда не докопаться. А на поверхности мы получаем дорогостоящую показуху и ничего больше. Мыльный пузырь, за который богатые люди платят бешеные деньги. Андерсена читали? Король-то голый! Нет никакого искусства от кутюр! Есть бессовестный обман! Есть коварство!
– Не слушайте его, Настя, – засмеялся де Бельмонт и потянул её прочь. – Он славится своим воинствующим радикализмом.
– Нет почему же, Жан-Пьер? Вы не согласны со мной?
– Будь ваша воля, Оскар, вы бы бомбы подкладывали под подиум.
– Зачем же так кроваво? Можно просто запретить.
– Вот видите. Настю пора представить Баронессе.
– Убегаете, – сочувственно покачал головой Оскар. – Убегайте, убегайте. Желаю успеха…
Баронесса Нанжи оказалась женщиной лет шестидесяти, суховатой, с крупным носом и тонкими губами. Она с интересом оглядела Настю и, выслушав короткую, наполненную тонким юмором речь де Бельмонта, почти с материнской нежностью обняла Настю.
– Вы очаровательный цветок, милая моя, – заговорила она светским тоном. – Мир нестерпимо жесток по отношению к таким существам, все пытаются завладеть вами. Позвольте взять вас под моё крыло. Мне доставит удовольствие оказать вам любую помощь.
Жан-Пьер был доволен. Настя понравилась баронессе. Фотоаппараты громко защёлкали, когда баронесса обнимала Настю.
– Отсюда мы отправляемся к Адриано Пазолини, – сказала баронесса. – И не думайте отказываться, очарование моё. На этот вечер вы целиком принадлежите мне. Надеюсь, Жан-Пьер, вы не станете возражать? Вы не имеете права прятать её у себя в номере… Настя, вы же посвятили себя модельному бизнесу? Значит, милая моя, вы принадлежите людям. Ваша красота – всеобщее достояние.
Слушая баронессу вполуха, де Бельмонт улыбался. Его хитро прищуренные глаза не отрывались от Насти. На её лице было написано, насколько приятно ей оказываемое ей внимание. Этот роскошный мир очаровывал её.
– Адриано будет в восторге от вас, дорогая моя, – продолжала Баронесса. – Он преклоняется перед всем красивым. Вы похожи на произведение искусства…
На яхте Адриано Пазолини играл струнный квартет. Сам Пазолини, облачённый в белое, с густыми седыми волосами, выглядел, как персонаж голливудского фильма. Он успевал быть всюду, не обделяя вниманием никого из гостей, но и не выделяя никого из них особо. С нескрываемым удовольствием он поговорил несколько минут с Настей и похвалил её итальянский язык.
– Что вы, синьор Пазолини! Вы льстите мне. Мой итальянский не так хорош, как мне хотелось бы…
– Не скромничайте. Я не расточаю комплиментов зря. Кстати, вон там стоят двое русских, – Пазолини указал глазами на молодых людей в безукоризненных костюмах. – Сыновья моего русского друга. На вашей родине такое знакомство может быть полезным.
– Благодарю вас, сеньор Пазолини.
Де Бельмонт видел, что Настя придала значения словам Пазолини, однако счёл нужным сказать, что вряд ли виновник торжества заговорил о Настиных соотечественниках случайно.
– Сделай ему приятно, познакомься с ними, – предложил он.
– Ладно, – равнодушно согласилась она.
Де Бельмонт видел, как она заговорила с русскими. Один из них заливисто рассмеялся в ответ на какую-то Настину фразу, второй только улыбнулся. Минут десять они о чём-то беседовали, затем Настя вернулась к де Бельмонту. Потом дважды за вечер эти двое подходили к Насте и довольно по-свойски о чём-то заговаривали. Тот, что казался более весёлым, нацепил зачем-то чёрные очки.
– Ему кажется, – перевела Настя де Бельмонту, – что он выпил лишнего и теперь у него косят глаза. Поэтому он спрятал их за чёрными стёклами.
– Значит, не настолько много выпил, раз стесняется своих глаз.
– Мне кажется, он просто дурачится, – предположила Настя.
Когда Жан-Пьер собрался уйти, баронесса попыталась удержать его.
– Вы поступаете нечестно, Жан-Пьер. Хотите лишить нас общества вашей очаровательной спутницы? Вы просто обкрадываете нас!
– Поверьте, я бы рад остаться, но мы буквально валимся с ног.
– Ладно, ладно, – улыбнулась она и многозначительно шевельнула бровями, – я прекрасно понимаю, куда вы торопитесь.
У самого выхода с яхты де Бельмонт опять увидел русского парня в чёрных очках. Он продолжал потягивать вино. Заметив Настю, парень взмахнул рукой, желая изобразить прощальный жест, и вино выплеснулось из бокала. В досаде он отступил на шаг и не удержался на ногах. Кто-то из официантов мгновенно среагировал и подхватил русского под руки, но бокал всё-таки разбился. Чёрные очки соскочили с пьяного носа, и де Бельмонт увидел прозрачные глаза, наполненные хмельными слезами. Парень вялой рукой поднял очки с пола и надел их, громко произнеся что-то по-русски и не обращаясь при этом ни к кому.
– Смешной какой, – сказала Настя.
– Обычный пьяный, – ответил де Бельмонт.
***
Утро обещало солнце и безоблачность. Настя упаковывала вещи, напевая что-то себе под нос.
– Жан-Пьер, во сколько наш самолёт?
– Мы успеем ещё выпить кофе. Ты хочешь в отеле или посидим где-нибудь на улице?
– Давай выйдем…
Когда они шагали в сторону Сан-Марко, де Бельмонт обратил внимание на худого юношу, проводившего их беспокойным взглядом выпученных глаз. Одетый в тенниску и просторные шорты, с рыжеватыми курчавыми волосами, этот молодой человек мог показаться забавным, если бы не его тревожный взгляд. Он держал руки в карманах и, похоже, прятал там что-то. Стоя возле лотков с сувенирами, он переводил глаза с одного прохожего на другого, будто выискивая кого-то. Увидев Настю, он застыл.
Де Бельмонт не сказал своей спутнице ничего, только чуть ускорил шаг.
В кафе они заказали кофе и булочки с маслом. Дувший с канала ветер теребил белую скатерть, угрожая опрокинуть вазочку с цветами. Де Бельмонт осмотрелся и увидел в толпе парня с курчавыми волосами. Тот медленно приближался, неуверенно переставляя ноги. Заметив взгляд Жан-Пьера, он быстро отвернулся, но его выпученные глаза продолжали косить в сторону Насти. Де Бельмонт напрягся и невольно положил руку на столовый нож, на округлом лезвии которого поблёскивало солнце. «Вот и наш маньяк, – промелькнуло в голове. – Почти как в кино. Безмятежное утро, расслабленная публика и парень с печатью неполноценности на физиономии». Он продолжал улыбаться, но перестал слушать беззаботную болтовню Насти, сосредоточившись на подозрительном типе. Тот топтался некоторое время в отдалении, затем приблизился, разглядывая Настю. Иногда его сощуривались, высовывался язык, быстро облизывавший губы, и глаза вновь округлялись. Подозрительный тип подошёл настолько близко, то стали различимы веснушки на его щеках. Де Бельмонт не отрывал глаз от спрятанных в карманах шорт кулаках. Рыжеволосый обошёл их со стороны, прикусил губу и отвернулся. Его плечи подрагивали. Жан-Пьер взял нож и упёрся локтями в стол. Он был почти уверен, что через пару-тройку секунд парень бросится к их столику. Настя замолчала, увидев напряжение на лице де Бельмонта.
