Текст книги "Ангел от Кутюр"

Автор книги: Алимжан Тохтахунов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

– Ты вернулся в богему? – спросил де Бельмонт.

– Да… В каком-то смысле… – замялся Тибо и нервно взлохматил волосы надо лбом.

– Выглядишь немного помятым, – и Жан-Пьер нарисовал пальцем в воздухе неровный овал, изображая кривой портрет Тибо Демьяна. – Похоже, ты пьёшь сегодня с утра.

– Единственная теперь для меня радость, – прозвучал невесёлый ответ. – Знаю, ты не любишь пьяных, но уж потерпи, прости старому другу его единственную слабость.

Видя, что Жан-Пьер не представляет ей собеседника, Настя тихонько отошла в сторону.

– Меня пригласил сюда Кингсли, – сказал Тибо. – Случайно столкнулись на днях. По-моему, пригласил из жалости. Уловил запах водки, увидел мои заспанную рожу, услышал мою невнятную историю…

– Ты на мели? – де Бельмонт провёл рукой по мятому лацкану пиджака Тибо.

– Пишу для одного швейцарского журнала. Там заправляют гомосексуалисты. Представляешь – я пишу для голубых? Раньше я плюнул бы в глаза тому, кто нарисовал бы мне такое будущее. Меня же тошнит от них!

– Почему порвал с военными?

– Устал от крови и пороха. Я считал себя честным, но кого интересуют мои взгляды? Пиши, что велят. Военная промышленность меньше всего заботится о мнении пишущей братии.

– Это и понятно. Значит, ты порвал с ними?

– Ну да… Можно сказать и так…

– Тебя выгнали?

– Да… Понимаешь, пьют все, но не всех за это отправляют на гильотину.

– Да, мы все равны, но равны не во всём, – согласился де Бельмонт.

– Мне захотелось спрятаться, убежать от острых тем, рассказывать о пустяках… Деньги – не главное…

– И ты связался с голубыми?

– Не поверишь, но я не мог найти ничего больше. Третий год пишу для них. Опротивело.

– Ты же сам хотел рассказывать о глупостях, о пустяках.

– Надоело… Но кому я теперь нужен?

Тибо потупил взгляд.

– Я весь в долгах… Давай выпьем?

– Мне пора уезжать, старина.

– Послушай, мне нужны деньги. Если бы ты мог…

– Сколько нужно?

– Тысячи три для начала, – пьяно промямлил Демьян.

– Что значит «для начала»?

– Ну…

– Лучше я помогу тебе с работой. Хочешь попробовать свои силы ещё раз? Я дам тебе рекомендацию.

Тибо неопределённо развёл руками.

– Конкретнее, – потребовал де Бельмонт.

– Хочу.

– Тогда возьми мой телефон, – Жан-Пьер протянул свою карточку и порылся в карманах. – У меня почти нет наличных денег. Вот четыреста евро, больше нет ничего при себе. Приезжай в Париж. Дальше видно будет.

– Спасибо, – без энтузиазма ответил Тибо Демьян.

– Не пей больше сегодня.

– Ладно, – кивнул Тибо, но де Бельмонт понял, что его бывший друг вряд ли последует разумному совету. – Буду ждать твоего звонка.

– Да, да, спасибо…

Де Бельмонт поискал глазами Настю и помахал ей рукой.

В Сан-Тропе они вернулись далеко за полночь. Подъезжая к дому, увидели свет в окнах.

– Интересно, кто это может быть? – удивился де Бельмонт и тут же сам ответил, увидев машину во дворе. – Антуан!

– Кто?

– Мой сын… Какого дьявола он приехал? И не предупредил.

Антуан появился в двери, услышав, вероятно, шорох колёс по гравию. Он был высокий, стройный, длинноволосый.

– Отец! Здравствуй! – звонко поздоровался юноша.

– Здравствуй, – с некоторой настороженностью поприветствовал Жан-Пьер.

– Извини, что я нагрянул без предупреждения.

– Ничего страшного.

– Послезавтра мы с Анной отправляемся в Испанию. Так что мы сюда заскочили буквально на пару дней, если не возражаешь.

– Вы уже здесь. Могу ли я возражать? Кто такая Анна?

– Моя девушка, – объяснил Антуан. – Она наверху.

Жан-Пьер настолько сосредоточился на разговоре с сыном, что забыл представить Настю. Спохватившись, он назвал её имя.

– Вы русская? – спросил Антуан. – Я без ума от Достоевского.

– Мы недавно обсуждали с Настей Достоевского, и я сказал, что он нестерпимо скучен, – сухо проговорил Жан-Пьер.

– О вкусах не спорят, – беззаботно отозвался Антуан.

– Предлагаю перенести знакомства на утро, – предложил де Бельмонт. – Мы устали с дороги.

Настя кивнула, уловив напряжение в голосе мужчины. Приезд сына не входил в планы Жан-Пьера и вызвал его недовольство, хотя он старался не проявлять его. Настя попрощалась и прошмыгнула в ванную. Антуан придержал отца за локоть.

– Мама сказал, что ты заезжал к ней.

– По её просьбе, – ответил Жан-Пьер.

– По своей инициативе ты никогда не появляешься у неё.

– Нет причины. Ты взрослый, должен понимать, что мужчину и женщину что-то должно связывать. Если это «что-то» отсутствует в отношениях, то в лучшем случает они остаются друзьями, в худшем – чужими друг для друга.

– Мне не кажется, что вы чужие, – возразил Антуан.

Жан-Пьер с удивлением посмотрел на сына.

– Не кажется? Кто же мы тогда?

Молодой человек пожал плечами и достал сигареты.

– Ты всё ещё куришь? – недовольно спросил Жан-Пьер.

– Как видишь.

– Ты же знаешь, что я не люблю… И вообще табак вреден.

– Не бойся, отец. Табак не убивает на месте, – криво усмехнулся Антуан. – А умереть я могу и на тех ступеньках, случайно оступившись. И не пытайся улизнуть от разговора… Мама до сих пор любит тебя.

– Глупости. Она сменила после мен множество мужчин, даже вышла замуж.

– Это ничего не значит. О тебе она всегда отзывается только в превосходной степени.

– Неужели?

– Она жалуется на здоровье, но мне не удалось вытянуть из неё ничего внятного, – сказал Антуан.

– Мне тоже. Думаю, что это банальная неврастения. Она всегда была заражена мыслью, что в ней сидит какая-то болезнь. Есть люди, которым важно быть больным. Так им проще находить язык с окружающим миром: удобный повод пожалобиться. Твоя мать всегда обожала жаловаться на здоровье, но никогда не болела.

– В таком случае пусть продолжает жаловаться и не болеет. Спокойной ночи. И прости, что я нарушил ваше уединение.

– Это и твой дом тоже, – сказал Жан-Пьер.

– Но время сейчас твоё. Завтра мы с Анной отправимся дальше. В крайнем случае, послезавтра. Мне бы хотелось побыть с тобой. Мы редко видимся. Не оправдывайся, я всё понимаю: у каждого своя жизнь, время расписано. И всё же… Ну, ладно, иди спасть.

– Спокойной ночи, Антуан…

Утром Жан-Пьер увидел Анну. Она была очаровательная, похожая как две капли воды на молодую Софи Марсо. Но самое невероятное заключалось в том, что Жан-Пьер хорошо знал её.

Анна улыбнулась ему, но продолжала вести себя так, словно впервые видела его. Де Бельмонт поздоровался и тут же засыпал сына вопросами об их планах, как будто забыл о том, что накануне уже говорил с Антуаном на эту тему. Сын спокойно ответил на все вопросы и ещё раз извинился за вторжение.

В считанные минуты Настя и Анна превратились в лучших подруг, щебетали без умолку о всякой ерунде. Де Бельмонт всегда удивлялся умению женщин говорить о пустяках увлечённо и страстно, будто в этих пустяках заключался для них смысл жизни. Они обсудили всё, начиная с косметики и заканчивая нижним бельём, но ни разу не упомянули ни живопись, ни литературу, ни даже эстрадную музыку.

Обедали все вместе, выбрав крохотный ресторанчик на набережной и любуясь качающимися мачтами яхт, похожими на густой лес.

– Мало кто купается, – заметил Антуан.

– А я всё равно плаваю, – гордо заявила Настя.

– Я тоже должна попробовать, – улыбалась Анна.

– Весь Лазурный берег в твоём распоряжении, – Антуан широким жестом обвёл море, и Жан-Пьер услышал в его голосе свои интонации.

«Такой же сердцеед растёт. Только он будет лучше меня, обязательно лучше. Люди обязаны становиться лучше с каждым новым поколением. Правда, у Симона сын бездельник и наркоман, а у Болонье обе дочери непрошибаемые тупицы и шлюхи, несмотря на полученное образование, но ведь исключения есть всюду. Да, да, мне хочется верить, что люди становятся лучше, и я готов закрывать глаза на правду. Мне хочется верить, что у меня вырос замечательный парень, которым можно гордиться. Но почему я так думаю? В чём-нибудь он разве уже проявил себя? Просто внимательный и заботливый? Любит мать и отца? Разве этого мало?»

– Надо сходить за купальником, – сказала Анна и томно потянулась. – Жаль, что здесь нельзя купаться нагишом…

Жан-Пьер познакомился с Анной в прошлую новогоднюю ночь, которую он провёл в особняке одного известного артиста. Он даже не знал, с кем она пришла и не спрашивал её об этом. Молодая, энергичная, пышущая весельем и здоровьем, она повисла у него на шее, когда изрядно накачалась коньяком, и увлекла его в дальнюю комнату. Де Бельмонт давненько не позволял себе такого, но тут что-то давно забытое включилось в нём, какой-то хулиганский азарт, попирающий все правила приличия. Анна хотела секса, и она получила его. Всё произошло на кожаном диване, довольно быстро и грубо, но де Бельмонт остался доволен. Когда начали одеваться, Анна никак не могла найти свои туфли, а Жан-Пьер вообще не помнил, была ли она в туфлях. Они вернулись в компанию вместе, и Анна долго хохотала, рассказывая всем подряд, что потеряла где-то обувь. Жан-Пьер пытался деликатно выяснить у присутствующих, кто она, но никто не знал. Наверное, тот, кто привёз её, уже уехал. Возможно, уехал с чужой женой. Такое иногда случалось в мире богемы.

Когда в ту ночь кто-то из гостей принялся поздравлять де Бельмонта с началом нового журналистского проекта, Анна удивилась: «Ты журналист? Известный? Очень известный? То-то мне лицо твоё знакомо. Как тебя зовут. Ну надо же! Ты ведь настоящая звезда»…

Больше они не встречались.

Её появление с Антуаном в родовом гнезде говорило о том, что она не знала, куда ехала. Или не знала, кто отец Антуана. Или после хмельной новогодней ночи из её головы выветрилось, с кем она занималась сексом в одной из комнат роскошного особняка. Или вообще всё выветрилось.

Так или иначе, де Бельмонт хотел верить, что у его сына с этой распущенной девчонкой не намечалось ничего серьёзного.

Де Бельмонт поглядел на Анну и Настю. Девушки чудесно смотрелись вместе. Они подходили друг другу по темпераменту, характеру, возрасту.

«А ведь я здесь лишний», – подумалось ему.

Он вышел из-за стола, сунул руки в карманы и остановился на веранде, устремив взор в морскую даль. Мимо него прошагала ленивой походкой молодая женщина в белой шляпе с мягкими широкими полями. Её фигура была затянута в узкое белое платье с пышными оборками на рукавах. Такое платье носила много лет назад Франсуаза, подруга ближайшая Ирэн. Де Бельмонт невольно подался вперёд, чтобы разглядеть лицо женщины. Нет, она, конечно, не Франсуаза… Между ними не намечалось ничего, когда они – Ирэн, Франсуаза и Жан-Пьер – приехали в Сан-Тропе тем далёким летом. Медовый месяц только закончился, Де Бельмонт любил Ирэн и на других женщин обращал внимания не больше, чем на красивые цветы: они нравились ему, но сексуальные отношения с цветами не могли прийти в голову никому. Красивые, но без души, с фигурами, но без тела – картины для созерцания и только. Но однажды вечером, накатавшись на яхте с друзьями, они втроём вернулись на виллу изрядно выпившие. Ирэн пробормотала, что у неё нет сил и рухнула спать прямо на диване. Франсуаза же наоборот отказывалась ложиться и весело требовала внимания к своей персоне. Шутя ухаживая за ней, де Бельмонт не заметил, как перешёл дозволенную для себя границу, и беззаботный флирт сразу превратился в сексуальную игру. Они игриво ласкали друг другу руки и так же игриво сыпали комплементами, а потом Франсуаза вывалилась из кресла. При этом она хохотала, болтала загорелыми ногами и показывала пальцем на Жан-Пьера, словно в нём таилась причина её безудержного смеха. Почему-то это вывело его из себя и он набросился на Франсуазу, чтобы заткнуть ей рот поцелуем. Она ответила ему и немедленно пустила в ход руки, стаскивая с де Бельмонта одежду… Они занимались сексом бурно, словно насиловали друг друга. Лишь позже, когда всё закончилось, Жан-Пьер подумал об Ирэн и о том, что Франсуаза стонала чересчур громко…

Пролетели годы, но де Бельмонта никогда не оставляла беспокойная мысль, что жена слышала их. Возможно, она даже проснулась, подошла к двери и наблюдала за ними. Конечно, ничего ужасного не произошло, никаких последствий это не имело, поскольку они продолжали жить душа в душу, но ему очень не нравилось быть застигнутым врасплох. Минули годы, и он стал слышать от Ирэн всякие нелепые подозрения. Она могла ревновать на ровном месте, и Жан-Пьер всегда ждал, что она вспомнит Франсуазу. Почему-то он был уверен, что Ирэн видела их в тот раз…

Он ещё раз взглянул на женщину в белой шляпе. Да, со спины она была копией Франсуазы. Но только со спины.

Антуан поднялся из-за стола и направился к отцу. Жан-Пьер, не поворачивая головы, заметил сына и сошёл с веранды. Они оба остановились под деревом и долго молчали.

– Тебе неуютно, когда я рядом? – спросил юноша.

– Почему ты так решил?

– Вижу твоё лицо.

– У меня нормальное лицо, сын. Просто я почувствовал разницу в возрасте. Пока мы с Настей вдвоём, я не вижу себя со стороны. Но твоё присутствие сродни возрастному пеленгатору: я не могу оторвать от тебя глаз, потому что вижу себя в молодости и ощущаю себя нынешним. Чаши весов…

– Брось, отец, ты прекрасно выглядишь, – искренне заверил Антуан.

– Я не о том. Не внешность меня волнует. Плевал я на внешность. Тут дело в сознании. Порой оно начинает хитрить, выдумывает что-то, подкрадывается с какими-то ухищрениями. И меня будто запрещённым ударом сшибает с ног…

– Ты заблуждаешься, отец. Мне бы хотелось быть похожим на тебя, когда буду в твоём возрасте.

– Спасибо за комплимент.

– Это не комплимент, отец. Я люблю тебя и горжусь тобой…

Ближе к вечеру де Бельмонту позвонил Дидье Моруа и пригласил покататься на яхте.

– Поедете с нами? – спросил Жан-Пьер сына.

Антуан отказался, и отцу показалось, что сын просто хотел воспользоваться случаем, чтобы остаться наедине с Анной. Весь день они ласкали друг друга глазами, словно спрашивая: «Ну когда же?»

– Нам надо отдохнуть перед дорогой, – объяснил Антуан.

– Отдыхайте…

Жан-Пьер и Настя находились на яхте Дидье почти до часу ночи, выходили ненадолго в открытое море, но из-за поднявшегося ветра быстро возвратись в залив. Настя настаивала на купании, однако никто не поддержал её. Дидье сослался на больную руку, его подруга – рыжеволосая девица лет двадцати пяти – нацепила купальник, но в последнюю минуту испугалась. Настя погрозила де Бельмонту пальчиком, чтобы не вздумал отказываться.

– Темно. Не видно ничего, – пытался возразить он.

– Глупости! Когда ещё представится возможность прыгнуть в ночное море? Смотрите, как там черно! Жуть!

– Вот и не надо нырять, – уговаривал Жан-Пьер.

– Какие вы все скучные, – надула она губы и прыгнула с борта.

Дидье направил в её сторону фонарь. Жан-Пьер, преодолевая себя, последовал за Настей.

– Ты умница, ты настоящий, – жарко проговорила она ему в лицо, когда он вынырнул возле неё. – Они все никчёмные, все твои друзья. Лоску много, а жизни нет.

– Не насилуй никого, Настя, – сказал он, качаясь на волнах.

– Вы долго ещё? – позвал Дидье.

– Я догадываюсь, чем они занимаются там, в темноте, – засмеялась его подружка. – А мы займёмся этим здесь, в каюте.

– Погоди ты! – высвободился из её хмельных рук Дидье. – Жан-Пьер! Вылезайте! Хватит уже!

– Пожалуй, пора обратно, – согласился с ним де Бельмонт.

– Милый…

Он оглянулся. Настя подплыла и поцеловала его в губы.

– Мне так хорошо. Спасибо тебе, – её губы излучали электрическую нежность. – Всю жизнь буду вспоминать эту поездку.

«Поездку? – подумал де Бельмонт. – А почему не меня? Будь на моём месте кто-то другой, она бы радовалась ничуть не меньше… Чёртовы мысли… Какое мне дело до всего, если сейчас мне хорошо. Она же рядом со мной…»

Они приехали домой и обнаружили, что Антуан с Анной ещё бодрствовали, устроившись в бассейне. На бортике возле воды стояли бокалы и бутылка шампанского.

– Мы идём спать, – поспешно сказал Жан-Пьер, увидев, что его сын и Анна были без купальных принадлежностей, и быстрым шагом прошёл мимо бассейна, потянув Настю за руку.

– Милый, они раздеты! – прошептала она.

– Знаю.

– Мне тоже хочется купаться голышом.

– Идём в комнату.

– Это так здорово! Сейчас они будут заниматься любовью. Или уже занимались? Как ты думаешь?

– Это не моё дело, – процедил де Бельмонт.

– Почему мы не занимались любовью в бассейне?

– Завтра обязательно, если ты так хочешь, – Жан-Пьер торопливо поднимался по лестнице, не выпуская Настиной руки.

– Почему ты злишься? Я хочу посмотреть на них, они такие красивые! – тормозила его Настя. – Никогда не видела, как люди делают это. Я имею в виду вот так, в реальности. В кино, конечно, видела, но это другое… Здесь как будто что-то запретное… Ты так не думаешь?

Жан-Пьер втащил её в комнату.

– Вот поэтому у нас строго разграничено, кто и когда здесь живёт, – сказал он, останавливаясь. – Чтобы не мешать друг другу. Чтобы не случалось вот таких неловких ситуаций.

– Тебе неприятно видеть сына, когда у него секс?

– А тебе, может, нравится подглядывать за родителями?

– Нет. В детстве я однажды я застала их и долго не могла понять, что происходит. А потом мне стало неприятно, – призналась Настя.

– Вот видишь.

– Я была маленькая, не понимала ничего, – возбуждённо объясняла она. – О сексе говорили, как о самом неприличном и гадком из всего возможного. И вдруг я увидела, как родители делали это, застукала их… Знаешь, я долго не могла поверить в то, что видела собственными глазами. Пыталась найти какое-нибудь оправдание им… Но согласись, что Антуан и Анна… Они смотрелись так красиво! В голубой воде, в мерцающем свете, такие нежные…

– Я не разглядывал.

– Ты не доволен?

– Каждый имеет право на личное пространство – от телефонного разговора до туалета. Мне бы не хотелось, чтобы кто-нибудь подглядывал за нами.

Жан-Пьер рывком притянул Настю к себе.

«Мне нужна только ты. Пусть всё исчезнет, но останешься ты, твои губы, твоя грудь, твои ноги. Пусть всё летит прахом, но не угасает моё желание», – думал Жан-Пьер, и ему казалось, что он понемногу сходит с ума.

– Если бы не твой Дидье, – зашептала она, отрываясь от его губ, – я бы отдалась тебе там, в море, в волнах. Это такое удивительное состояние – чувствовать бездну под собой. Как полёт…

Жан-Пьер опрокинул девушку на кровать, не раздев до конца, и вошёл в неё, охваченный безудержным желанием. Он вспомнил море, холодную тьму, качавшуюся тяжесть воды, яхту в каком-то мутном жёлтом свете, прикосновение Настиных губ. Он понимал, о чём она говорила: морская глубина под ними вселяла первобытность, обостряла чувства, будоражила кровь, туманила сознание. Сейчас, проникнув в женскую тёплоту, Жан-Пьер ощутил, как у него закружилась голова, словно их соединившиеся тела поплыли по волнам.

***

Отъезд Антуана и Анны вернул де Бельмонту прежнее спокойствие, избавив от чужих глаз. Теперь опять Настя принадлежала только Жан-Пьеру, хотя кто-то постоянно пытался дозвониться ей по телефону и отнимал её время.

– Почему ты развёлся? – спросила однажды Настя, когда они лежали в кровати. – Ты плохой муж? Или была плохая жена?

– У каждого для развода находятся свои причины. В этом никогда не разобраться до конца, если причины не примитивны, как, например, алкоголизм или ревность. Впрочем, алкоголизм – это уже результат множества скрытых причин и поводов, которые человеку не удалось решить и которые развились в болезнь.

– Мои родители иногда ссорились и ссорятся до сих пор. Но никогда речь не заходила о разводе.

– Люди должны понимать, что семейная жизнь, если она не сложилась или разладилась, становится тюрьмой. В тюрьме нельзя жить, тюрьма убивает.

– Неужели было так плохо? – удивилась Настя.

– В какой-то момент я понял, что мне нестерпимо плохо, тесно, душно. Однако не так легко далось мне решение. Я любил Ирэн.

– Её зовут Ирэн? Красивое имя.

– Зачем ты расспрашиваешь?

Настя пожала плечами и прижалась к Жан-Пьеру.

– Хочется знать о тебе всё.

– Невозможно узнать о человеке всё.

– Разве? – перевернулась на спину Настя. – А если общаться долго-долго?

– Даже всю жизнь… Обязательно остаются тайны.

Она вытянула руки за голову и выгнулась в спине.

– Не хочу тайн, – прошептала она. – Хочу всё до конца. Почему люди такие? Почему не умеют открыто, откровенно, не таясь?

Жан-Пьер провёл рукой по её груди, обвёл пальцем вокруг твёрдого соска, скользнул ладонью вверх, погладил шею.

– Потому что жизнь построена на лжи, – ответил он, – на коварстве, на стремлении переиграть друг друга.

– Неужели и мы тоже обманываем друг друга?

– Сейчас нет, но когда-нибудь, думаю, ты начнёшь обманывать меня.

– Зачем?

– Чтобы скрыть своё новое увлечение.

– Я не собираюсь никем увлекаться.

– Ты прекрасно понимаешь, о чём я. Ты же умная девочка.

– Мне никто не нужен, Жан-Пьер. Зачем кто-то ещё, когда есть ты?

Он приподнялся на локте и посмотрел на неё. Настя глядела в потолок. На её спокойном лице было написано полное удовлетворение.

«А что, если это уникальный случай? А что, если ей на самом деле никто больше не будет нужен, пока я жив? А что, если… Нет, конечно, глупости, но как приятно потешить самолюбие такой мыслью. Мы вместе… Навсегда… Нет, гнать от себя эту чушь! Гнать!… Да, ей сейчас хорошо со мной, но скоро, очень скоро она пресытится, её характер требует постоянных перемен. Настя, очаровательная моя, божественная… Для чего она мне? Захотелось почувствовать себя Пигмалионом? Захотелось воспитать, создать… Дурацкое и ненужное копание в себе… Мы просто вместе, мы просто нравимся друг другу. Мужчина всегда ищет женщину. Разумеется, приятно осознавать, что от моих незначительных усилий она меняется в лучшую сторону, набирается ума, опыта, становится взрослее, внутренне богаче. Разве это плохо? Когда-нибудь она вспомнит о проведённом со мной времени и поблагодарит судьбу… Чёрт возьми, о чём я думаю? Кто кого благодарить должен? Мне безумно хорошо рядом с ней и плевать, будет она внутренне богаче или нет. Плевать на всё, когда есть влюблённость. А я влюблён и не желаю противиться этому сладкому состоянию души… А она? Что она? Влюблена? Может, она вовсе не знает, что такое влюблённость. Ей просто хорошо… Но зачем об этом думать сейчас? Забыть обо всём. Оставить только нас двоих, только эту минуты, мгновения, пусть они длятся вечность…»

Он поднялся и набросил на себя хала.

– Скажи, – заговорил он, – а что ты думаешь о себе?

– Ничего. Я никогда не думаю о себе. У меня нет повода. Лучше думать о других. Это легче. Они видны, они проявляют себя. А я от себя прячусь, поэтому не знаю, что внутри меня.

Де Бельмонт щёлкнул пальцами, озарённый каким-то важным открытием и, ничего не объяснив, вышел из спальни. Настя слышала, как он спустился по лестнице и долго возился в библиотеке. Когда он вновь появился в двери, то прижимал к себе пачку книг.

– Что это? – удивилась Настя. – Будем читать на ночь?

– Мне показалось, что мы можем развлечься интересной игрой.

– А книги? Зачем они?

– Будем разгадывать тебя с помощью классиков литературы.

– Любопытно.

Она села на кровати и обхватила колени руками. Жан-Пьер долго листал, закладывал какие-то страницы. Лицо его было сосредоточено.

– «Если женщина поистине женственна, – начал читать он вслух, – любовь к ней никогда не переходит в привычку, ласки возлюбленной так очаровательны, так разнообразны, она исполнена такого ума и вместе с тем нежности, она вносит столько игры в настоящее чувство и столько настоящего чувства в игру, что воспоминания о ней владеют вами с той же силой, с какой когда-то она сама владела вами. Рядом с ней блекнут все другие женщины. Чтобы узнать цену этой огромной, сияющей любви, нужно испытать страх перед её утратой или самое утрату. Но если мужчина познал такую любовь и отверг её ради брака по расчёту; если он надеялся познать такое счастье с другой женщиной, а доводы, скрытые в тайниках супружеской жизни, убедили его, что прежние радости никогда не оживут; если его уста ещё ощущают божественную сладость любви, а он смертельно ранил свою истинную супругу в угоду суетным мечтам о благополучии, – тогда надо умереть или принять ту корыстную, себялюбивую, холодную философию, которая так омерзительна для страстных душ».

– Кто это написал?

– Бальзак. Тебе нравится?

– Интересное и красивое наблюдение.

– Он знал толк в женщинах, восхищался ими и уважал их. По крайней мере, в своих сочинениях.

– Наверное, все писатели такие. Разве можно писать книги о любви, не умея любить? Читай ещё.

– «Если Эмили хотелось покорить чьё-нибудь сердце, её чистый голосок становился чрезвычайно мелодичен; но она могла также придать ему металлическую резкость, если намеревалась оборвать нескромную речь ухаживателя. Её белоснежное лицо и алебастровое чело напоминали сияющую гладь озера, то покрывающегося рябью под дуновением ветерка, то вновь безмятежного и ясного, когда воцаряется тишь. Не раз юноши, ставшие жертвой её презрения, обвиняли её в притворстве; но ей так легко было оправдаться, внушить злословящим желание ей понравиться и подчинить их капризам своего кокетства. Никто из светских молодых людей девушек не умел лучше неё ответить холодным высокомерием на поклон знаменитости или выказать ту оскорбительную вежливость, которая низводит равных на ступень ниже, или же дерзко оборвать того, кто пытался держать себя с ней на равной ноге. Где бы она ни находилась, она принимала комплименты как должные почести и даже в гостях у какой-нибудь принцессы величавой своей осанкой и манерами обращала своё кресло в королевский трон».

– Тоже Бальзак?

Де Бельмонт кивнул.

– Он наблюдателен. Я бы не смогла так рассказать… подробно, точно…

– Говорят, что любая женщина узнаёт в бальзаковских героинях себя.

– У меня есть знакомая, очень похоже на её портрет… Нет, я не такая.

– У тебя нет такого богатого жизненного опыта. Ты открыта и в каком-то смысле наивна. Про тебя вот здесь, – он взял другую книгу.

Настя поменяла позу и пристроилась рядом с Жан-Пьером.

– «В её манерах не было ничего вызывающего. Жизнь не научила её властности, тому высокомерию красоты, в котором таится сила многих женщин. Она жаждала заботы и внимания, но желание это не было настолько сильно, чтобы сделать её требовательной. Ей всё ещё недоставало самоуверенности, но она уже столкнулась с жизнью и потому была далеко не такой робкой, как раньше. Она жаждала удовольствий, положения в обществе и вместе с тем вряд ли отдавала себе отчёт в том, что значит и то и другое. В области чувств Она была натурой необычайно отзывчивой. Многое из того, что ей приходилось видеть, вызывало в ней глубокую грусть и сострадание ко всем слабым и беспомощным. Она болела душой при виде бледных, оборванных, отупевших от горя людей, которые с безнадёжным видом брели мимо неё по улицам, или бедно одетых работниц, которые, тяжело дыша, проходили вечером мимо её окон, спеша домой с фабрики».

– Да, это похоже… Кто написал?

– Драйзер.

– Мне хочется жить весело, в удовольствиях. И я готова забыть про всё, про любые обязательства, когда речь идёт об удовольствиях. Наверное, это очень плохо. Мною надо руководить, управлять…

– А говоришь, что не знаешь себя, – удивился он. – Знаешь, но не во всём признаёшься.