Текст книги "Ангел от Кутюр"
Автор книги: Алимжан Тохтахунов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)
– Я давно не радуюсь, – всхлипнула Ирэн. – Нет повода.
– Разве твой сын не даёт тебе поводов для радости?
– Антуан и твой сын тоже.
– В данном случае не это имеет значение. Ты понимаешь меня… Из Антуана получился хороший человек, мы можем гордиться им. Разве ты не счастлива этим?
– Я говорю о личной жизни. У меня давно нет никакой жизни!
– Не станешь же ты винить в этом меня! – возмущённо возразил он.
– Жан-Пьер, вот уже много лет я не виню тебя ни в чём… Кстати, у тебя есть кто-нибудь сейчас?
– Какое тебе дело? – огрызнулся он.
Она посмотрела на него с грустью, и он почувствовал неловкость за свою интонацию, которой он будто хлестнул её по губам за вопрос.
– Тебе знакомо чувство одиночества, Жан-Пьер? Впрочем, что я спрашиваю! Ты весь в суете, в разных людях, в бесконечных спорах с редакторами, облеплен художниками, политиками, женщинами… Нет, одиночество – не из твоей пьесы.
Он присел на диван рядом с ней.
– Что с тобой? – спросил он извиняющимся тоном. – Если нужна моя помощь…
– Мне нужно простое человеческое внимание. Меня не отпускает чувство, что я скоро… что не так много мне отпущено…
– Ты судишь по результатам анализов?
– Нет, чутьё…
– Это у тебя не впервые.
– Я почти уверена, – произнесла она с едва уловимым упрёком, словно пеняла ученику за невнимательность на уроке.
– Почти, – недовольно вздохнул он. – В чём ты уверена? Всю жизнь одно и то же. Сколько раз мы ссорились из-за этих твоих причуд! Ты стала пугать меня своим здоровьем, когда почувствовала, что наш брак зашёл в тупик.
– Не злись, Жан-Пьер, прошу тебя. Мне просто нужно выговориться.
– Но почему я? Почему ты считаешь, что можешь излить на меня всю эту болезненную чушь? Я не гожусь на роль доброго исповедника.
– Когда-то мы были близки, Жан-Пьер.
– Слишком давно, чтобы вспоминать об этом, – с досадой парировал он.
– Нет ничего «слишком», мой милый. Для меня ты остался прежним…
– О чём ты? У тебя после меня был Виктор, а потом ты сошлась с этим… как его… с Огюстом…
– Мы не живём с ним уже два года, Жан-Пьер. – Она протянула руку к тумбочке и взяла пачку сигарет. Нервно подёргивая красивыми пальцами, Ирэн вытащила сигарету и стала искать взглядом зажигалку. Жан-Пьер встал и принёс зажигалку с другого стола. Продолжая стоять, он дал бывшей жене закурить.
«Пожалуй, она непривычна бледна. И что-то в глазах новое…».
– Мы близки, и дело не в том, что у нас есть сын, Жан-Пьер, – продолжила Ирэн, сделав несколько глубоких затяжек. – Просто мы с тобой на самом деле были близки. С другими я… так, ерунда, не хочется даже сравнивать… Мужчины для постели… Или ты думаешь, что я настолько глупа, что не способна оценить все твои достоинства?
– Зачем ты завела речь об этом? – нахмурился он.
– Мне хочется, чтобы ты был рядом. Нет, нет, успокойся! Я не требую тебя в мужья, дорогой, – невесело усмехнулась Ирэн. – В одну реку дважды не войдёшь. Но я хотела бы, чтобы в трудный момент ты был рядом. Обещай мне.
– Что?
– Обещай приехать, когда я буду умирать.
Он возмущённо взмахнул руками и резко отступил от Ирэн.
– Да что на тебя нашло?! Откуда эта дурацкая погребальная тема?!
– Ты просто скажи «да».
Жан-Пьер внезапно понял, что Ирэн вовсе не шутила. Она смотрела с мольбой.
– Хорошо, – произнёс он. – Я приеду.
– Спасибо.
– Вот только не могу взять в толк, почему ты продолжаешь накручивать себя. Ты прекрасно выглядишь. За тобой наверняка увиваются…
– Увиваются, – запрокинув голову, она громко расхохоталась. – Даже юнцы ухаживают. Поверишь ли, приятель нашего Антуана приударил за мной. Смех и только! Ему двадцать два года, я почти вдвое старше! И ведь на полном серьёзе ухаживает, даже пытался как-то на ночь остаться. А я выставила его.
– Вот видишь. А у тебя вечный траур! Прекрати, Ирэн. Надо радоваться жизни.
– Ладно, сейчас спустимся с тобой в кафе и будем радоваться.
Жан-Пьер украдкой посмотрел на часы, но счёл нужным не возражать. Он решил, что лучше проведёт пару лишних часов с Ирэн сейчас, чем потратит потом несколько дней на выслушивание её упрёков. Почему бы не попытаться восстановить атмосферу прежней гармонии на короткое время? Хотя бы в качестве декорации?
– Как продвигается твоя книга? – задала она неожиданный для Жан-Пьера вопрос, когда они спустились в кафе.
– Какая книга? – не понял он.
– Ты хотел взяться за книгу.
– Ну ты и вспомнила! Когда это было! Нет, Ирэн, я так и не начал.
– Почему?
– Из меня не получится ни Гюго, ни Достоевского. А если нет, то зачем начинать?
– Зачем ориентироваться только на эти имена? Была ещё Француаза Саган, есть много других. Будет и де Бельмонт. Писатели украшают мир, даже преображают его.
– Это хорошие писатели, а посредственные оставляют на его лице пошлую чушь и грязь, подобно граффити на стенах общественных туалетов: «Здесь был я». Нет, не желаю замусоривать пространство, где царят Стендаль, Пушкин, Драйзер, Гёте.
– А я вижу твою книгу. «Жан-Пьер де Бельмонт. «Закоулки моей любви».
– Почему любви? Почему закоулки?
– Потому что ты должен рассказать о нашей любви.
– О нашей? Я ничего не помню.
– Ты лгунишка, Жан-Пьер. Для чего ты стараешься отгородиться от того хорошего, что было в твоей жизни? Играешь роль циника? Поверь, это не твоё амплуа.
– Ирэн, прекрати. Я давно отбросил мечтания о литературной карьере.
– Ты умный мужчина, Жан-Пьер. При чём тут карьера? Я говорю о книге. Человек твоего ума должен оставить свой след в литературе. Просто обязан. Рассказать о проделанном пути, о своих чаяниях, о своих мыслях, о своих заблуждениях, о своей любви.
– След в литературе, след в истории… Кому это нужно? – презрительно поморщился он.
– А ты вспомни себя в молодости, вспомни свои искания, вспомни радость от встречи с книгами, которые делились с тобой опытом.
– Наконец-то, Ирэн. Я сразу раскусил твои замыслы. Хочешь войти в историю с помощью моих воспоминаний?
– Не скрываю этого. Приятно осознавать, что я была частью твоей жизни, – в её голосе прозвучали просьба и вопрос одновременно. – И не самой плохой её частью, не так ли?
Жан-Пьер посмотрел в окно. В нескольких шагах от кафе остановилась влюблённая пара. Широкоплечий юноша жадно обнимал невысокую девчушку. Она самозабвенно отдавалась его поцелуям, прижималась бёдрами к его телу, и казалось, что они вот-вот потеряют над собой контроль и бурно займутся любовью прямо на улице. Но никто не обращал на них внимания, все шли мимо, обременённые своими заботами.
Перед Жан-Пьером возникло лицо Насти Шереметьевой. Её сияющий взор заполнил всё пространство, и Жан-Пьер даже тряхнул головой и прикрыл глаза рукой, чтобы избавиться от наваждения.
– Я не готов для книги, – произнёс он. – Сейчас мне не до этого…
***
Он позвонил Насте, как только освободился. После разговора с Ирэн остался мутный осадок в глубине душе. Почему-то верилось, что именно Настя, именно её молодая уверенность в неотвратимости счастья исправят настроение, выметут из души всю гнусность.
– Жан-Пьер, это вы? – отозвалась она сразу, но без знакомого ему задора.
– Почему такой грустный голос, Настя? – ему хотелось спросить, почему она сказала «вы», но он сдержался.
– Потому что мне грустно.
– Я приеду, если ты не возражаешь.
Она не возражала…
Она была одета в халат. Цвет волос поменялся с помощью парика на густо-чёрный, и это удивило Жан-Пьера.
– Нужно приготовиться к съёмке, – объяснила Настя, шмыгнув носом. – Вживаюсь в образ.
Де Бельмонот отметил, что чёрные волосы подчёркивали её молодость.
«Совсем девочка, – подумал он, коснувшись губами её щеки. – Неужели мы были вместе? Неужели я ласкал её хрупкое тело и не раздавил его своей тяжестью? Неужели она, такая юная и пахнущая детством, позволила мне войти в неё? Милая, сладкая, обворожительная… девочка… ангел…»
Она была одетая в длинный розовый махровый халат, чуть разошедшийся на груди и обнаживший её красивые ключицы.
– Что случилось? Ты плакала?
– Настроение такое, – отвернулась она.
– Какое? – прошёл он за ней в комнату. «А была ли та ночь? Не приснилось ли мне всё? А если и было, то это называется случайность. Ослепление страстью. И жалость с её стороны… Нет! Только не жалость! Она шептала мне слова, которые не произносят просто так… Как разговаривать с ней теперь? Надо всё забыть, вести себя так, словно ничего не произошло…» Жан-Пьер остановился посреди комнаты. – Что за настроение?
– Я смотрела фильм, который мне дал Павел Логинов. Вы знаете Годара?
– Разумеется. Француз не может не знать фильмов Годара, как русский не может не знать Эйзенштейна, – и де Бельмонт с досадой опять отметил, что девушка сказала «вы».
Настя отвернулась.
– Я не знаю Эйзенштейна, – тихо произнесла она. – И о Годаре не слышала раньше.
– Жан-Люк Годар – выдающийся мастер из так называемой «новой волны» французского кино. Не скажу, что мне нравятся все его фильмы, но в своё время многие произвели на меня сильное впечатление.
– «Жить своей жизнью»?
– Да, один из лучших его фильмов. Ты из-за него в таком настроении?
– Там застрелили девушку, её звали Нана… В самом конце… Никак не ожидала…
– Она работала проституткой, – сказал де Бельмонт. – Опасная профессия.
– Отец считает меня проституткой… Недавно я снималась с такой же причёской, как у Наны. Ретро-стиль.
– И что?
– Когда я смотрела фильм, мне показалась, что я – это Нана.
– Ерунда, – с подчёркнутой бодростью возразил Жан-Пьер. – Ничего общего: ни внешность, ни характер, ни всё остальное.
– Грустный фильм, много грустных диалогов. – Настя вздохнула и подошла к окну. – Как всё ужасно… Помните, как там сказано? «Когда мы говорим, мы живём другой жизнью, чем когда не говорим»… Вы помните?
– Что же тут ужасного?
– «Когда мыслим, мы живём высшей жизнью. Но эта высшая жизнь убивает повседневную жизнь», – задумчиво процитировала Настя.
– У вас прекрасная память. – Де Бельмонт принудил себя произнести «у вас» вместо «у тебя».
– Почему мысли убивают повседневную жизнь?
– Наверное, потому что повседневность примитивна: едим, спим, ходим, справляем нужду…
– Занимаемся любовью, – с вопросительной интонацией предложила Настя.
– Нет, совокупляемся, – насмешливо поправил де Бельмонт. – Совокупление – это животное, это примитив, а заниматься любовью – из высшего.
«В сущности я ничего не знаю о ней, – подумал он. – Только то, что она рассказала о себе в первую встречу. Бог наградил её удивительной внешностью и обаянием, перед которым не в силах устоять ни мужчины, ни женщины. Она почти совершенна. Но что такое совершенство? Идеал, к которому мы стремимся? Или просто вымысел? Нет, не совершенна… Совершенства не бывает. Бог специально создал нас всех несовершенными, чтобы мы могли искать что-то друг в друге… Не совершенна, но как удивительно хороша! И мне посчастливилось целовать её тело… Неужели это было на самом деле? Почему она легла со мной в постель? Прихоть? Минутное желание?… Никто никого не знает. А хочу ли я на самом деле знать её? Не лучше ли пользоваться тем, что на поверхности? Разве меня не устраивает её улыбка, голос, взгляд? Разве мне мало её близости? Чего бы мне хотелось ещё от неё?»
– Там есть сцена, когда они идут в кинотеатр и смотрят что-то про Жанну Д`Арк, – вернулась Настя к фильму Годара. – Я не поняла, есть ли такой фильм на самом деле?
– Это сцены из фильма Дрейера. «Страсти Жанны Д`Арк». В своё время он был подобен взрыву атомной бомбы.
– Жанна говорит, что смерть станет для неё освобождением. Вы тоже думаете, что смерть это освобождение? – слово «смерть» Настя произнесла с каким-то мучением, будто преодолевая внутреннюю преграду.
– В каком-то смысле.
– Освобождение от чего? Разве жизнь это только неприятности? Разве у нас мало радостей?
– Освобождение от радостей тоже.
– Не понимаю.
– Освобождение от всего. Покой, отсутствие всего.
– Такой покой мне не нужен. А вы уверены, что там именно такой покой? После смерти?
– Настя, кто может быть уверен в этом? Кто может знать наверняка? Почему вы завели об этом речь?
– Все рассуждают на эту тему.
– Повод для философствования, – пожал плечами де Бельмонт и задержал взгляд на её изящно изогнувшейся шее. – Для любого разговора нужен повод. Кто-то предпочитает говорить о спорте, кто-то – о музыке, кто-то – о смерти. В этом мне видится прелесть общения.
Настя покачала головой, и Жан-Пьер не понял, согласилась она с ним или нет.
– Я боюсь смерти, – почти неслышно произнесла она. – Иногда что-то приходит в голову, и я не могу спать…
Де Бельмонт нерешительно обнял её ха плечи.
– Не бойтесь.
Она запрокинула голову, пряча от него глаза.
– Этот фильм… Он всё разбередил… Мне жутко… Жизнь ужасна, ужасна! – Настя рывком опустила голову и втиснулась ею в мужское плечо. Холодные пальцы сжались на спине Жан-Пьера. – Как справиться со страхом, когда он грызёт изнутри?
Сердце Жан-Пьера колотилось, чувствуя горячую близость девушки. Он поцеловал её в лоб.
– Успокойтесь…
– Вчера вы говорили мне «ты», – простонала она.
– Но сегодня ты говоришь мне «вы», – с упрёком ответил он.
– Это случайно, – выдохнула девушка. – У меня не получается сразу…
– У меня тоже…
Его губы нащупали её глаза, щёки, рот. Она жадно откликнулась на его поцелуй. Розовый халат соскользнул на пол, открыв её голое тело.
«Нет, не случайность, не сон…»
Подхватив её на руки, Жан-Пьер отнёс Настю в спальню, с наслаждением вдыхая свежий запах её кожи. Пространство любви раздвинулось беспредельно, впустив в себя лавину эмоций, горячих прикосновений, поток вздохов. Счастье требует простора, оно не вмещается в тесные границы самой большой кровати. Жан-Пьер физически ощутил, как мир двух прижавшихся друг к другу тел из интимного, замкнутого в себе, кипевшего жаркой кровью превратился в необъятный, развёрнутый, раскрывшийся всеми порами наружу и дышавший так глубоко, как не дышал никогда…
«Какое чудо…Она подарена мне свыше…»
Их слияние было наполнено неторопливой нежностью. Настя отдавалась де Бельмонту не так, как в прошлый раз. Всё её существо требовало помощи, она искала спасения в этом соединении, черпала из него силу, чтобы насытившись любовью, как земля насыщается живительной влагой, вернуть эту любовь троекратно. Она отдавалась мягко и вместе с тем пронзительно, подолгу удерживая своё наслаждение на высшей точке, не срываясь на резкие движения, плавно вдавливая мужчину в себя и так же плавно переливая свою энергию обратно в него…
Потом настала тишина, в которой отчётливо слышалось тиканье часов.
– Теперь всё хорошо, – потёрлась Настя щекой о плечо Жан-Пьера. – Какая всё-таки я глупая…
– Ты успокоилась?
– Не думала, что могу так из-за фильма… Это кино меня разбередило… А там ведь ничего страшного, просто мысль о смерти стала внутри меня раскручиваться, оплела меня всю…
– Если тебя пугают такие мысли…
– Не нужно, не говорите ничего… – и тут же поправилась. – Не говори, – и закрыла она его рот поцелуем, чтобы он не ругался.
Они долго лежали, прислушиваясь к глубокому дыханию друг друга. Потом Настя, кружа ладонью по его животу, задала неожиданный вопрос.
– Как ты думаешь, в наши дни может появиться новая Жанна Д`Арк?
– А новый Христос? – ответил Жан-Пьер вопросом на вопрос.
– Почему ты сравниваешь их? Разве они похожи?
– Они оба – символы, не более.
– Ты не веришь, что они были на самом деле? – Настя перевернулась и села на кровати, поджав ноги под себя. Её спина выгнулось, голова втянулась в плечи, будто воплотив в себе всю глубину заданного вопроса.
– Наверное, они были, – с неохотой ответил де Бельмонт, – но не такие, как их нарисовали художники и писатели.
– Значит, выдумка? А как же люди верят? Как же религия?
– Поверить можно во что угодно. Ты читала Воннегута? Помнишь «Завтрак для чемпионов»? Помнишь его рассуждения о женских трусиках и о порнографии? Прекрасно написано. Так коротко, легко и вместе с тем убедительно никто не доказывал, что людей можно заставить уверовать в любую чушь.
– Я не читала Воннегута, – громко сказала Настя и выразительно развела руками.
Жан-Пьер услышал досаду в её голосе.
– Тебе скоро наскучит со мной, – проговорила она и легла на бок, прижав коленки к животу. – Я ничего не знаю, ни в чём не разбираюсь. Я пустая. Со мной скучно. Я ужасна…
– Не будь такой, – прижался он к ней.
Она молчала.
– Ты просто очень юна, но скоро ты узнаешь всё, что должен знать нормальный человек.
– Вот ты и сказал это, – пробормотала Настя.
– Что сказал?
– Что я не нормальный человек.
– Глупышка, – поцеловал её в шею. – Если б мне так казалось… Если бы я хоть на мгновение усомнился в тебе… Неужели ты полагаешь, что я смог бы увлечься пустышкой?
Она медленно повернулась к нему лицом. Губы подрагивали. Настя хотела сказать что-то, но не решалась.
– Ты умница, – шепнул он ей прямо в ухо.
Она прижалась ухом к его губам, будто старалась не потерять ни крупицы прозвучавшей мысли.
– Думаешь, я буду… буду, как… Мне хочется знать всё, что знаешь ты, чтобы мы на равных говорили. Не хочу выглядеть дурой!
Он навис над ней на локтях и прикоснулся губами к её рту.
– Я обещаю тебе, – проговорил Жан-Пьер, – обещаю сделать всё, чтобы ты не чувствовала… чтобы не было досады… чтобы ты взлетела…
***
Через два дня у Насти состоялась очередная фотосессия, после которой девушка предстала перед де Бельмонтом с ярко накрашенным лицом и чёрными лаковыми волосами. Этот новый образ ей так понравился, что она оставила его и после съёмки.
– Свободна на целый месяц, – лучась детским счастьем, заявила она. – Вся твоя.
– Тогда едем.
– Куда?
– В Канн. Логинов оставил мне два пригласительных на фестиваль.
– На кинофестиваль? – она захлопала в ладоши. – Боже, как здорово! Я мечтала об этом.
– А потом махнём в Сан-Тропе.
– Зачем?
– Отдыхать. У меня там дом, – объяснил Жан-Пьер и засмеялся. – Фамильное гнездо.
– На море? – Настя, пританцовывая, закружилась на месте.
– Сколько дать тебе на сборы? Возьми лишь необходимое. Остальное докупим на месте.
– Ты знаешь, сколько это – необходимое? Если бы ты сказал: хватай купальник и ничего больше… А вдруг танцы, бал? Такое возможно, правда? Как я могу ничего не брать?
– Ты права, – согласился он. Её серьёзность забавляла его.
Она потребовала несколько часов для сборов, а когда он приехал к ней на квартиру, она всё ещё перекладывала свои кофточки и платья с место на место, требуя совета и помощи Жан-Пьера.
– А какой у тебя дом?
– Увидишь
– А много у тебя там друзей?
– Узнаешь.
– А долго мы там будем?
Вопросы сыпались из неё один за одним.
– Мадемуазель, – укоризненно посмотрел он, – у нас билеты на самолёт. Очень хотелось бы не опоздать.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Ницца встретила их хмурыми облаками.
– Погода не радует, – наморщив носик, констатировала Настя.
Жан-Пьер поцеловал её в плечо и направился за автомобилем в службу проката. Настя осталась в кафе, помешивая кубики льда в апельсиновом соке. Она не любила самолёты, полёт утомил её, и она сидела, понурившись. Придавленная усталостью, она не заметила, как вернулся де Бельмонт.
– Можем ехать, – сказал он, подхватывая её сумку. – Ты отдохнула? Хочешь посмотреть город?
– Отсюда и так всё видно, – вяло пожала плечами Настя.
– Взбодрись, – засмеялся Жан-Пьер. – Оглянись, тебя приветствует Ницца!
– Хочу солнца и купаться.
– Всё будет завтра, милая, наберись терпения.
Настя послушно пошла за Жан-Пьером к белому автомобилю с откидным верхом.
Из-за низких облаков казалось, что вечер наползал быстрее обычного. Город, окутанный тусклой синевой, источал сонливое спокойствие. Кое-где уже зажглись фонари, но изогнувшаяся возле моря набережная ещё не светилась огнями.
– Сейчас покажу тебе маленький кусочек твоей родины, – сказал де Бельмонт.
– Здесь?
Автомобиль выехал на Английскую набережную. С моря дул прохладный воздух, и Настя с наслаждением подставила лицо ветру. Перед отелем «Негреско» де Бельмонт повернул налево, и вскоре они остановились. После быстрой езды и шума машин на улице здесь всё было окутано тишиной. Впереди виднелись зелёные купола с крестами. Обрамлённые пышной зеленью стоявших вокруг пальм, купола смотрелись странно, почти неуместно.
– Что это? – удивилась Настя.
– Русская церковь.
Жан-Пьер вышел из машины и сделал несколько шагов в сторону храма. Настя продолжала сидеть в машине.
– Не пойдёшь? – удивился де Бельмонт и пошёл обратно.
Настя смотрела на купола и думала о чём-то. Из садика доносилась русская речь.
– Русские гости приходят сюда, – Жан-Пьер внимательно следил за выражением её глаз. Ему очень хотелось знать, какие мысли бродили в её красивой головке.
– Не пойду, – ответила наконец девушка.
– Что так?
– Не люблю. Церковь пугает меня.
– Чем же? Там спокойно и тихо.
– В этом садике спокойнее, – указала она глазами на деревья.
Из её сумки раздался громкий телефонный звонок. Настя торопливо расстегнула замочек и начала искать завалившийся на самое дно мобильник. Вытащив его, она раздражённо отключила телефон.
– Нельзя ходить в церковь просто так, – сказала она, заметив взгляд де Бельмонта.
– То есть?
– Должна быть серьёзная причина, чтобы переступить её порог. Какая-то важная просьба… Не знаю… Уедем отсюда.
Де Бельмонт завёл машину, плавно развернулся, и они неторопливо покатили вниз к набережной.
– Ты голодна? Поужинаем здесь или подождём до Канн?
– До Канн.
Настя с удовольствием вдыхала морской воздух и разглядывала знаменитую набережную, теперь уже залитую светом включавшихся один за другим фонарей и заполненную гулявшими курортниками.
– Вечером здесь всегда толпы, – сказал де Бельмонт. – Зато утром никого нет.
– Почему никто не купается. Холодно?
– Вечером никогда не купаются. Вдобавок сейчас прохладно.
Ночная подсветка делала улицу сказочно красивой. Сияли вывески дорогих отелей, шумно качались густые ветви пальм, громко накатывали волны, взлетали самолёты…
– Хорошо, – прошептала Настя, и Жан-Пьер улыбнулся, увидев, что её усталость отступила.
В дороге она задремала и проснулась только в Каннах. Регистрация в отеле заняла считанные минуты, и Настя потянула Жан-Пьера за руку.
– Теперь на пляж.
– Уже темно.
– Ну и что?
– Здесь не принято.
– Но ведь не запрещено? – возразила она. – Тогда я окунусь. Хочу в волны.
Она достала из сумки купальник, скрылась в ванной и вышла оттуда через пару минут.
– Идём же! – громко приказала она, и де Бельмонт не посмел отказать. Ему казалось, что он никогда не посмеет отказать этой девушке, пусть даже её желания будут противоречить здравому смыслу. Настя в ту минуту была воплощением счастья, никто не мог сказать ей «нет».
Она бросилась в море, не проверяя, насколько холодна вода, и Жан-Пьер присел на песок, втягивая носом морской воздух и любуясь мелькавшим в сумраке девичьей фигуркой. Настя ныряла с головой, появлялась, махала ему рукой, широко улыбалась.
– Не холодно?
– Бодрит…
Далеко в море мчался катер, весёлые пассажиры размахивали бенгальскими огнями. С набережной доносилась музыка, играл джазовый оркестр. Свет фонарей и вывесок колыхался в подвижной воде.
Когда Настя вышла, Жан-Пьер протянул полотенце, но девушка тряхнула головой в ответ. Брызги разлетелись вокруг, осыпали де Бельмонта, намочили его рубашку. Жан-Пьер невольно вздрогнул.
– Если бы ты знал, как мне хорошо, – пропела Настя и бросилась ему на грудь.
Её мокрое тело прижалось к нему. Он ощутил её набухшие соски.
– Добро пожаловать на Лазурный берег.
– Теперь я готова ужинать, – бодро отозвалась она.
– Теперь мне надо переодеться в сухое, – сказал де Бельмонт.
***
Меньше всего Жан-Пьера интересовала в Каннах знаменитая красная дорожка, давно превратившаяся в подиум кинозвёзд, осаждаемая возбуждённой публикой и ненасытными журналистами. «Ковёр ковром», – презрительно сказал де Бельмонт. Вовсю щёлкали затворы фотоаппаратов, визжали истерично девицы, мечтавшие об автографах знаменитых актёров, режиссёры отвечали на приветствия наработанными широкими улыбками. Это была шумная площадка для проявления тщеславия. Меньше всего Жан-Пьеру хотелось попасть под прилипчивое око прессы, опасаясь, что от шумных сплетен придётся потом долго отбиваться. Хотя Настя, судя по её взглядам, была вовсе не прочь попозировать.
Фильм Павла Логинова «Отшельник» имел шумный успех. Зрители устроили продолжительную овацию, а журналисты атаковали русского режиссёра после показа, не давая ему пройти.
– Позже, господа, пожалуйста, давайте поговорим позже. Будет пресс-конференция, – вежливо улыбался Логинов, проталкиваясь сквозь плотную толпу, но журналисты горели нетерпением и забрасывали вопросами.
– Месье Логинов, объясните… Господин Логинов, ответьте… Павел, скажите… Почему затворничество? Почему вдруг тема отшельничества?
Де Бельмонта удивил не столько сюжет (успешный бизнесмен бросает всё и, не объясняя никому ничего, уходит в отшельники, скрывшись от мира), сколько художественное решение картины. Логинов умел наполнить киноэкран живыми чувствами и передавать их зрителю. Запомнилась сцена, где главный герой сидит на просёлочной дороге под дождём, подставив холодным струям лицо и раскинув руки в стороны. Это было снято так, будто дождь тянулся к человеку и, отвечая на его внутренний призыв о помощи, совершал акт религиозного омовения. Дождь казался живым, одушевлённым.
– Как ты сделал это? – допытывался Жан-Пьер, когда они встретились с Павлом в ресторане поздно ночью. – Компьютерная графика?
– Нет, – хитро улыбался Павел, – оператор у меня гений, мастер своего дела.
– Ваш дождь, – воскликнула Настя, хватая Логинова за руку, – как сказочный… И ужасно грустный… Эта сцена… Знаете, у меня было ощущение, что дождь хочет излечить душу главного героя…
– Так и есть, Настя, – довольно улыбнулся Логинов. – Переломный момент фильма. Главный герой больше не может жить по-прежнему, он должен сделать выбор. И природа помогает ему, смывает с него всё наносное.
– Я не верю в возможность таких перевоплощений, – выразил своё мнение Жан-Пьер. – Мне кажется, что лишь сумасшедшие способны на тотальное отречение от своего «Я». Но дело даже в другом: твоя история не вызвала у меня почему-то ни малейшего протеста.
– Значит, она прозвучала убедительно.
– Да, я смотрел твой фильм и будто угадывал в нём самого себя, хотя, уверяю тебя, дружище, у меня нет ничего общего с твоим персонажем. Близко ничего нет! Я никогда не поменяю мой образ жизни, потому что я добропорядочный и трезвомыслящий обыватель. У меня не может возникнуть потребности сломать мой образ жизни. Почему человек отрекается от прошлого?
– По разным причинам, – Павел причмокнул своими пухлыми губами. – Но главное: жизнь не удовлетворяет его, даже больше того – тяготит.
– Не просто тяготит, а он считает её греховной. Правильно я рассуждаю? – Жан-Пьер входил в раж. – Правда, есть одно «но», которое перевешивает всё остальное. Твоему герою нравилась его жизнь, она удовлетворяла его. Как взбрело ему в голову, что надо отказаться от всего?
– А мне кажется, что такое возможно, – заговорила вдруг Настя. – Мне кажется, что любой человек может неожиданно для себя изменить свою жизнь. Мне просто так кажется.
– Ты бы смогла бросить всё, забыть о своей карьере? – бросил Жан-Пьер, недовольный тем, что она ввязалась в спор.
– Вряд ли, – ответила она, – я только в начале пути, слишком о многом мечтаю.
– Вот видишь. Ты в начале пути, почти не затратила сил на достижение своей цели, а представь человека, который долгие годы бился, стремился, прорывался сквозь преграды. Ужели он откажется от всех затраченных физических и душевных сил, сочтёт прожитую жизнь бесполезной и бессмысленной? Нет таких людей.
Де Бельмонт не понимал, что вывело его из равновесия. Он говорил на повышенных тонах и чувствовал раздражение из-за слов Насти.
– Наверное, ты прав, – наклонила она голову набок и поправила средним пальцем волосы на лбу. – Но есть ведь необъяснимое в людях, непредсказуемое.
– Видишь ли, – заговорил Павел, обращаясь к де Бельмонту, – меня мало интересует, возможно ли такое в нашей жизни, хотя я убеждён, что возможно всё. Мне важно пробудить в зрителях вопросы. Наш спор доказывает, что я добился своего. Ну а что касается самой проблемы, то вспомни, что многие японские мастера живописи нередко исчезают, добившись абсолютного успеха. Не умирают, не кончают самоубийством, а просто исчезают. Они меняют имя, раздают заработанные деньги и начинают свой путь заново, чтобы заслуженный статус и заработанное признание не мешало им, не отвлекало от главного. Им интересен путь постижения. В какой-то мере мой фильм об этом.
– У меня иной менталитет, западный, а не восточный, – отрезал Жан-Пьер. – Кроме того, я считаю, что это выдумка. Мне лично не встречались такие люди. Погляди вокруг.
– Мы не можем узнать их, Жан-Пьер, – примирительно произнёс Логинов. – Они не рассказывают о своём прошлом. Они живут не для рекламы.
– Возможно…
Их разговор был прерван появлением репортёров. Когда защёлкали фотокамеры, Логинов попросил о чём-то негромко Настю Шереметьеву. Она кивнула и встала. Логинов привлёк её к себе за талию.
– Изобразим подобие нежности. Пусть посплетничают, – шепнул он ей на ухо. Она засмеялась.
Жан-Пьер отступил от них на несколько шагов, любуясь Настиной грациозностью. Она умела профессионально двигаться, профессионально принимала выгодные позы, профессионально улыбалась. И всё у неё получалось естественно, не нарочито, легко, шутя. Ей очень нравилось быть объектом внимания…
– И всё-таки я не согласен, – вернулся Жан-Пьер к прерванному разговору, но уже без раздражения. – Мало кто из людей способен на отречение от всего достигнутого.
– Главное в произведении искусства – это метафора, а не буквальное воспроизведение действительности, – ответил Логинов. – По крайней мере, я исхожу из этого.
– И ещё люди иногда заблуждаются, – добавила Настя. – А потом спохватываются.
– Обычно спохватываются, когда поздно менять что-либо, – сказал де Бельмонт.
– В жизни поздно, а в кино возможно всё…
На следующий день они проснулись поздно. Жан-Пьер долго вслушивался в шум за окном. Привычно для уха шумело море, привычно стучали каблуки по асфальту, привычно кричали чайки. Настя почти неслышно дышала, уткнувшись лицом в подушку. Тонкое одеяло сползло с неё, оголив спину и бедро. Де Бельмонт протянул руку, чтобы коснуться её бедра, но остановил себя, боясь спугнуть сон девушки. Она спала так сладко, что не хотелось будить её. Несколько раз её губы пробормотали что-то невнятное, пальцы шевельнулись, отгоняя что-то невидимое.
Жан-Пьер осторожно выбрался из кровати. Остановившись у окна, он посмотрел на ожившую набережную. Люди толпились у воды под раскрытыми пляжными зонтами. Почему-то вспомнился Ирвин Шоу: «Даже поток машин на шоссе вдоль набережной и толпы людей на тротуарах и на бульваре Круазетт не нарушали благословенной тишины. Пусть хоть сегодня Канн помнит, что он должен быть похожим на одно из полотен Дюфи».
