Текст книги "Моя цель — звезды"

Автор книги: Альфред Бестер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

Ян-Йеовил начал выбираться из прохода. Дагенхэм задержал его.

– Стой, Йео. Посмотри на него. Он мерцает!

– Мерцает?

– Да, взгляни! Мерцает, как светлячок. Видишь?

Фигура Фойла появлялась и исчезала, возникала снова и опять пропадала. Так бабочка бьется о стенки газовой лампы.

– Что он делает? Что он пытается сделать? Что, черт побери, происходит?

Он пытался выбраться оттуда. Как пойманный светлячок или морская птаха, обманувшаяся светом маяка, он колотился о прутья темницы. Он горел и обугливался. Он пытался ускользнуть в неизвестность.

Звук приходил к нему путями зрения, как световые узоры. Он видел, как складываются в странную мозаику звуки выкрикиваемого имени, его собственного имени:

Ф  ОЙЛ    Ф  ОЙЛ    Ф  ОЙЛ

Ф  ОЙЛ    Ф  ОЙЛ    Ф  ОЙЛ

Ф  ОЙЛ    Ф  ОЙЛ    Ф  ОЙЛ

Ф  ОЙЛ    Ф  ОЙЛ    Ф  ОЙЛ

Ф  ОЙЛ    Ф  ОЙЛ    Ф  ОЙЛ

Движения стали слухом. Он слышал, как извивается пламя, как поднимается дым, как мечутся тени, и все эти движения оглушительно ревели на странном наречии^[53]:

БУРУУ ГУАРР РВАВВ ДЖЕРРМАКИНН? – спросила огненная буря.

– Аша-аша-рит-кит-дит-цит-мгид, – ответили ей быстрые тени.

– Ох. Ах. Хи. Ти. Ох. Ах, – застучали тепловые колебания. – Ах. Ма-а-а. Па-а-а. Ла-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!

Даже язычки пламени, плясавшие на его одежде, ревели ему в уши.

МАНТЕРГАЙСТМАНН! – вопили они. АНВЕРТРАКИНСТЕЙН ГАНЦЕЛЬССФУРСТИНЛАСТЕНБРЮГГ!

Цвета отдавались в нем болью. Теплом, холодом, давлением, ощущениями непереносимой высоты и всепоглощающей глубины, сокрушительного ускорения и давящего сжатия.

КРАСНЫЙ УДАЛЯЛСЯ от него.

зеленый свет АТАКОВАЛ.

ИНДИГОВЫЙ ИЗГИБАЛСЯ

В ТОШНОТНОМ ТЕМПЕ,

ИЗВИВАЛСЯ, БУДТО ЗМЕЯ

Осязание представлялось вкусом. Дерево отдавало во рту горечью и мелом. Металл был соленый, камень – горько-сладкий, когда он шарил по нему кончиками пальцев, а стекло расползалось по нёбу чрезмерной сладостью.

Обоняние было осязанием. Горячий камень бархатно касался щеки. Дым и пыль проползали по коже твидом, на грани мокрой парусины. Расплавленный металл гвоздями забивали в его сердце, а взрыв ПирЕ ионизировал воздух до озона, пахнущего утекавшей сквозь пальцы водой.

Не то чтобы он оказался глух, нем и бесчувствен. Чувства продолжали ему служить, но нервную систему закоротило и исказило шоком от контузии при взрыве ПирЕ. Он испытывал синестезию. В этом редком психическом состоянии мозг получает сигналы от окружающего мира через органы восприятия, но интерпретирует их неверно, путаясь между системами обработки. Для Фойла слух стал зрением, движение – слухом, цвета вызывали боль, осязание перешло во вкус, а обоняние – в осязание. Он не просто потерялся в лабиринте преисподней, разверзшейся под старым собором Святого Патрика, но и очутился в калейдоскопе перекрестно замкнутых ощущений.

Вновь он был в отчаянии, на грани гибели, вновь он отбросил все жизненные представления и привычки, или, вернее сказать, они с него осыпались. Он стал из рафинированного субъекта окружения и опыта беснующимся первобытным существом, у которого цель одна – выжить, существом, которое хватается за любую соломинку. И повторилось чудо двухгодичной давности. Неразделенная, слитная энергия всего организма, каждой клетки, нерва, мышечного волокна обратилась на выживание, и Фойл вновь джонтировал в космос.

Он мчался вдоль геодезических пространственноподобных кривых искривленной Вселенной на скорости мысли, намного быстрее света. Пространственная скорость его оказалась так велика, что ось времени отклонилась от вертикали, соединяющей Прошлое с Будущим через Настоящее. Он понесся вдоль новой, почти горизонтальной оси, по новой пространственно-временной геодезической, движимый чудом человеческого разума, для которого больше не существовало никаких запретов, никаких представлений о непредставимом.

И вновь он избежал ловушки, погубившей Гельмута Гранта, Энцио Дандриджа и десятки других экспериментаторов. Слепая паника заставила его отринуть псевдотемпоральные ограничения, ставшие преградой прежним попыткам. Он джонтировал не Куда-то, но в Какое-то время. И, что важнее всего, в нем поднялась и развернулась полная картина четвертого измерения в виде Стрелы Времени и своего места на этой Стреле; оно присуще каждому, но так легко и прочно теряется под спудом повседневности. Фойл джонтировал вдоль пространственно-временных геодезических из Какого-то места в Какое-то время, перенося i, корень из −1, с комплексной плоскости в реальность чудесным актом воображения.

Он джонтировал. Он оказался на борту «Кочевника», дрейфующего в стылой пустоте пространства.

Он стоял у двери в никуда. Холод обладал лимонным вкусом, вакуум царапал его кожу, словно когтями. Солнце и звезды сотрясали его до костей своим светом.

ГЛОММХА ФРЕДНИС КЛОМОХАМАГЕНСИН! – проревело движение в его ушах.

Это двигалась, повернувшись к нему спиной, человеческая фигура – летела по коридору, таща за собой медный котелок. Фигура вертелась, петляла, сопротивлялась невесомости. Это был Гулли Фойл.

МЕЕХАТ ДЖЕССРОТ КРОНАГАН, НО ФЛИММКОРК, – проворчало зрелище его движений.

– Ах! Ох-хо-хо! М’гит ни как, – ответили быстрые пересверки света и теней.

– О-о-о-о-о-о-о-о-о-ох? Ита-а-а-а-а-а-а-а-а-ак? Ну-у-у-у-у-у-у-у. А-а-а-а-а-а-ах! – пробормотали вертящиеся в вакууме обломки корабля.

Лимонный вкус на языке стал невыносим. Царапанье когтей по коже перерастало в пытку.

Он джонтировал. Он появился в адской печи под старым собором Святого Патрика менее чем через секунду после того, как исчез. Его снова и снова кидало в пламя, от которого он пытался ускользнуть, как морскую птицу внутри фонаря маяка. Он выдержал эту ревущую пытку не долее мгновения.

Он джонтировал. Он оказался в глубинах Гуфр-Мартеля.

Бархатно-черная тьма была наслаждением, раем, вызывала эйфорию.

– Ах! – блаженно выдохнул он.

– АХ! – отозвалось его голосом эхо, и звуки превратились в сияющий световой узор:

АХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХ

  ХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХА

    АХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХ

      ХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХА

        АХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХ

          ХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХА

Горящий Человек сощурился.

– Хватит! – крикнул он, ослепленный шумом. И снова явилось замысловатое эхо:

        ХваТитХваТитХваТит

     ТитХваТитХваТитХваТит

   ХваТитХваТитХваТитХваТит

ТитХваТитХваТитХваТитХваТит

   ТитХваТитХваТитХваТитХва

     ТитХваТитХваТитХваТит

        ТитХваТитХваТитХва

Далекий перестук шагов явился ему мягкими вертикальными узорами полярных сияний:

п   п   п   п   п

  е   е   е   е   е

    р   р   р   р   р

    е   е   е   е   е

  с   с   с   с   с

т   т   т   т   т

  у   у   у   у   у

    к   к   к   к   к

Потом явился крик, изогнутый световым зигзагом молнии

луч света АТАКОВАЛ ЕГО

Это искали Фойла с Джизбеллой Маккуин, сканируя подземелья Гуфр-Мартельского госпиталя геофоном. Горящий Человек исчез, но перед тем случайно сбил ищеек со следа беглецов, и те ускользнули незамеченными.

Он вернулся в кратер под старым собором Святого Патрика, появившись там спустя миг после очередного своего исчезновения. Его отчаянные попытки вырваться из западни в неизвестность раз за разом возвращали его кувырком по пространственно-временным геодезическим назад в Настоящее, откуда он и стремился сбежать, потому что в пространстве-времени, имеющем форму перевернутого седла, Настоящее – самый глубокий минимум.

Он прорывался вверх, прочь по геодезическим в прошлое или будущее, но неминуемо сваливался назад в Настоящее, как шарик, скачущий по стенкам безвыходной ямы: подлетит почти до уровня земли, замрет на краю и скатится вниз в ее бездонные глубины.

Но он продолжал свои отчаянные попытки.

Он джонтировал снова.

Он оказался на Джервис-Бич, на побережье Австралии.

Набегающий прибой голосил: ЛОГГЕРМИСТ КРОТХАВЕН ДЖОЛЛ, ЛУГЕРМИСК МОТСЛАВЕН ДОЛЛ.

Накатывался и ослеплял его вспышками света, подобными ерзанию застежки-молнии:

Перед ним стояли Гулли Фойл и Робин Уэнсбери. На песке лежало тело мужчины. Песок для Горящего Человека на вкус был как уксус. Ветер, налетавший ему в лицо, – как коричневая бумага.

Фойл открыл рот и издал восклицание. Звуки вылетели оттуда горящими пузырчатыми звездочками. Фойл сделал шаг.

ГРАШШ? – трубно ухнуло движение.

Горящий Человек джонтировал.

Он очутился в Шанхае, в кабинете Сергея Орла. Фойл снова стоял перед ним и спрашивал светящимися узорами:

К Т О   К Т О   К Т О

 Т Ы      Т Ы      Т Ы

       ?           ?          ?

Он вернулся в пламя агонии старого собора Святого Патрика и снова джонтировал.

ОН ОКАЗАЛСЯ ПОСРЕДИ ДРАКИ

НА ИСПАНСКОЙ ЛЕСТНИЦЕ. ОН

ОКАЗАЛСЯ ПОСРЕДИ ДРАКИ НА

ИСПАНСКОЙ ЛЕСТНИЦЕ. ОН ОК

АЗАЛСЯ ПОСРЕДИ ДРАКИ НА И

СПАНСКОЙ ЛЕСТНИЦЕ. ОН ОКА

ЗАЛСЯ ПОСРЕДИ ДРАКИ НА ИС

ПАНСКОЙ ЛЕСТНИЦЕ. ОН ОКАЗ

Горящий Человек джонтировал.

Снова холод, лимонный вкус, снова вакуум царапает его кожу невыносимо острыми когтями. Он смотрел в иллюминатор серебристого кораблика. Вдалеке виднелись иззубренные лунные горы. В иллюминаторе был клекот кровяных насосов, кислородных баллонов, вой, с которым Гулли Фойл устремился ему навстречу. Вакуум сомкнул на его глотке свои когти смертельной хваткой.

Пространственно-временные геодезические отшвырнули его назад в Настоящее, под старый собор Святого Патрика. Там прошло менее двух секунд с момента последней его попытки вырваться из темницы. И еще раз он зашвырнул себя в неизвестность сверкающим копьем.

Он очутился в катакомбах под монастырем скопцов на Марсе. Перед ним извивался белый слизняк. Линдси Джойс.

– НЕТ! НЕТ! НЕТ! – вопили ее корчи. – НЕ ДЕЛАЙ МНЕ БОЛЬНО. НЕ УБИВАЙ МЕНЯ. ПОЖАЛУЙСТА, НЕТ! ПОЖАЛУЙСТА. ПОЖАЛУЙСТА.

Горящий Человек распахнул тигриную пасть и захохотал.

– Ей больно, – молвил он.

Звук собственного голоса опалил ему уши.

ЕЙ БОЛЬНО ОНЬЛОБ

ЕЙ БОЛЬНО ОНЬЛОБ

– Ты кто? – прошептал Фойл.

ТТТТТТТТТТТТТТТТТТТТТТТТТТ

ЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫ

                              ЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫ

КТОКТОКТОКТОКТОКТОКТОКТОКТО?

???????????????????????

                            ??????????????????????????

Горящий Человек поморщился.

– Слишком ярко, – сказал он. – Меньше света!

Фойл шагнул вперед.

БЛАААГАААДАААМАВВФРААМИШИНГЛИСТОНВИСТА! – проревело его движение.

Агонизируя, Горящий Человек заткнул уши руками.

– Слишком громко! – вскричал он. – Не ходи так громко!

Скопчиха продолжала корчиться в муке, умоляя:

– НЕ ДЕЛАЙ МНЕ БОЛЬНО. НЕ ДЕЛАЙ БОЛЬНО.

Горящий Человек снова захохотал.

– Послушай: она вопит. Она молит о пощаде. Она не хочет умирать. Она не хочет, чтоб ей делали больно. Ну прислушайся же к ней.

– ЭТО СДЕЛАЛА ОЛИВИЯ ПРЕСТЕЙН. ОНА МНЕ ПРИКАЗАЛА. ОЛИВИЯ ПРЕСТЕЙН. НЕ Я. НЕ ДЕЛАЙ МНЕ БОЛЬНО. ЭТО БЫЛА ОЛИВИЯ ПРЕСТЕЙН.

– Она говорит тебе, кто отдавал ей приказы. Разве не слышишь? Прислушайся к ней своими глазами. Она говорит: Оливия.

ЧТО?      ЧТО?      ЧТО?

       ЧТО?      ЧТО?      ЧТО?

ЧТО?      ЧТО?      ЧТО?

       ЧТО?      ЧТО?      ЧТО?

ЧТО?      ЧТО?      ЧТО?

Сверкающий, как шахматная доска, вопрос Фойла доставлял ему невыносимые страдания.

– Она говорит: Оливия. Оливия Престейн. Оливия Престейн. Оливия Престейн.

Он джонтировал.

Его снова отшвырнуло в кратер под старым собором Святого Патрика. Внезапно нахлынули смятение и отчаяние, и он понял, что пропал. Гулли Фойлу конец. Навсегда. Навеки. Оказывается, ад существует на самом деле, и он в него угодил. Явленные ему в прошлом видения оказались предсмертными конвульсиями поломанной системы восприятия. Что он испытывает сейчас, тем обречен мучиться вечно. Он уже умер. Он знал, что мертв.

Он отказался подчиниться этой вечности.

Он снова послал себя в неведомое.

Горящий Человек джонтировал.

Он очутился в искрящейся мгле.

Звездное скопление, как пригоршня снежинок.

Ливень жидких алмазов.

Крылья бабочек касались его кожи.

Вкус холодного жемчуга во рту.

Его калейдоскопически перемешанные ощущения не помогли определить, где он очутился, но одно он знал: в этом Нигде он бы с радостью остался навсегда.

Привет, Гулли.

– Кто здесь?

Это Робин.

– Робин?

Ты меня знал как Робин Уэнсбери.

– Знал как…

Я теперь Робин Йеовил.

– Не понимаю. Я что, умер?

Нет, Гулли.

– Тогда где я?

Очень, очень далеко от Святого Патрика.

– Но где?

Это долго объяснять, Гулли, а тебе отведено здесь лишь несколько мгновений.

– Почему?

Потому что ты еще не умеешь правильно джонтировать в пространстве-времени. Ты вернешься назад и научишься.

– Но я ведь знаю. Я должен знать. Шеффилд сказал, что я джонтировал на борт «Кочевника», через шестьсот тысяч миль.

То была случайность, милый Гулли. Да, ты воспроизведешь такое перемещение, когда научишься. Но сейчас ты еще не умеешь. Ты не знаешь, как удержаться… как превратить любой вариант Настоящего в реальность. Тебя сейчас отбросит назад в собор Святого Патрика.

– О Робин, я только что вспомнил: у меня дурные вести.

Я знаю, Гулли.

– Твоя мать и сестры мертвы.

Я давно знаю, Гулли.

– Как давно?

Тридцать лет.

– Невозможно.

Возможно. Я же тебе сказала: ты далеко, очень далеко от собора Святого Патрика. Я ждала тебя здесь. Я расскажу тебе, как выбраться из огня, Гулли. Ты послушаешь?

– Так я не умру?

Нет.

– Я слушаю.

У тебя все чувства перепутаны, закорочены. Это скоро пройдет, но пока я не стану показывать тебе ни вправо, ни влево, ни вверх, ни вниз, ибо ты не поймешь. Я тебе расскажу так, чтобы ты сейчас понял.

– Почему ты мне помогаешь после всего, что я с тобой сделал?

Ныне все прощено и забыто^[54], Гулли. Послушай меня. Когда вернешься в С-П, поворачивай, пока не доберешься до самых громких теней. Понял?

– Да.

Иди на шум, пока тебя не начнет глубоко колоть по коже. Потом остановись.

– Потом остановлюсь.

Полуобернись в сжатие и свободное падение. Следуй в ту сторону.

– В ту сторону.

Ты пройдешь через толстый лист света и найдешь за ним вкус хинина. Там перепутана проволока. Дави хинин, пока не увидишь за ним нечто вроде шума молота, падающего на наковальню. Так ты спасешься.

– Робин, откуда ты это знаешь?

Я получила экспертную консультацию, Гулли. Он ощутил смех. Тебя в любой момент может унести в прошлое. Так что Питер и Сол говорят тебе au revoir^[55] и желают удачи. Они здесь. И Джиз Дагенхэм здесь. До встречи и удачи, милый Гулли…

– Это прошлое? А ты в будущем?

Да, Гулли.

– А я там есть? А… Оливия?..

Но тут его закрутило и снова швырнуло вниз, вниз, все вниз по направляющим пространства-времени в жуткую яму Настоящего.

Глава 16

Его перепутанные ощущения расплелись, и он обнаружил, что стоит в Звездной палате замка Престейнов, отделанной золотом и слоновой костью. Зрение снова стало зрением. Он увидел застекленные высокие окна с жалюзи и золотой библиотечный стеллаж с андроидом-библиотекарем на библиотечной лестнице. Слух опять стал слухом, и он услышал, как за письменным столом времен Людовика XV неутомимо отстукивает что-то на ручном мнемографе андроид-секретарь. Вкус снова стал вкусом, и он пригубил коньяк, который ему с поклоном подал робот-бармен.

Он знал, что достиг конечного пункта и теперь стоит перед выбором, которому суждено определить всю дальнейшую жизнь. Он не обращал внимания на врагов. Он смотрел на робота-бармена с выгравированной на лице усмешкой. Классической ирландской усмешкой.

– Спасибо, – сказал ему Фойл.

– Рад вам служить, сэр, – сказал робот и стал ждать следующего заказа.

– Хорошая сегодня погода, – заметил Фойл.

– В любой день всегда где-то да выдастся хорошая погода, – просиял робот.

– Ужасная нынче погодка, – продолжал Фойл.

– В любой день всегда где-то да выдастся хорошая погода, – ответил робот.

– День, – повторил Фойл.

– В любой день всегда где-то да выдастся хорошая погода, – сказал робот.

Фойл повернулся к остальным.

– Вот и я такой же, – сказал он, протянув руку в сторону робота. – И мы все такие же. Мы разводим антимонию насчет свободы воли, но в действительности все наше поведение – лишь механический отклик, повинующийся определенной программе. Ну что. Я здесь. Я жду. Я готов отвечать. – Он сымитировал механический голос бармена. – Нажмите кнопочку, и я подскочу. Рад вам служить, сэр.

Внезапно его тон уязвил их.

– Чего вам от меня надо?

Они неловко затоптались. Фойл был весь обожжен, изранен, в синяках – и все же он контролировал их, а не они его.

– Давайте пропустим угрозы, – сказал Фойл. – Ясненькое дело, буде я откажусь сотрудничать, меня распнут, выпотрошат и четвертуют, а потом ввергнут в ад. Это все понятно. Ну что? Чего вы от меня хотите?

– Я хочу вернуть то, что принадлежит мне, – с холодной усмешкой отвечал Престейн.

– А именно – восемнадцать с небольшим фунтов ПирЕ. Ага. А что вы готовы за него предложить?

– Ничего, сэр. Я требую, чтобы вернули то, что мне принадлежит.

Ян-Йеовил и Дагенхэм заговорили одновременно. Фойл жестом заткнул их.

– Я реагирую только на одно нажатие кнопки зараз, джентльмены. Сейчас очередь Престейна. Он пытается сделать так, чтоб я подскочил. – Он повернулся к Престейну. – Давите сильнее, любитель крови и денег, или попробуйте другую кнопку. Кто вы вообще такой, чтобы чего-то от меня сейчас требовать?

Престейн поджал губы.

– Закон… – начал было он.

– Что? – засмеялся Фойл. – Мне угрожают? Это меня-то пытаются запугать? Не прикидывайтесь имбецилом. Говорите со мной так, как на новогодней вечеринке. Никакой жалости, никакого снисхождения, никакого лицемерия.

Престейн коротко наклонился, перевел дыхание и выдавил из себя улыбку.

– Я предлагаю власть, – сказал он с трудом. – Я предлагаю тебе стать моим наследником. Партнером по компании. Соправителем клана и моим коллегой-септом. Вместе мы будем править миром.

– С ПирЕ?

– Да.

– Я зарегистрировал ваше предложение. Предложение отклонено. Как насчет вашей дочери?

– Оливии?

Престейн побагровел и сжал кулаки.

– Да. Оливии. Где она, кстати?

– Ах ты мерзавец! – заорал Престейн. – Ты, подонок, развратник, ворюга… ты осмелился?..

– Ты отдашь мне свою дочь в обмен на ПирЕ?

– Да, – едва слышно ответил Престейн.

Фойл повернулся к Дагенхэму.

– Теперь ты жми на кнопку, мертвая голова, – сказал он.

– Если уж мы съехали на подобный уровень, с позволения сказать, дискуссии… – начал Дагенхэм.

– Именно. Никакой жалости, никакого снисхождения, никакого лицемерия. Что ты предлагаешь?

– Славу. Мы не обещаем тебе денег или власти. Мы обещаем славу. Гулли Фойл, человек, который спас Внутренние Планеты. Мы обещаем безопасность. Мы сотрем твое криминальное досье, дадим тебе имя в обществе, гарантируем тебе пьедестал в зале славы человечества.

– Нет, – сказала внезапно Джизбелла Маккуин. – Не соглашайся. Если хочешь спасти нас, уничтожь его. Никому не отдавай ПирЕ.

– Что такое ПирЕ?

– Тихо! – крикнул Дагенхэм.

– Это термоядерная взрывчатка, детонация которой может быть инициирована только силой мысли, – сказала Джизбелла. – Психокинетически.

– Какой мысли?

– Желанием, чтобы вещество взорвалось. Направленным желанием. Это придает ему критическую массу. Если, конечно, вещество это не окружено ИСИ.

– Я же тебе сказал сидеть тихо… – простонал Дагенхэм.

– Если всем позволено нажимать на кнопки, я требую доступа к своей.

– Это тебе не просто идеалистическое…

– Нет ничего важнее идеализма.

– Тайна Фойла важнее, – промурлыкал Ян-Йеовил. – Господа, тайна ПирЕ по сравнению с ней незначительна. – Он улыбнулся Фойлу. – Ассистент адвоката Шеффилда подслушивал часть вашей беседы в старом соборе Святого Патрика. Мы знаем, что вы умеете джонтировать в космосе.

Остальные онемели.

– Джонт в космосе? – выдавил Дагенхэм. – Невероятно! Вы ничего не путаете?

– Не путаю. Фойл продемонстрировал, что это реально. Он джонтировал через шестьсот тысяч миль с рейдера ВС на борт полуразрушенного «Кочевника». Как я уже сказал, это поважнее ПирЕ. Я предпочел бы сперва обсудить это новое обстоятельство.

– Все объявили, чего хотят они, – медленно проговорила Робин Уэнсбери. – Но чего хочешь ты сам, Гулли Фойл?

– Спасибо, хоть ты вспомнила, – ответил Фойл. – Я хочу подвергнуться наказанию.

– Что?!

– Я хочу, чтобы меня покарали, – сказал он сдавленным голосом, и на его перебинтованном лице начали проступать стигматы. – Я хочу расплатиться за то, что совершил, и обнулить баланс. Я хочу сбросить с себя этот проклятый крест, который волоку. Он ломает мне хребет. Отправьте меня обратно в Гуфр-Мартель, пожалуйста. Я хочу, чтобы меня лоботомировали, если я это заслужил. Я знаю, что заслужил. Я хочу…

– Ты хочешь сбежать, – вмешался Дагенхэм, – но тебе это не удастся.

– Я хочу освободиться!

– Это не обсуждается, – сказал Ян-Йеовил. – В твоей башке слишком много ценного, чтобы ее лоботомировать.

– Давай оставим детский лепет о преступлении и наказании, – прибавил Дагенхэм.

– Нет! – запротестовала Робин. – Грех можно искупить. Об этом нельзя забывать.

– Прибыль и убыток, грех и искупление, идеализм и реализм, – улыбнулся Фойл. – Какие ж вы самоуверенные. Какие тупые. Какие прямолинейные. Видите только то, что хотите видеть. Вы на себя, блин, посмотрите. Престейн, ты отдашь Оливию мне? Или ты отдашь ее под суд? Она виновна в массовом убийстве.

Престейн попытался встать, но повалился назад в кресло.

– А что там ты говорила насчет искупления? А, Робин? Оливия Престейн убила твою мать и сестер. Ты ее простишь?

Темная кожа Робин стала пепельной. Ян-Йеовил что-то промямлил, но Фойл оборвал его:

– У Внешних Спутников нет ПирЕ, Йеовил. Шеффилд мне об этом проговорился. Ты все еще намерен использовать это вещество против них? Ты хочешь сделать мое имя нарицательным? Как сталось с именами Линча и Бойкота?

Фойл круто развернулся к Джизбелле.

– А ты достаточно последовательна в своем идеализме, чтобы отсидеть остаток срока в Гуфр-Мартеле? А ты, Дагенхэм, позволишь ее туда бросить? Ты ее отпустишь?

Он постоял немного с горькой усмешкой, слушая галдеж: все заговорили одновременно, оправдываясь.

– Жизнь – простая штука, – сказал он. – И решение так же просто, разве нет? Уважить ли мне права собственности Престейна или благополучие Внутренних Планет? Идеализм Джизбеллы или реализм Дагенхэма? Совестливость Робин? Нажмите на кнопку, робот подпрыгнет. Но я-то не робот. Я фрик. Таких уродов во Вселенной еще не бывало. Я мыслящий зверь, а не человек. Я пытаюсь разобраться во всей этой лабуде. А не раскидать ли мне ПирЕ по миру, чтобы вы себя сами прикончили? А не обучить ли мне человечество искусству космоджонта, чтобы люди распространились по всей Вселенной от галактики к галактике? Каков же верный ответ?

Робот-бармен вдруг ожил и швырнул через палату свой смеситель для коктейлей. Тот с ощутимым звуком врезался в стену. Повисло удивленное молчание. Дагенхэм ругнулся:

– Черт! Престейн, я, кажется, снова испортил ваши игрушки своей радиацией.

– Ответ утвердительный, – совершенно разборчиво проговорил робот.

– Что? – спросил изумленно Фойл.

– Ответ на ваш вопрос утвердительный.

– Спасибо, – сказал Фойл.

– Рад служить, сэр, – отвечал робот. – Человек – прежде всего общественное животное, а потом уже индивид. Оставайтесь членом общества, выбирает ли оно разрушение или нет.

– Чушь собачья, – нетерпеливо перебил его Дагенхэм. – Престейн, выключите эту железяку.

– Погодите, – остановил его Фойл и воззрился на вечную усмешку, выгравированную на лице робота. – Но ведь обществом могут заправлять идиоты. Оно может избрать неверную дорогу, запутаться. Ты сам слышал, о чем мы тут говорим.

– Да, сэр, но общество следует обучать, а не диктовать ему. Вы должны научить общество.

– Джонтировать в космосе? Зачем? Зачем отправляться к звездам, в иные галактики? Зачем?

– Потому что вы живы, сэр. С тем же успехом можно спросить: зачем жить? Не спрашивайте. Просто живите.

– Он сбрендил, – проворчал Дагенхэм.

– Но какой великолепный бред! – шепотом заметил Ян-Йеовил.

– В жизни должен быть какой-то высший смысл, – сказал роботу Фойл.

– Так разыщите его сами, сэр. Не просите мир остановиться просто потому, что вы сомневаетесь в цели его движения.

– Почему мы не можем выступить вперед все вместе?

– Потому что все люди разные. Вы люди, а не лемминги. Кто-то должен вести, а кто-то – быть ведомым.

– И кто будет вести?

– Тот, кто может… зажечь людей. Вдохновить их.

– Я фрик.

– Все вы фрики. Но фрики существовали всегда. Жизнь – выходка фрика. Всегда есть место для надежды и славы.

– Большое спасибо.

– Рад служить, сэр.

– Вы просто спасли мне этот день.

– В любой день всегда где-то да выдастся хорошая погода, – просиял робот. Потом он заскрипел, задымился и рухнул на пол грудой железа.

Фойл поглядел на собравшихся.

– А железяка-то права! – заметил он. – Это вы ошибаетесь. Кто мы такие? Кто мы все такие, чтобы решать за остальной мир? Давайте мир решит сам. Кто мы такие, чтобы скрывать от него эту тайну? Давайте откроем ее миру, и пускай люди решат сами. В собор Святого Патрика!

Он джонтировал. Присутствующие последовали за ним. Развалины собора все еще были оцеплены, но рядом уже собралась колоссальная толпа. На место взрыва джонтировало столько зевак, что полиция вынужденно раскинула над руинами защитное индукционное поле. И даже так зеваки, безумцы и просто досужие любознатцы пытались джонтировать внутрь, но защитное поле обжигало их; они отскакивали, вскрикивая от боли. По знаку Ян-Йеовила поле убрали. Фойл пробрался через горячие руины к восточной стене собора, которая частично уцелела: от нее сохранился вал высотой, может быть, футов пятнадцать. Он ощупал дымящиеся камни, нажал и потянул. Что-то заскрежетало. Секция стены размером три на пять футов отошла было, но тут же застряла. Фойл схватился за нее и нажал в нужную сторону. Секция дрогнула. Потом оплавленные петли поддались, и камни осыпались к его ногам.

За два века до этого, когда организованная религия попала под запрет, а приверженцев всех конфессий загнали в подземные схроны, нашлись набожные люди, соорудившие под старым собором Святого Патрика это укрытие. Там был установлен алтарь. Позолоченное распятие, ничуть не потускнев, сияло светом вечности. У подножия креста покоился небольшой черный ящичек из инертсвинецизомера.

– Это знак? – задыхаясь, пробормотал Фойл. – Это и есть ответ, о котором я просил?

Прежде чем кто-то успел среагировать, он сгреб тяжелый ящик в охапку и джонтировал за сотню ярдов, к остаткам лестницы, ведущей к собору с Пятой авеню. Там он открыл сейф на виду у толпы. Раздался вопль отчаяния. Он вырвался у скрывавшихся в толпе сотрудников Центральной разведки, которые слишком хорошо знали, что в этом ящике.

– Фойл! – заорал Дагенхэм.

– Фойл, бога ради, не надо! – присоединился Ян-Йеовил.

Фойл вытащил из ящичка пульку ПирЕ. Она была цвета кристаллов йода и размером с сигаретку. Один фунт твердого раствора трансплутониевых элементов.

– ПирЕ! – заревел он, обращаясь к толпе. – Берите его! Вот! Вот ваше будущее! ПирЕ!

Он швырнул пульку зевакам и закричал, обернувшись через плечо:

– Сан-Фран, Русский холм!

Он джонтировал через Сент-Луис и Денвер в Сан-Франциско. Он прибыл на общественную джонт-остановку на Русском холме. Там было четыре часа пополудни, улицы бурлили выбравшимися перекусить и на закупки джонтерами.

– ПирЕ! – орал Фойл. Его лицо налилось кровью, проступила чудовищная маска. – ПирЕ! Оно опасно! Оно смертельно опасно! Оно ваше! Пускай расскажут, что это такое!

Он обернулся к запыхавшимся преследователям и крикнул:

– Ном!

И джонтировал.

В Номе стоял обеденный час, и с лесопилок джонтировали подкрепиться бифштексами суровые, но добродушные лесорубы. Появление человека с тигриной мордой вместо лица их немало всполошило. Человек швырнул в самую гущу толпы фунтовую пульку какого-то сплава йодистого оттенка и проревел на языке канав и помоек:

– ПирЕ! Слышь, народ? Все слушайте сюда! ПирЕ – это полный кабздец. Всем нам кабздец. Вы ж тупо не в курсе, шо это? Ну побазарьте с ними, шо это за ПирЕ. Всё, пацаны, я сваливаю!

Следом появились Дагенхэм, Ян-Йеовил и остальные. Они опоздали на несколько секунд. Он обернулся и крикнул им:

– Токио! Императорский дворец!

Он исчез за доли секунды до того, как выстрелы поразили бы его.

В Токио было девять утра. Стояло свежее, пронзительно-холодное и ясное утро, и толпа, клубившаяся на джонт-остановке у Императорского дворца, рядом с прудами, где водились чудесные карпы, была ошарашена при виде тигроликого самурая, который явился из ниоткуда, швырнул им пульку странного металла и проорал невероятные, незабываемые предостережения и благословения.

Фойл джонтировал в Бангкок, где лил дождь, в Дели, где разгулялся муссон, и везде повторил свое безумное выступление. В Багдаде было три часа пополуночи. Посетители ночных клубов, вечные весельчаки, летящие за полчаса до закрытия вокруг всего мира, приветствовали его пьяными возгласами. Он перенесся в Париж и Лондон, где пробила полночь. Толпы на Елисейских Полях и Пикадилли были зачарованы появлением Фойла и взбудоражены его страстным воззванием.

За пятнадцать минут Фойл протащил своих преследователей на три четверти оборота планеты. В Лондоне он позволил им схватить себя, повалить на пол, вырвать сейф из ИСИ, пересчитать оставшиеся пульки ПирЕ и в бешенстве захлопнуть ящичек.

– Там вполне достаточно для войны. Вполне хватит для убийства… аннигиляции… если осмелитесь. – Он смеялся и рыдал в припадке триумфальной истерии. – Миллионы на оборону, ни цента на выживание!

– Ты соображаешь, гребаный убийца, что ты наделал? – завопил Дагенхэм.

– Че ж не соображать-то.

– Девять фунтов ПирЕ рассеяны по миру! Одна мысль, и мы… Как мы вернем их, не рассказав людям правды? Господи, Йео, отгони толпу, чтоб они не услышали нас!

– Это невозможно.

– Тогда джонтируем отсюда!

– Нет! – взревел Фойл. – Пускай услышат! Пускай всё услышат!

– Ты рехнулся, человече. Ты только что раздал детям заряженные ружья.

– Прекрати ты обращаться с людьми, словно они малолетние придурки, и они перестанут себя так вести. Ты кто, черт тебя дери, вообще такой, чтобы им в учителя набиваться?

– О чем ты?

– Прекрати обращаться с ними, как с детьми. Объясни им, что это за ружье у них в руках. Пускай все услышат. Вынеси этот скелет из шкафа. – Фойл дико захохотал. – Я закрыл последнее в мировой истории заседание Звездной палаты. Я вынес на люди последний секрет в мире. Больше никаких тайн. Хватит уже решать за деток, что им надо знать, а чего не надо. Пускай сами решат, когда подрастут. Просто подождите.

– Господи, он с ума сошел!

– Че, правда? Я вернул право распоряжаться жизнью и смертью людям. Людям, которые живут и умирают. Обычным людям, над чьими спинами мы заносим бичи и хлысты. Слишком долго мы их тянули одной колеей. Такие, как мы… жертвы компульсивного расстройства. Люди-тигры, для которых весь мир – поле охоты. Все мы тигры. Мы трое – тигры. Но кто мы такие, чтобы решать за мир, чего ему надо? Просто потому, что мы настойчивы? Нет уж. Пусть мир сам сделает свой выбор между жизнью и смертью. Кто сказал, что ответственность вправе нести только мы?