Текст книги "Винтерспельт"

Автор книги: Альфред Андерш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 29 страниц)

Мы вовсе не собираемся исследовать здесь, почему Ханс Каммерер, штабс-фельдфебель и владелец слесарной мастерской из Апольды (Тюрингия), состоял в партии, которую возглавлял человек, висевший у него за спиной в доспехах рыцаря. Или почему он – как констатировал майор Динклаге – еще в Дании перестал носить партийный значок. В данный момент это совершенно неважно, ибо, когда обер-ефрейтор Хуберт Райдель доносит на рядового Борека как на врага рейха, Каммерер даже не вспоминает про партию. Такой вывод можно сделать, если заметить (все, кто присутствует в канцелярии, замечают это, в том числе Райдель, в первую очередь Райдель), как меняется его взгляд, в котором сначала отражается неприятное удивление, потом откровенная антипатия и вслед за тем крайнее отвращение, пока он в упор смотрит на Райделя. Как правило, на лице

¹Профессиональный солдат вермахта, завербовавшийся на двенадцать лет.

его, отличающемся умеренной твердостью, нельзя прочитать никаких движений души. Зато сейчас можно. Оно даже покрывается – не румянцем, нет, а каким-то темным пигментом, цвет которого нельзя точно определить, пигментом омерзения. Если бы можно было услышать мысли Каммерера, то они почти наверняка звучали бы так: «Ну и подонок! Подобного свинства я еще не встречал! Если такие вещи начнут повторяться, батальону крышка!»

Так или примерно так. Через некоторое время он уже взял себя в руки.

– Мне, обер-ефрейтор, вы вообще не имеете права докладывать, – сказал он. – Держитесь служебного порядка. Но одно могу вам сказать: если вы финтите в надежде отвлечь внимание от собственного свинства, то знайте: этот номер у вас не пройдет.

– Так точно, господин штабс-фельдфебель!

– То-то же, а теперь проваливайте! Идите и получите свою порцию еды! Можете пока здесь не появляться! Вы нам отравляете воздух, обер-ефрейтор! Понятно?

– Так точно, господин штабс-фельдфебель!

Он взял карабин, повесил его через плечо, еще раз стал навытяжку, щелкнув каблуками, вытянул вперед правую руку, повернулся кругом и вышел из канцелярии.

Поскольку на голове у него была каска, он не снимал ее. Только пилотки полагалось снимать при входе в канцелярию.

Каммерер мрачно сказал ефрейтору:

– Позвоните в роту, чтобы они там не трогали эту сволочь. Сообщите, что ему приказано, как поест, явиться к командиру!

Писарь, наглый студент, спросил:

– Могу я употребить выражение «сволочь», штабс-фельдфебель?

– Посмейте только! – сказал Каммерер, даже не ухмыльнувшись.

Итак, во-первых, он действовал правильно. Динклаге это подтвердил, все слышали. Во-вторых, его оставили для выполнения особых поручений командира. Он с нетерпением думал о том, не сорвет ли задание майора этот незнакомец, если пожалуется на него, категорически откажется идти обратно в его сопровождении. В-третьих, он сразу же нанес ответный удар. Штабс-фельдфебель с радостью бы его прикончил, но ему на это плевать. Важно только одно – сразу и беспощадно нанести ответный удар. Он мог бы, конечно, притвориться дурачком, ответить: «Прошу господина штабс-фельдфебеля объяснить, какую кашу я заварил». С точки зрения служебного порядка это было бы правильнее, но ничего бы не дало, пустой номер. Теперь все они уже обмозговывали его рапорт, понимали, что на них надвигается очень и очень неприятное дело. Донос на Борека – это был удар в самую точку. Нападение-лучшая оборона. Даже у штабс-фельдфебеля котелок наверняка начал варить, и он смекнул, что Райдель, если его загнать в угол, не остановится перед тем, чтобы подать рапорт и на него, штабс-фельдфебеля, за то, что он, проявляя небрежность, не занялся сразу врагом рейха. За то, что отказывается считать беспредметным донос о мнимом гомосексуализме, поступивший от врага.

Довольный собою, Райдель шагал к полевой кухне. Свернув на хозяйственный двор, принадлежавший Мерфорту, он увидел, что новобранцы уже вернулись. Они стояли в очереди у полевой кухни, некоторые уже хлебали из своих котелков. Сегодня после обеда они будут заниматься чисткой оружия и починкой одежды. Это значило, что и после обеда часовых на передовой будет не густо, как и утром.

Он сразу же натолкнулся на Вагнера, выпуклые глаза которого при виде его чуть не вылезли из орбит; как и следовало ожидать, он сразу же выдал все, что положено («Вы как, собственно, здесь очутились?», «Нет, надо же, вы, значит, разгуливаете, когда обязаны быть на посту!», «Неслыханный проступок» и т. д.). Райделю теперь было на все это наплевать, он даже не стал придерживаться общепринятой формы ответа, а просто сказал:

– Справьтесь в батальоне, если вам что-то от меня надо!

Вагнер:

– Вы как, собственно, со мной разговариваете? У меня просто руки чешутся арестовать вас не сходя с места.

Но тут появился ротный писарь, что-то пошептал фельдфебелю, и тот, покачав головой, отстал от Райделя.

То, что Вагнер перед новобранцами накинулся на него, опытного обер-ефрейтора, объяснялось, конечно, тем, что он знал о рапорте Борека и решил, что теперь с Райделем можно вообще не считаться. Наверно, этот идиот вообразил, что он, Райдель, из-за рапорта Борека совсем свихнулся, ушел с поста и бродит теперь в полном отчаянии.

Райдель огляделся. Перехватил устремленные на него взгляды – люди тотчас отводили глаза. Видимо, все, кто стоял здесь, на этом дворе, уже знали про него. «Ну и идиот же я, – подумал Райдель, – вообразил, что инстанции-дело надежное, ничего не просочится».

Значит, Фриц Борек был еще в состоянии дойти до полевой кухни, не остался на квартире, измочаленный, выжатый после учений «передвижение на местности». Он сидел на дышле, рядом с ним – другой новобранец. Когда Райдель подошел к Бореку и встал рядом, тот, другой, немедленно исчез.

Райдель сказал:

– В батальоне очень интересуются тем, что ты читаешь еврейские книжки. И что без них ты не можешь жить в этом аду.

Так как ответа не последовало, он добавил:

– И тем, что я, по твоим словам, приканчивал людей. И что я должен сопротивляться, вместо того чтобы приспосабливаться.

Борек поднял к нему лицо. Если бы сейчас начался дождь, подумал Райдель, он прошел бы сквозь его кожу.

– Я очень сожалею, – сказал Борек, – что написал этот рапорт. Правда, теперь я Жалею об этом. Ты наверняка думаешь, что я говорю так потому, что боюсь тебя. Но я тебя не боюсь. Что со мной может случиться? Ничего. Я ничего не боюсь. Я только хотел сказать тебе, что сожалею.

Райдель никогда не ошибался, всегда точно чувствовал, когда человек говорит правду.

– Слишком поздно, – сказал он, – теперь уже все слишком поздно.

Он спросил себя, что думают другие, видя, как они доверительно, почти дружески беседуют с Бореком.

И пошел с котелком за едой.

В половине первого, после того как ординарец принес обед для обоих господ в кабинет командира и снова ушел, в канцелярии остались только два унтер-офицера: писарь и счетовод. Штабс-фельдфебель и ефрейтор отправились на обеденный перерыв.

Счетовод вдруг прервал свою работу и спросил:

– Ты видел?

– Что? – переспросил писарь.

– А то, что этот, – он кивнул в сторону двери, за которой находились майор и Шефольд, – курил американскую сигарету.

Писарь лишь опустил уголки губ и поднял плечи.

– Слушай, – сказал счетовод, – это же потрясающе. Настоящая американская сигарета! Я ее не только видел, я чуял запах. Я достаточно долго работал в гамбургском порту, знаю, как они пахнут.

– Ладно, успокойся! – сказал писарь. – Я некурящий, ничего в этом не понимаю.

– Зато я понимаю, – сказал счетовод, – и говорю тебе, он курил американскую сигарету. Я даже видел пачку. Марку я разобрать не мог, потому что он все время прикрывал пачку рукой.

Тут у него возникла идея, он встал, подошел к столу штабс-фельдфебеля и начал тщательно рыться в пепельнице, потом вытащил окурок Шефольда.

– Вот она, – сказал он. – Можно не сомневаться, окурок от американской сигареты. К сожалению, он ее докурил почти до конца, марку уже не разобрать. Но такой табак только у американцев. Посмотри, какой светлый!

Он растер окурок в руках и протянул на ладони своему собеседнику, который бросил на него равнодушный взгляд.

– Откуда этот тип добывает такие сигареты? – спросил счетовод.

– Наверно, трофейные, – ответил писарь и снова занялся своим делом.

– Трофейные! С каких это пор у нас американские трофеи? Скорее, это у них – наши трофеи.

– Поосторожнее, – сказал писарь. – И кроме того: ну что тебе известно? На этой войне чего только не бывает!

Счетовод подумал, что действительно лучше не касаться этой истории с сигаретой, не докапываться, как она попала в их канцелярию. Он понюхал табак, оставшийся у него на кончиках пальцев. Запах напомнил ему о временах, когда он работал в гамбургском порту. Потом он стряхнул крошки табака – виргинский, подумал он, – в пепельницу штабс-фельдфебеля Каммерера.

КАПИТАН КИМБРОУ

Маспельт, 13 часов

Трудно было обижаться на этого немецкого майора за то, что он устал ждать и потому не мог заставить себя и дальше проявлять терпение, а ультимативно передал через Шефольда, что операция должна состояться следующей ночью. Следующей ночью или никогда. Кимброу был с самого начала на его стороне: по многим причинам это дело нельзя было откладывать в долгий ящик. Что, если Боб окажется неправ и в штабе армии в последний момент милостиво соизволят взять в плен полностью укомплектованный немецкий батальон? Для этой цели молниеносно и бесшумно вывести на исходные позиции резервы 424-го полка (он хоть полностью механизирован)? Не позднее 17 часов вернется Шефольд, снабженный тактическими указаниями и чертежами местности, которые ему даст этот майор, как же его зовут – Динклаге, Динклаге, Динклаге. Чертовски трудно выговорить это имя, если хочешь произнести его правильно, по – немецки.

Он еще не решил, как поступить, если в штабе армии откажут или просто не подадут никаких признаков жизни, отделаются молчанием, но приказал в 13 часов привести роту в полную боевую готовность.

– Все увольнительные отменить, – сказал он старшему сержанту. – Те, кто не на караульной службе, пусть сидят на квартирах. Чтобы я никого не видел на улице. Командирам взводов назначить чистку оружия.

«Хотя оружием пользоваться не придется, – подумал он. – Если раздастся один-единственный выстрел, все полетит к чертовой матери».

Он послал за лейтенантом Ивенсом, командиром первого взвода, и сказал ему:

– Люди из вашего взвода находятся в туннеле недалеко от Хеммереса. Сегодня необходимо особенно тщательное наблюдение за противоположным входом в туннель. Как только немцы уберут свои посты из туннеля, сразу же мне сообщите.

Ивенс, чрезвычайно удивленный, не удержался и спросил:

– Неужели jerries это сделают?

Из десяти старших по званию офицеров восемь ответило бы лейтенанту Ивенсу в подобном случае: «Делайте, что я сказал!» Или: «Никаких комментариев!» Капитан Кимброу считал такой тон в обращении с подчиненными неуместным.

– Да, – сказал он, – вероятно. Может так случиться, что они сегодня снимут свои передовые посты.

– Будем надеяться, мои люди смогут что-либо разглядеть! – заметил Ивенс. – Ночью разобрать, что происходит у входа в туннель, довольно трудно.

– Ничего! – сказал Кимброу. – В скором времени ваши люди там, наверху, будут играть с немцами в карты! Очень рекомендую вам, Ивенс, следить внимательно за тем, что происходит на виадуке!

Он распорядился соединить его с Уилером. Услышав в трубке голос Боба, он только сказал:

– Кимброу.

– Привет! – воскликнул Уилер. – Я тут постепенно дискредитирую себя. Дважды уже действовал на нервы адъютанту начальника штаба Ходжеса. Получу за это крупный нагоняй. В штабе полка и дивизии будут возмущены. В конце концов, я всего лишь разведчик, шпион.

– Что мне делать, – спросил Кимброу, – если майор Динклаге захочет покончить с этим делом сегодня ночью?

– Откуда тебе это известно? – В голосе Уилера прозвучала тревога.

– От Шефольда.

– От Шефольда? – Уилер произнес это с таким удивлением, недоверием, раздражением, на какое был только способен. – Но он же пока еще вне игры.

– Сейчас он как раз беседует с майором Динклаге.

После долгой паузы Кимброу спросил:

– Ты слушаешь, Боб?

– Да, – сказал Уилер. – Господи боже мой!

– Динклаге потребовал, чтобы он пришел к нему сегодня в полдень, – сказал Кимброу. – Я узнал об этом только вчера.

– Когда именно? – быстро спросил Уилер.

– Вчера в первой половине дня. Я был у него в Хеммересе, и он мне сказал.

– В таком случае у тебя был почти весь вчерашний день, чтобы доложить об этом мне.

Казалось, Уилер услышал по телефону, как Кимброу пожал плечами.

– Ким, – сказал он, – ты, конечно, знал, что я запретил бы тебе делать такую глупость.

– Я считаю, что мы, после всех проволочек, не можем не выполнить желания немца.

– Чепуха! – сказал Уилер. – Существуют неписаные законы войны, с которыми должен считаться этот немецкий господин майор. В соответствии с ними он должен теперь ждать, даже если ему кисло. – И процитировал: – «Увы, почти всю жизнь свою зазря стоит солдат в строю». Ах, – добавил он, – я забываю, что ты южанин. Да еще какой! У вас там свои понятия о чести! Одна ваша изысканная вежливость чего стоит! Потому вы и проиграли Гражданскую войну. Вам и в голову не приходило, что придется столкнуться с таким типом, как Шерман. Правда, вы держали рабов, но во всем, что не имеет отношения к рабству, вы были благородными рыцарями Юга.

– Боб, – сказал Кимброу, – занимайся лучше своим двенадцатым веком! Что касается Юга, то в нем ты ничего не смыслишь.

Но Уилер не дал увести себя от этой темы.

– Рыцарь Кимброу, ведущий переговоры с рыцарем Динклаге, – сказал он насмешливо и вдруг взорвался: – Проклятье! Я запрещаю вам это самоуправство, капитан!

– Слушаюсь, сэр! – сказал Кимброу.

Он хотел добавить: «Мне очень жаль, Боб, но уже слишком поздно», однако Уилер больше не слушал – трубка была повешена. А Кимброу, продолжая держать трубку, вспомнил: ведь Боб так и не ответил на вопрос о том, что делать, если майор Динклаге даст знать, что ждет американцев сегодня ночью.

Путь на восток

Двенадцать дней шел караван, сорок судов, из Бостона в Гавр. (Темп определял корабль, который шел медленнее всех.) Океан плотной серой массой вздымался вокруг, насколько хватал глаз. Монотонное зрелище. Только корабли оживляли пустынный горизонт: вид их создавал хоть какое-то разнообразие. В центре, в окружении эсминцев, минных заградителей, шли грузовые суда типа «Либерти», на которые погрузилась дивизия. Паек состоял из canned food [38]38
  Консервы (англ.).


[Закрыть]пустые банки они выбрасывали за борт. По ночам в трюме, где они спали, офицеры и рядовые вместе, многих рвало, когда океан начинал проявлять характер. Днем Кимброу почти все время находился на палубе, разговаривал с людьми из своей роты, желая познакомиться с ними поближе, после обеда играл с Уилером и двумя другими офицерами в бридж на верхней палубе. Они ни разу не наткнулись на немецкие подводные лодки. Иногда кто-нибудь взволнованно показывал на мелькающие дельфиньи спины, принимая их за торпеду. Так вот, значит, каков он, Атлантический океан! Много лет назад, когда они с отцом стояли на берегу острова Сент-Саймонс и смотрели на океан, отец предостерегал его: «Держись подальше от Атлантики! Знаешь, чего хочет от нас Атлантика? Только одного: чтобы мы вернулись назад. Но мы, американцы, не для того приплыли в Америку, чтобы возвращаться туда, откуда мы пришли».

И вот теперь он, вопреки совету отца, плывет по этому океану, плывет «назад». Кстати, тогда, на берегу острова Сент – Саймонс, океан не казался ему таким уныло однообразным. «Странно, – подумал он, – как по-разному может выглядеть океан в зависимости от того, смотришь на него с суши или с борта корабля».

В гаврском порту, куда лишь несколько недель назад снова начали заходить суда, у них глаза полезли на лоб, когда они увидели гигантский щит-судя по всему, Supreme Commander [39]39
  Верховный главнокомандующий (англ.).


[Закрыть] терпел его, – укрепленный на двух забитых в дно сваях: «Go West, boy, Go West!» [40]40
  Иди на Запад, парень, иди на Запад! (англ.)


[Закрыть]

Так армия демонстрировала свой юмор! Она умеет брать быка за рога, управляться с тоской по родине! Интересно, кто бы рискнул оказаться настолько мелким, низким, чтобы действительно пожелать сейчас возвращения домой?

Руины Гавра. Ряды старых, однообразных французских домов, превратившихся теперь в ряды старых, однообразных французских руин; с какой-то тщательностью и методичностью здесь выгорело все, остались только фасады, затекшие черной смолой, которая толстыми жгутами свисала из оконных проемов.

Едва он ступил на сушу, его охватил этот недуг, эта неспособность передать то, что он видел, думал, чувствовал. Перечитывая, прежде чем запечатать конверт, свои письма к родителям, дяде Бенджамену, Дороти в Оахаку, он не обманывался: фразы безжизненны, фразы шуршали, словно сухие ветки.

Например, ему очень хотелось бы написать им о том, что он чувствовал, стоя во дворе одной из старых французских или бельгийских казарм, где они провели ночь, перед отправкой на фронт. Не среди сверкающих белизной бараков американских camps [41]41
  Лагерей (англ.).


[Закрыть], транспортабельных, складных, для «складных войн», не среди огромных палаточных городков, молниеносно возникающих и так же молниеносно исчезающих, а среди каменных стен для кадровых армий – серый камень, сизый камень, красный камень, с плотно заделанными пазами, с элементами средневековых крепостей – башенками, зубцами, которые делали их еще более безотрадными. На булыжнике учебных плацев, поджав ноги, опустив винтовки, широким каре сидели солдаты. Как обычно в армии, им приходилось ждать часами, пока их наконец расквартируют. (Разобраться, почему это так, вряд ли кому под силу.) Он, как офицер, мог коротать время, расхаживая по плацу и пытаясь читать старые французские и более новые немецкие объявления, плакаты, наклеенные у входов, но понять ему удавалось лишь некоторые выцветшие, размытые дождем французские слова. Потом гулкие коридоры. На следующее утро, когда роты снова выстраивались на плацу, он говорил себе, что никогда прежде не видел ничего столь мертвого, как эти казармы. Наверно, он ошибался, они не могли быть мертвыми – если бы он пригляделся, прислушался внимательней, он уловил бы еще отзвуки того рыка, что разбивался об эти стены, французского, немецкою, а теперь и американского, но он не слышал ничего. Ничего. Это даже нельзя было назвать молчанием. Это было полное отсутствие жизни. Серый камень. Сизый камень. Красный камень. Каменный ящик с кубиками. Ничего другого.

Что-нибудь в этом роде он хотел бы написать домой, но он не мог найти нужных слов.

Леса в Арденнах, через которые они ехали в конце своего пути, были темнее, чем леса вокруг Форт-Дивенса, откуда они прибыли, но, если не считать легких цветовых нюансов, отличающих европейскую осень от североамериканской, догорали они с той же беспредельной торжественностью, что и леса в Массачусетсе. Разве что здешние не обрывались, как массачусетские, прямо над морем. Когда их посадили на корабли, идущие из Форт-Дивенса в Бостон, у Джона Кимброу мелькнула мысль, что он совершает это путешествие лишь для того, чтобы увидеть, как тонет за голубой стеной моря бабье лето Новой Англии.

На лесных прогалинах в горах западнее Конкорда ютились белые игрушечные деревни, а в тенистых лощинах Арденн прятались маленькие серые города или просто каменные церкви, замки, кузницы.

Уилер воспринимал эту страну совсем по-другому, не так, как он.

Когда они встречались вечером на своих квартирах, он восклицал: «Ты видел такой-то замок, Ким?» Название Джон Кимброу сразу же забывал. «Великолепно, правда?» И начинал рассказывать историю замка.

Что ж, это был его предмет. Армия предоставила майору Уилеру, специалисту по средневековой немецкой литературе, профессору Блумингтонского университета (штат Индиана), возможность совершить бесплатное путешествие с ознакомительными целями. Платой за такое путешествие могла, правда, стать его жизнь. Но для этого надо было, чтобы ему как-то особенно не повезло. Путешествие кончилось, когда они вышли из арденнских лесов. Перед ними находилось не море, а отлогие склоны холмов, горный край, необычайно пустынный, даже для Кимброу, который, живя в Фарго и на болотах Окефеноки, привык к пустынным пейзажам.

Маспельт, 14 часов

Для изучения местности, где находились позиции его роты и где в один прекрасный день ему предстояло воевать – если в результате какого-нибудь непредсказуемого решения одного из высших армейских штабов 424-й полк не снимут с этого участка и не перебросят куда-нибудь еще, прежде чем начнутся боевые действия, – капитан Кимброу пользовался той же бельгийской топографической картой (масштаб 1:10 ООО), которую раскладывал перед собой майор Динклаге, когда хотел уяснить положение подчиненного ему батальона. На карте были отмечены чуть ли не каждое дерево, каждый телеграфный столб, не говоря уже об овчарнях и проселках.

Кимброу в который раз принялся сосредоточенно обдумывать свой проект, позволявший обойтись без поддержки полка, а также без согласия дивизии, армии или группы армий.

Если майор Динклаге (точно разметив все на этой карте) уведомит его через Шефольда, что ровно в полночь немецкий батальон в Винтерспельте будет готов к сдаче, необходимо проделать следующее:

1– й взвод, используя туннель возле Хеммереса и оставляя слева населенные пункты Эльхерат и Вальмерат (правда, расквартированные там роты немецкого батальона будут выведены, но нужно ли рисковать), выходит к Винтерспельту через северные склоны. Расстояние (от туннеля) – три километра; продолжительность перехода, учитывая, что пользоваться дорогами не придется, – полтора часа.

2– й взвод собирается в Ауэле, переходит через Ур по еще сохранившемуся там деревянному мосту и приближается к Винтерспельту с запада – по пешеходной тропе, ведущей из Ауэля. Расстояние – немногим более двух километров, продолжительность перехода – максимум час.

3– й взвод переправляется через Ур южнее Ауэля. (Чтобы перебраться через Ур, не нужны надувные лодки; но, уж конечно, парни из Монтаны проклянут все на свете, когда им придется идти по пояс в воде.) Затем через весьма трудно проходимую местность (пашни, лес; майор Динклаге должен гарантировать, что там нет минных полей) с юго-запада приближается к Винтерспельту. Расстояние – пять километров, продолжительность перехода-минимум два часа.

12 октября, в два часа дня, то есть, так сказать, в последний момент, капитан Кимброу изменил свой план. 3-й взвод может идти тем же путем, что и 2-й, только перед самым Винтерспельтом он должен отделиться от 2-го и проникнуть в Винтерспельт с юга. Это гораздо проще.

Таким образом, ровно в полночь три взвода могут окружить с трех сторон место сбора немцев.

Для этого необходимы следующие условия:

1. Немцы действительно должны собраться в полном составе батальона к моменту прихода американцев, не считая, конечно, больных, которые остаются на своих квартирах. Основная же часть батальона должна быть на месте.

2. Между моментом сбора немцев и приходом американцев должно пройти не более четверти часа. Ничто не должно отвлекать немцев или вызывать беспокойство – необходимо, чтобы они стояли как стена. Захватить врасплох можно только абсолютно дисциплинированное войско. Следовательно, все зависит от точного timing [42]42
  Расчета времени (англ.).


[Закрыть].

3. Место сбора батальона майор Динклаге должен выбрать так, чтобы немцы увидели американцев, но не заметили своего численного превосходства.

Взводы должны иметь сильные ослепляющие прожекторы и по сигналу (осветительная ракета?) включить их. При свете этих прожекторов он пройдет через плац к майору Динклаге и отдаст честь.

Короткая речь майора, обращенная к батальону.

Отход батальона поротно и повзводно, с достаточными интервалами между подразделениями. Наиболее пригодна для этого дорога, ведущая на север. Через Вальмерат и Эльхерат, которые теперь уже незачем будет обходить, затем через туннель. Охрана безоружного батальона вооруженной ротой – не проблема. После выхода из туннеля сбор на безлесном склоне над Маспельтом, где следует установить с разных сторон четыре пулеметные точки. Завершение операции около двух часов ночи.

Только вот, пока они там в полку сообразят, что произошло, потребуется немало времени. До рассвета колонна грузовиков из Сен-Вита, конечно, не появится.

А в остальном все пойдет как по маслу.

Разумеется, было бы преступно думать, что на этом масле нельзя поскользнуться.

Необходимо учесть возможность следующих инцидентов:

1. После первых же фраз, с которыми Динклаге обратится к своим солдатам («Камрады третьего батальона! Война проиграна. Поэтому я принял решение…»), один из младших командиров может вытащить пистолет и выстрелить в Динклаге. (Правда, рядовой состав будет построен без оружия, но унтер-офицеры, фельдфебели и лейтенанты всегда имеют при себе пистолеты – они бы заподозрили неладное, если бы им приказали явиться без оружия. Так что об этом и думать нечего.)

2. Подстрекаемые своими командирами, какие-то группы солдат попытались бы добраться до квартир, чтобы взять оружие. Это привело бы к тому, что через несколько секунд начался бы хаос – солдаты устремились бы в разные стороны.

В любом из этих случаев ему, Кимброу, пришлось бы дать сигнал к началу кровопролития.

И если ему не удалось бы еще на плацу, с помощью трехсот американских автоматов, перестрелять немцев, то в ночном Винтерспельте начался бы уличный бой. В этом бою его рота была бы уничтожена. Таким образом, ему оставалось выбирать между расправой с батальоном противника и гибелью своей роты.

3-а. Могло оказаться и так, что они наткнутся на сопротивление еще на подходе к Винтерспельту. Части немецкого батальона могут не выполнить приказа и остаться на своих местах согласно решению, самовольно принятому отдельными командирами рот или взводов, или же:

З-б. Младшие командиры, заподозрив что-то неладное, могут тайно саботировать приказ и, осторожно осведомившись в штабе полка, дать понять солдатам, что не следует спешить с его выполнением. Как бы случайного упоминания об этой странной операции во время телефонного разговора на самую обычную тему – например, о подвозе боеприпасов – было бы вполне достаточно, чтобы обезопасить себя и небрежно отнестись к выполнению приказа, не создавая необходимого для проведения боевой тревоги настроения. Конечно, мало вероятно, чтобы при этом возникла мысль о предательстве; самое большее – предположение тоже весьма неприятное, – что у майора сдали нервы. После этого, очевидно, речь пошла бы о вмешательстве не столько командира полка, сколько военного врача.

Но по крайней мере в случаях 1, 2 и 3-а наверняка проявится политический фанатизм, и было бы непростительно недоучитывать, какая тут может разыграться сцена.

Итак, хотя среди предков Кимброу нет немцев и он мало осведомлен о немецкой истории, культуре или антикультуре, оценивая обстановку, он приходит к тем же выводам, что и Хайншток, на собственном опыте знающий, как ход мыслей у немца ведет к практическим действиям, – к выводам, которые Хайншток изложил в субботу утром Кэте, когда размышлял вслух о наличии «определенного процента фашистов среди младших командиров», об их слепом повиновении и готовности проявить бдительность, если они заподозрят неладное, или когда просто вспоминал, с каким скрежетом работает механизм армии. Конечно, тут нечему особенно удивляться: Кимброу каждый день читал в «Старз энд страйпс» о немецком фанатизме. Ему запомнилась также фраза, услышанная им однажды в Форт-Беннинге во время лекции о причинах войны. «Помните, – сказал, заканчивая свои рассуждения, докладчик, военный журналист, специалист по Psychological Warfare [43]43
  Психологическому ведению войны (англ.).


[Закрыть],– что это не мировая война, а мировая гражданская война!»

Вот они, янки, подумал тогда южанин Джон Кимброу, всегда они тут как тут, когда речь заходит о гражданских войнах.

Итак, полковник Р., которого он не любил, был абсолютно прав, заявляя, что для подобной операции придется ввести в действие весь полк. Он сразу же верно проанализировал положение. Пришлось бы мобилизовать как минимум все резервы полка. Немцы должны убедиться в подавляющем превосходстве противника – лишь в таком случае можно рассчитывать, что никакой осечки не будет. И тогда уж не имело бы никакого значения, если бы полк ворвался в Винтерспельт под лязг гусениц нескольких «шерманов» из числа имеющихся в наличии и под грохот cannon-companies [44]44
  Артиллерийских батарей (англ.).


[Закрыть].

Эти мелькавшие перед глазами Кимброу и мгновенно растворявшиеся во тьме картины – лишенная поддержки рота, бесшумно подкрадывающаяся к Винтерспельту, – были почерпнуты из фильмов. Это был вестерн с обязательной кровавой резней в конце.

Если одного-единственного выстрела достаточно, чтобы Винтерспельт превратился в ад и вся операция с треском провалилась, то тогда абсолютно логично, что рота должна выполнить задание, не имея оружия. Безоружная рота берет в плен безоружный батальон.

При одной мысли об этом вся армия померла бы со смеху.

Конечно, вовсе не обязательно, что это сбило бы его с толку. И все же в этом случае требовался пусть неписаный, но договор. Однако и он ничего бы не стоил, подумал адвокат Кимброу; с юридической точки зрения такой договор – пустой номер, потому что единственный немец, который мог его подписать, не имел права подписи.

О реализме в искусстве

– Неужели тебя совсем не интересует наше прошлое? – спрашивал обычно дядя Бенджамен, когда племянник в очередной раз отказывался смотреть вестерн в кинематографе на Б роутон-стрит.

Teenager [45]45
  Подросток (англ.).


[Закрыть]Джон Кимброу не уклонялся от ответа. В зависимости от того, где задавался этот вопрос, он оглядывал мебель колониальных времен в лавке дяди Бенджамена или пароходы на реке Саванна и только потом отвечал:

– Мне просто не нравится, что там всегда столько людей падают и притворяются мертвыми.

– Что же им-действительно умирать? – удивленно спрашивал дядя Бенджамен.

– Но ведь и местность, и дома, и то, как они скачут на лошадях, и одежда, которая на них, все это настоящее, – говорил Джон. – Или по крайней мере почти настоящее. Только когда они падают с лошади или еще как-нибудь умирают, тут уж знаешь, что это не по-настоящему. Чушь какая-то.

Дядя Бенджамен смотрел на него поверх очков.

– Исторические события происходили на самом деле, – говорил он. – И при этом погибали люди. Надо же это как-то показать.

– Но я не вижу, чтобы люди погибали! – восклицал Джон. – Я точно знаю, что со лба или по груди у них течет не кровь. Если бы это и вправду была кровь, я бы не мог сидеть спокойно в кино.

– Смешной ты парень, – говорил дядя Бенджамен.

То обстоятельство, что он был смешным парнем, помешало ученику High School [46]46
  Средней школы (англ.).


[Закрыть]Оглторпа из Саванны ознакомиться с несколькими набегами Огалаллы, борьбой за форт Апачи, деяниями техасских «рэйнджерс», услышать волнующий бой барабанов под Могавком, а также узнать о героической защите Аламо; к сценам из Гражданской войны это не относится, ибо в изображении битв Гражданской войны американская кинопромышленность все равно заметно отставала. Ей приходилось считаться с чувствами зрителей-южан.