Текст книги "Винтерспельт"

Автор книги: Альфред Андерш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 29 страниц)

Скука. Кэте убедила учеников вернуться в класс и, движимая берлинским патриотизмом, начала вместе с ними читать «Шаха фон Вутенова» [20]20
  Повесть немецкого писателя Теодора Фонтане (1819–1898).


[Закрыть], потом стала рассказывать о Бразилии, о колибри и кофе. Она чуть было не дала себя убедить, что передвижение армии на восток – лишь обычные маневры, но потом выяснилось, что население должно покинуть город. Еще прежде, чем директор объявил, что школа закрывается, ученики выпускных классов уже получили повестки с требованием явиться на призывные пункты. Несколько дней царила суматоха; Кэте наблюдала, как люди, стоя рядом с ворохом багажа, растерянно смотрели на свои дома, где уже были закрыты ставни и заперты двери. Скоро город превратится в нечто безымянное, в каменный объект ночных рекогносцировок, грабежей и артиллерийских обстрелов. Когда Кэте после окончания занятий оставалась одна в классной комнате, она чувствовала, как ее окружает одиночество; армия не просто шла куда-то, а освобождала территорию, оставляла за собой пустую землю, ничейную землю. В такие моменты у Кэте Ленк зарождалась надежда. Она получила распоряжение явиться в ведомство по делам школ в Кёльне для «последующего определения на работу».

Прюм находился в лесной котловине, со всех сторон окруженной горами. Кэте сразу же решила здесь остаться. Пробираться дальше на запад было уже невозможно. На просторной площади высилась церковь с двумя башнями, слишком большая для такого городка. Она была построена в стиле барокко, но покрыта серой штукатуркой. Через украшенный гербом старый портал школьники шли в массивные, такие же серые, соседние здания.

О гимназии имени Регино Кэте вспоминает не без удовольствия. Среди учителей этой школы было лишь два или три нациста, а в остальном – много католиков, несколько либералов. Как-то раз, когда она сидела одна в учительской, проверяя тетради, вошел преподаватель биологии, пожилой человек, сел рядом с ней, спросил:

– Вы ненавидите англичан?

– А надо? – спросила она насмешливо.

– Да нет, я просто так спросил, – сказал он.

– Почему вам пришла в голову такая мысль?

– Скорее всего, из-за ваших родителей.

– Я ненавижу войну.

– Тогда все в порядке, – сказал он.

Венцель Хайншток был первым, кто объяснил ей, что ненавидеть войну – этого еще мало.

Из симпатии к старому учителю естествознания она как-то отправилась вместе с классом на ботаническую экскурсию. С того дня началась ее дружба с Людвигом Теленом. Они шли в лощине, вдоль ручья, д-р Мор показывал ученикам, где растут волчник и прострел, фиалки и ландыши, Кэте немного отстала, а когда двинулась дальше, заметила, что Людвиг Телен ждет ее.

– Вам эти цветы тоже осточертели? – спросил он.

– Нет, – сказала она. – Объективно они прекрасны. Но в этом году нам, пожалуй, действительно не до них.

Они тотчас же углубились в разговор о том, почему поздней весной 1944 года цветы не производят обычного впечатления. Кэте сделала так, что через несколько минут они снова оказались вместе с остальными. Через два дня Людвиг Телен положил ей на кафедру свою тетрадь для сочинений. Раскрыв ее, она нашла записку: «Сегодня в три часа на Роммерсхаймер-Хелвд». Она посмотрела в его сторону, придав глазам холодное выражение, но он, как всегда, когда его что-то сильно занимало, смотрел в окно. Через несколько минут она подумала, что, собственно, у нее нет причин не встретиться с ним.

Роммерсхаймер-Хельд-одинокая высота у дороги, ведущей из Прюма на юг. Если подняться из лесной долины, в которой лежит город, вверх, то откроются пейзажи, где преобладают плоскогорья, холмы, тянущиеся до горизонта, леса или безлесные хребты, столовые горы, каменистые возвышения, деревни с шиферными кровлями. Возможно, Кэте не осталась бы в Прюме, если бы уже в первые дни своего пребывания там не обнаружила, какие виды открываются за поросшими буком склонами, меж которых прячется город. Она увидела просторы, бесконечными волнами убегавшие на запад. Здесь она несколько раз совершала с Людвигом Теленом дальние прогулки.

Он родился и жил в деревне, в Винтерспельте; обладал математическими способностями и потому попал в гимназию. Лицо его всегда было невозмутимо-сосредоточенно. Кэте ни разу не слышала, чтобы он повышал голос; он всегда разговаривал спокойно, уверенно. Иногда ей казалось, что он просто лишен темперамента.

Заметив ее пристрастие к пустынным горным склонам, он стал выбирать для прогулок маршруты, которые вели по известнякам, где походка становилась твердой, пружинистой. Они говорили о книгах и математике, о войне и его предстоящей службе в армии. Людвиг Телен считал войну своим будущим; в этом смысле он вполне соответствовал своему возрасту – ему было восемнадцать лет.

– Когда война кончится, вам будет столько лет, сколько было мне, когда она началась, – сказала Кэте. – Хорошо вам.

– В будущем году? – спросил он. – Вы действительно думаете, что она кончится в будущем году?

– Не позднее, – сказала Кэте.

Он так удивился, что даже не нашел слов для ответа. Правда, в тот день, когда происходил этот разговор, отступающая армия еще не дошла до Прюма. Все вокруг было еще спокойно, земля казалась неподвижной, только в воображении Кэте она напоминала бесконечные волны, бегущие на запад.

– Он аполитичен, этот мальчик, как и все здесь, – сказал Венцель Хайншток, когда Кэте однажды, много позднее, заговорила с ним о Людвиге Телене. – Они все получают католическое воспитание, инстинктивно терпеть не могут фашизм и рассматривают политику как стихийное бедствие.

– Я тоже, – быстро сказала Кэте, – я тоже рассматриваю политику как стихийное бедствие.

– Против которого ничего нельзя предпринять, не так ли? – спросил он. В этих словах должна была прозвучать строгая критика, но прозвучала лишь горечь.

– Войну надо было бы уметь вычислить, – сказал Людвиг Телен. – Точно вычислить. Я вот что не люблю в математике – она занимается только абстракциями. Прямоугольный треугольник! Простые числа! Почему она не занимается неправильными треугольниками? Наверняка же можно выводить аксиомы и из конкретных простых чисел!

Кэте неплохо разбиралась в математике и поняла, что он имеет в виду.

– По-моему, это великолепно, – сказала она, – что математика ограничивается структурами, имеет дело с абстракциями. В конце концов выясняется, что это вовсе не абстракция, а конкретные законы. Из чего состоит структура, если ее точно исследовать? Из прямоугольности. Из неделимости.

– Простое число семнадцать неделимо, – сказал он размеренно, спокойно, – но из этого следует, что оно состоит из остатка, который не поддается учету.

– И вы не хотите с этим мириться?

– Да, с этим я не хочу мириться.

Они лежали на низкорослой сухой траве пустынного склона, возле куста можжевельника, в бескрайнем небе плыли облака – Кэте видела их нечетко, потому что сняла очки. Во время своих прогулок они не встретили ни одного человека. Начиная с их третьей встречи Кэте стала надевать полосатое льняное платье без рукавов. Людвиг Телен не делал даже попытки прикоснуться к ней.

– Прюм – проклятая дыра, – сказал он. – Я бы никогда не решился прийти вечером к вам домой. А лежать с вами на лужайке у меня просто нет желания.

Кэте жила в меблированной комнате, на улице, где находились старые кожевенные заводы. Людвиг Телен жил у родственников.

– Но вы уже лежите со мной на лужайке, – сказала Кэте.

Он с обычной решительностью покачал головой. Ей достаточно было вспомнить записку, которую он вложил в свою тетрадь, чтобы понять, что он отнюдь не робкий. Ей лужайка не была так уж неприятна.

– Пожалуй, я могла бы предложить вам, – сказала она, – провести вместе конец недели в Кёльне или Трире. Ехать нам надо было бы порознь, но там мы могли бы встретиться, снять комнаты в одном отеле.

– Вот это здорово! – воскликнул он негромко. – Отличная идея! Давайте сразу же и поедем!

Она поднялась, надела очки.

– В следующую субботу я не могу, – сказала она.

Еще две субботы она устраивала так, что поездка тоже оказывалась невозможной, причем ее отговорки выглядели вполне убедительно; потом он получил повестку, а она – распоряжение явиться в Кёльн.

Она сказала ему, что ни в коем случае не поедет в Кёльн.

– Что же вы собираетесь делать? – спросил он.

– Не знаю, – ответила она. – Хочу исчезнуть, испариться.

У нее была смутная мысль поехать в Трир или в Ахен – города, расположенные у самой западной границы; говорили, что население оттуда уже выехало. Может, ей удалось бы остаться в пустом городе, если он достаточно большой и если повезет; лишь бы проникнуть в него, а уже дальше надо следить, чтобы не натолкнуться на патрули. Кэте представляла себе улицы, где не слышно ничего, кроме ее собственных шагов. Она взломает какую-нибудь квартиру, продуктовый магазин. В Прюме она видела, как торговцы запирали лавки, где еще хранились товары. Романтические мечты об одиночестве и разбойничьей жизни. Впервые она попыталась точно высчитать, когда кончится война.

– Я отвезу вас к своим сестрам в Винтерспельт, – сказал Людвиг Телен.

Она знала, что две его сестры и очень старый отец ведут хозяйство в деревне, где он родился. Во время одной из прогулок он как-то показал на запад и сказал: «Винтерспельт находится в двадцати километрах отсюда. Я должен как-нибудь показать вам его».

– Ваши сестры будут вам ужасно благодарны, – сказала Кэте. – Кроме того, это вообще невозможно.

– Мои сестры будут вам рады, – сказал он уверенно. – И дело не только в том, что им нужны рабочие руки. Так почему же это невозможно?

– Например, потому, что я остаюсь без продовольственных карточек. Почитайте объявления! Кто не подчинится приказу об эвакуации, не получит продовольственных карточек.

Он только пожал плечами.

– У меня дома вы будете питаться лучше, чем когда-либо питались здесь.

– Меня станут искать, – сказала она. – Для ваших родных будет опасно держать меня в доме.

Он подумал.

– Группенляйтер в Винтерспельте – Йоханнес Нэкель, хозяин трактира, – сказал он. – Он теперь очень присмирел. Кроме того, я пойду к нему и припугну его как следует.

Было еще совсем темно, когда на следующее утро Кэте через лес ушла из Прюма. Чемоданчик у нее был все такой же легкий. На обочине дороги, недалеко от Роммерсхаймер-Хельд, она ждала Людвига Телена. В его распоряжении оставался еще день, ему следовало прибыть в Кобленц лишь завтра. Кэте же, наоборот, должна была еще вчера вечером явиться на Ханплац, ее включили в группу из двухсот человек, уезжавших на грузовиках в Кёльн. Она представила себе, как там пересчитывают людей, выкликают фамилии. Ей надо было решить, где надежнее всего провести оставшиеся несколько часов; она пришла к выводу, что в школе. Действительно, там никого не было, даже сторожа; может быть, он уехал с той самой группой, от которой она отбилась. Учительская была заперта, а классные комнаты открыты, она зашла в выпускной класс, положила на покрытый линолеумом пол свой плащ, легла и стала слушать гул, которым наполняла город отступающая армия. Около двух часов ночи она вышла из школы и, не встретив ни одного человека, нырнула в лес. Гул становился все слабее, черные стволы буков отгораживали ее от городского шума все более плотной стеной; наверху, на лесных прогалинах, где перед Кэте расстилалась лишь дорога, а над ней нависало ночное небо, уже ничего не было слышно.

5

Молодой Телен приехал на машине, за рулем которой сидел Венцель Хайншток. (Когда нужно было совершить такую поездку, обращались к Хайнштоку, у которого был старый «адлер».) Кэте представили ему, имени его она не разобрала, села на заднее сиденье. В <ение получаса, что они ехали доВинтерспельта, все трое почти не разговаривали.

Иногда, вспоминая потом эту поездку, Кэте говорила:

– Только не думай, что я не заметила, как ты разглядывал меня в зеркало!

Он не отрицал, что по дороге в Винтерспельт то и дело поглядывал в зеркало, притом вовсе не из-за дороги. Голова и плечи Кэте даже закрывали от него дорогу сзади; собственно, он должен был сказать ей: «Отодвиньтесь немного в сторону!»

На ее вопрос: «О чем ты тогда думал?»-он обычно не отвечал. Однажды он сказал:

– Я думал, что пословица не точна.

– Какая пословица?

– «Чего не чаешь, то получаешь». Чаще всего как раз не получаешь.

Она помолчала, потом начала снова его поддразнивать.

– Но ты ведь просто высадил Людвига Телена и меня возле дома, даже не вышел из машины, сразу уехал.

– Я же знал, почему ты приехала в Винтерспельт. Молодой Телен попросил меня отвезти в безопасное место его учительницу. Так что я знал, что мне еще придется с тобой встретиться.

– Великий капканщик, – насмешливо сказала Кэте. – Сидит себе спокойно и выжидает.

В доме Телена ее ждал почти такой же прием, как позднее того ординарца, что пришел просить ночник для Динклаге. Людвиг Телен был страшно смущен и сказал ей в утешение:

– Они поначалу всегда так. Но вы увидите, все будет в порядке.

Он оказался прав; когда среди дня он уехал, потому что на другое утро должен был явиться в Кобленц, умиравшие от любопытства Тереза и Элиза тотчас принялись сплетничать; позднее, когда им стало ясно, что в истории с Горбатовым можно положиться на Кэте, они стали неразлучной троицей. Весьма благоприятным оказалось и то, что письма, которые она получала от Людвига – он писал сначала из гарнизона в Саксонии, потом с Восточного фронта, и поступал очень умно, посылая письма Кэте раз в две недели, а семье каждую неделю, – она спокойно давала читать сестрам и отцу; так что была хоть какая-то польза от того, что они остались с ним на «вы».

Но то первое утро было ужасным. Сидя на лежанке в большой комнате, она смотрела на исцарапанный стол, на стулья, с которых облезла коричневая краска. На дверцах встроенного в стену шкафа висели пожелтевшие открытки, прикрепленные кнопками, фотографии. Дешевая, потрескавшаяся посуда в буфете. Рядом белый фарфоровый Христос на коричневой деревянной подставке. Жужжанье мух. Как и почему она попала сюда? Спросить Людвига Телена, не может ли тот человек, который привез ее сюда, сразу же увезти ее отсюда, ей помешала, во-первых, абсолютная невозможность найти какое-то другое место, а во-вторых, упрямство. «Дело дрянь, – подумала она, взгляд ее скользнул мимо большой навозной кучи во дворе к покрытому серой штукатуркой безликому дому, командному пункту батальона, перед которым тогда оживленно суетились военные – известная своей расхлябанностью 18-я мотодивизия. – Дело дрянь, но я останусь здесь, мне некуда больше податься».

Прощаясь, Людвиг Телен сделал попытку остаться с ней наедине. Она отказала ему в поцелуе, на который он, очевидно, надеялся, но, вспомнив так называемую судьбу Лоренца Гидинга, впервые заговорила с ним совершенно откровенно.

– Увиливайте, где только можно, Людвиг! – сказала она. – Симулируйте, а не поможет – попытайтесь попасть в плен, если вас отправят на фронт. Надо выжить, вы понимаете («Вы понимаете!»), выжить!

Она обрадовалась, увидев, что в глазах его не появилось возмущения – только удивление.

– Я найду вас здесь, когда вернусь? – спросил он.

– Нет, – сказала она, – наверняка нет.

Через несколько дней Тереза зашла ранним утром к Кэте в комнату и сказала:

– Тебе надо на какое-то время исчезнуть из деревни!

Хозяин трактира и местный группенляйтер Йоханнес Нэкель,

сообщила она, вчера вечером намекнул ее отцу, что в ближайшие дни Винтерспельт будут прочесывать, ищут людей, проживающих в деревне незаконно.

– Куда же мне деваться? – спросила Кэте.

– Пойдешь к господину Хайнштоку, – сказала Тереза. Увидев, что это имя ничего не говорит Кэте, она сказала: – Это тот человек, который привез тебя сюда.

Она рассказала Кэте все, что знала о Хайнштоке, описала дорогу к каменоломне.

– У вас будут из-за меня неприятности? – спросила Кэте.

– Ты думаешь, кто-нибудь на нас донесет? Такого здесь не бывает. Тому, кто бы это сделал, не поздоровилось бы. Да еще теперь, когда война скоро кончится!

Кэте вспомнила прием, который был ей оказан. Она живо представила себе, каково придется службе розыска, когда та ступит во двор Телена. А семья Теленов была еще самой приветливой в этой эйфельской деревне.

Так Кэте пришла к Хайнштоку. Одного только ей не довелось узнать: что Хайншток, зайдя как-то в деревню, отозвал в сторону Терезу Телен и, когда та пообещала, что не скажет никому ни слова, шепнул: «Если у этой учительницы, что живет у вас, будут неприятности, присылайте ее ко мне!»

То есть Кэте была неправа, утверждая, что он сидел себе спокойно и выжидал.

Наброски к сочинению о политическом сознании

Отец Кэте характеризуется как (либеральный?) противник Гитлера. Если бы он был сторонником диктатора и членом его партии, удалось бы ему воспитать Кэте так, чтобы она стала юной национал-социалисткой?

Она же уютно чувствовала себя именно в родительском доме, не хотела его покидать.

Круг ее литературных интересов. Интеллектуализм как форма проявления личности.

Своим первым другом она выбирает художника и противника войны.

В ночь с 8 на 9 марта и позднее ей и в голову не приходит возненавидеть английских летчиков, сбросивших бомбу на ее дом. Д-ру Мору она говорит, что ненавидит войну, но следует предположить, что она имеет в виду тех, кто эту войну развязал. У ее отца и у Лоренца Гидинга нет ни малейших сомнений по поводу того, кто именно это сделал. Характерно для Кэте, что она принимает такого рода убеждения без малейшего протеста.

С родителями ей повезло.

Совет молодому Телену (представлявшему собой любопытную смесь приверженца католической веры и поклонника математики) дезертировать из вермахта был, собственно, ее первым активным шагом на пути политического сопротивления.

Потом она становится ученицей Хайнштока. Она выражает согласие со следующими составными частями его учения. История есть история борьбы классов. Причины возникновения самоотчуждения. Рабочая сила как товар; она продается и покупается; прибавочная стоимость. Буржуазная демократия как фикция политического равенства. Накопление капитала. Возникновение кризисов. Зарождение фашизма и возникновение империалистических войн. Социализм.

А это не так уж мало.

Она не могла заставить себя поверить в возможность возникновения бесклассового общества. Она обнаружила, что не испытывает ни малейшего желания размышлять об утопии. Диалектика вызывала у нее сомнения; этот закон тройного скачка казался ей каким-то механическим, законы движения она представляла себе по-иному. То, что идеи – это не субстанция, а лишь отражение соответствующих производственных отношений, может быть, и было правильно применительно ко многим идеям, но не ко всем… «Если все есть труд, – говорила она Хайнштоку, – значит, вообще не может быть противоречия между базисом и надстройкой».

Такие споры были имманентны учению. Четкий рисунок марксизма она нарушала лишь своими внезапными восклицаниями, вроде того, что, подобно молодому Телену, рассматривает политику как стихийное бедствие, или когда отказывалась обсуждать условные придаточные предложения применительно к истории.

И свое путешествие на запад, это «инстинктивное передвижение» или «миграцию перелетных птиц», как охарактеризовал его Динклаге, она отнюдь не рассматривала как диалектическоедвижение.

Но если не считать всего этого, то летом 1944 года Кэте Ленк, благодаря урокам Венцеля Хайнштока, обладала ясным политическим сознанием.

Лингвистическое влияние Хайнштока: та яростная убежденность, с какой он говорил о «фашистской банде». Его взгляд на политику как на преступление. Рассказы о концлагере.

Хотя она и влюбилась в майора Динклаге, следует считать невозможным, что она вступила бы с ним в любовную связь, если бы этот офицер оказался сторонником фашистской банды или просто бравым воякой и больше ничем.

Неприятие цели, которой он служит, лежит в основе жизни Динклаге на войне. Это делает его приемлемым для Кэте.

«Не сознание людей определяет их бытие, а, наоборот, их общественное бытие определяет их сознание».

Размышляя над путем Кэте Ленк, можно было бы, пожалуй, сказать, что не общественное, а личное бытие определило ее сознание.

Ни модель общества, в котором она живет, ни условия производства, которым она подчинена, недоступны ее пониманию.

Хотя все ее переживания и действия связаны с войной, она отклоняет теорию, согласно которой причины возникновения войны носят экономический характер. Если война-«авантюра немецко-фашистской банды» (Хайншток), то она – стихийное бедствие, катастрофа человеческой природы.

Родителей она не выбирала. Но вот уже Лоренца Гидинга она выбрала сама. Путешествие на запад, потом Хайншток, потом Динклаге. Здесь действительно не увидишь ничего, кроме переплетения человеческих отношений. Но внутри этого переплетения она всегда осуществляет одинаковый, в политическом смысле, выбор.

Инстинктивно. На основе личного бытия.

Роль инстинкта в формировании политического сознания.

Решимость, проистекающая из личных симпатий и антипатий.

Партизанка без партии.

Условия производства, доступные пониманию

В начале августа опасность миновала. Кэте вернулась к Теленам, снова взялась за домашнюю работу. Каждое утро она протирала пол в комнатах мокрой тряпкой. Тереза и Элиза говорили, что делать этого не нужно, но ее нельзя было переубедить. Окунув три раза половую тряпку в ведро с водой, она меняла воду; она разработала метод наиболее рациональной уборки помещения, но скрести пол, стоя на коленях, не захотела. Ей удалось добиться если не блеска, то, во всяком случае, устойчивой чистоты. Борьба с пылью. Приготовление обеда. Мытье посуды три раза в день. Раз в неделю стирка белья и глаженье. Хотя все эти виды работ, за исключением двух последних, были ей отвратительны, она выполняла их с ожесточенным тщанием, внушая себе, что все это является так называемым уделом женщин и надо хоть раз проверить на себе, как действует механизм подобного предназначения. В родительском доме ей было достаточно делать вид, что она играет в эту игру. Вот, значит, что предстоит всем женщинам, чего от них ждут, даже от тех, у кого есть профессия или богатство, ибо даже если им не нужно выполнять все работы по дому самим, то все равно предполагается, что именно это и составляет содержание их жизни – следить за живым и мертвым инвентарем в доме, чистить его и содержать в порядке. Вокруг этой специфической формы эксплуатации, этого не прекращающегося с раннего утра до поздней ночи, не оплачиваемого тупоумия, которое техника может только смягчить, но не ликвидировать, вращается жизнь всех женщин. Всех, но не ее. Она будет единственным и абсолютным исключением. Она испытывала столь же мало желания задумываться над своей будущей жизнью, как и размышлять об утопиях, но она была полна решимости никогда больше не скрести пол, не чистить картофель, не гладить простыни. Пройдет совсем немного времени, и винтерспельтский период будет позади. Она использовала его, чтобы набраться опыта.

– Если ты не хочешь следить за порядком в своем доме, то это должен будет делать за тебя кто-то другой, – сказал марксист Хайншток, который в вопросах, касающихся женщины и хозяйства, был скорее реакционером.

– Разумеется, – отвечала Кэте, которую ничуть не тронуло это морализирование по поводу железных законов разделения труда. – Твоя хибара всегда прибрана по высшему классу. На твоем полу можно есть. Постель ты застилаешь безупречно. И вполне прилично готовишь. Для меня это, пожалуй, самые веские доводы, чтобы выйти за тебя замуж.

Хайншток был не такой человек, чтобы, зацепившись за эти слова, спросить, нет ли у Кэте и других, быть может не столь веских, но вполне достаточных оснований для подобного решения.

Сестры Телен научили ее печь хлеб.

Она со своей стороны вместо субботнего мытья, вела ежедневное. Для этой цели в кухне, где обычно стиралось белье, натапливали буковыми дровами печь, на нее ставили огромный котел с водой, потом, когда вода нагревалась, ее ведрами переливали в большой деревянный ушат. Все это требовало немалых усилий, но зато какое было удовольствие; когда пар становился густым, тела трех девушек, теряя четкость контуров, мягко просвечивали сквозь него. В этом тумане слабо светилось почти коричневое, как у таитянки, тело Кэте (результат солнечных ванн у входа в пещеру на Аперте); матовое, словно припудренное кирпичной пылью-Терезы; неопределенно светлое, почти белое – Элизы. Казалось, пар приглушал даже их голоса, их смех. Они терли друг другу спины. Кэте находила, что Элиза, которая была на два года моложе ее и Терезы, самая красивая из них. У нее были стройные длинные ноги, гордая посадка головы. Кэте говорила, что ей надо закалывать волосы на затылке, чтобы видна была красивая линия шеи, но Элиза не желала следовать ее совету.

Иногда в послеобеденные часы Кэте, подменяя сестер, пасла коров; это была легкая работа, собственно, даже не работа; можно было лежать на лугу и читать. Обычно ей никто не мешал; самолеты, даже низко летящие, еще никогда не стреляли в стадо коров. Оторвавшись на мгновение от книги, она слышала доносившуюся с севера канонаду; лощина, в которой она лежала, почти полностью поглощала этот далекий гул.

Пока Кэте пасет коров

«На фронте группы армий «Б» американские войска намеревались-в качестве необходимой предпосылки для наступления через Рёр к Рейну – расширить участок уже ранее осуществленного ими прорыва через «Западный вал» под Фоссенаком (юго-вост. Ахена), чтобы затем овладеть двумя большими плотинами на реках Рёр и Урфт. В ходе длительных многодневных боев эти попытки были сорваны контратаками противника. В качестве главной задачи выдвигалась подготовка к наступлению, и это особенно сказывалось на тяжелых оборонительных боях, которые велись на этом участке с середины сентября по ноябрь… Однако эти бои уже повлекли за собой тяжелые потери с обеих сторон» (Генерал Хассо фон Мантойфель. Битва в Арденнах 1944–1945 гг. – В кн.: Якобсен и Ровер. Решающие битвы второй мировой войны. Франкфурт-на-Майне, 1960).

Переплетение

Как уже упоминалось, лишь через четыре дня после того ужина на «командном пункте батальона» – он состоялся в понедельник 2 октября – Кэте набралась мужества сказать Хайнштоку о своих отношениях с майором. Что касается последнего, то ему она сообщила незамедлительно. Уже во вторник она сказала Динклаге:

– У меня здесь есть друг.

Она описала ему Хайнштока и рассказала, как возникла ее связь с человеком из каменоломни.

Они условились встретиться поздней ночью, когда Динклаге вернется после очередной ночной проверки передовых постов, и Кэте, услышав шум удаляющегося вездехода, еще подождала какое-то время и только потом вошла в дом напротив. Она чувствовала, с каким нетерпением Динклаге ждал ее, но начала говорить о Хайнштоке: она хотела, чтобы все уже было сказано, прежде чем она снова войдет в его комнату и разделит с ним ложе («ложе врага», как сказал бы Хайншток).

Хотя у него было совсем другое на уме, Динклаге сразу понял, что должен выслушать ее. Поначалу он проявил интерес к марксизму Хайнштока, упомянул о собственных штудиях в области политической экономии, заявил, что хотел бы познакомиться с Хайнштоком, что его давно привлекает возможность побеседовать с образованным коммунистом. Услышав слово «побеседовать», Кэте скорчила гримасу и, чтобы скрыть ее, стала протирать очки; если бы кто-нибудь спросил Кэте, почему она скорчила гримасу, она, вероятно, ответила бы то же, что сказала потом Хайнштоку по поводу высказывания Динклаге о «военной структуре», разумном поведении и том немногом, что он еще может сделать на этой войне. «Чушь все это», – сказала бы она.

Хайншток и майор так и не встретились. По соображениям, связанным с техникой политической подпольной работы, Хайншток был недоволен тем, что Кэте вообще назвала Динклаге его имя, но он перестанет упрекать ее, когда заметит, что Кэте закрыла лицо руками. Это произойдет ранним утром 7 октября, когда Кэте сообщит ему о плане майора и попросит его содействия.

Наконец, после достаточно долгой импровизации на тему о политэкономии, Динклаге сказал:

– Это, наверно, ужасно-потерять тебя!

– А кто сказал, что так должно быть? – сердито ответила Кэте. – Как у тебя могла возникнуть такая мысль?

В момент этого кризиса в их отношениях, который наступил так быстро, уже в начале третьей встречи, Динклаге выбрал единственно правильную линию поведения: он промолчал. Он даже не посмотрел на Кэте, а стал складывать бумаги на своем письменном столе.

– Разве одни отношения должны оборваться потому, что возникли другие? – сказала Кэте. – Это просто глупо.

Он поднял глаза, оторвавшись от своих бумаг.

– Да, пожалуй, ты права, – сказал он. – Поступай, как знаешь!

Хотел ли он тем самым доказать свою терпимость? Вряд ли. У него не было сомнений относительно того, чем все кончится. Поэтому он и мог позволить себе быть великодушным.

Пещера на Аперте

1

Возвращаясь к моменту, когда Кэте сказала Хайнштоку: «Расскажи, как ты стал коммунистом!» – следует внести одно уточнение: на ней при этом ничего не было. Она как раз принимала одну из своих полуденных солнечных ванн, лежа на поросшем мхом и травой клочке земли перед пещерой на Аперте. Как известно, Кэте достаточно полежать на солнце всего час, чтобы кожа ее приобрела смуглый оттенок, цвет, напоминающий прозрачную скорлупу каштана, если вообще существует нечто подобное.

Что касается Хайнштока, то он, будучи рабочим, который всю свою жизнь проработал на свежем воздухе и потому никогда не подумал бы принимать солнечные ванны, стоит одетый у входа в пещеру и, покуривая трубку, глядит вниз на Кэте – можно предположить, что она кажется ему индианкой, несмотря на очки. Прежде чем раздеться в первый раз – солнце светило так прекрасно, – Кэте спросила, не возражает ли он. Он ответил, что не возражает, но в душе удивился подобной вольности. Теперь же он наслаждается тем, что живет с девушкой, у которой такие свободные и естественные взгляды.

Аперт – назовем так высоту, холм, купол горы, у подножия которой при строительстве железнодорожной линии Прюм – Бляйальф – Сен-Вит в базальтовой жиле была обнаружена пустота вулканического происхождения. Предположим, что она находится в юго-западной части Шнее-Эйфеля, в районе, где, насколько хватает глаз – а с горной цепи здесь видно далеко, – нет ни деревень, ни крестьянских усадеб, ни одиноких хуторов, а только лес и склоны, поросшие можжевельником, и потому сведения об этой полости, каверне в горе, можно считать давно забытыми, притом забытыми раньше, чем началась война и эксплуатация железной дороги была прекращена.

Хайншток, геолог и специалист по тайникам, нашел пещеру на Аперте не случайно, а благодаря ссылке в книге Хаппеля и Ройлинга. Когда он стал разыскивать эту пещеру – ее действительно пришлось искать, потому что оба автора посвятили описанию ее местонахождения всего две строчки, набранных курсивом, – то нашел ее в трех часах ходьбы к востоку от Винтерспельта. Она оказалась вполне сухой, просторной, пригодной даже для длительного пребывания. Совершив несколько пеших походов – своим «адлером» он при этом не пользовался, – он натаскал в тайник продуктов и одеял. Он не доверял наступившему затишью, предполагал, что может возникнуть ситуация, когда его не спасет и покровительство Аримонда: хорошо организованная фашистская система, погибая, попытается уничтожить и своих последних, еще оставшихся в живых противников.