Текст книги "Хюльдра (СИ)"

Автор книги: Алена Половнева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава четвертая. 2010 год. Котел с обреченными душами.

– Вставай! – раздался голос над Нининым ухом, – ты проспала экзамен!

Нина Смоленская резко вскинула голову и широко распахнула глаза. Ей потребовалось не меньше тридцати секунд, чтобы понять, где она находится.

Спальня Пашки и Марины. Нина впервые была здесь.

Павел Проценко собственной персоной сидел рядом и насмешливо глазел на нее. Нина, чертыхнувшись, подскочила на кровати и схватила свой телефон. Было семь утра.

– Дурак, – обиделась она, быстрым движением вытерев сонную слюнку с подбородка, – времени еще полно…

Она расслабленно стекла на постель и смежила веки. Павел, увидел, что она снова засыпает, толкнул ее в бок.

– Давай, вали отсюда, скоро Маринка вернется. Жалко, что она теперь не ездит в долгосрочные командировки… Вот было времечко…

Павел сладко потянулся, а Нина поняла, что ей придется значительно сократить свои утренние ритуалы-побудки.

– Мы не успеем позавтракать? – жалобно спросила она.

– Неа, – откликнулся Павел и, наклонившись, нежно поцеловал ее в макушку.

Нина обожала такие неожиданные нежности. Их отношения она оценивала, как наполненные страстью, огнем и вдохновением: они, как люди темпераментные, часто ссорились, потом бурно мирились, в основном в постели, не отводя время под облизывания и поглаживания, как это принято у обычных пар. Однако, ее женское естество иногда требовало маленьких подтверждений привязанности.

Она улыбнулась, наблюдая, как Павел поднимается с кровати. За последние годы, проведенные на руководящей должности в бизнес-центре при Строительной Академии, он сильно располнел, и то, что раньше было здоровым щенячьим жирком, превратилось в довольно солидное пузо. Нетренированные руки поплыли, ляжки превратились в бабьи,  некогда тонкое красивое лицо украсилось румяными щечками. Нина, помешанная на фитнессе и здоровом образе жизни, часто, подолгу и с удовольствием критиковавшая чужие тела, не желала замечать выпирающих несовершенств своего любовника. Она любила его таким, какой он есть. Без условий. Его карие глаза по-прежнему завораживали ее, а вальяжные манеры и некоторая распущенность, сохранившаяся с разудалой юности, вызывали желание понравится и покорить. И это спустя столько лет!

– Пошевеливайся, – велел Павел. Он натягивал прокуренные шмотки, что скинул с себя вчера. Полночи они отрывались в пабе «Медная голова» под каких-то рокеров-ирландцев. Выпитое отдавалось в Нининой голове маленькими настырными молоточками.

– Почему мы не можем позавтракать? – захныкала она, – хотя у твоей жены, наверно, в холодильнике только углеводы и глутаматы.

– Меня Лаврович ждет у Заваркиной, – сообщил Пашка, проводя щеткой по густым волосам, – что-то срочное. «Не терпит отлагательств!» – так он сказал.

Нина вдруг испугалась, что Лаврович поведает Пашке о вчерашнем разговоре. Хотя, стоп! Она ведь ничего так и не рассказала, а значит не из-за чего трубить общий сбор.

Смоленская прокрутила в памяти вчерашний разговор. Они ни словом не успела обмолвиться о том, важном, потому что Лаврович сообщил ей, что Алиска разболтала о письмах. Нина вдруг смутилась своей реакции: чего это она так взвилась? Ну, Алиска – болтушка, это давно известно. Она не придает особого значения тайнам, ни своим, ни чужим.

– Ну, и ладно, – прошептала Нина сама себе, – жалко, конечно, упущенного момента, ну ладно…

– Что ты там бормочешь? – спросил Пашка. Он плеснул себе воды в лицо и мгновенно посвежел.

– Ничего, – быстро ответила Нина, отмахнувшись от желания немедленно выложить Пашке правду о событиях той ночи, – список покупок.

Она подскочила с кровати и принялась судорожно натягивать на себя одежду. Пожалуй, ее платье выглядело  слишком вызывающе для раннего утра: пайетки, глубокое декольте, незначительная длина. Отлично подходит для рейда по клубам под ручку с Павлом Проценко, но в семь часов утра появиться в нем на улице будет очень неудобно. Она, Нина Смоленская, всегда безупречно одетая, будет себя чувствовать шалавой, возвращающейся утром с работы. Значит, надо успеть добраться до института раньше всех. Там, в гримерке она заранее припасла себе одежду: «лук», продуманный до мелочей, вроде серег и браслета. Вчера она даже и не предполагала, что успеет заскочить домой, поэтому «шкуру режиссера» продумала, приготовила заранее и оставила в институте.

– Я поеду прямо в институт. У меня кастинг с утра. Для новой пьесы, – сообщила она Павлу, втиснув ступни в туфли и почти бегом спускаясь за ним по лестнице. Тот только отмахнулся.

Выбежав за ворота, Нина Смоленская перешла на такой быстрый шаг, какой только могли позволить ей ее «Джимми Чу».

***

– Марина Станиславовна, – вещал голос из гарнитуры, – в три часа совещание по «Верной инициативе». Завтра в десять – пресс-конференция.

– Да, хорошо, спасибо, – рассеянно ответила Марина, выворачивая руль. Она дала «отбой» и, быстро глянув назад, лихо припарковалась на противоположной стороне улицы, откуда отчетливо просматривались ворота ее дома.

Она едва успела закурить, как из ворот появилась Нина Смоленская: сначала ее голова, которая воровато посмотрела по сторонам, потом ее плечи и наконец зад с ногами.

– Не ныкайся, сучка, я тебя увидела, – злобно прошипела Марина, растерев сигарету в пепельнице. Как она и предполагала, Смоленская ночевала в ее доме. В ее спальне.

Марина не питала никаких иллюзий по поводу своего брака. Она поняла, что он принялся разваливаться сразу после того, как тетка в загсе объявила их с Павлом мужем и женой. Он в тот момент беспомощно повертел головой по сторонам, словно выискивая кого-то, и остановил взгляд на Лавровиче с Заваркиной-младшей.

Марина тогда подумала, что ее муж влюблен в эту безумно сексуальную девку. Вот эти чувства были бы ей понятны: перед ней никто не мог устоять! Особенно когда Заваркина-младшая сама того не осознавая, поглаживала свой живот или проводила рукой по плечу, откидывая назад волосы. Эти жесты, неосознанные и естественные, ее запах – сандал с лимоном или что-то вроде – ее заразительный ведьминский смех, подкупающая искренность – всё это в сумме, приправленное еще сотней маленьких нюансиков, заставляло всех вокруг ее хотеть. Марина своими глазами наблюдала, как оживлялись в ее присутствии и столетние старички, и прыщавые подростки, и лесбиянки, которых тоже иногда случайно затягивало в ее мощное биополе.

Но Марина заставляла себя помнить, что эта женщина не только привлекательна, но и опасна. Опасна не чем-то эфемерным, а вполне конкретным – своей сестрой. Анфиса Заваркина – журналистка, скандалистка, забияка без принципов, целей, веры и идеалов – испортила немало крови своими расследованиями лично ей, Марине, как начальнику молодежного департамента администрации города и лидеру молодежного общественного движения «Новый век». Марина всегда помнила: Алиса – не Алиса, а Заваркина-младшая. Никаких шагов к сближению!

Но ее муж Павлик ее удивил! Оставив в стороне такую вкусную Ал… Заваркину-младшую, он запал на эту странную деваху-режиссершу с толстыми лодыжками и впалой грудью. Марина обнаружила их роман уже через два дня после свадьбы: у нее везде были глаза и уши, а такое вопиющее поругание брачных клятв не могло пройти незамеченным в маленьком провинциальном городке. Даже несмотря на широкий круг общения, город Б казался Марине размером с полуторалитровый котелок, в котором кипело и варилось полмиллиона обреченных душ.

Безусловно, Смоленская была талантлива и даже по-своему привлекательна: ей шла ее сложность, бесконечные депрессии, ее меланхолия  в сочетании с нетерпимость ко всему на свете и мизантропией. Но внешне она была совершенно обыкновенной, хоть и старалась изо всех сил приукрасить свои неказистые данные.

Марина взглянула на себя в зеркало. Раскосые глаза, чувственные губы, прямой нос, хрупкие плечи. Внешне она вполне могла бы соперничать с Али… Заваркиной-младшей, если бы их характеры, их «начинку» можно было соотнести и поставить на одну плоскость. Мечтательница и бездельница, Заваркина, единственным постоянным занятием которой было разглядывание облаков, никогда не составила бы конкуренцию ей, Марине, лидеру по натуре и теперь уже многообещающему чиновнику.

Марина опасалась, что Павел Проценко, став ее законным мужем, попытается запереть ее дома, превратить в домохозяйку, но он и тут ее удивил, проявив бесстыдное равнодушие к ее делам. И к ее успехам.

Из всей этой эклектичной компашки только Лаврович по-настоящему ценил Марину. Он замечал каждый ее маленький шажок к успеху: от рядовой похвалы деятельности ее движения в СМИ до губернаторской награды, на вручение которой он сопровождал ее, заменив загулявшего Пашку.

К сожалению, Лаврович-то как раз и был помешан на Заваркиной-младшей. Марина даже выразилась бы крепче и образнее: тяжело поражен ей, как недугом, или раздавлен, как ураганом.

Четыре года назад, когда они познакомилась с этими «четырьмя мушкетерами», именно Лаврович понравился ей. Это был ежегодный летний съезд молодежного движения «Новый век», и Лаврович, Павел Проценко и Нина Смоленская проходили по документам как «информационная поддержка» – так Марина назвала нанятую на стороне команду разработчиков, не имевшую никакого отношения к собравшимся на той базе отдыха и взявшуюся за изготовление сайта для «Нового века».

Но Лаврович, глава проекта, однажды просто заехав уточнить детали, принял неожиданное решение: перенести всю работу на пленэр, на базу отдыха для студенческого актива Строительной Академии. Благо, материальная база позволяла.

Марина видела, что понравилась ему. Ей даже показалось, что решение работать здесь он принял из-за нее. Чтобы быть поближе. Она отчаянно флиртовала три дня, пока команде разработчиков вдруг не понадобился контент-менеджер для наполнения сайта, и они не вызвонили Алису… Заваркину-младшую. Та приехала и своей животной чувственностью, как танком, проехалась по нежному ростку взаимной симпатии, расцветавшему между Мариной и Лавровичем. Он проводил все время только с ней, страстно прижимая ее к каждому дереву в лесу, что окружал базу отдыха.

Маринино разочарование взялся развеять Павел Проценко. Он был безумно обаятелен: белозубый, темноволосый и загорелый, в кожаной куртке тонкой выделки, которую он накидывал на Маринины плечи прохладными вечерами, остроносых, очень дорогих ботинках, нелепо выглядевшими в лесу. Все в нем вопило об успехе. О влиянии. О состоятельности. Марина быстро забыла ветреного Лавровича, поглаживая указательным пальчиком татуировку на Пашкиной шее: вертикальную цепочку иероглифов, выглядывающую из ворота его рубашки. Тогда на своей свадьбе, оглянувшись на Заваркину и Лавровича, она, как ей показалось, вполне равнодушно констатировала факт: они созданы друг для друга. Высокие, светлые, стройные и гибкие, они дополняли и оттеняли друг друга: он – надежный и холодный, словно айсберг, потопивший «Титаник», она – пламя, настолько горячее, что отливает синевой. К тому же, между ними чувствовалась связь. Энергетическая связь, что не видна человеческому глазу и не доступна пониманию.

Марина была влюблена в своего мужа еще очень долго, до беременности. Но Павел разрушил чары в один миг: на радостное Маринино сообщение «У нас будет ребенок, милый!» он лишь холодно пожал плечами. Она проплакала ночь, но решила не делать поспешных выводов и не предпринимать ничего – семья превыше всего. К тому же отец Павла, ректор Строительной Академии, уже тогда принимал горячее участие в профессиональной судьбе Марины.

Ворота вновь открылись, и в проеме появился Павел. Он был одет «по-городскому»: на нем был стильный летний пиджак, который ему очень шел, льняные брюки, замшевые лоферы и дурацкая футболка с рисунком-абстракцией. Этот прикид означал, что он вышел не за сигаретами. Он не взял машину, и если бы Марина своими глазами не видела Смоленскую, позорно удирающую из ее дома в потаскушечьем платье, то решила бы, что Павел отправился на свидание с ней. Марина достала телефон и набрала номер мужа.

– Ты где? – спросила она, не поздоровавшись.

– Вышел из дома, – ответил муж. Он допустил в голос нотки недовольства, что должно было намекнуть супруге на то, что она лезет не в свое дело, – встречаюсь с Лавровичем «на Заваркиной».

«На Заваркиной» означало, что встреча пройдет в кофейне. Значит, завтрак будет деловым, что вовсе не означало, что он не перетечет в обед в пабе и не продолжится вечером за стаканчиком алкоголя в каком-нибудь баре, с сотней дешевых шлюх на один квадратный метр. Павел Проценко часто зависал в подобных заведениях, проповедуя скептически настроенномуЛавровичу свои нехитрые ценности: женам – ласку и нежность (которые матери детей), всё остальное  – случайным девицам (которым можно кончать на лицо).

Однако, ласки и нежности Марина не особо ощущала. Павел в сексе был скучен до зубовного скрежета: ни огонька, ни фантазии – только механические действия, приправленные скупыми поцелуями, которые не находили в Маринином нутре никакого отклика.

– Скажи мне, где мне сейчас проще всего найти Нину Смоленскую? – задала Марина провокационный вопрос. Ее голос сочился сарказмом, который она попыталась замаскировать теплой вежливостью.

– Зачем тебе? – буркнул Павел подозрительно.

«Хочу выдрать ей волосы!» – разозлилась Марина, но вслух произнесла совершенно другое, – хочу привлечь ее к нашему проекту. Я тебе говорила, «Верная инициатива»…

– Понятно, – отмахнулся Павел, – у нее кастинг какой-то вроде… Новая пьеса, бла-бла-бла…

Марина, не попрощавшись, нажала «отбой». Внутри нее разгоралось дьявольское пламя. То, что ее никем не интересующийся муж знает, чем занята Смоленская в данный момент, сработало, как триггер. Она вышла из себя.

Желая подогреть свою злобу и ненависть, Марина выскочила из машины, громко хлопнула дверью и решительно пересекла улицу. Толкнув ворота, она вошла в просторный двор перед их трехэтажным домом. Машина Павла, красная, спортивная, вычурная, только-что-с-конвейера была первым препятствием на ее пути. Злобно усмехнувшись, она подбросила ладони ключи, которыми только что открыла ворота. В следующий момент самый толстый и крепкий из связки с противным скрежетом уже сдирал краску с полированного бока красной красавицы. Удовлетворившись результатом и оценив ущерб в несколько десятков тысяч, она, словно фурия, ворвалась в дом и, проигнорировав прихожую и первый этаж, взлетела вверх по лестнице.

Так и есть! Они делали это в их с Павлом постели. Это была неслыханная наглость, которая отрезала все пути назад. Марина была убеждена, что сколь неудачным ни был брак, он устоит, пока не осквернено супружеское ложе. Это последний пинок по кирпичу, на котором держался их семейный очаг. Пашка пнул этот воображаемый кирпич, и теперь и без того шаткое сооружение превратилось в груду обломков! Он перешел все границы!

Марина подкармливала свою ярость коротенькими пафосными внутренними монологами, суть которых сводилась к восклицанию «Подонок!». Давая выход своей разрушительной энергии, она сдернула пропитанные чужим потом и соками простыни и принялась в ожесточении топтать их ногами. Мелькнула шальная мысль: хорошо, что никто не видит ее сумасшествия! Ребенок гостит у деда за городом, вместе с няней, а постоянно живущая в доме помощница по хозяйству отправлена в увольнительную.

Марина будто чувствовала присутствие Смоленской: ее сладкие и навязчивые духи пропитали подушки. Она слетела вниз по лестнице, схватила кухонный нож, которым иногда балуясь готовкой, шинковала капусту. Вверх по лестнице она поднималась уже спокойной, но исполненной мрачной решимости. К тому же, с ножом в руках не бегают! Не хватало еще поранить себя из-за этой парочки!

Зайдя в спальню, Марина с присущей ей методичностью принялась кромсать дизайнерские подушки. Пух и перья наполнили спальню и укрыли ровным слоем их королевского размера кровать, роскошное полированное трюмо, уставленное склянками, тумбочку, кресла и лампы. Марина выпустила из рук нож и обессилено опустилась на голый матрас. Она была не удовлетворена. Как всегда в этой спальне.

Она рывком распахнуло окно, впустив в разоренное гнездо веселый августовский ветер. Он остудил ее разгоряченное лицо, и решение появилось в ее голове само собой.

Квартира Смоленской. Эта дура хранит ключ от входной двери снаружи, на дверном косяке, Марина однажды сама видела, как та доставала его. И Марина точно знает, что она с ней сделает!

***

– Куда ты едешь? – удивился Пашка.

– В Норвегию, – спокойно ответил Лаврович и отхлебнул кофе с имбирем.

– Зачем? – спросил Пашка, и недоверчивое выражение его лица дополнилось раздражением в голосе.

Лаврович вздохнул, причем так будто то, зачем он едет в Буржуйландию – нечто само собой разумеющееся. Снисходительный говнюк!

– Мне пришло письмо, – сказал Лаврович, нахмурившись.

– В котором тебе предписывалось немедленно явиться в… столицу Норвегии? – издевался Пашка.

– В Осло, – поправил его Лаврович и в его интонациях действительно проскользнули самодовольные нотки.

Павел внимательно посмотрел на него. Одет, как жлоб! Джинсы, рубашка-поло, какой-то позолоченный трэш вместо часов. Преподать ему несколько уроков по стилю, что ли?

– В письме была угроза, – поведал Лаврович. Павел видел, что тот пытается держать себя в руках. Не из последних сил, но беспокойство наличествует.

– Если тебя решили «брать», значит, ты на пике, – поведал Пашка, – кто наезжает? Рассказывай.

Павел подтянул рукава пиджака, подался вперед, упершись руками в широко разведенные бедра. Он был в теме.

Павлу Проценко не понаслышке была известна схема, согласно которой в городе Б поставленную на ноги и уже созревшую компанию начинают прессовать с целью «отъема». И прежде всего, он знал основное негласное правило: бизнес, который уже можно «срывать» вычислялся по стоимости машины его владельца. Если она превышала стоимость «Бентли», принадлежавшего губернатору городу Б, то клиент готов. Павел Проценко знал тех людей, которые зорко за этим приглядывают.

Но Лаврович ездил на довольно скромной тачке, а значит, зубы здесь показывают те, кому не положено. Для «тех, кому не положено» у Павла были отработаны особые меры. Наглецов, что поперек батьки да в пекло, в Б не терпят.

– Рассказывай, – подбодрил Пашка Лавровича.

Но вместо того, чтобы открыть рот и, наконец, произнести то, что собирался, Лаврович достал лэптоп из портфеля, вывел его из спячки и вошел в почту.

– Портфель, – издевательски заметил Пашка, – кожаный?

Лаврович, не уловивший сарказма, коротко кивнул. Павел понял, что сегодняшним утром с этим кислым типом каши не сваришь, обратился к монитору.

– «Доброго времени суток», – прочел он вслух, – уже страшно!

– Читай! – велел Лаврович.

Павел удивленно поднял глаза. Он уловил панику в голосе приятеля. Лаврович смотрел в окно и нервно теребил часы на запястье. Павел снова обратился к письму, в котором было всего две строчки.

«Довожу до вашего сведения, что располагаю кое-каким видеоматериалом, ставящим вас и ваших ближайших друзей в щекотливое положение».

Павел подивился стилю: канцелярщина, приправленная драматизмом. Как в детективе, который пишет человек, который никогда даже не общался с ментами. Павел открыл было рот, чтобы отпустить шуточку в адрес перепуганного Лавровича, но тут его взгляд нащупал третью строчку письма, которая был значительно ниже двух основных.

«Дата съемки: 26 июля 2006 года».

Шестеренки в голове Павла медленно завертелись.

– Две тысячи шестой, – задумался он, – лето две тысячи шестого. Что мы делали тем летом?

– Сайт для «Нового века», – отозвался Лаврович бесплотным голосом.

– Так. И что? – Проценко дернул себя за ухо: это был его способ заставить себя вспоминать, – что мы там такого натворили? С сайтом накосячили? И теперь тебе угрожают испортить портфолио, а вместе с тем и репутацию, разослав ссылку на эту поделку всем клиентам? Брось, мы студентами были, ничего толком делать не умели…

Павел по инерции шутил и балагурил, постепенно осознавая, чего именно так испугался Лаврович.

Той ночи, что пропала из их памяти.

– Это было разве двадцать шестого? – спросил Пашка, цепляясь за последнюю соломинку.

Лаврович оторвался, наконец, от созерцания абсолютно неинтересного пейзажа за окном, и Павел увидел, что, похоже, ночка у приятеля выдалась не из легких: глаза ввалились, под глазами залегли тени, а рот время от времени страдальчески кривился. Мысленно присовокупив к этой картине еще и его нервозность, граничащую с отчаянием, Павел осознал, насколько всё плохо. Лаврович – не Нинка, из-за пустяка сопли разводить не станет.

– Я так и знал, что где-то есть видео, где я трахаю овцу, – проворчал Проценко.

Ему не хотелось смотреть. Четыре года он пытался себя уверить, что все благополучно забыл, как только они выехали за ворота базы. Но это была неправда…

Каждый раз, когда его жена открывала рот, каждый раз, как она пыталась заикнуться о своей работе, успехах и достижениях, Павлу хотелось закрыть уши и орать, пока она не замолчит. Словосочетание «Новый век» раз за разом заставляло его возвращаться к воспоминаниям о той ночи, которыми была полная темнота.

– Худшее похмелье в моей жизни, – сказал он, не решаясь нажать на play.

Он не помнил ничего. Никто из них не помнил ничего. Была вечеринка, была выпивка, танцы, девочки, Алиска, веселая, хохочущая во весь рот над глупыми шутками каких-то юнцов. Она тогда носила забавную прическу. Не длинные волосы, как сейчас, а короткую стрижку. Стриженный под машинку затылок и длинная косая челка. Ее волосы были мягкими, шелковистыми, непослушными и никак не хотели держать форму, задуманную для них парикмахером. Алиска постоянно откидывала пальцами непокорные пряди с глаз или сдувала их, смешно выпятив нижнюю губу. Это воспоминание причиняло Павлу боль, ведь именно он, вынырнув из забытья следующим утром, обнаружил ее, лежащую в луже крови.

Они очнулись вчетвером, в лодочном сарае, на каких-то страшных зассанных матрасах. На одном из них Лаврович лежал то ли в алкогольной коме, то ли без сознания, раскинув руки и страшно запрокинув голову, словно ночью бился в припадке. Он был первым кого Павел увидел, приоткрыв мутный глаз и сфокусировавшись на действительности.

Нина нашлась в заблеванном углу. Она свернулась калачиком на голом дощатом полу, спрятавшись за рассохшейся бочкой. С трудом соображавший Павел нашел ее, отправившись на звук беспомощного хныканья. Звук был такой противный, навязчивый, потусторонний, что у Павла волосы на руках встали дыбом.  Он хотел вытянуть ее за руку из ее укрытия, но та отчаянно сопротивлялась, не переставая издавать душераздирающе жалобные звуки. Она была в порядке, но как будто совершенно не узнавала его.

Павел помнил, что от рыдающей Нины его заставила отвернуться вспыхнувшая в воспаленном мозгу мысль: «Где Алиска?!». Путаясь в собственных конечностях, он бросился назад к матрасам. Вокруг была непроглядная темень: лодочный сарай был без окон, и тусклый свет проникал только через крохотные отверстия в прохудившейся крыше.

Пашка пошел на ощупь и по памяти. Вот матрас Лавровича. Проценко ткнул пальцами ему в шею и нащупал пульс. Жив! Слава богу!

Вот матрас, на котором переночевал он сам. Павел споткнулся об него и упал, провалился в темноту и, приземлившись на четвереньки, уперся ладонями во влажную ткань.

Кровь! На Алискином матрасе была кровь! Сама она лежала без сознания, как и Лаврович, в неестественной позе, подогнув под себя одну ногу. Из-под ее короткой джинсовой юбки растекалось это пугающее вишневое пятно. Крови было много, очень много!

Павел попытался потрогать ее за ногу, но не смог. Промахнулся, от того, что вдруг перед глазами все расплылось. Ему показалось, что он сейчас снова потеряет сознание, как вдруг ощутил на своих щеках влагу. Он плакал. Глаза ему затуманили слезы.

– Алиска! – позвал Павел и осторожно нащупал ее вытянутую ногу. Она была теплой, и это придало Пашке сил. Он с трудом поднялся с пола и медленно, оступаясь и поскальзываясь, побрел к выходу. Он догадался, где он, потому что дверь неплотно прилегала к косяку с трех сторон, пропуская в щелочки лучики восходящего солнца. Павел брел на этот четырехугольник, и сарай казался ему бесконечным. И наконец, когда его ладони уперлись в деревянные доски, он налег на них всем весом. Дверь оказалась незапертой, и Павел вывалился наружу. Дневной свет, едва зародившийся, все еще тусклый, ударил его по глазам, заставив вскрикнуть и зажмуриться.

– Алиска! – снова позвал он, отворачиваясь от выхода. Ответа не было.

Нина выбралась из своего угла и подползла к Алисиному матрасу. Она схватила ее за руку и теперь уже не хныкала и не поскуливала, а только раскачивалась, как психопатка, вцепившись в белую ладонь, как в спасение.

Обратно Павел дошел уже бодрее. Он опустился на колени перед матрасом, у Алискиной головы. Он схватил ее голову и внимательно посмотрел в лицо. Она жива, и это – главное! Павел ладонью легонько шлепнул ее по щеке. На кровавое пятно между ее ног он старался не смотреть.

Ее ресницы дрогнули после пятой пощечины, которая была ощутимо увесистей, чем первая, вторая или четвертая.

– Жива! – едва слышно выдохнул Павел и провалился в сон.

Прошло четыре года, но ему, Павлу Проценко, отцу семейства, бабнику, пройдохе, исполнительному директору академического бизнес-центра, снятся кошмары, как четырехлетнему малышу. Каждый раз, когда он просыпался в холодном поту, он видел одно и то же: белые ноги, кровавое пятно, джинсовая юбчонка, которую тогда носили все девчонки, и эта длинная непослушная челка, которая закрывает безжизненное, бледное лицо.

– Я не хочу знать! – сказал он Лавровичу, очнувшись от воспоминаний.

– Тебе придется, – отрезал тот, покачав головой, – и мы должны будем вместе решить, что с этим делать…

Павел судорожно сцепил руки в замок. Он не будет это смотреть! Он не хочет ничего знать!

– Для этого я и лечу в Норвегию, – заговорил Лаврович, – она тоже должна это видеть. Знать. Решить.

– Почему не подождать ее возвращения? – Проценко уцепился за возможность отсрочить казнь.

Лаврович покачал головой.

– Неизвестно, чего от нас хочет тот, кто прислал это письмо… – он зачем-то снова нырнул в свой уродливый портфель.

– Что у тебя там еще? – недовольно поинтересовался Павел, но осекся, увидев в кулаке у Лавровича ту самую красную коробочку, – это еще что?

– Кольцо, – сообщил Лаврович, невольно повышая голос, – я сделаю ей предложение, и если это видео всплывет… Я не знаю… Я скажу, что мы… Мы – муж и жена и вольны строить наши отношения так, как нам вздумается!

– Не ори! – велел Проценко, оглядевшись по сторонам.

Они сидели в самом углу полупустой кофейни, и Павел знал, что они практически незаметны из зала. Но не посетители сейчас волновали его, а великая и ужасная Анфиса Заваркина. Павел боялся себе вообразить, что она сделает с ними, если узнает, увидит, подслушает. Точно вырвет их сердца и сожрет тут же, на их глазах, улыбаясь и причмокивая.

– Давай уточним, – убедившись, что Заваркиной на горизонте нет, Проценко снова обратился к Лавровичу, – ты хочешь жениться на Алиске только ради того, чтобы спастись от шантажиста? Именно это гонит тебя в другую страну и не дает даже неделю подождать?

– Нет, – твердо сказал он, – я просто так хочу на ней жениться! Просто…

– Что просто? Это ошибка! Ты сам понимаешь, что это ошибка! Я не дам тебе этого сделать!

Павел вскочил на ноги, Лаврович тоже. Его чашка с недопитым кофе опрокинулась, разлив содержимое на стол, пол, Пашкины лоферы и лэптоп Лавровича. Но они этого не заметили, продолжая стоять лицом к лицу со сжатыми кулаками и челюстями.

Павел знал, что не должен допустить подобной глупости. Алиска не должна попасть в его лапы! Она ведь глупенькая, влюбленная, и она согласится, даже не подумав! Он заточит ее в своей однокомнатной башне из стекла и бетона, где из приятного только сквозняки, он сломит ее дух, разберет на кусочки ее личность и разложит по полкам, попрячет по шкафам и кладовкам!

Перед глазами Павла стояла картина из лодочного сарая, но она больше не страшила его. Он больше не видел кровавого пятна, только узкие плечики, трогательные ключицы, голубоватые вены, выступающие под кожей на длинной шее, которая не могла удержать ее одурманенную голову. Он видел бледное лицо с обнадеживающе подрагивающими ресницами, носом кнопкой и пухлыми губами. Он ее не получит!

Павел чувствовал, что сейчас сорвется и накинется на лучшего друга с кулаками – картину, изображающую Алису Заваркину без сознания скрыл красный туман, сотканный из его ярости. Сначала он вмажет ему в ухо, потом под дых, потом локтем. Павел понял, что будет трамбовать Лавровича, пока он не превратится в месиво. Прямо здесь, на полу кофейни он будет топтать его лицо, и напоследок вдавит в его жалкие останки чашку, из которой он пьет этот вонючий претенциозный кофе! После он встанет и, не вытирая крови со своих рук, войдет на кухню и расскажет Анфисе Заваркиной всё, что знает! И пусть она уничтожит и его, Павла, зато Алиска будет в безопасности!

Внезапно Лаврович испустил горестный вздох и разжал кулаки. Его плечи поникли, и он как будто стал меньше ростом. Его ноги не могли удержать его вертикально, и Лаврович плюхнулся обратно в кресло, укрыв лицо в ладонях.

Павел, чувствуя, что ярость всё еще раздирает острыми когтями его внутренности, тоже присел. Лаврович поднял усталое, больное лицо, тускло взглянул на друга и сказал, с трудом выговаривая слова:

– Если она увидит это видео раньше, чем получит предложение, она никогда больше со мной не заговорит!

«Значит, она должна увидеть его немедленно!», – решил Павел.