Текст книги "Хюльдра (СИ)"

Автор книги: Алена Половнева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Лаврович потихоньку приходил в себя: он все чаще и чаще задумывался о том, к чему всё идет. Однажды сонным утром, не выпуская свою ведьму из объятий, он попытался оценить по возможности трезво свое положение.

По неведомой причине он не мог без нее жить. Ему самому не было понятно, почему эта женщина постоянно оказывается в его постели. Почему он раз за разом теряет самообладание, когда она там не оказывается? Ответов на эти вопросы он не знал, а угадывать и предполагать не хотелось.

И тут Лавровича осенила гениальная идея.

Он женится на Алисе Заваркиной.

В тот момент, когда Лаврович принял это решение, его вдруг охватило, подняло и закрутило такое всепоглощающее чувство дикой, безудержной радости, облегчения и почему-то благодарности, что он едва не рассмеялся в голос. Он легонько поцеловал Алису в висок, осторожно отведя белесую, словно паутина, прядь волос. Лаврович решил, что купит кольцо с большим бриллиантом, сделает ей красивое предложение, и даже подружится с ее жуткой сестрой. Чего бы ему это не стоило!

К тому же, Лавровичу показалось, что захомутав свою колдунью, он избежит унизительного периода ухаживания с его сомнениями и лишними денежными тратами на нечто неопределенное. Алиса останется ему настоящим верным другом, в которого не жалко будет совершать инвестиции. Она станет его семьей, его женой, частью его жизни!  Он заменит ее позорный гардероб, купит ей машину и привьет привычку посещать салон красоты раз в неделю. И эти траты станут отличным вложением в будущее, инвестициями в полировку «витрины семьи». Его семьи.

Конечно же, Алиса не должна догадываться о его намерениях. Предложение должно стать для нее сюрпризом. Потому что так интереснее и радостнее.

Лаврович так развеселился, что принялся вертеться, отчего его еще ничего не подозревающая невеста, вздрогнула и открыла глаза. Лаврович  испугался, что его Алиса его раскусит.

– Привет, – она потянулась всем телом, выпростав из-под шелкового одеяла розовые пальчики и выгнувшись так, что ее обнаженная грудь прижалась к Лавровичу. Они закончили заниматься любовью только в пять утра, но от этого прикосновения кое-какие части его организма, не повинующиеся разуму, сами собой ожили.

– Свари мне кофе, – велел он и, отстранившись от ее нежных рук. Алиса открыла глаза и непонимающе посмотрела на него. Ее удивил его тон: Алиса точно знала, что он означает. Сколько раз в течение их платонического периода они вместе смеялись над тем, как он выпроваживает из своей постели случайных любовниц?

Лаврович едва не расхохотался, наслаждаясь ее растерянностью. Он прошел в ванную, где  закрывшись и включив воду, он улыбнулся своему отражению в зеркале. Лавровичу была удивительна эта дебильная, счастливая лыба. В его голову закралась мыслишка «а что если нервных срывов больше не будет?». Что если тихое счастье теперь станет нормой жизни?

– Так и будет, – уверенно сказал он сам себе и расхохотался.

Алиса нашлась на кухне: полностью одетая, она возилась с кофеваркой, включив его любимый вальс – она в точности соблюдала его утренние ритуалы, и даже успела устроить жуткий сквозняк. Но ее сонливость и нежность на ее лице сменилось смесью беспокойства, раздражения и озадаченности, что еще больше развеселило Лавровича. Он подошел к ней сзади, положил руки ей на талию и прошептал:

– Мы же с тобой друзья, верно?

Ее плечи напряглись, голова опустилась, а с губ сорвался вздох. Она повернулась к нему и посмотрела в глаза.

Лаврович видел, что причиняет ей боль, но не мог остановиться. Он мог бы прервать ее муки, сказав, что любит ее, что хочет, чтобы она стала его женой, что не может без нее жить. Но не стал.

Потому что второй раз за годы знакомства с Алисой власть была в его руках! Впервые за долгие летние месяцы он не чувствовал себя оглушенным идиотом. Лаврович не любил чувствовать себя идиотом и решил снахальничать: продлить это состояние всемогущества хотя бы на неделю, до ее возвращения из Норвегии, чтобы после конвертировать его в то самое счастье, которым он упивался, едва принял решение жениться.

Ни острый взгляд, что она бросила на него, уходя, ни холодное неласковое «пока» не опечалило Лавровича. Ведь у них вся жизнь впереди! Будут и поцелуи на прощание, и ласковые взгляды при встрече, и декалитры совместно выпитого утреннего кофе. А неделю Алисиного отсутствия Лаврович решил провести с пользой и как следует поразмыслить.

Как ни крути, Алиса Заваркина – все еще плохой социальный партнер. Но она неглупа и привлекательна, что дает пространство для работы.

Лаврович, не откладывая, открыл свой ежедневник и принялся набрасывать план мероприятий по превращению Алисы в достойную спутницу жизни. Он так и озаглавил список «Алиса». Напротив каждого пункта он ставил примерную стоимость, щедро отсыпав на аксессуары и абонемент в лучший спортзал города. Теперь Лаврович понимал, что все, что виделось ему нерешаемой проблемой в ноябре – сущая глупость и пустяки.  Главное, она будет его женой!

Но лишь один пункт смущал счастливого жениха.

Анфиса Заваркина.

От перспективы породниться с гарпией, как Лаврович теперь называл будущую свояченицу, его затошнило. Но решительно отстранившись от эмоциональных реакций своего пищеварительного тракта, он прикинул свое положение и нашел в нем немало плюсов. Первый и самый жирный: Анфиса была влиятельна. Она тесно общалась с чиновниками и промышленниками, в ее кафешку в обеденный перерыв иногда заскакивал сам губернатор, с которым она заговорщицки перемигивалась. И это уже не говоря о том влиянии, которое эта женщина оказывала на рядовые умы: всякие хипстеры стекались в ее кафе только ради того, чтобы поглазеть на нее.

Вторым и не менее важным плюсом, стало то, что Заваркина-старшая была знаменита. На ее работу ссылались федеральные СМИ. Ее знали и уважали в городе Б. Она была одним из тех людей, которых Лаврович не мог не уважать. Ее амбиции восхищали его.

Анфиса Заваркина не была приятной личностью, но Лаврович признавал, что она могла стать ему полезной.

Информация об остальных Алисиных родственниках была крайне скудна. То, что ее брат изготавливает и сбывает наркотики, Лаврович узнал от Пашки, а Лаврович знал, что всё, что тот плетет, нужно делить на двадцать. Его заверения в том, что тот бандитского вида субчик на крутом мотоцикле, у которого Павел покупал кокс и стимуляторы, и есть Василий Заваркин, не внушали никакого доверия. Что касается мужа Анфисы, то Лаврович, хорошенько подумав, решил не брать его в расчет.

В конце концов, всю эту чушь можно смело обобщить и признать сплетнями. В конце концов, Алиса – красивая девушка, а красивые девушки всегда окружены завистниками, которые распускают сплетни.

Так, незаметно и потихоньку, Лаврович успокоил сам себя.

На следующее утро после Алисиного отъезда (Лаврович, в соответствии со своей выдумкой, и не подумал проводить ее) он решил действовать. Для первой встречи с Анфисой Заваркиной Лаврович выбрал предлог, который приведет в восторг любую женщину – бриллиантовое кольцо и болтовню о свадьбе.

Лаврович невольно поддался искушению произвести впечатление на потенциальную родственницу и, достав запасную кредитку, отправился в лучший ювелирный города Б.

Там он, вдохнув и выдохнув, обменял кругленькую сумму на вычурный круглый бриллиант-солитер, оправленный в платину и окруженный бриллиантиками помельче.

Спрятав в карман заветную красную коробочку с золотой надписью, Лаврович отправился в логово гарпии. Особо не думая о дороге, он плавно поворачивал руль своего седана и сочинял речь. Его посетило вдохновение, которое позволило составить ему несколько гладких и красивых фраз, которыми он решил уведомить Заваркину-старшую о своих намерениях в отношении ее сестры.

Но протиснувшись в тесную каморку, в которой ютилась редакция «Благой вести», вдохнув затхлый воздух, приправленный вонью жареных пирогов с печенью, увидев гарпию в красном кашемире, вопросительно уставившуюся на него, Лаврович потерял дар речи. Все заранее заготовленные красивые слова провалились в желудок и теперь ворочались как клубок противных и скользких змей, ядовито жаля его своей невысказанностью. То ли подружка, то ли начальница Заваркиной выглянула из-за монитора и тоже непонимающе уставилась на него. У Лавровича вспотела спина, и он не придумал ничего лучше, как достать из кармана коробку с кольцом, открыть ее и протянуть Анфисе.

– Я согласна! – мигом сказала та, округлив глаза.

– Ты уже замужем! – воскликнула ее «сокамерница», вытянув шею так, что казалось, что ее позвонки превратились в телескопы.

– Ты тоже уже замужем, так что сиди, не ерзай, – одернула ее Заваркина и засмеялась. Смех у нее был мелодичный, улыбка приятной, и только мелкие хищные зубки портили впечатление.

– Это для Алисы, – проскрипел Лаврович.

– Очень миленькое, ей понравится – Анфиса пожала плечами.

«Миленькое» – это не то определение, которого ожидал Лаврович. Миленькой в его понимании может быть открытка с котятами, а не кольцо от «Картье» с каратным бриллиантом.

– Не та реакция, которой ты ждал, верно? – спросила Заваркина, пристально вглядываясь в его лицо, – чего ты хочешь? Благословения? Восторгов?

– Я хочу попросить у вас руки вашей сестры, – вдруг выпалил Лаврович и покраснел от собственной напыщенности.

Лицо заваркинской подружки вытянулось в изумлении. Сама Анфиса уставилась на него взглядом, полным иронии.

– Расскажешь, что за история с письмами? – вдруг спросила она, – в которых Смоленской предлагают поработать театральной проституткой? Ты в курсе? Комментарий дашь? Комментарий в обмен на благословение!

Лаврович отрицательно помотал головой, не успев удивиться столь резкому повороту разговора. Он помнил, что с гарпией надо держать ухо востро: не заметишь, как она унизит тебя и измажет словесными фекалиями. Лаврович не любил ни дерьма, ни унижений.

– Не дашь или не в курсе? – спросила Заваркина, наклонив голову набок.

– Может быть, вернемся к моему вопросу? – спросил Лаврович, мысленно отругав себя за то, что голос выдал его волнение и нетерпение.

– Чего ты вдруг решил жениться? Вы же друзья, – издевательским тоном произнесла Заваркина, широко взмахнув рукой. Лаврович покраснел еще пуще. Он не собирался открывать этой стерве свою гениальную задумку и уж тем более не хотел делиться своими чувствами.

– Она, уезжая в аэропорт, разваливалась на куски от того, что ты снова объявил ей о разрыве. Я даже подумала, не положить ли мне ее в чемодан и не сдать ли в багаж. Так что я не дам благословения, – проговорила Анфиса равнодушно, указательным пальцем захлопнув крышку коробочки с кольцом, которую Лаврович все еще сжимал в руке, – имя тебе легион, мой милый!

Гарпия сверлила его взглядом, и Лавровичу ничего не оставалась, как признать свое полное поражение. Он судорожно сглотнул, поняв, что ему только указали на дверь. Он спрятал коробочку в карман, вежливо кивнул и вышел в темный коридор, заставленный всяким хламом. Глубоко вздохнув и призвав на помощь все свое самообладание, Лаврович вызвал лифт, который отозвался из шахты зловещим гулом.

Лаврович оглянулся на приоткрытую дверь редакции и вдруг, сам себя удивив, на цыпочках подкрался к ней и прислушался.

– Чего ты так сурово с ним? – тихонько спросила заваркинская подружка.

Заваркина помолчала и пошелестела бумагами. Лаврович по звуку догадался, что она снова сидит за своим столом.

– Моя сестра – очень привлекательная молодая женщина, – начала она тихо, – иногда я смотрю на нее, растрепанную и неприбранную, а потом на других женщин или на себя и думаю: «Зачем мы переводим три тонны французской косметики в год?», «Для чего по утрам тратим время на прихорашивания?». Когда она появляется в твоем поле зрения, красивые и ухоженные женщины, рядом с которыми ты только что отчаянно комплексовала, вдруг начинают казаться вульгарными куклами. Некрасивые, но ухоженные, вроде режиссерши Смоленской – знаешь ее, да? – и вовсе выглядят накрашенными мартышками. Все прочие, обычные, офисные крысы, пассажирки маршруток видятся топливом для биореактора.

Лаврович перестал дышать. Он был согласен с гарпией. Именно такой эффект производила ее сестра.

– Сначала мне казалось, что она расплескивает свои чары на кого попало, – продолжала Заваркина, перейдя на таинственный шепот, – я ругала ее за сомнительные знакомства, потому что мне казалось, что она специально выбирает всех этих несчастненьких замороченных задротов или конченых психов. Стремится спасать их, понимаешь?

Но еще чуть позже, хорошенько присмотрвшись, я поняла, что она не виновата. Она просто появляется, и те, кто послабее характером, как говорится, в штабеля укладываются. Разок поговорив с ней по душам, я увидела, что проблема еще шире…

Заваркина щелкнула зажигалкой. За спиной Лавровича распахнулись и почти тут же закрылись двери лифта.

– Я обнаружила, что это она сводит их с ума, – прошептала Заваркина, – она знакомится с абсолютно обычными нормальными парнями, общается с ними вежливо и по-доброму. Она вообще очень добрая девушка…  Но от этого интереса к их персонам, абсолютно искреннего и бескорыстного, кстати, у мужичков в голове что-то перемыкает и они каким-то неведомым образом умудряются растерять крохи самообладания и разума и превращаются в слюноточащих и покорных зомби. Самое страшное – они осознают, во что они превратились. И, наконец, катастрофа в том, что им кажется, что это она специально, что это она во всем виновата и что единственный способ избавиться от этого помешательства – это сделать Алисе плохо или больно.

– К чему ты это все? – спросила удивленно заваркинская подружка.

– Да так, ни к чему, – сокрушенно призналась Анфиса, – просто мой долг – приглядывать за ней. Я отцу обещала. Раньше этим Васька занимался. Ну, как занимался... Он недовольно хмурил бровь, и эти упыри, перепугавшись, бежали прочь.

Анфиса коротко хохотнула, словно мысль о убегающих упырях доставила ей невыразимое удовольствие. Но Лаврович знал, что кроется за этим смешком: Алиса говорила, что ее сестра очень тяжело переживала смерть Василия Заваркина и что они стараются о нем не говорить.

Лаврович развернулся и тихонько, стараясь не задеть ничего, что могло бы зашуметь и выдать его присутствие, двинулся к лестнице. Он уже преодолел пару пролетов и не мог видеть, как Анфиса Заваркина высунула стриженую голову из кабинета. И, конечно же, Лаврович ни за что не сумел бы рассмотреть, какое отвращение было написано на ее лице.

Он пробежал двенадцать этажей, и лишь оказавшись на улице, глубоко вздохнул. Он слышал, как колотится его сердце, но списал это на быстрый бег. Но даже когда он упал на сидение своего интеллигентно-серебристого автомобиля, сердцебиение и не думало униматься. Вдобавок, к нему присоединилось тревожное чувство. Прислушавшись к себе, Лаврович понял, что боится. Боится того, что Анфиса Заваркина, объясняя своей коллеге, механизмы Алисиного взаимодействия с сильным полом, имела в виду его.

Он помотал аккуратно подстриженной головой, отгоняя мерзкую мыслишку. В конце концов, кто он, а кто все остальные? Гарпия – не дура. Пройдет время, и она оценит его. И поймет, как повезло ее сестре. А пока пусть думает, что хочет…

Улыбнувшись своему отражению в зеркале заднего вида и пристегнув ремень, Лаврович ткнул пальцем в магнитолу. Здесь, окруженный привычными запахами и красивыми вещами, он чувствовал себя в безопасности.

Ему надо было вернуться домой: к семи должна подъехать Нина, которой вдруг захотелось рассказать ему что-то важное по страшному-страшному секрету.

Но Лаврович догадывался, о чем пойдет речь.

Несколько раз Нина подкатывала к нему с предложением профинансировать ее очередной театральный проект. Лаврович понимал, что уже достиг того уровня материального благополучия, при котором хорошим тоном считалось участвовать в благотворительности, однако, в этом вопросе он был очень избирателен. Забота о детях-сиротах из детского дома, единственного в городе Б – достойный повод расстаться с частью накопленного. Помощь образованию – тоже да. Больнице Святого Иосаафа – пожалуйста, будьте здоровы. Но даже бездомные животные и те сумасшедшие, что их вечно спасают, казались Лавровичу более достойными благотворительного финансирования, нежели «Гнилая сцена» – театр Нины Смоленской.

Лаврович не любил театр, а современные веяния в нем и вовсе презирал. Весь этот символизм, чрезмерная надрывность, навязываемая придурковатая эстетика, по мнению Лавровича, были направлены лишь на то, чтобы скрыть от зрителя чушь, которой является и пьеса, и актерская игра, и даже декорации. Нинины студенты, актеры театра, казались ему бездарными неумехами, а сама Нина – эксплуататором. Лавровичу казалось, что она прекрасно понимает, что новая драма – дерьмо, но симулирует свою к ней любовь, почему-то воображая, что это достойный путь к славе.

Дома Лаврович переоделся в свежую футболку-поло с крохотным крокодильчиком, нашитым на карман, и потертые джинсы – его домашнюю «униформу». Он плеснул себе вермута в треугольный бокал и щедро сдобрил выпивку льдом.

Нина, как обычно, опоздала. Едва она переступила порог, Лаврович отметил, что она бледнее обычного. Значит, дело – швах. Будет выпрашивать деньги, грозя самоубийством. Такое на памяти Лавровича тоже случалось.

Убедившись, что никого лишнего в квартире нет, Нина сняла туфли и, не забыв пристроить их на обувную подставку, подальше от Шанежки и ее когтей, и прошла к дивану, где устроилась на краешке и выжидательно уставилась на Лавровича, прижав сумку к груди.

Тот, мигом оценив ее взвинченное состояние, вздохнул, достал из посудного шкафа второй бокал, плеснул вермута, и, украсив оливкой на шпажке, подал Нине. Та приняла бокал двумя руками и, будто не понимая, что именно должна с ним сделать, пристроила на коленке.

Лаврович молчал. Он знал, что это тягостное молчание – лишь драматическая прелюдия. Ему не хотелось нарушать тишину, и подталкивать Смоленскую к разговору и переходу непосредственно к делу. К делу, обсуждение которого утомило Лавровича прежде, чем успело начаться.

– Я должна тебе рассказать кое-что важное, – наконец произнесла Нина.

Лаврович молчал. Нина не продолжала. Пауза затягивалась.

– Как Пашка? – первым не выдержал Лаврович. Он намеренно выбрал эту тему: Пашка для Нины был второй любимой темой для болтовни. Первой был театр.

– Нормально, – ответила Нина рассеяно, – Маринка уехала, так что я сегодня ночую у него.

Лаврович тут же пожалел о своем вопросе. Он знал о связи Пашки и Нины с первого дня, и недоумевал (иногда даже вслух) как можно изменять такой восхитительной женщине, как Марина. Да еще и со Смоленской! Да еще и практически открыто! Хотя Пашка всегда любил приправить обычную жизнь острыми ощущениями, выбирая самые быстрые машины и истеричных и неуправляемых женщин в любовницы.

– Я слышал о письмах, – Лаврович попытался сменить тему, – тех, в которых тебе предлагалось стать проституткой. Расскажешь или это тайна?

Он улыбнулся было, но осекся, увидев Нинино выражение лица.

– Откуда ты знаешь?! – воскликнула она, ставя бокал на низкий стеклянный журнальный столик. От резкого движения вермут перелился через край и растекся по столешнице, заставив Лавровича поморщиться. Он не любил, когда с его красивыми вещами обращаются так небрежно.

– От Заваркиной, – опешил он и поспешил уточнить, – от старшей. От Анфисы.

Нина уставилась на лужу вермута на столе, шепча какие-то проклятия.

– Вот же ж сука! Трепливая тварь! – услышал Лаврович, – а я еще, дура, справедливость пытаюсь ради нее восстанавливать. Дура! Дура! Дура!

Последние слова Смоленская выкрикнула громко, уже подскочив с дивана и обуваясь.

– Что ты хотела мне рассказать? – только и успел спросить озадаченный Лаврович.

– Забудь! – крикнула Смоленская и с силой захлопнула за собой дверь.

Воцарилась тишина, на этот раз вполне комфортная. Умиротворяющая.

– Точно. Дура, – подтвердил Лаврович со знанием дела. Он снял со стойки легкий, но мощный лэптоп, который тут же проснулся и приветливо заморгал зелеными лампочками.

Лаврович присел на диван, с которого только что, как курица с насеста, слетела великая режиссерша, и уткнулся в монитор. Одним пальцем пролистывая свою почту, он откинулся на спинку дивана. Другой рукой он с силой потер шею.

Скоро. Скоро прибудет его запоздалое тихое счастье. Все к этому идет. Надо только извиниться за тот раз. За первый раз, когда Алиса Заваркина оказалась целиком и полностью в его власти.