Текст книги "Хюльдра (СИ)"

Автор книги: Алена Половнева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава третья. 2010 год. Школа нацистских жен.

Камин пылал. Черноглазый ходил по комнате, не выпуская из рук кочерги, и  то и дело подбрасывая в огонь новые поленья. Выдав еще круг вокруг кресел и стола, он снова приближался к очагу и  ворошил погибающее в огне дерево. Пламя разгоралось все ярче и ярче, и вскоре достигло таких размеров, что ухитрилось пару раз лизнуть дымоход. Но Черноглазому казалось, что в комнате все еще слишком холодно.

Он знал, что зря тревожит огонь. Он знал, что причина того, что по его спине то и дело пробегает  холодок, смешанный с крупной дрожью – то, что сегодня поднос с порошком оказался пуст. Только одинокая, жалкая и бесполезная коктейльная трубочка перекатывалась по нему, как издевательство над его недугом.

Черноглазый знал, что через пару часов ему совсем плохо. Язык перестанет ворочаться, а ноги откажутся повиноваться приказам мозга. Чтобы не погрязнуть в панике и безысходности, он плеснул себе двойную порцию виски и опрокинул его в себя, будто яд.

В комнате становилось все жарче и жарче, но никто не проронил ни слова. Старая Актриса скинула с себя шаль и осталась в своем превосходно скроенном шелковом платье. На огненные всполохи из камина с ее шеи деликатным матовым блеском отзывалась нитка жемчуга.

Старой даме было очень жарко и очень некомфортно. Она волновалось, как бы тонкая ткань платья не промокла на спине и не прилипла к телу. В таком виде невозможно будет пребывать на людях, тем более в обществе, где есть мужчины! К тому же, Старая Актриса переживала, что воздух в комнате сделался слишком сухим, а ведь от этого может пострадать кожа.

Но сейчас мудрой женщине приходилось держать себя в руках. Более того, ее целью было не просто сохранить лицо, вытерпев невыносимую жару, но также и не выказать ни тени недовольства. Такая задача под силу лишь великим актерам, и она с достоинством приняла этот вызов.

Причиной ее добровольного самоистязания стало то, что грешно ставить в вину женщине. Любопытство.

Старую Актрису совершенно очаровала  удивительная легенда, которую этот несносный мужчина начал рассказывать прошлой ночью. Раньше он вспоминал только похабные истории про то, как кто-то где-то напился и с кем-то проснулся. Они были такими неприличными, что Старой Актрисе то и дело приходилось затыкать Мальчишке уши, чтобы не смущать его невинный разум этими непристойностями.

Но вчерашняя была действительно чем-то из ряда вон! Какое красноречие! Какие эмоции! Какие слова и выражения! Всё, что он говорил, преобразило его внешность: его глаза перестали быть просто дырками в черепе, и то и дело вспыхивали огнем. Его жесты и язык тела становились то резче, то плавнее, чутко улавливая ритм повествования.  Его голос становился все глубже и размереннее, гипнотизировал слушателей и уносил в далекую волшебную страну, где обитали прекрасные босоногие девы, дочери луны и леса.

Но даже не выверенные интонации и не инстинктивно верно сделанные паузы заинтриговали Старую Актрису. Ее покорила страсть. Такая жгучая, что казалось никакие наркотики, алкоголь и куртизанки, существующие на этой планете, не смогли бы ее утолить! Она была уверена, что главным действующим лицом в этой истории окажется женщина, но не простая, а непременно обладающая какими-нибудь весомыми и неоспоримыми достоинствами, вроде неземного обаяния, которое она позаимствовала у какой-нибудь волшебницы-хюльдры.

 Но кто она такая? Существует ли какая-то связь между легендой, с которой он начал повествование и девушкой, о которой он завел речь после? Неужели это она? Она свела с ума этого странного мужчину с незаживающей ссадиной на затылке?

Весь день Старую Актрису терзали вопросы. Она не находила себе места и дважды срывалась с дивана, на котором возлежала, чтобы найти Черноглазого в этом большом пустом доме и потребовать ответа. Но ее разум, грозя сердцу указательным пальцем, велел ей оставаться у себя в покоях и ждать вечера.  Что если сегодня он собирается представить слушателю еще одну женщину? Что если она и окажется той самой?

Легенда не отпускала старую даму. Даже когда она прилегла днем отдохнуть, ей вдруг приснился сон, чего не случалось уже двадцать два года. Она вдруг увидела себя, стоящей в чаще леса: на ней было то же платье, что и сейчас, но свои великолепные туфли она держала в руках. Ее босые ступни ощущали сырую землю, мягкий мох и маленькие сучки и веточки, которые приятно покалывали ее пальцы и пятки. Ощущения были такими реальными, что почтенная дама вдруг подумала, что страдает лунатизмом и сейчас, не открывая глаз, встала с постели, вышла из дома и спускается по траве вниз с холма.

 Старая Актриса была уверена, что если она сейчас выскажет свое «фи» по поводу температуры, то так заинтриговавший ее рассказчик просто развернется и выйдет в дверь. Такое уже случалось: она всего лишь обратила его внимание на каплю, стекающую с края его стакана на драгоценную полировку обеденного стола. Однако, молодой человек (которому не мешало бы выслушать лекцию о хорошем воспитании) отреагировал на невинное замечание слишком остро. Он вскочил на ноги, произнес непечатное ругательство и  швырнул стакан в камин. Стакан лопнул с ужасным звуком, а пламя страшно вспыхнуло, пожирая алкоголь! Даже сейчас, всего лишь вспоминая ту сцену, Старая Актриса в волнении приложила руку к вздымающейся груди. Бог мой, как она разволновалась!

Черноглазый бросил насмешливый взгляд на старую даму. Ишь, как разошлась! Надувается, как озабоченная жаба на кочке, но замечаний по поводу жары не делает. Даже не замечает, что Мальчишка снял ожерелье с ее собаки и теперь они меряются силами, перетягивая украшение: шпиц вцепился в жемчуг зубами, а пацан – двумя руками. Псина оказалась на удивление сильной: Мальчишке то и дело приходится упираться ей в грудь своими крошечными сандаликами, чтобы не сдавать своих позиций. В другой раз эта возня позабавила бы Черноглазого, но теперь… У него не хватало сил.

– Сегодня у нас будет экскурс в историю. Перенесемся прямиком в 1936 год, когда рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер подписал указ о создании специального курса обучения для девушек, кто намеревался связать себя узами брака с нацистами.

Критерии отбора были строгими: : психическое здоровье, чистая кровь, тело без шрамов, родимых пятен и наколок.

В школе невест учили, прежде всего, домоводству и уходу за детьми, то есть готовили к исполнению главной функции женщины – жены и матери. К тому же были обязательны два урока физкультуры в день.

Когда число школ выросло до тридцати, руководству пришла в голову идея: ввести градацию невест по уровням. Высший эшелон – длинноногие голубоглазые красавицы – изучали еще и основы генетики и учения о расах, политологию, историю, риторику, светские манеры и по окончанию получали документ, утверждающие, что они могут вступать в брак с членами СС.

Девушки «попроще» (встречались даже с примесями еврейской крови) отдавались в жены офицерам и освобожденным работникам национал-социалистической партии Германии, невостребованные – отправлялись в рабочие лагеря, заниматься сельским хозяйством – единственным видом труда, достойным немецкой женщины.

Старая Актриса слушала, затаив дыхание, а Мальчишка принялся снова возиться с собакой. Про нацистов ему было неинтересно.

– Если где брать «второй сорт» было более или менее понятно – восемь миллионов немок, есть из чего выбрать, – Черноглазый потер лоб в предчувствии боли, –  то с первым дело обстояло туговато: красавицы быстро заканчивались. И тогда мистики, коих в то время было не мало, обратились к древним мифам о хюльдрах. Вот идеал женщины, – посчитали они, – и волшебство, и красота!

– Во время второй мировой войны северная страна – родина хюльдр – была оккупирована, и пока политики решали политические вопросы, а введенные в страну немецкие войска опустошали погреба и чуланы, нацистские мистики – специалисты по оккультным наукам и их ударные группы – прочесывали леса в поисках хюльдр. Они вылавливали всех без исключения лесных пастушек, решив, что фрау, руководившие школами нацистских жен, рассортируют «добычу» на месте: у кого шрамик, родинка или нос кривой – тех в школы попроще или в лазареты, чтобы древние целительные секреты не пропадали даром.

Но вот просчитались «охотники» и руководство школ. Мужество, самопожертвование, идеализм, смирение – это основы воспитания немецких женщин. Хюльдры же родились свободными и свободными собирались умереть. Они оказали достойное сопротивление оккупантам: стоило лишь какому-нибудь простофиле на секундочку зазеваться в лесу или попасть под чары, как – эть! И он уже под кустом с разодранным когтями горлом и перекушенной сонной артерией. «Охотники» или не знали, или не учли одного простого правила, передаваемого аборигенами из поколения в поколения: никогда ни при каких обстоятельствах не зли хюльдру! Будешь мертв!

– Какие ужасы вы рассказываете, – прошептала впечатлительная Старая Актриса, сцепив руки у груди.

– Мне перестать? – насмешливо спросил Черноглазый. Он почти закрыл глаза: даже тусклый свет от каминного огня раздражал его.– Дальше еще страшнее будет. И кончится плохо.

– Ну что вы! – воскликнула старая дама, – продолжайте!

– Те из хюльдр, кому удалось вырваться и те, кому удалось сбежать, в попытках замаскироваться прибегали к крайним мерам: они вырывали себе волосы, уродовали носы, ломали ноги. Смирение – это точно не про них! Кому-то удалось совершить невероятное – выйти замуж. Замужняя женщина, пусть даже белокурая и прекрасная, уже не представляет интереса для «рекрутеров». Однако, шла война, мужчины были куда большей редкостью, чем сахар и шелковые чулки.

Мальчишка и пес, устав возиться, легли рядышком на пушистую шкуру у камина и задремали бок о бок.

– Словом, суровое было время, – сказал Черноглазый тихо и мягко, глядя на них. Тупая и невероятно сильная головная боль, наконец, настигла его: теперь его язык еле ворочался.

– «Охотникам» удалось поймать всего шестнадцать особей, и ни одна – вы представляете, ни одна! – не согласилась стать женой «эсэсовца». Четыре покончили с собой, остальные двенадцать поступили в концлагеря в распоряжение врачей, которым не терпелось разузнать, как устроено их волшебство.

Старая Актриса сокрушенно покачала головой.

– То есть хюльдры были истреблены? – спросила она разочарованно.

– Я уверен, что Брижит Бардо была хюльдрой, пережившей войну, – Черноглазый улыбнулся и опустил лицо на ладонь.

Старая дама не поняла, шутит ее собеседник или нет. Лично она ничего волшебного в этой актрисульке не находила!

– Знаете, что заставило меня полезть в эти исторические дебри?– спросил Черноглазый, немного рисуясь, – доказательство того, что хюльдры действительно существовали. И я его нашел!

Он подал Старой Актрисе какой-то глянцевый прямоугольник, который оказался старой, почти выцветшей фотографией. На ней были люди в форме на фоне леса, между которыми, опутанные веревками, стояли прекрасные белокурые создания. Некоторые были почти полностью обнажены, на других – была разорвана одежда. Но у всех без исключения на лицах было выражение мрачной решимости, и сразу становилось ясно: эти гордые девы без боя себя поработить не позволят!

– Потрясающе! – только и смогла произнести Старая Актриса.

***

– Ты веришь в магию?

Алиса отрицательно помотала головой и устало откинулась на подушку. Лаврович провел пальцами по ее раскрасневшейся щеке и обвел указательным пальцем контур ее по-детски пухлых губ. Она приоткрыла один зеленый глаз и хитро посмотрела на него. От этого взгляда по спине у Лавровича пробежали мурашки, и он снова впился в ее губы своим жадным ртом, совершенно позабыв, что две минуты назад они закончили очередной раунд любовных утех, второй на сегодня.

Это воспоминание нагло вторглось в сознание Лавровича сегодня утром, не советуюсь с его волей, когда он, решив отвлечься от финансового отчета, открыл присланный ею e-mail. Письмо было ни о чем, любезное и по-дружески прохладное, но, как динамитная шашка, прорвало ту хилую запруду в его голове, которой он огородил все эмоции, связанные с этой женщиной.

– Если ты не веришь в магию, тогда как тебе удалось так меня околдовать? – спросил он у письма.

– Целую и, как всегда, скучаю, – ответило письмо.

Лаврович и Алиса еще прошлым летом тихо и без драм разорвали свою сексуальную связь и попытались наладить настоящие дружеские отношения. Алисе это удавалось без труда, тогда как Лавровичу приходилось постоянно себя одергивать: не смотреть ей в глаза слишком долго, контролировать дыхание и не распускать руки.

Последнее правило было введено после довольно неприятного инцидента. В тот день эта чертовка будто назло ему нацепила на свой задик крохотную шифоновую юбочку в мелкий цветочек. Юбочка была такая крохотная и соблазнительная, что Лаврович на секунду забылся и запустил под эту юбочку руку. В ответ он получил взгляд, полный такого неподдельного недоумения, как будто не она еще пару месяцев назад так сладко стонала в его объятиях. После Лавровичу пришлось пережить еще и унизительные подколки от Пашки Проценко, который стал невольным свидетелем этой сцены. Он старался не вспоминать об этом моменте, и решил впредь в присутствии Алисы всегда быть настороже.

Лаврович был раздосадован тем, что мысли его потекли в совершенно ином, нерабочем русле: Алиса Заваркина, как всегда некстати, напомнила о себе.

Так было позавчера, когда он склеил роскошную девицу. У девицы был бюст и копна рыжих волос.

– Алиса, – манерно пискнула она, протягивая руку для закрепления знакомства. Лаврович, похолодев, пожал ее горячую ладонь, после чего, извинившись, вышел из бара и не вернулся.

Так случилось и четыре месяца назад. Лаврович наконец-то завел прочные отношения со спокойной и милой девушкой, имени которой теперь не мог вспомнить. Она пекла ватрушки и ходила по его квартире в чулках. Но мерзкая Алиска однажды заскочила с гости и все разрушила: то ли  что-то занесла, то ли заскочила просто поболтать по старой памяти, чем вынудила Лавровича сравнить свою застиранную домохозяйку с тихо сияющей бывшей любовницей. Кстати, кошка Лавровича, Шанежка, была того же мнения: мстительно гадящая в тапки его почти супруге, она бессовестно мурлыкала на коленях у Алиски, подставляя круглую голову под ее легкие пальчики.

Точно так же Алиса поступила четыре года назад, когда он заприметил Марину. Лидер общественного движения, яркая, привлекательная, уверенная в себе, она выступала на импровизированной летней площадке на базе отдыха перед своими уже подросшими питомцами и юными «новобранцами» из молодежного движения. У Марины и Лавровича проклюнулись кое-какие отношения, и он, очарованный ее характером и крепким рукопожатием, смелым взглядом на жизнь и на людей, решился представить ее своим друзьям и на тот момент коллегам. Лаврович помнил, как высоко оценил Марину Пашка, и как равнодушно кивнула витающая в облаках Нина. Еще он на всю жизнь запомнил выражение Алискиного лица: на нем читалось такое смятение пополам с мольбой, что Лавровича захлестнула горячей волной. Он не мог точно определить, что за чувства охватили его. Там была и гордость тем, что он ей не безразличен, и неловкость за то, что причиняет ей муки, и горячее желание немедленно раскрасить это растерянное бледное личико бесстыжим румянцем, который появлялся у нее после долгих поцелуев. Что Лаврович и сделал, немного погодя: взял Алису за руку и увел недалеко в лес, где опрокинул ее на мох, сорвал с нее трусики и проделал все то, чего никогда не решился сотворить бы с вдумчивой и серьезной Мариной.

– Я, похоже, неправильно все поняла, – сказала ему Марина извиняющимся тоном. В другое время он бы устыдился своего поведения, но тогда все его внимание было приковано к следам его пальцев на Алисиных белых плечах.

Позже, когда он очнулся от наваждения, то горько пожалел о содеянном. Марина завела роман с Павлом и спустя год вышла за него замуж. Теперь, наблюдая за их разваливающимися отношениями, он четко понимал, что был бы ей куда лучшей парой. Марина была великолепна: серьезные оленьи глаза, гладкие волосы, миниатюрная фигурка, спокойный голос, деликатный смех и бездна ума – Лаврович на ее свадьбе разве что не кусал локти, забыв, что ему следует радоваться за лучшего друга. Усвоив горький урок, он бросил все силы на борьбу с невесть откуда взявшимся наваждением по имени Алиса Заваркина.

К тому, же Лавровича нет нет да и тревожил один нюанс. То, как он в тот момент бессовестно наслаждался властью над Алисой Заваркиной. Он мог сделать ей в тот момент очень больно, а мог спасти ее, укрыв от разочарования. Рассмотрев эту мысль и так, и эдак, он решил, что то, что он, Лаврович, все же не нанес ей раны своей холодностью или отказом, оправдывает то жгучее удовольствие, которое он испытал, видя ее беспомощность.

О своем решении в тот момент Лаврович жалел еще и потому, что теперь оно ему аукнулось. Он пересек двадцатипятилетний рубеж и уже достиг некоторых высот: закончил аспирантуру, с блеском защитившись, построил с нуля свой бизнес, связанный с web-разработкой и сопровождением, купил и отремонтировал квартиру-студию в только что отстроенном и очень престижном районе «Ракушка». Здесь селились высокопоставленные чиновники и крупные бизнесмены, которых как магнитом влекло к стеклу, бетону и невменяемо большим площадям, и подобное соседство очень льстило Лавровичу.

Однажды оглядев все, чего достиг, Лаврович понял, что настал тот момент, когда следует разделить «все нажитое непосильным трудом» с другим человеком.

– Найти жену в наше время – дело нехитрое, – Лаврович делился соображениям со всеми, кто хотел его слушать, – а вот найти себе в жены настоящего человека – задача для супергероя.

– Если уж ты отказываешься от «брутфорса» и метода простого подбора, то вскрой эту систему, используя математику. Метод анализа иерархий, например, – посоветовала ему Алиска однажды прошлой осенью. На улице было дождливо и слякотно: ноябрь вступил в свои права. Они сидели в кофейне ее сестры: Лаврович пытался работать, а Алиска болтала ногами и что-то рисовала на салфетке.

– МАИ подойдет для оценки уже имеющихся альтернатив, – возразил Лаврович, – мне нужно кое-что иное…

Алиска оторвалась от салфеточки и в раздумьях уставилась на потолок.

– Что вроде сетки с крупными ячейками? – спросила она, – что бы мелкая рыбешка проплывала, даже не потревожив сигнальный поплавок, а крупная намертво застревала?

– Именно, – подтвердил Лаврович, невольно отметив, насколько хорошо она понимает его. И невольно огорчившись, что его сообщение о решении жениться во что бы то ни стало не произвело на Заваркину должного эффекта.

Алиска с энтузиазмом выхватила новую салфетку из салфетницы.

– Берем равнозначные критерии, – сказала Алиска и нарисовала на салфетке два овальных «пузыря». В первый она вписала «Ум», во второй – «Вн. привлекательность». От каждого пузыря она пустила вниз по три стрелочки.

– Почему три? – поинтересовался Лаврович, заглядывая ей через плечо и едва удержавшись, чтобы не лизнуть ее в ухо.

– Этого достаточно, –  сказала Алиса.

К пузырю «Ум» она приписала «Начитанность», «Логичность суждений» и «Наличие высшего образования». К «Внешней привлекательности» отнесла «Стиль», «Качество телесной оболочки» и «Сексуальность».

– А ты хорошо меня знаешь! – удивился Лаврович, отбирая у нее салфетку.

– Ага, – радостно подтвердила та, – это твоя рыболовная сетка. Каждой встречной девушке выставляй оценку от одного до десяти по каждому из критериев и вычисляй среднее арифметическое. Если оценка выйдет больше пяти, то к барышне стоит присмотреться. Поправка: к качеству оболочки относи не только наличие или отсутствие целюллита, но и физиономию. Смотри, чтоб нос был в середине лица и все такое. К стилю присовокупи умение держать себя на людях и тому подобную дракоту, которую ты так любишь…

– Дракоту? – не понял Лаврович, – что это?

– Не знаю, – улыбнулась Алиска, – но вряд ли что-то хорошее. Пойду, подкараулю свою сеструху.

Алиса, громко скрипнув стулом, встала и подошла к стойке, за которой разливался кофе, и принялась болтать о чем-то с баристой, взвизгивая, подхихикивая и размахивая руками.

– Умение держать себя – по нулям, – тихо сказал Лаврович, и, глядя на нее, вытянул еще одну салфетку. На ней он начертил жирный ноль, который он, подумав, обвел еще три раза и снова оценивающе уставился на Алиску.

Стиль – отвратительный. Мешковатые свитера из «H&M» и треники из «Uniqlo», вечно непричесанные волосы, ногти без маникюра и иногда чудовищная неаккуратная красная помада. Огрехов в стиле Алисы Заваркиной было так много, что их исправление (естественно, с встречным сопротивлением на каждом шагу) виделось Лавровичу каторжной работой. Он вывел еще один ноль.

Качество оболочки? Симпатичное лицо, но слишком мягкое и невнятное: скошенные подбородок, губки бантиком, глаза цвета трухлявого пня. Лавровичу нравились темноглазые и чернобровые, с прямым носом, что намекал бы на каких-нибудь благородных предков. У Алиски хорошая кожа, но слишком белая. На морозе она приобретала неприятный глазу вишневый румянец, а на жаре – мгновенно краснела и обгорала так, что до нее невозможно было дотронуться. Лишние неудобства. Что касается тела… У Лавровича вырвался разочарованный вздох. У нее имелся и целлюлит, и мягкий животик, и вялый трицепс, и немного сутулые плечи, характерные для человека, много времени проводящего за компьютером.

– Плохая форма, очень плохая, – Лаврович покачал головой и вывел на салфетке «троечку».

За сексуальность он, даже не думая, поставил ей «десятку», пытаясь отогнать от себя навязчивые картины их совместного постельного прошлого.

Лаврович принялся за соседний «Пузырь» – «Ум». В логичности ей не откажешь, это факт. Но загвоздка в том, что она проявляется только в чертежах на салфетках, а не в жизни. Сколько раз он наблюдал ее непоследовательность? Сквозь ячейки «рыболовной сетки»  даже попытки Алиски сдать курсовую раньше срока и побеги посреди семестра на море виделись сущими глупостями. Почесав нос, он вывел «пять».

С «Образованием» все, казалось бы, просто: Лаврович и Алиса закончили один факультет, пусть и оценки у нее были чуть похуже. Но она ни дня не проработала по специальности, после выпускного заявив, что ничему так и не научилась и теперь пойдет в журналистику, как ее сестра. И Лаврович снова разделил оценку на два: оценил ее диплом о высшем образовании как имеющийся, но бесполезный. Снова на «пятерочку».

Про ее начитанность он ничего не знал. Читает ли она книги? Интересуется ли чем-нибудь, кроме… Чем она вообще интересуется? Лаврович вдруг понял, что они никогда не разговаривали об ее интересах. В его понимании это означало только одно: ей нечего было сказать! Лаврович твердой рукой вывел еще один ноль.

– Двадцать три разделить на шесть – это получится меньше четырех, – констатировал Лаврович. Разочарование кольнуло его, но он тут же уверил себя, что на одной сексуальности супруги крепкой семьи не построишь. Он посмотрел на Алиску, которая все еще торчала у стойки, общаясь теперь не с баристой, а со своей сестрой.

Лаврович невольно передернул плечами. До чего же жуткая баба, эта сестра! К ее физиономии, возможно, когда-то симпатичной, навсегда приклеилось выражение стервятника, зорко следящего за подыхающей добычей. Ее тело было покрыто тонкими длинными шрамами, которые она и не думала скрывать, а солдатскую стрижку и невротичную худобу не могли нивелировать ни дизайнерские шмотки, ни высокое общественное положение. И ее репутация, к тому же… Муж-гей, брат-наркодилер, сын неизвестно от кого, детство в детдоме…

Лаврович поморщился и пририсовал к своей «рыболовной сетке» еще один пузырь, в который бисерными буковками вписал «Достойная семья». Салфетку с оценками Алисы, он скомкал и спрятал в карман.

– Возможно, следует уделить особое внимание пункту об употреблении алкоголя, – сообщил Лаврович Алиске, когда та вернулась за стол, прихватив с собой два бесплатных кофе: эспрессо для себя и латте с имбирным сиропом и сахаром для него.

– Но ты же сам употребляешь алкоголь, – удивилась Алиса.

– Я могу, а моя будущая жена не должна, – отрезал Лаврович, дивясь ее непонятливости.

– Понятно, – протянула Алиса, подозрительно глядя на своего друга, – ты пририсовал что-то еще? Дай посмотреть.

Алиса выдернула салфетку из-под его локтя, прежде чем Лаврович успел возразить.

– Знание иностранных языков? Да ты же сам ни на одном не говоришь! – веселилась Алиска, – кандидатская диссертация? Это что? Требование к будущей жене? Ты всерьез?

– Мне не нужен человек, который ни к чему не стремится, – проворчал Лаврович, нахмурившись. Он попытался выдернуть у нее салфетку, но Алиса ловко увернулась.

– А это что? «Достойная семья», – прочитала Алиска, и улыбка сползла с ее лица. Она подняла глаза на Лавровича, и он вдруг испугался тому, как преобразилось ее лицо: глаза сузились, скрыв мягкий свет, ноздри раздулись, а оскал обнажил клыки. Когда Алиса подалась вперед, Лаврович невольно отшатнулся.

– Ты решил добавить этот пункт, глянув на мою сестру? – поинтересовалась она хрипло и страшно. Лаврович не удивился бы, если за ее спиной вдруг выросли бы кожистые крылья. – Тебе не нравится моя сестра?

– Да, кому она, в самом деле, может нравиться? – Лаврович попытался перевести все в шутку, но мимические мышцы отказались ему повиноваться, и улыбка вышла вялая и виноватая. Даже его голос прозвучал тихо и жалко, и в нем откуда-то взялись предательские умоляющие интонации. По виску предательски стекла капля пота.

– Мне. Мне она нравится, – сказала Алиса еще тише.

Отодвинувшись от его лица, она разорвала пополам салфетку, которую все еще держала в руках.

 – Твой план провалится, – спокойно и тихо сказала она, – ты останешься одиноким и разбитым, потому что ни одна женщина никогда не увидит в тебе человека. Ты будешь дойной коровой для тех, кто отдается за коктейли и для тех, кто пишет диссертации. Они будут называть тебя занудой, тратить твои деньги, мерзнуть на твоих сквозняках и шпынять твою кошку, а ты будешь молча страдать. Так происходит с теми, кто слишком много думает.

Закруглив свой страшное пророчество, Алиса резко отодвинула стул, подхватила свое пальто и вышла, оставив его в состоянии крайнего смятения. И как будто этого было мало, Лаврович еще и наткнулся на холодный взгляд Анфисы Заваркиной, стоящей за стойкой и, вероятно, слышавшей часть разговора.

– У нас все в порядке, – поспешил уверить Лаврович эту гарпию.

Но это было вранье. Отношения были безнадежно испорчены, и в тот вечер Лаврович впервые в жизни напился в стельку. Когда он вернулся домой, его трясло, и впервые за все время обитания в этой квартире он плотно закрыл все окна и балконные двери и беспомощно огляделся, будто не узнавая своего обиталища.

Вокруг был стекло, голые оштукатуренные стены и кожаная мебель с хромированными деталями. Без  лишних безделушек, без пошлых мещанских салфеточек. Безупречный порядок поддерживала в квартире приходящая домработница. Лаврович еще утром гордился своим минимализмом, просыпался под автоматически включающуюся сонную и нежную мелодию вальса, выбранного Алиской, с удовольствием варил себе ароматный кофе в дорогой кофеварке, а теперь он чувствовал себя замурованным в каменном кубе без надежды когда-нибудь увидеть белый свет. Лаврович, несмотря на царящий здесь холод, покрылся нездоровой испариной, и на мгновение ему даже показалось, что стены его уютной квартиры вдруг покрылись плесенью, трещинами и следами разрушения.

Зиму Лаврович прожил без Алисы, стараясь не вспоминать ни о ней, ни о самой ссоре. Когда ему удавалось, он продуктивно работал, завтракал с коллегами, болтался с Пашкой по заведениям, цеплял девиц. Но когда он случайно натыкался на ее подарок, спрятанный в глубине бельевого шкафа – плюшевого лося со смешными мягкими рогами, символ любимой ею Норвегии – или она являлась ему во сне – смеющаяся, сияющая, безумно сексуальная – то на него накатывали навязчивые мучительные воспоминания.

Стараясь от них отделаться и хоть как-то облегчить свое существование, он пропадал в барах или ночных клубах с сомнительными приятелями, нюхал кокаин и напивался так, что на утро не помнил ни себя, ни того, что делал прошлой ночью. В те бесконечные недели он просыпался с тяжелой, отупляюще больной головой, и тут же заливал нутро вискарем пополам с обезболивающим и принимался ходить из угла в угол по своей квартире. Шанежка, сидя в своей спальной корзинке, что стояла на холодильнике, смотрела на него осуждающе.

Весной Лаврович обнаружил, что долг по его кредитке составляет двести тысяч рублей. Ему пришлось возвращаться к своему покрывшемуся пылью бизнесу и более пяти месяцев налаживать дела, вытягивая самого себя из ямы, долговой и эмоциональной.

В начале августа всё снова рухнуло: Лаврович столкнулся с Алисой в супермаркете. Она стояла перед стеклянной горкой, закрытой на ключ, и разглядывала коньяки. Лаврович незаметно подкрался к ней сзади: от нее пахло по-прежнему сандалом, а отросшие белокурые пряди были разбросаны по плечам. На ней был мешковатый свитер, который Лаврович ненавидел, а черный лак на ногтях заметно облупился. Ее постройневшие и загоревшие ноги были обуты в средиземноморские эспадрильи, а крепкий маленький зад обтягивала та злосчастная крохотная юбочка в цветочек.

Лаврович сглотнул подступившую горечь и попытался спрятать дрожь в пальцах, сжав кулаки. Он чувствовал привычное сочетание жара в паху с холодом, стекавшим по его позвоночнику, словно его собственное тело глумилось над ним. Лаврович знал, что жар – это желание, а холод – страх. Страх от того, что он снова теряет контроль: над собой, над своими чувствами, над своей жизнью.

Алиса заметила в стекле витрины маячившую за ее спиной бледную тень. Она обернулась с улыбкой, но наткнувшись на его сосредоточенный взгляд, нахмурилась и прикусила губу, словно одернув саму себя. Но Лаврович уже успел прочувствовать ту энергию, которую она вложила в свою промелькнувшую улыбку, и в следующее мгновение, забывшись, положил руку ей на затылок и резко притянул к себе. Алиса покачнулась и уткнулась лицом ему в грудь, а ее проворные ручонки, помедлив секунду, скользнули в задние карманы его джинсов. Лаврович легонько потянул ее за волосы, чтобы заглянуть ей в лицо.

– Прости за то, что я тебе наговорил, – прошептал он.

– По-моему, это я тебе наговорила, – Алиса улыбалась.

Лаврович, забыв о покупках, взял ее за руку, вывел из магазина, усадил в машину и отвез к себе домой. Он не сказал ей ни слова, она не задала ни единого вопроса. Они провели вместе ту ночь, потом следующую, потом еще и еще. Лаврович забыл про холодный страх и позволил жару поглотить его существо. Алиса же, утверждая, что соскучилась, отдавалась ему с такой страстью, что к концу недели Лавровичу пришлось заказывать новую кровать и обеденный стол. Они проводили все время вместе, и даже Нина и Пашка снова принялись беззлобно подшучивать над их вновь завертевшимся романом.