Текст книги "Крымская война"

Автор книги: Алексис Трубецкой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)

Глава 8
Военная лихорадка

Меншиков покинул Константинополь; Стратфорд там остался. В докладе Николаю русский посол, не жалея красок, жаловался на «антихриста в облике гордого англичанина, которому небо позволило восторжествовать над царем и православной церковью и чье злокозненное искусство послужило причиной его неудачи».

До возвращения в Константинополь Стратфорда турки находились в состоянии нерешительности и тревоги. В течение сорока пяти дней после приезда английского посла они обрели уверенность в себе и твердость – исключительно его усилиями. Авторитет Элчи в Порте не подвергался сомнению. Стратфорд успешно довел до завершения дело о святых местах и при этом отразил попытки России распространить свое влияние на Оттоманскую империю.

Еще в начале года распад Турции был любимой темой размышлений и обсуждений в европейских столицах, а теперь Европа с восхищением смотрела на Оттоманскую империю, которая проявила незаурядные выдержку, терпение и стойкость в переговорах с Россией. На царя Николая давно смотрели со страхом как на властителя, обладающего неслыханным могуществом и склонного к распространению своего господства на другие страны. И вот он явлен миру потерпевшим поражение.

Когда известие о неудаче Меншикова в Константинополе достигла Петербурга, гневу императора не было границ. Провал миссии русского посла был вызван исключительно интригами этого несносного Стратфорда, который, похоже, фактически управлял Портой. У Николая было ощущение, что султан дал ему пощечину. Стратфорд не только переиграл его личного посланника, но этот негодяй теперь сам осуществляет протекторат над всеми церквями в Турции, в том числе и над его церковью – Царя, Отца, Первосвященника православного христианства. Как пишет Кинглейк, «Николай был ввергнут в такое состояние, что его ярость прорвала все плотины, лишив даже чувства собственного достоинства, которое всегда заставляло императора сдерживаться».

Через десять дней после того, как Меншиков покинул Константинополь, канцлер Нессельроде направил Решид-паше послание, в котором предупредил о весьма тяжелых последствиях для султана при отказе выполнить все требования России. Если в течение восьми дней Порта не даст положительного ответа, русские войска пересекут турецкую границу, чтобы «силой, но не войной» добиться того, что султан отказался сделать по доброй воле.

В течение нескольких недель ситуация в зоне Проливов резко изменилась и в нее были вовлечены все великие державы. Британское правительство оказалось втянутым в военный союз с Турцией. Абердин продолжал говорить о мире, но при этом не выступил за нейтралитет и не заявил об отказе от оборонительного договора с султаном. Он снова и снова одобрял отчеты Стратфорда, почти ежедневно приходящие из Константинополя. Каждый в отдельности такой отчет казался разумным, сдержанным и вполне достойным одобрения, но, как подчеркивает Кинглейк, «если некий государственный деятель раз за разом одобряет подобные документы, не пытаясь приложить усилие, чтобы шире взглянуть на происходящие события, о которых его извещают такими дробными порциями, он может оказаться вовлеченным в действия, им отнюдь не предусмотренные и для него нежелательные».

Те действия, которые премьер-министр всего лишь одобрял, министр иностранных дел настойчиво пытался усилить. Кларендон писал Стратфорду о «необходимости принять меры для защиты султана и оказания ему помощи при отражении любого нападения на его территорию… прибегая к силе как крайней мере для обороны Турции от неспровоцированной агрессии и покушения на ее независимость, которую Англия обязана обеспечить».

Обязана или нет, но могла ли Британия все еще предотвратить войну? Вот что об этом пишет Уолпол [73]73
  Уолпол, Спенсер (1839–1907) – английский историк.


[Закрыть]: «На этом этапе было два пути для сохранения мира. Правительство могло сказать Порте: „Если начнется война, Англия не будет в ней участвовать“. Такое прямое заявление заставило бы султана прийти к соглашению с Россией. Второй путь – заявить царю: „Если начнется война, Англия выступит союзником Турции“. В этом случае царь был бы вынужден остановиться». Если бы премьер-министр Абердин чувствовал себя достаточно сильным, чтобы сказать решающее слово, события пошли бы по первому пути. Будь сильнее министр иностранных дел Кларендон – реальным оказался бы второй путь. А прискорбно разделенное коалиционное правительство не смогло выбрать единой активной позиции. «Пока государственный корабль дрейфовал в неопределенном направлении, – заключает Уолпол, – лорд Стратфорд захватил руль и направил судно в водоворот войны».

Тем временем Санкт-Петербург с нетерпением ожидал ответа Порты на послание Нессельроде. Но и по истечении восьми дней Константинополь продолжал хранить молчание, и Николай, потеряв терпение, решил действовать. Третьего июля царь издал манифест:

Божьей милостью Мы, Николай Первый, Император и Самодержец Всероссийский, и прочая, и прочая, и прочая, объявляем всенародно:

Известно любезным Нашим верноподданным, что защита Православия была искони обетом блаженных предков Наших… Истощив все убеждения и с ними все меры миролюбивого удовлетворения справедливых Наших требований, признали Мы необходимым двинуть войска Наши в Придунайские княжества, дабы доказать Порте, к чему может вести ее упорство… Не завоеваний ищем Мы; в них Россия не нуждается. Мы ищем удовлетворения справедливого права, столь явно нарушенного…

В качестве предварительного шага генерал Горчаков за день до выхода манифеста переправил шестидесятитысячную армию через Прут на территорию Дунайских княжеств и быстро и беспрепятственно расположил свои войска вдоль границы.

Политическое положение Молдавии и Валахии было весьма своеобразным. На эти территории распространялся суверенитет Порты, но при этом они находились под защитой России. Каждым княжеством управлял господарь, назначенный султаном, но в то же время султан не имел права вмешиваться в их внутренние дела. Турецким войскам доступ в эти княжества был запрещен, но с 2 300 000 жителей собиралась подать, которую отправляли в Константинополь. В случае внутренних раздоров, которые могли угрожать стабильности правительств этих территорий, Россия имела право вмешаться для восстановления порядка. (Именно это и произошло в 1848 году, когда русские войска успешно подавили революционные движения в обоих княжествах.)

Когда русские войска вошли в Молдавию и Валахию, Горчаков приказал господарям продолжать исполнение своих функций, но с этого момента они становились подотчетны генералу. Кроме того, отныне ежегодная подать должна была поступать в российское казначейство в Санкт-Петербурге. Такое положение предполагалось сохранять до тех пор, пока русские войска будут оставаться на этих землях.

Оккупировав Дунайские княжества и заявив о своем намерении оставаться там до полного выполнения Турцией его требований, Николай полагал, что выбрал компромиссную линию поведения. Этот шаг не означал начала войны, но и не обеспечивал прочного мира. Со временем, рассуждал император, такое положение должно привести к желаемым результатам. Совершенно очевидно, что Николай, по существу, не желал войны. «Довести дело до войны нетрудно, – писал он после возвращения Меншикова в столицу, – но как ее закончить? Это одному Богу известно». Царь был убежден, что все усиливающийся внутренний разлад в Оттоманской империи вскоре приведет к ее краху и сокращению территории. Силовая акция в Дунайских княжествах только ускорит этот процесс, и Турция неизбежно уступит давлению России.

У Николая существовал план и на случай иного развития событий: если оккупация Дунайских княжеств не приведет к желаемой цели, Россия установит блокаду Босфора, а также признает независимость Молдавии и Валахии. В случае продолжающегося упорства турок Россия признает и независимость Сербии. «Вот увидите, все закончится благополучно», – уверял Николай французского посла в Петербурге Кастельбажака [74]74
  Кастельбажак, Бартельми (1787–1864) – французский дипломат.


[Закрыть].

Тем временем в Константинополе Стратфорд успокаивал встревоженных турок. Вторжение на территорию Оттоманской империи было, несомненно, актом агрессии, говорил он. Однако, продолжал британский посол, на данном этапе султан не обязан относиться к этому именно так – целесообразно проявить сдержанность. Порта не готова к войне, к тому же общественное мнение Западной Европы еще не полностью на стороне Турции. Выбрав средний, компромиссный путь, подчеркивал Стратфорд, царь позволил султану самому определить время для начала силовых действий, если к таковым придется прибегнуть, а их неизбежность становится очевидной всем, кроме российского императора.

Николай сохранял уверенность, что ни Австрия, ни Англия не вступятся за Турцию. Габсбурги были его должниками за помощь в подавлении восстаний в Венгрии и Черногории и не смогут нарушить Мюнхенгрецкий договор.

Царь не сомневался в поддержке Франца-Иосифа и был убежден, что при удобном случае Австрия сама оккупирует турецкие протектораты Сербию и Герцеговину. Что касается Англии, то Николай искренно верил в невозможность конфликта со своим партнером по договоренностям 1844 года. Более того, в Британии у власти стоял народ, народ заинтересован в процветании страны, а для процветания страна должна избегать войн. Ко всему прочему Абердин громко говорил о своем стремлении к миру и неоднократно заявлял, что Британия не вступит в войну без его личного одобрения этого шага. Николай был знаком с британским премьером и безоговорочно верил ему. Война с Британией решительно невозможна. Поэтому неудивительно, что, принимая у себя Джона Брайта, посла Соединенных Штатов в Санкт-Петербурге, император решительно отрицал возможность перерастания существующих разногласий между Россией и Турцией в активные военные действия.

Как мог царь столь ошибочно оценить возможные действия Англии, что в первые недели июня заявил: «Все закончится благополучно»? Еще совсем недавно, в середине апреля, британское правительство поддержало императора – предложения Франции о совместных действиях против России были решительно отвергнуты. «Николай не лелеет никаких тайных замыслов», – заявил Кларендон, выступая перед парламентом. Однако 26 апреля в Лондон пришло первое послание Стратфорда касательно русско-турецких переговоров, и с каждым следующим отчетом враждебность их автора к России нарастала. Стратфорд писал о зловещих мотивах царя, требующего протектората над православными подданными султана. В одном из сообщений утверждалось, что Россия стремится заполучить в Турции опасные политические преимущества, в другом – что требуемые Меншиковым гарантии для православных не имеют отношения к религии. Время шло, и в британском кабинете нарастала тревога по поводу развития событий на Востоке. Члены кабинета не были единодушны в том, какую позицию следует занять Британии. Абердин – «наш единственный друг», по словам Бруннова, – желал любой ценой сохранить мир. Он восхищался царем и в той же мере презирал султана, которого считал неспособным к переменам. Однако, признавая необходимость призвать Россию к сдержанности, премьер-министр предложил, чтобы великие державы оказали «моральное воздействие» на российского императора. Пальмерстон склонялся к другой крайности. По его мнению, оккупация Дунайских княжеств представляет собой casus belli [75]75
  «Случай войны», повод к войне (лат.).


[Закрыть], а потому английский флот должен направиться в Константинополь и, если понадобится, войти в Черное море. «Моральное воздействие», заявил он, может привести к желаемой цели, только если его подкрепить силой оружия. Кларендон занял промежуточную позицию, которая в конечном счете и была принята. Он предложил побудить великие державы к совместному дипломатическому давлению на Россию, а при этом еще послать ко входу в Дарданеллы английскую эскадру.

Пока Стратфорд возбуждал страсти, а кабинет спорил, пресса освещала события во всех подробностях, и публика с жадностью на них набрасывалась. В Англии на протяжении двух поколений царил мир, и известие об угрожающей обстановке на Востоке глубоко волновало британцев. «Дейли ньюс» призывала к немедленной отправке флота в Дарданеллы. «Таймс» восклицала: «Полагать, что можно поддержать независимость Турции без риска оказаться вовлеченными в войну, – сущая глупость! Нужно либо действовать, либо молчать». «Манчестер гардиан» требовала решительных шагов и напоминала о значении Турции для британской торговли. И все были едины во мнении, что действия царя на Востоке могут дать повод Наполеону III для вторжения в Бельгию.

В течение нескольких недель неустойчивая ситуация на Дарданеллах в корне изменилась, что сильно повлияло на поведение великих держав. Британия и Франция, враги согласно старой исторической традиции, сблизились друг с другом. Третьего июня послы обеих стран в Константинополе получили одинаковые распоряжения. Командующему французским флотом на Средиземном море адмиралу Гамелену предписывалось действовать совместно с адмиралом Дандасом, и объединенная флотилия должна была прибыть в Безикскую бухту – как свидетельство взаимопонимания между двумя державами. В середине июня в Париже и Лондоне было официально объявлено о сотрудничестве и взаимной помощи между Францией и Англией. Таким образом новый союз был закреплен. Твердая позиция султана получила одобрение, а дерзкие действия царя осуждены. Не прошло много времени, как Николай подверг осмеянию британскую прессу: Les invectives des journaux anglais sont d'une insolence et d'une trivialité qui dépassent toute mesure [76]76
  Брань английских газет по своей наглости и пошлости превосходит все разумные пределы (фр.).


[Закрыть]. Вера Николая в английское правительство и английское общество неожиданно пошатнулась.

Через три дня после того, как русские войска переправились через Прут, объединенный флот получил приказ следовать в Безикскую бухту у входа в Дарданеллы. Приказ предписывал французским и английским судам «не входить в Дарданеллы до тех пор, пока Россия не начнет военные действия и Порта не объявит, что находится в состоянии войны». Целью передвижения флотов являлось исключительно сохранение Оттоманской империи. Профессор Темперли пишет: «Огромный флот отслеживал действия огромной армии. Ни одна сторона не приступала к военным действиям, но обе эту войну приближали. Реальная опасность дальнейшего продвижения флота или армии заключалась в том, что возврат на исходные позиции с сохранением достоинства был очень сложен. Отступление или вывод войск стал бы признанием поражения».

Известие о передвижении объединенного флота привело Николая в ярость. Когда же ему сообщили, что этот флот поступил в распоряжение лорда Стратфорда, русский император, как замечает Кинглейк, «впал в состояние царя Давида, когда тот возносит молитвы Господу о поражении его врагов».

Пребывание иностранных флотов у входа в Дарданеллы и угроза их дальнейшего продвижения через Босфор наносили огромный ущерб стратегическим интересам и безопасности России. Любая блокада Балтийского или Черного морей, писал молодой журналист Карл Маркс в статье для «Нью-Йорк трибюн», превратит Российскую империю в «колосса, лишенного рук и глаз». России угрожала судьба Циклопа.

Нессельроде получил задание объяснить правительствам Европы, что именно эти недопустимые враждебные шаги заставили царя оккупировать Дунайские княжества, которые должны послужить «материальной гарантией» удовлетворения справедливых требований Николая. Действия России по принуждению Турции не означают войны. Выполнить такое поручение было невозможно: каким образом Нессельроде мог объяснить, что русская армия переправилась через Прут за три дня до того, как объединенный флот получил приказ к отплытию?

В Константинополе султан был весьма доволен. Он с удовлетворением воспринял мнение Стратфорда, что вторжение русских войск в Дунайские княжества – это casus belli. Еще большую радость ему доставило известие, что Наполеон III разделяет эту точку зрения. Теперь у входа в Дарданеллы стоял мощный англо-французский флот и послы этих стран были уполномочены не только вызвать их в Константинополь, но и направить в Черное море. Вскоре Константинополя достигла еще одна обнадеживающая весть: вице-султан Египта и бей Туниса послали свои войска на помощь султану. Дальнейшие переговоры с российским императором должны были неизбежно закончиться самым благоприятным для Турции образом. «Трудно было проповедовать мир, – пишет Темперли, – когда пламя национальных и религиозных чувств горело так ярко, столице ничего не угрожало и подкрепления шли к Константинополю».

В Париже Наполеон также пребывал в превосходном настроении: связи между Францией и Британией крепли и этот дипломатический успех был достоин его славного имени. Но он и не думал останавливаться – Наполеону была нужна война, ибо только она могла осенить его воинской славой. Успех в войне не только укрепит положение французского императора в Европе, но и благоприятно повлияет на внутренние дела в стране. Победа над Россией реабилитирует Францию после поражения его дяди, а также заставит людей забыть о нарушении Луи-Наполеоном клятвы 2 декабря 1851 года и последовавшем за переворотом кровопролитии. Да, война была ему необходима.

В Лондоне продолжались споры между членами кабинета. Абердин убеждал правительство в необходимости сотрудничества с царем и продвижения флотов не далее входа в Дарданеллы. Ему возражал Пальмерстон: «Словами можно отвечать только на слова, а не действия следует отвечать действиями!» И призывал к отправке флота в Босфор.

В конце концов кабинет принял решение (с которым Пальмерстон не согласился): считать, что оккупация Дунайских княжеств не составляет casus belli. Об этом было сообщено Бруннову, и Кларендон отправил письмо Николаю с заверениями, что объединенный флот не войдет в Дарданеллы, пока Константинополю не грозит вторжение. Одновременно в российское посольство просочилась конфиденциальная информация, что Британия решила не вступать в войну до тех пор, пока Франц-Иосиф остается союзником России. Австрия была единственной страной, способной убедить царя вывести войска из Дунайских княжеств, а потому соглашение по восточной проблеме в полном объеме могло быть достигнуто только с помощью Вены. «Вопрос о войне и мире теперь находится в ее руках», – заявил Бруннов.

Австрия тем временем оставалась молчаливым наблюдателем событий, которые разворачивались в опасной близости от ее границ. Возможности Франца-Иосифа как посредника сохранялись, несмотря на противоречивую ситуацию, в которой оказался молодой император. С одной стороны, он был в долгу перед Николаем, который помог ему сохранить трон, и открыто восхищался русским царем, считая его оплотом законной власти династий. С другой стороны, рассуждая практически, он понимал, что, оставаясь в Дунайских княжествах, Россия приобретает контроль над устьем Дуная, что нанесет ущерб австрийским торговым интересам на Востоке. Кроме того, возникал вопрос: каковым будет будущее православных подданных австрийского императора, если царю удастся установить протекторат над православным населением Оттоманской империи? Не обретет ли Россия чрезмерное влияние на внутренние дела Австрии?

Во взглядах Австрии на Британию также просматривались две стороны. Буржуа относились к ней благожелательно и приветствовали расширение торговых связей. В то же время влиятельная аристократия видела в Англии центр либерализма и убежище для революционеров всего мира.

Отношение Австрии к Франции оставалось неопределенным. Наполеон III, активный сторонник итальянского национально-освободительного движения, мог побудить Сардинию войти в подвластные Габсбургам провинции Италии – это толкало Вену на установление дружеских связей с Францией. С другой стороны, имея в виду возможность такого вторжения, было бы полезно заручиться поддержкой русского оружия.

Наконец, рассмотрев и оценив все эти обстоятельства, Австрия приняла решение. Семнадцатого июня графа Мейендорфа, русского посла в Вене, вызвали в Хофбург, где министр иностранных дел граф Буоль [77]77
  Буоль, Карл Фердинанд (1797–1865) – граф, австрийский дипломат и государственный деятель.


[Закрыть]сообщил ему, что австрийская политика в отношении Оттоманской империи полностью совпадает с британской. «Поддержание ее независимости и целостности представляется весьма важным для интересов Австрии», – сказал министр и далее заявил, что, если Австрии придется применить свои вооруженные силы, их действия будут направлены на защиту власти султана.

И наконец, Пруссия. Эта страна, которую, по словам Кинглейка, «до того момента полагали во всем согласной с императором Николаем», была крайне встревожена чванливым поведением Меншикова в Порте и особенно – его требованиями. После объявления Австрией ее позиции по восточному вопросу прусский посол в Константинополе получил указание впредь действовать в дружеском единении с послами Австрии, Франции и Британии.

Подобная реакция теперь уже объединенной Европы потрясла царя. Особенно расстроила Николая двуличность Австрии – Франц-Иосиф предал своего спасителя. Упорство турок и определившаяся позиция великих держав еще более усиливали угрозу войны. Во время своего визита в Англию в 1844 году Николай, говоря о будущем, спросил Абердина: «…если столь много бочек с порохом окажутся вблизи огня, как уберечь их от взрыва?» Теперь, спустя десять лет, пороховые бочки действительно были рядом с огнем. Вооруженного конфликта можно было избежать только с помощью посредника. В отчаянии царь посылал сигналы о своей готовности рассмотреть любые разумные предложения. Союзники – Британия, Франция, Австрия и Пруссия – уловили эти сигналы, и 22 июля их послы в Вене собрались, чтобы совместно рассмотреть тупиковую ситуацию. Председательствовал министр иностранных дел Австрии граф Буоль.

Перед этой конференцией стояла важнейшая и труднейшая задача – решить, как сохранить мир и при этом обеспечить независимость Турции, причем сделать это таким образом, чтобы царь не потерял лица. Бурные обсуждения и споры велись восемь дней, и за это время «на берегу Дуная пролилось чернил не меньше, чем впоследствии крови в Крыму», как писал Пьер де Лагорс [78]78
  Лагорс, Пьер де (1846–1934) – французский историк и юрист.


[Закрыть]. В результате родился довольно туманно сформулированный документ, преследующий цель в основных пунктах удовлетворить Россию и при этом не слишком оскорбить Турцию. Документ этот подтверждал Кючук-Кайнарджийский договор 1774 года, признававший российский протекторат над православной церковью на территории Оттоманской империи. Кроме того, Турции вменялось в обязанность обсуждать с Россией и Францией все предполагаемые изменения в положении религиозных общин. Все четыре страны-участницы совещания одобрили это решение, как и царь Николай, которого с ним негласно познакомили. Принятый документ («Венская нота»), впрочем, имел существенный недостаток – он все же наносил обиду Порте. Султан не мог согласиться с ним, не потеряв достоинства. Тем не менее соглашение было достигнуто, и острота проблемы, похоже, прошла.

Пока четыре страны трудились над этим соглашением, их послы в Константинополе выступили со своим решением, которое оказалось значительно более разумным, чем принятое в Вене. Вспомним, что последним предложением Решид-паши Меншикову был фирман, гарантирующий права православных в Оттоманской империи. Стратфорд и его коллеги предложили послать экземпляр этого документа русскому императору с вежливым сопроводительным письмом от Порты, адресованным графу Нессельроде, в котором подчеркивается, что фирман подтверждает привилегии православной церкви без ограничения сроков, иначе говоря, предоставленные православным права никогда не будут отозваны. Четыре посла в Порте засвидетельствуют подпись этого документа, то есть европейские державы выступят гарантами соблюдения условий, упомянутых в фирмане. Со всей очевидностью это полностью соответствовало желаниям царя.

Не без труда послам удалось уговорить султана на такой шаг, и соответствующий текст (с весьма неудачным названием «Турецкий ультиматум») был отправлен с курьером в Вену для одобрения. Пакет прибыл на место в тот самый день, когда Венская нота была принята и подписана, опоздав всего на несколько часов. Уставшие и раздраженные, дипломаты не были расположены к продолжению дискуссии и оставили без рассмотрения составленный в Константинополе документ. Окажись в то время в распоряжении послов телеграф, участники конференции успели бы рассмотреть плоды усилий своих константинопольских коллег, и, вполне вероятно, Крымскую войну удалось бы предотвратить.

Россия с готовностью приняла Венскую ноту. Парижская «Монитор» поспешила опубликовать эту новость, а в Вене торжествующий Буоль принимал поздравления с блестящей дипломатической победой. Получив благоприятные известия, Абердин написал Кларендону: «Император одобрил нашу ноту и выразил готовность принять турецкого посла, как только эта нота будет одобрена Портой. Я полагаю, дело улажено».

Хотя граф Буоль и добился соглашения между четырьмя странами и даже тайно заручился одобрением этого документа царем, он не обсуждал его с султаном. Венская нота прибыла в Константинополь 12 августа вместе с известием о положительном отношении к ней России. Лондон велел Стратфорду склонить султана к согласию: «Нота в полной мере защищает принцип, о котором пеклась турецкая сторона, а потому Порта может подписать ее, не опасаясь последствий… Союзники султана единодушно рекомендуют ему сделать этот шаг».

Стратфорд поступил, как и было предписано. «Я обратил внимание Решид-паши на то обстоятельство, – писал он в своем докладе правительству, – что все четыре державы твердо настаивают на одобрении турецкой стороной этой ноты… и неоднократно подчеркивал, сколь опасно промедлить с принятием такого решения, отклонить эту ноту или принять ее с оговорками и поправками».

Двенадцатое августа отнюдь не было благоприятным днем для убеждения султана. Темперли пишет: «В тот день в Константинополь прибыл египетский флот, что придало туркам мощный заряд уверенности. Белые паруса египетских кораблей заполнили бухту Золотой Рог, зеленые палатки египетской армии выстроились на окрестных холмах. И хотя англо-французская эскадра не была в пределах видимости, она могла появиться по первому зову. Стамбул был в полной безопасности».

Внимательно изучив ноту, султан заявил, что с радостью согласится с ней, но при условии, что в текст будут внесены три изменения. В противном случае она для Турции неприемлема. В сущности говоря, требуемые изменения носили непринципиальный характер и не могли привести к серьезным последствиям, однако это все же были поправки турецкой стороны. По мнению Кларендона, ни одна из них не имела сколько-нибудь важного значения и не обеспечивала туркам дополнительной безопасности. Известие о требовании султана взбудоражило Вену: ведь политики четырех держав полагали, что вплотную приблизились к мирному решению проблемы. Граф Буоль снова собрал разочарованных послов. Началась неблагодарная и утомительная работа по сличению двух почти идентичных текстов. Дотошно изучалось каждое слово, рассматривался каждый слог, обсуждалась каждая фраза, подвергалась оценке каждая запятая. Сделать больше не смогли бы и грамматисты. Когда же весь текст был просеян через мелкое сито, дипломаты пришли к выводу, что турки продемонстрировали политическую недальновидность, что их требования неуместны и их поправки бесполезны.

Николая попросили согласиться с турецкими оговорками, но царь полагал, что уже проявил добрую волю, приняв первоначальный текст ноты, и не был склонен идти на дальнейшие уступки. Он с негодованием отверг новое предложение четырех стран. Труд венских дипломатов пошел прахом.

Возникает вопрос, почему султан отклонил Венскую ноту? По мнению профессора Темперли, для Турции «этот документ с очевидностью означал зависимость и униженность». Более ранее предложение, исходившее от послов в Порте, «сохраняло лицо турецкой стороны, поскольку четыре великих державы свидетельствовали ее „добровольное“ обещание, данное России». Кроме того, отмечает Темперли, «тот факт, что русский царь был заранее тайно осведомлен о содержании ноты, наносил удар по достоинству Порты. Тем самым европейские дипломаты продемонстрировали свое непонимание турецкой психологии». Не исключено также, что султану просто надоело. Он сделал последнюю уступку, согласившись с текстом упомянутого «Турецкого ультиматума», и полагал это достаточным. И разумеется, свой вклад в его нежелание идти навстречу Николаю внесли прибытие египетского флота и воинственная лихорадка, охватившая столицу.

Американский историк профессор Б. Шмитт полагает, что истинная вина за неудачу с Венской нотой лежит на французском после в Константинополе. Де Лакур, рекомендуя султану согласиться с нотой, в то же время помогал ему формулировать свои поправки. Он разжигал воинственное настроение турок даже своими, казалось бы, невинными вопросами о высадке войск на побережье Турции и о том, полагает ли Порта, что Дарданеллы уже открыты для прохода объединенной эскадры.

Однако по мнению Николая и многих членов британского кабинета вся вина за неудачу дипломатической миссии четырех стран лежала на Стратфорде. Было известно, что сам британский посол не одобрял Венскую ноту. Кинглейк пишет по этому поводу: «Правительства четырех стран и их представители, собравшиеся в Вене, наивно полагали, что они способны уладить раздоры и восстановить спокойствие в Европе без содействия лорда Стратфорда де Редклифа. Со всей очевидностью любой государственный деятель, позабывший о Стратфорде, оказывался несостоятельным в своих представлениях о политических процессах». Обратите внимание на нижеследующую переписку.

Сэр Джеймс Гоехем, член парламента – Кларендону,

16 августа

Стратфорд не одобряет предложенную в Вене ноту… и решительно заявляет противоположное. Он вполне способен поощрить турок к упрямству…

Абердин – Кларендону, 19 августа

Боюсь, от Стратфорда стоит ожидать неприятностей…

Абердин – Кларендону, 20 августа

Я подготовил королеву к возможной отставке Стратфорда, которую, как и Вы, полагаю вполне возможной…

Кларендон – Расселу, 25 августа

Я все время чувствовал, что Стратфорд не позволит осуществить какой-либо план по урегулированию проблемы, кроме собственного…

Лорд Каули – Кларендону, 29 августа

Пусть это останется между нами, но по словам де Лакура у него нет сомнения, что странное поведение лорда Стратфорда, как он это называет, связано с позицией, занятой Портой. Де Лакур говорит, что публично и официально Стратфорд следует полученным указаниям и призывает турецкое правительство одобрить Венскую ноту. В то же время он дает понять, что его частное мнение расходится с официально высказанной точкой зрения, и не использует свое личное влияние для достижения желаемого результата, хотя это в настоящий момент было бы весьма полезно. Кроме того, де Лакур утверждает, что в разговорах с близкими ему людьми лорд Стратфорд не стесняется в выражениях, осуждая все, что происходит в Вене, и заявляет о том, что война предпочтительней подобного решения, что положение Турции не оставляет желать лучшего и тому подобное…

Сэр Джеймс Грехем – Кларендону, 3 сентября

Я надеюсь, что вы не позволите втянуть Европу в войну только потому, что Каннинг полагает, будто он умеет писать лучше всех других, и решил запутать все дела в стране и за границей в надежде добиться триумфа собственного неумеренного тщеславия и столь же неумеренных антипатий.

Кларендон – Дж. Льюису, члену парламента, 12 сентября

Стратфорд, этот настоящий султан… делая вид, что повинуется полученным указаниям, дает понять туркам о своем расхождении с официальной точкой зрения, и те действуют соответственно.

На ком бы ни лежала вина, Венская нота обратилась в прах, и у царя осталась лишь одна, последняя возможность избежать немедленной войны – встретиться лицом к лицу с Францем-Иосифом. «Я люблю императора Австрии как собственного сына, – писал Николай. – Я знаю, что он будет моим союзником в усилиях положить конец бесчестному правлению на Босфоре и притеснению неверными несчастных христиан». Австрия, а за нею и Пруссия, по мнению Николая, могли оказать давление на Турцию.