Текст книги "Крымская война"

Автор книги: Алексис Трубецкой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)

Глава 10
Армия союзников и армия России

Объявление войны Англией и Францией явилось неожиданностью разве что для Николая. Во Франции с энтузиазмом к этому шагу отнеслись только люди с имперским мышлением из ближайшего окружения Наполеона и определенная доля военных. Французский народ проявлял безразличие. В мыслях Наполеона грядущая война не походила на колониальную экспедицию – она будет короткой и не повлечет больших потерь (как людских, так и материальных). «В этом отношении его оценки совпадали с большинством мнений, высказанных в начале 1854 года, – замечает профессор Гуч [85]85
  Гуч, Джордж Пибоди (1873–1968) – английский историк.


[Закрыть]. – Франция была подготовлена к иллюзиям. Однако экспедиционный корпус не ограничился десятью тысячами человек, вскоре эта цифра выросла до сорока, а затем – до семидесяти тысяч».

Напротив, в Британии воинственный дух расцвел пышным цветом – войны, казалось, хотели все. «Возникло поколение, которое ничего не знало о войне и жаждало проверить на практике свою отвагу, – пишет историк британской армии Джон Фортескью. – Начав с дипломатических шагов и все больше склоняясь к угрозам применить силу, правительство бодро двигалось к войне под одобрительные возгласы общества». На этом этапе развития событий англичане просто рвались в драку, чтобы покончить с этим делом. Кинглейк замечал по этому поводу: «Следует признать, что у нас нашлось немало людей, для которых война ради войны уже не казалась чем-то ужасным».

Подготовка союзников к войне началась за несколько недель до ее официального объявления. Британия приступила к накапливанию сил на Мальте, а французские войска сосредотачивались для отплытия в Тулоне и Марселе. В Константинополь для помощи турецкому командованию отправилась группа военных советников, в которую среди прочих входили известный французский инженер полковник Ардент и герой Полуостровной войны [86]86
  Война на Пиренейском полуострове (1807–1814) между Францией и союзом Испании, Португалии и Англии.


[Закрыть]и войны 1812 года [87]87
  Англо-американская война 1812–1815 годов.


[Закрыть]сэр Джон Бургойн.

Теперь же, когда война была объявлена и союзные войска направлялись к местам славных сражений, Британии и Франции оставалось решить лишь два важных вопроса: определить объекты для удара и назначить руководителей совместной военной акции. Уже 22 февраля Наполеон III и английский посол в Париже лорд Каули приступили к обсуждению этих вопросов. Император, памятуя о рекомендации своего августейшего дяди, настаивал на сосредоточение всей полноты власти в руках одного командующего. «Ведя войну с одной страной, – некогда заявил Наполеон Бонапарт, – следует иметь одну армию, управляемую одним руководителем… Долгие дискуссии и военные советы обычно заканчиваются принятием самого неудачного решения». Возглавить объединенные сухопутные силы, по мнению Луи-Наполеона, должен француз, а объединенный флот, учитывая превосходство Британии на море, французский император соглашался доверить англичанину. Лорд Каули выдвинул свои возражения: «Подчинение британской армии французскому командованию ограничит власть британских командиров над своими людьми, что несовместимо с британскими представлениями о собственной чести и национальной гордости». В лучших традициях английского компромисса посол предложил свободную схему взаимодействия и связи французских и английских сил как на суше, так и на море. В конце концов такая схема и была принята: союзные войска не имели единого командования ни сухопутными частями, ни флотом.

Командующим французскими экспедиционными силами Наполеон назначил маршала Лероя де Сент-Арно, шестидесятипятилетнего ветерана алжирской кампании. Именно этот человек обеспечил военную поддержку государственного переворота, который возвел Луи-Наполеона на престол в 1851 году. Назначение де Сент-Арно было довольно странным. Наполеон умышленно пренебрег такими выдающимися военачальниками, как генералы Шангарнье, Барагэ д'Илье, де Кастеллан, Вайан и Пелисье – все они были ветеранами Первой империи, которые участвовали в сражениях при Лейпциге, Ваграме и Бородине. Похоже, Луи-Наполеон ценил не столько военный опыт и талант, сколько покладистость и безусловную преданность ему самому, а уж в этих качествах Сент-Арно он не сомневался.

Еще в молодости Сент-Арно приобрел репутацию человека посредственных способностей и к тому же нерешительного и непоследовательного. В 1821 году младший лейтенант Сент-Арно был уволен из армии после пятнадцатидневного заключения в военной тюрьме. Он отправился в Лондон, где давал уроки фехтования. Обнаружив, что спрос на его услуги невелик, Сент-Арно стал учителем танцев, а позже – маркером в бильярдной. Он пробовал свои силы в пении, поэзии, игре на скрипке, но в конце концов тайно покинул Британию, оставив после себя неоплаченные счета. Владея четырьмя языками, он играл комические роли в разных труппах под именем Флоридор, а в Бельгии даже пел в опере теноровые партии.

В 1831 году Сент-Арно вернулся в армию. Женившись, он приобрел более серьезный взгляд на жизнь. Через пять лет он попал в Алжир, где и начала восходить его звезда. В 1847 году он уже мог писать брату: «Меня знают и ценят, я – бригадный генерал и командор Почетного легиона [88]88
  Почетный легион – имеется в виду организация, основанная Наполеоном Бонапартом в 1802 году по примеру рыцарских орденов.


[Закрыть]. Я достиг желаемого, и мои дети имеют имя и прочное положение». В 1851 году Сент-Арно занял пост военного министра, а годом позже получил звание маршала Франции и был избран в сенат.

Маршал де Сент-Арно был человеком добродушным и энергичным, но вместе с тем беспечным и тщеславным. Опытный администратор, деятельный офицер, он вместе с тем не отличался выдающимися военными способностями. Среди его черт Кинглейк отмечает «необычную готовность лишать людей жизни». Сам Сент-Арно с гордостью писал, как в 1845 году расправился с крупным отрядом арабов, который скрывался в пещерах Северной Африки: «Я приказал наглухо закрыть все отверстия, превратив пещеры в один огромный склеп. Никто туда не вошел, и только я знал, что там погребены пять сотен бандитов, которым никогда уже не удастся пролить кровь француза… Мне не в чем упрекнуть себя – я исполнил свой долг командира и готов повторить это снова».

Когда Сент-Арно получил свое последнее назначение, он был серьезно болен. Предвестники этой болезни, которая сведет его в могилу уже в Крыму, начались лет десять назад. Незадолго до смерти боли, сопровождавшие рак желудка, стали невыносимыми, маршал был изнурен до крайности. «Его состояние, – писал Кинглейк, который знал Сент-Арно лично, – не позволяло ему руководить войсками на поле боя. И хотя между приступами, когда боль отступала, он снова преисполнялся энергией, недуг возвращался вновь и вновь, лишая его последних сил».

Командирами дивизий французских экспедиционных сил в Крыму Наполеон назначил генералов Канробера, Боске и Форе. Как и Сент-Арно, они были ветеранами Северной Африки, но более молодыми – их средний возраст равнялся сорока шести годам. Получил назначение и принц Наполеон – племянник великого императора и наследник трона своего кузена. Принц был весьма усердным молодым человеком, но не имел военного опыта. Перед отплытием на Восток Канробер получил и «отложенные полномочия» – в случае смерти Сент-Арно он становился главнокомандующим. Это назначение держалось в тайне (даже от маршала) до 29 сентября 1854 года. Через пятнадцать дней после высадки союзных войск в Крыму Сент-Арно умер, и командование французской армией принял на себя Канробер.

Командующим британскими войсками стал лорд Раглан. Законченный аристократ во всех проявлениях – гордый, сдержанный, с изысканными манерами и в то же время крайне скромный, – он в полном соответствии с традицией своего народа не терпел открытого проявления чувств. Кроме того, это был мастер преуменьшения и замалчивания. Из его писем правительству, официальных и личных, было невозможно составить сколько-нибудь полное представление о переживаемых армией лишениях. «Молчание лорда Раглана, – сетовал лорд – хранитель печати, – напоминает пытку. Он доносит до нас только сухие факты!» С одной стороны, главнокомандующий был убедителен и обладал даром привлекать к себе людей. «С кем бы он ни говорил, будь то политик или простой школьник, его собеседник уходил покоренный», – писал о нем Кинглейк. С другой стороны, его отношения с рядовыми и нижними чинами оставались холодными и формальными, а редкие беседы с солдатами были лишены даже намека на сердечность. Так, прибыв в расположение Бригады легкой кавалерии после ее знаменитой кровопролитной атаки, он не сказал ни слова ободрения или благодарности.

Офицерскую должность Раглану купил его отец, когда сам он еще учился в Вестминстерском колледже. На заре своей карьеры Раглан женился на племяннице герцога Веллингтона и стал его адъютантом. При Ватерлоо он потерял правую руку и в последующие сорок лет занимал ряд дипломатических и административных должностей: секретаря посольства в Париже, а позже – в Санкт-Петербурге, секретаря командующего Королевской конной гвардией и, наконец, члена Тайного совета. Так что ко времени своего назначения Раглан был законченным государственным гражданским служащим, иначе говоря – чиновником.

«Трагедия Раглана, – пишет английский историк У. Пембертон, – заключается в том, что его качества оказались непригодны для человека, которому надлежало командовать армией в Крыму после сорока лет мира. Этой армии не был нужен безупречный джентльмен и апатичный аристократ. Ей не был нужен мягкий и добродушный пожилой господин. Армия нуждалась в человеке помоложе, в генерале с железным кулаком, который не потерпит никаких вольностей, и пусть он будет скорее хамом, чем джентльменом; армия нуждалась в жестоком, ярком, энергичном, властном человеке, надсмотрщике, если хотите, который накормит, оденет и согреет солдата, обеспечит армии приличные условия, будет угрожать, горячиться, ругаться последними словами и при надобности снимет с должности своего лучшего друга. Шестидесятисемилетний Раглан не был и не мог быть таким человеком».

Вступив в новую должность, Раглан оказался перед необходимостью укомплектовать штаб и другие командные посты. «Он не мог позволить себе оставаться в неведении о качествах своих офицеров, – писал в редакционной статье журнал „Фрейзере мэгэзин“. – И Раглан с тщанием подошел к набору персонала. Он заявил, что те, кто в течение долгого времени был занят на мирной службе, получат преимущество при назначении на должность перед офицерами, уже познавшими войну в Индии и иных местах. В результате в армию Раглана пришли люди из Королевской конной гвардии и их родственники. Командующий полагал, что если его самого долгие годы мирной и благополучной службы не испортили, то и другие, само собой разумеется, приспособятся к новым условиям».

Наконец все посты были распределены. Ни один новый командир дивизии или бригады никогда прежде не возглавлял сколько-нибудь значительный военный отряд во время боя, в том числе и сам Раглан. Из четырех командиров дивизий трое участвовали в войне с Наполеоном будучи молодыми офицерами – сэр Джордж де Лейси-Ивенс, сэр Джордж Кэткарт и сэр Ричард Ингленд. Их средний возраст равнялся шестидесяти двум годам. Тридцатичетырехлетний герцог Кембриджский, внук Георга III и двоюродный брат королевы Виктории, имевший за плечами шестнадцать лет штабной работы, получил должность командира Первой дивизии. Подобно принцу Наполеону, он отправился в Крым, «ради славы и чести королевской семьи». Сэр Джордж Браун получил под свое начало артиллерию, а граф Джордж Чарльз Лукан – кавалерийскую дивизию. В 1828 году Лукан воевал с турками на стороне России, через десять лет оставил военную карьеру и вот уже пятнадцать лет не служил. Граф Кардиган и Джеймс Скарлет были назначены командирами бригад – соответственно легкой и тяжелой кавалерии. Ни один ранее не участвовал в активных военных действиях. Инженерную службу возглавил ветеран войны 1812 года сэр Джон Бургойн семидесяти одного года.

Таков был старший офицерский состав объединенной армии, взявшей курс на Восток летом 1854 года. Профессор Гуч отмечает: «Поразительное различие в облике и эффективности французской и британской армий можно в значительной мере объяснить тем обстоятельством, что французами командовали офицеры, а англичанами – джентльмены». Французские офицеры были моложе и при этом обладали существенно большим опытом – почти все они на протяжении двадцати лет принимали участие в активных боевых действиях в Северной Африке. Помимо прочего, алжирский опыт породил у французов чувство товарищества и уверенность во взаимовыручке. «Люди, безусловно, разные, они с самого начала установили друг с другом теплые, даже сердечные отношения», – пишет тот же историк профессор Гуч.

В британской армии дело обстояло иначе. Зависть, ссоры, взаимная ненависть не утихали на протяжении всей кампании. Вражда лорда Кардигана и его родственника графа Лукана породила множество легенд. Командир Бригады легкой кавалерии и его непосредственный начальник, командующий кавалерийской дивизией, прекратили разговаривать друг с другом с самого начала войны, и никто так и смог примирить этих господ, поскольку, как отмечал английский военный журналист Уильям Рассел, «каждый из них обладал дьявольской гордыней, один был горяч, неуступчив и тверд как сталь, а другой чванлив, ограничен, завистлив и упрям».

Французская армия в целом превосходила британскую не только по качеству офицерского состава, но и по численности и организованности. Первоначально французский экспедиционный корпус насчитывал 60 000 человек, а британский – 26 000. Вот что писал об этих армиях в самом начале войны британский генерал Дэниел Лайсонс:

Положение в нашей армии просто позорно. Система снабжения отсутствует, люди голодают, офицеры поднимаются на борт нашего судна, чтобы выпить чая, раздобыть кусок хлеба или еще чего-нибудь из съестного. Ни один генерал, кроме сэра Джорджа Брауна, не появился, и мы не увидели никого из штаба. Мулов нам не предоставили. Одним словом, никакой организации. Все это являет разительный контраст с французами. Их армия высаживалась в строгом порядке, побригадно, под руководством генералов и штабных офицеров, снабжение налажено, мулов хватает всем, вьючные седла укомплектованы – полная готовность к немедленному маршу… Хотя наши солдаты, похоже, знают свое дело, высшие командиры никуда не годятся. Поразительно, как при таких грубых просчетах наши люди вообще что-то делают.

При всем различии этих двух армий одна особенность у них была общей: презрение и недоверие к своим турецким союзникам. Принц Наполеон называл их животными. Лорд Каули заявлял, что на турок нельзя полагаться. Мнение о турецких солдатах было хуже некуда – их считали примитивными, нестойкими, способными только на то, чтобы обстреливать противника, укрывшись за толстыми крепостными стенами. На военных советах не звучало сомнений в том, что русские могут стремительно форсировать Дунай и углубиться на территорию Оттоманской империи, не встречая никакого сопротивления со стороны турок. Поэтому первым делом следовало озаботиться состоянием турецких фортификационных сооружений. Этим уже занимались генерал Бургойн и его французский коллега. В своих докладах они дружно отмечали слабость турецких укреплений, защищающих южный берег Дуная. По их мнению, редуты Силистрии и Шумлы неминуемо рухнут при первой же энергичной атаке, открыв путь русским полчищам. Бургойн предложил высадить союзную армию в Галлиполи, чтобы организовать там предварительную линию обороны, а уже затем двигаться к северу. При достаточно быстрых действиях в этом направлении оборонительные позиции можно продвинуть в глубь Балканского полуострова и тем самым обеспечить безопасность Константинополя. Наполеон III был в восторге от плана Бургойна. Некогда он и сам размышлял над вопросами фортификации и даже написал несколько работ на эту тему. Конечно, предложенная стратегия носила оборонительный характер, реализация ее зависела от инженеров, но, как было замечено, без инженеров, которые фактически определили ход операции, трения между сторонами сразу заявляли о себе.

Канробер и Боске решительно выступили против плана Бургойна и предложили императору высадиться севернее, на Черноморском побережье, а именно – в Варне. «С какой стати нам выбирать оборонительную стратегию? – заявляли они. – Следует выбрать наступательный вариант, а не позволять русским вторгаться в Турцию. Нужно развернуть свои силы там, где мы сможем предотвратить не оккупацию последнего участка турецкой территории, а оккупацию всей Турции».

Однако Наполеон настоял на своем, и было принято решение о высадке в Галлиполи. Девятнадцатого марта первый отряд французских кораблей отплыл из Марселя, а спустя двенадцать дней головная группа британской эскадры покинула Мальту. Их цели оставались нечетко обозначенными – «укрепление обороны». Пусть так, но где именно? Против какого рода нападения? Откуда? И наконец – а что делать дальше?

Город Галлиполи расположен на европейском берегу Дарданелл в крайней юго-западной точке пролива, откуда начинается Мраморное море. Укрепившаяся там армия способна одновременно контролировать входы в Дарданеллы и Эгейское море. Кроме того, оттуда войска можно быстро перебросить сухопутным путем в северном направлении (на Балканы или в Константинополь) или морским путем – в Азию. Так что план Бургойна был разумен и в случае выбора оборонительной стратегия, и для получения плацдарма с целью продвигаться на Балканы. В среду 6 апреля суда с британскими войсками подошли к внешнему рейду Галлиполи, французы прибыли на место еще раньше. На борту «Золотого руна» находился Уильям Рассел из газеты «Таймс», первый в мире настоящий военный корреспондент, который посылал в Лондон подробные и яркие отчеты очевидца. «Город представляет собой кучу жалких лачуг с десятком тысяч обитателей – турок, евреев и греков», – пишет Рассел. Командирам прибывших английских частей сообщили, продолжает он, что их консул отплыл навстречу им, «но должен вернуться до вечера». Далее из репортажа следует, что «лошадей в городе не достать ни за какие деньги… провизия довольно дорога… а французы, приехавшие первыми, заняли лучшие места».

Суда встали на якорь, но высадку войск отложили до субботы, чем обрекли людей на тоскливое безделье. «В чем причина? – задает вопрос Рассел и сам отвечает: – Да в том, что ничего не было готово! И несколько тысяч человек были вынуждены два с половиной дня созерцать чаек и вполглаза наблюдать за кипучей работой французов». Четкость и завершенность их действий восхитила корреспондента: «Лазареты, пекарни, повозки для перемещения военного снаряжения, запасов и багажа – все, что было необходимо для нужд и удобного размещения войска, ожидало прибытия французского флота. Англичан же в гавани никто не встретил – великую морскую державу представлял единственный пароход, принадлежащий частной компании».

В последующие несколько недель войска союзников продолжали прибывать, их число росло. Главными занятиями были поиски провизии, знакомство друг с другом и привыкание к соседству с турецкими подразделениями. Никакой спешки не наблюдалось, цель происходящего тоже не становилась яснее. Высший командный состав прибывал на место когда кому вздумается, и каждое такое событие отмечалось парадом или приемом. Принц Наполеон приплыл 30 апреля, лорд Раглан – тремя днями позже, Сент-Арно – седьмого июля, а герцог Кембриджский со свитой – девятого.

Затем состоялся торжественный смотр объединенной армии и парад, в котором приняли участие 22 000 человек. Султан дал официальный обед в честь герцога Кембриджского. Однажды над лагерем разразилась буря с громом, молниями и страшным ливнем, в результате чего некий лейтенант Макинтош утонул в потоке грязи. На следующий день руководство объединенной армии отбыло в Варну, где должен был состояться военный совет с участием Омар-паши, командующего турецкой армией. С момента объявления войны минуло восемь недель. Лорд Раглан плыл на «Карадоке», маршал Сент-Арно – на «Бертолле», а турецкие военный министр и министр внутренних дел – на своем паровом фрегате – то есть плыли они на трех разных кораблях, каждый – под своим флагом, каждый – со всевозможными удобствами. По завершении совета все четверо вернулись в Галлиполи, чтобы торжественно и пышно отметить день рождения королевы Виктории. «Это было великолепное зрелище», – писал Рассел. В параде участвовало 15 000 человек. Лорд Раглан и от 30 до 40 офицеров появились на плацу в блеске золотого шитья, над их головами колыхались пурпурно-белые плюмажи… Оркестр играл «Боже, храни королеву», но не очень дружно. Лорд Раглан занял место на трибуне, после чего грянул салют корабельных орудий и под звуки вновь зазвучавшего гимна полки склонили знамена до земли. Вот как описывает церемонию Рассел:

Это было неожиданное и эффектное зрелище. Тридцать два шелковых полотнища, украшенных именами великих побед, внезапно пали на землю, будто сраженные одним ударом. И тут же возглас «Боже, храни королеву» прокатился по рядам от шотландских стрелков на левом фланге до гвардейцев на правом, а за ним воздух разорвало тысячеустое троекратное приветствие – полк за полком подхватывал его, оно набирало силу, оглушало, заставляло сильнее биться сердце. Некоторые солдаты срывали с себя кивера и махали ими в воздухе, другие оставались неподвижными, но кричали столь же громко.

Зрителей у этого внушающего благоговейный трепет спектакля во славу ее величества набралось не так уж много. Особенное раздражение англичан вызывало крайне малое число присутствующих на торжестве турок – британцев с самого начала поражало равнодушие их союзника почти ко всему происходящему. Рассел заметил трех-четырех всадников в сопровождении слуг и пару карет с дамами, чьи лица скрывала чадра. Хотя в двух километрах от британского лагеря находился Скутари со стотысячным населением, это не увеличило сколько-нибудь заметно количество любопытных турок. Местных греков было значительно больше, пришло и немало иностранцев, одетых по последней парижской моде: если бы не минареты и кипарисовые рощи, можно было подумать, что вы присутствуете на великосветском загородном приеме недалеко от Лондона.

В течение девяти недель, которые союзники провели в Галлиполи, готовясь к сражению, турки уже воевали на берегах Дуная и показали себя очень неплохо. Омар-паша организовал надежную линию обороны от Вадина в крайней западной точке Валахии до Констанцы на побережье Черного моря длиною в 480 километров. Хотя ряд укрепленных поселений на южной стороне Дуная пали (важнейшее из них – Силистрия), оборона не была прорвана и продвижение русских войск удалось остановить. «Дикие, ненадежные, неумелые» и т. д. турки успешно действовали против стотысячной армии, вторгнувшейся на их территорию с севера.

Весьма низко оценивая военную силу турок в начале кампании, союзники не приняли во внимание, что регулярная армия султана была одной из старейших и опытнейших в Европе. Пусть и не самая эффективная по западноевропейским меркам, она без сомнения оставалась одной из крупнейших – ее численность достигала 300 000 человек, причем половина этого количества постоянно находилась под ружьем, а вторая половина составляла резерв. Две трети постоянной армии располагались в Константинополе, и эти части были хорошо вооружены, обеспечены всем необходимым и обучены иностранными инструкторами. Войска, расквартированные вне Константинополя, по словам Сент-Арно, представляли не столь отрадное зрелище. Маршал отмечал их «плохое вооружение, плохое обмундирование, нехватку лошадей». Что касается резервной части армии, то там не было ни оружия, ни офицеров; к тому же резервистов, как правило, никто не обучал.

В случае военного конфликта султан мог также рассчитывать на добровольную поддержку правителей подчиненных ему земель. Однако эта помощь носила случайный характер и была малоэффективной. Так, например, когда в Галлиполи прибыл первый египетский контингент, выяснилось, что в его составе нет ни одного регулярного подразделения. Аббас-паша просто рекрутировал пожилых ветеранов из числа гражданского населения, принимая во внимание только факт прежней военной службы, хотя многие из призванных оставили армию более десяти лет назад, а кое-кто был ветераном войн с греками, которые боролись за свою независимость в двадцатые годы. Среди рекрутов встречались старики шестидесяти с лишним лет, а людей моложе тридцати не было вовсе. Четырнадцать тысяч таких ветеранов были без всякого предупреждения схвачены в поле, дома, в любом месте, где их находили. Закованных в цепи, их переправили в Александрию, одели в военную форму и посадили на корабли. В таких частях были нередкими случаи дезертирства, и вместе с тем в бою эти люди нередко выказывали крайнюю жестокость. Просто убить врага им казалось недостаточным – они должны были надругаться над его трупом.

Кроме того, союзники не учли, что верховным главнокомандующим турецкой армии был Омар-паша – умный, прозорливый, деятельный военачальник и к тому же опытный дипломат. Австриец по рождению, Михаэль Латтас (так его звали) в молодости служил в армии Габсбургов. В двадцать два года он дезертировал, бежал из страны и через какое-то время оказался в Константинополе, где стал воспитателем сыновей богатого турецкого купца. Михаэль принял ислам и взял себе турецкое имя. В 1834 году Омар-паша стал инструктором при военном министерстве, а затем адъютантом турецкого генерала. К 1839 году он уже имел чин полковника и с успехом подавлял мятежи, то и дело вспыхивавшие в разных частях империи, «действуя весьма эффективно и проявляя особую безжалостность по отношению к христианам», как отмечает профессор Гуч. Со временем Омар-паша женился на богатой наследнице и был назначен губернатором Константинополя. Накануне вторжения русских войск Омар-паша стал генералиссимусом и в его титуловании появилось слово «светлость».

И вот с октября Омар-паша и его «дикие, ненадежные и неумелые» войска сдерживали мощную русскую армию под Силистрией и вдоль побережья Дуная.

Что касается армии русской, то эта устрашающая военная машина, без сомнения, оставалась крупнейшей армией в мире. Вместе с тем она была неповоротлива, неуклюжа, плохо обеспечена и поражена коррупцией. Если представить военную систему России в виде пирамиды, то основанием ее служили солдаты, набираемые из крепостных крестьян, находящихся в частной и государственной собственности, и фабричных рабочих. В десятилетия, предшествовавшие Крымской войне, ежегодно в армию забирали в среднем 80 000 человек, при этом срок службы составлял двадцать пять лет. Избегнуть призыва можно было разными средствами. От службы освобождала определенная классовая принадлежность или заступничество влиятельных лиц. Можно было откупиться или «нанять» добровольца, согласного служить вместо официально назначенного рекрута. В то же время помещики охотно отдавали в армию крестьян, склонных к мятежу, а суды охотно приговаривали к несению военной службы за преступления религиозного характера – «еретиков всякого толка и всяких сект, замеченных в прельщении христиан и неповиновении Церкви». Отдавали на военную службу «иудеев упречного поведения, налогов не платящих», а также бродяг и воров. Не удивительно, что армейская служба рассматривалась в России как своего рода каторга, которая для многих оказывалась пожизненным наказанием. В русской литературе есть немало эпизодов, описывающих прощание обезумевших от горя родителей со своими несчастными сыновьями, покидающими отчий дом. Даже если они когда-нибудь вернутся, какими они будут через много-много лет?

Послушаем трогательный рассказ профессора Дж. Кертисса, автора трудов по российской истории:

В 1855 году один офицер, направлявшийся в тыл с партией раненых, разговорился с солдатом пятидесяти пяти лет, повторно записавшимся на военную службу, потому что он не смог жить обычной жизнью после первого увольнения из армии. Двадцать лет он ничего не знал о своих жене и детях. «Когда становишься солдатом, – говорил этот человек, – тебе сразу становится понятно, что ты вряд ли вернешься домой, а потому ты прощаешься с семьей так, словно уходишь навсегда…» И вот, погоревав какое-то время, он забыл про свою семью. Жена сначала писала ему, как-то раз прислала рубаху, а потом письма стали приходить все реже и наконец прекратились. «С тех пор я и не знаю, жива ли она», – признался он. Теперь солдата уволили из армии по возрасту, и он возвращался к себе в деревню с семью рублями в кармане доживать свои дни в полном одиночестве.

Науку в солдата вбивали в прямом смысле. «Русскому солдату необходима палка, – цитирует одного комментатора профессор Гуч, – ибо слов он не понимает. „Учить“ и „бить“, „бить“ и „учить“ – эти слова были синонимами. Фраза „его надо научить“ означала „его следует выпороть“. Учили кулаками, ножнами, барабанными палочками – всем, что подвернется под руку. Розгами пользовались сравнительно редко».

В 1834 году Николай провел ряд военных реформ. В результате при хорошем поведении солдата срок его службы мог быть сокращен с двадцати пяти до пятнадцати лет. Кроме того, при хорошем поведении в течение десяти лет солдату давали отпуск на срок от 28 до 180 дней. В 1850 году рядовой получал жалованье 2 рубля 85 копеек, а сержант – 4 рубля 5 копеек в год, при том что кожа для пары сапог в то время стоила 80 копеек, а тулуп – 2 рубля 75 копеек. С офицерским жалованьем дело обстояло лучше: лейтенант получал 238 рублей, а полковник – 502 рубля в год.

Солдат должен был сам шить себе рубахи, нижнее белье и сапоги. Правда, казна предоставляла ему ежегодно ткань на две рубахи, а также пару кальсон и кожу на две пары сапог (плюс запасные подметки). Опытные полковые портные шили мундиры и шинели. Согласно правилам, мундиры должны были носиться два года, а шинели – три. Срок службы ремней, головных уборов, ранцев и тому подобного снаряжения составлял десять лет. Горе солдату, которому приходилось участвовать в активных боевых действиях или нести службу в суровых климатических условиях: его обмундирование могло износиться до положенного срока, особенно если жуликоватый полковой интендант снабдил его третьесортным материалом. При этом, что бы ни случилось, на смотру солдат обязан был выглядеть безупречно. Известен случай, когда у солдата во время строевых занятий отлетела подметка и разгневанный батальонный командир хотел было выпороть несчастного, но потом ограничил наказание двумя неделями гауптвахты на воде и хлебе.

Офицерами, как правило, становились выходцы из знатных семей, в том числе из потомственных дворянских родов, хотя встречалось и немало представителей низких слоев, которым удалось выбиться наверх благодаря безупречной службе на унтер-офицерских должностях в течение не менее двенадцати лет. Большинство офицеров были молодыми людьми, не получившими военного образования. Лишь десять процентов офицерского корпуса имели за спиной университет или специальное кадетское училище, среднее образование получили около тридцати процентов, остальные едва умели читать и писать. Во время Крымской войны около пятой части приходящих на службу офицеров были выпускниками кадетских училищ.