Текст книги "Крымская война"

Автор книги: Алексис Трубецкой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

Это скорбное зрелище могло свести с ума человека слабого и чувствительного. Невозможно было без сострадания видеть сотни изувеченных солдат, бредущих из последних сил за своими товарищами, едва не теряющих сознание, стенающих от мучительной боли при каждом шаге. Но – таковы неизбежные следствия войны. Некоторые солдаты получили несколько ран – их могло быть и шесть, и семь – в разные части тела. Как правило, это были пулевые ранения. Раны быстро воспалялись, в них попадала инфекция. Помимо прочего, люди невыносимо страдали от жажды, но воды не хватало, как не хватало врачей, фельдшеров, повозок. Раненым приходилось самим о себе заботиться – для перевязок им служили рубахи или оторванный подол мундира. Они молили о помощи проходящих мимо здоровых солдат…

Впрочем, одному пострадавшему русскому повезло значительно больше, чем этим отступающим к югу солдатам. Вот яркий эпизод, иллюстрирующий викторианские нравы на войне, в передаче подполковника Калторпа:

На отдаленном холме, уже занятом нашими войсками, был взят в плен русский генерал Шеканов. Когда туда прибыл лорд Раглан со своим штабом, генерал сидел на передке пушки капитана Вудхауза и выглядел вполне довольным собой. Он объяснил, что командовал одной из резервных бригад. Упав с лошади во время боя, генерал, будучи человеком пожилым, не смог сесть в седло без посторонней помощи, а поскольку все его люди стремительно отступали, он остался лежать на соломе до прихода наших артиллеристов, которые и взяли его в плен. Генерал сказал, что со стороны русских в сражении участвовали около 42 000 пехоты, от 80 до 90 пушек и 6000 кавалерии и что они пришли драться с «людьми», а не «дьяволами». Завершил он свою речь, выразив надежду, что, поскольку он стар и практически безвреден, английский главнокомандующий отправит его в Севастополь или позволит присоединиться к своим товарищам.

Лорд Раглан ответил, что, хотя он не сможет выполнить эту просьбу, о генерале всячески позаботятся и выкажут ему полное уважение. А поскольку в лагере нельзя обеспечить достойные пленника условия содержания, его незамедлительно переправят на борт судна, где английский адмирал встретит русского генерала как подобает. Бедняга признался, что за всю жизнь ни разу не поднимался на корабль и вообще страдает водобоязнью в острой форме. Тем не менее в тот же вечер его перевезли на «Агамемнон», где сэр Эдмунд Лайонс разместил его наилучшим образом и обращался с ним как с другом.

Итак, первое крупное сражение в Крыму завершилось, и над Альмой воцарились тишина и покой. Два дня союзники хоронили убитых, оказывали помощь раненым и отдыхали. Калторп продолжает:

Поле битвы представляло собой ужасное зрелище. Повсюду лежали разорванные, изуродованные тела храбрецов – англичан, французов, русских, причем на каждого погибшего союзника приходилось трое русских. В тех местах, где бой был наиболее жарким, погибшие и умирающие лежали друг на друге. Стоны и крики страдальцев, мольбы о воде наполняли воздух и разрывали сердце. Лорд Раглан до поздней ночи раздавал распоряжения, касающиеся заботы о раненых. Один из двух его шатров был отдан для размещения больных и раненых офицеров. В уцелевших домах деревни Бурлюк развернули полевые лазареты, где без устали трудились хирурги, выполняя свою ужасную и вместе с тем исполненную милосердия работу: их руки были в крови, на скользком от запекшейся крови полу валялись ампутированные конечности. Немыслимое количество раненых превосходило возможности этих людей, хотя они оставались на ногах всю ночь, не зная сна и отдыха. Некоторые врачи просто падали от изнеможения и какое-то время были не в силах продолжать свою работу. В первую ночь в лазареты доставили от 400 до 500 раненых, но они составляли лишь треть пострадавших англичан. Кроме того, на пространстве, где шел бой, осталось лежать от 900 до 1000 раненых русских. Холера тоже не унималась и унесла жизни многих участников сражения.

Через два дня армия союзников продолжила движение к своей конечной цели – к Севастополю.

Глава 15
На Севастополь!

За двадцать лет до возникновения англо-французского союза один шотландец, любитель рискованных путешествий, приехал в Крым в качестве туриста. К тому времени Севастополь уже в течение многих лет был закрытым портом, куда не допускали европейцев. Однако подобное препятствие не могло остановить предприимчивого авантюриста, и господин Олифант не только сумел проникнуть в город, но и умудрился собрать сведения о его оборонительных возможностях. По возвращении домой Олифант опубликовал впечатления о своих путешествиях, уделив особое внимание Севастополю и снабдив это описание яркими деталями:

…но в одном нет ни малейшего сомнения: как бы хорошо ни был защищен Севастополь от нападения с моря, ничто не может воспрепятствовать какой-либо армии высадиться в нескольких милях южнее города в одной из шести подходящих бухт, расположенных на побережье между Севастополем и Херсонским мысом, и промаршировать прямо по главной улице, – если, конечно, эта армия окажется достаточно сильной, чтобы совладать с возможным противодействием русских на открытом пространстве. А взяв и разграбив город, можно сжечь и флот.

Когда проблема далеких святынь приобрела остроту, соображения Олифанта касательно уязвимости Севастополя обратили на себя внимание британского военного ведомства и разработчики стратегических планов стали рассматривать этот город в качестве возможного объекта нападения в случае войны. Возможности сбора более свежих сведений о защитных сооружениях города были невелики, но, похоже, к 1853 году особых изменений в обороне Севастополя со стороны суши не произошло. Перед отплытием из Англии лорд Раглан встречался с Олифантом и по результатам их беседы пришел к выводу, что нападать на Севастополь следует с юга.

Севастополь расположен на южной стороне залива шириной в полмили и длиной в четыре мили, при этом небольшое предместье распространяется и на противоположный берег. К тому времени, когда армия союзников приблизилась к городу, его защищали несколько крепостей, расположенных вдоль береговой линии, а также сеть редутов, земляных укреплений и батарей со стороны суши. На тринадцати батареях было установлено 611 орудий, в том числе тяжелых. Северная сторона залива была редконаселенной, но там находились три крупных оборонительных сооружения. Главное из них, Звездный форт [108]108
  Имеется в виду так называемое Северное укрепление, построенное на подходах к Севастопольской бухте в 1807–1811 годах под руководством инженера генерал-майора Гартинга.


[Закрыть], располагалось в центре на холме и господствовало не только над заливом, но и над самим городом. В гавани стояли семь линейных кораблей, восемь фрегатов и двадцать других судов, совместно обладающих значительной огневой мощью [109]109
  Е. Тарле приводит другие цифры: 14 линейных кораблей, 7 фрегатов, 1 корвет, 2 брига, а кроме всех этих парусных судов налицо было 11 пароходов.


[Закрыть]. Основанный семьюдесятью годами ранее, Севастополь превратился в одну из трех наиболее сильных морских крепостей в Европе, наряду с Гибралтаром и Кронштадтом.

После нескольких месяцев обсуждений и составления планов союзники наконец оказались у цели. Все предварительные операции были завершены. Настал момент истины. Со времени громкой победы при Альме прошло три дня, и за этот короткий срок Раглан и Сент-Арно дважды упустили блестящую возможность быстро завершить кампанию, да и всю войну.

Во-первых, вместо того, чтобы преследовать отступающего противника и уничтожить его, союзники промедлили два дня на месте сражения. Тем самым Меншиков получил возможность перегруппировать войска и увеличить севастопольской гарнизон – влившиеся в него 34 000 войск, пришедших от Альмы, значительно усилили оборону города и сыграли важную роль в последующие месяцы. Эта двухдневная задержка к тому же позволила защитникам Севастополя укрепить земляные оборонительные сооружения и увеличить количество пушек.

С чем же было связано это промедление? Французы и англичане возлагали вину друг на друга. «Британцы не готовы! – гневно восклицал Сент-Арно. – Они меня задерживают». Официальный летописец французской армии барон де Базанкур, который был очевидцем происходящего, писал:

Англичане, бесстрашные и неутомимые на поле боя, похоже, не понимали крайнюю опасность каждого дня, даже часа промедления при осуществлении военной операции. Они просто не желали спешить. «Мои потери были меньше, чем у англичан, – писал маршал Сент-Арно, – потому что я действовал быстрее. Мои люди бежали, а британцы – шли…» Английской армии не хватает гибкости и подвижности… 22-е стало еще одним потерянным днем.

Кинглейк утверждает противоположное: «Лорд Раглан стремился вперед и убеждал Сент-Арно поторопиться, но получил ответ, что немедленное выступление французов невозможно. Маршал снова сказал, что необходимость вернуться на то место, где солдаты оставили свои ранцы (на берегу Альмы), не позволяет двигаться дальше». По словам Кинглейка, Сент-Арно также заявил, что «его люди устали и идти дальше не могут». Правда, возможно, заключается в том, что обе стороны повинны в этой задержке и отказе от преследования побежденного противника. Так или иначе, для союзников это было неудачей, русским же такое промедление дало преимущество.

Но к 24 сентября союзная армия проделала восемнадцатикилометровый марш от Альмы и теперь стояла на северных холмах, откуда открывался вид на Севастополь и Звездный форт. И вот тут-то союзники совершили вторую ошибку. Еще задолго до высадки у Евпатории Раглан и Сент-Арно договорились, что нападут на Севастополь с юга. Теперь же, оказавшись к северу от города и потеряв два дня, Раглан решил не медлить и высказался за немедленное наступление союзников с того места, где они находятся.

Сент-Арно не согласился и с жаром протестовал против изменения первоначального плана. По его мнению, атаковать следовало с юга. Русские укрепления с северной стороны значительно сильнее. В частности, его тревогу вызывал Звездный форт. Кроме того, союзникам стало известно, что русские затопили семь судов у входа в гавань, закрыв ее тем самым для англо-французского флота и лишив наступление с севера возможной поддержки корабельной артиллерии. После упорных пререканий Раглан уступил, и теперь их армию ожидал нелегкий переход длиною в 21 километр по местности, покрытой лесами и густыми зарослями кустарника, под палящим солнцем и при отсутствии сколько-нибудь надежных карт. Она окажется отсеченной от флота и лишится не только надежного снабжения, но и прикрытия корабельных пушек. Идя навстречу Сент-Арно, Раглан отчасти действовал из уважения к маршалу, здоровье которого находилось в весьма плачевном состоянии. Французский командующий быстро слабел, в этом не оставалось сомнения. «Вы видели Сент-Арно? Он умирает», – сказал Раглан своему адъютанту, когда они покидали французский лагерь.

Отказ от наступления с севера стал стратегической ошибкой союзников, которая озадачила не только русских, но впоследствии и представителей самых разных слоев английского и французского общества. Годом позже «Таймс» обвинила Раглана в том, что он не проявил достаточной энергии и настойчивости, выступая за немедленный штурм Севастополя. Союзники преувеличили истинную крепость Звездного форта и других северных оборонительных сооружений. Стены, которые встревожили Сент-Арно своим основательным видом, были на самом деле сделаны из кирпича, положенного в три слоя. Сосредоточенного артиллерийского обстрела они бы не выдержали. Стены эти защищались всего лишь 198 пушками, в основном легкими и расположенными не лучшим образом.

Адмирала Корнилова, командовавшего русским флотом, удивил отказ союзников от нападения на город с севера: «Должно быть, Бог не оставил еще России. Конечно, если бы неприятель прямо после Альминской битвы пошел на Севастополь, то легко бы завладел им», – написал он в своем дневнике. А вот что писал барон Д. Е. Остен-Сакен: «Если бы неприятель действовал решительно, то и всей армии было бы недостаточно для защиты Севастополя, вовсе не приготовленного к принятию осады». Так была упущена еще одна возможность.

Когда союзники подошли к городу Балаклаве, Крымская кампания была в разгаре. В правительственных кабинетах и светских гостиных Лондона, Парижа и Константинополя царила уверенность, что конец уже близок. Общее настроение было радужным. Мало кто мог предположить, что осада города продлится почти год – точнее, триста сорок семь дней. За это время город шесть раз подвергся массированному артиллерийскому обстрелу и его жители и защитники пережили трудно выразимые страдания. Жаркие бои велись по периметру города на его окраинах. Названия этих мест – в их числе Балаклава, Инкерман, Евпатория, Малахов курган – стали широко известны: они встречаются на страницах учебников и книг по истории, в песнях, стихах и литературных произведениях. Но Балаклаву вспоминают чаще всего.

Назвать Балаклаву городом было бы преувеличением. В описываемое время это поселение представляло собой цепочку домов, вытянувшуюся вдоль восточного берега бухты, окруженной довольно крутыми холмами. Самый крупный из этих холмов носил название горы Хиблак. Когда туда прибыли англичане, защита Балаклавы ограничивалась старым фортом на восточной стороне бухты. Мортира форта сделала выстрел в сторону приближающихся войск, и ядро ударило в землю почти у самых ног Раглана, не причинив, впрочем, ему вреда. Форт был быстро захвачен: его комендант сдался без сопротивления [110]110
  По данным Е. Тарле, Балаклаву защищал греческий батальон (110 человек), который считал своим долгом отстреливаться, пока хватало снарядов. Сорок человек было убито.


[Закрыть].

Во время этой скоротечной операции британский флот занял позицию вблизи побережья, направив орудия на бухту. Балаклава теперь была под надежным контролем англичан. Однако ее бухта оказалась значительно меньше, чем позволяла предположить ненадежная примитивная карта, и союзный флот не мог в ней разместиться. Поэтому подошедший днем позже французский флот занял две другие бухты, немного западнее, – Камышовую и Казахскую. В результате такого расположения во время наступления на Севастополь французы заняли левый фланг, а британцы – центр и правый фланг, то есть самое горячее место этого кровавого побоища.

Тем временем состояние Сент-Арно стремительно ухудшалось и к 26 сентября стало критическим. С прибытием французской эскадры маршала перевезли на корабль «Бертолле», чтобы немедленно отправить в Константинополь и поместить в больницу, но через несколько часов после отплытия он скончался. Несколькими днями ранее Сент-Арно передал командование французскими войсками генералу Канроберу.

Разведка, обсуждение ее результатов и подготовка к наступлению заняли еще немало дней. Раглан настаивал на немедленных активных действиях, но Канробер возражал. Сначала, говорил он, следует правильно разместить батареи, а это требует возведения земляных укреплений. И Раглан снова уступил французам.

К 17 октября с момента высадки в Евпатории минул почти месяц. Поскольку союзники отказались от штурма с севера, русские поняли, что их наступления следует ожидать с юга, и стали поспешно укреплять эту часть города. Практически все жители Севастополя – солдаты, матросы и гражданское население – трудились не покладая рук днем и ночью, укрепляя существующие оборонительные сооружения и строя новые. Орудия и боеприпасы переместили с прибрежных позиций на новые места. Если в сентябре гарнизон города насчитывал 16 000 человек (в основном моряки и ополченцы и только один батальон регулярных войск), то к середине октября в Севастополь прибыли двенадцать батальонов с придунайских территорий, а также войска, вернувшиеся после сражения на Альме. Количество пушек на южных позициях увеличилось со 172 до 341, причем многие орудия были крупного калибра.

Наконец армия союзников была готова. Шестнадцатого октября войска получили приказ начать артиллерийский обстрел оборонительных позиций на следующее утро в шесть тридцать. Одновременно должны были заговорить пушки на кораблях. Однако, к всеобщему удивлению, русские перехватили инициативу и открыли огонь по союзникам в пять тридцать. Из-за проблем с общей координацией действий объединенный флот начал обстрел Севастополя на четыре часа позже, да и то впустую: французские суда оказались слишком далеко от цели и скоро прекратили стрельбу, а британские корабли, напротив, стояли чересчур близко к берегу и сами страдали от яростного огня, а потому тоже прекратили стрелять. Однако наземная артиллерия продолжала свое дело весь день, и русские пушки успешно стреляли в ответ. Ближе к полудню русский снаряд попал в крупный пороховой склад. Раздался взрыв чудовищной силы, который не только уничтожил большой запас боеприпасов, но и вообще деморализовал артиллерийскую прислугу до такой степени, что французские пушки замолчали. «Свидетели этой страшной сцены испытали потрясение: огненный смерч в одно мгновение превратил полсотни людей в обугленные трупы или изувеченных беспомощных страдальцев», – писал Кинглейк. Французская артиллерия не возобновляла стрельбу до конца дня, огонь вели только британцы. К ночи эта кровавая дуэль завершилась – ни одна из сторон не получила преимущества. Так началась осада Севастополя.

На самом деле было бы правильнее считать 17 октября лишь преамбулой к дальнейшим событиям, поскольку на следующей неделе наступило затишье. За это время русский генерал Павел Липранди собрал в один кулак 25 пехотных батальонов, 34 эскадрона кавалерии и 78 пушек (всего 23 000 человек), и 25 октября в пять утра эта армия вошла в долины к северу от Балаклавы, где ее встретила двадцатитысячная армия союзников.

Битва развернулась в двух долинах, разделенных идущей с востока на запад дамбой, по которой проходила Воронцовская дорога, соединяющая Севастополь с материковой Россией, – именно по ней город снабжался всем необходимым. Северная и Южная долины, каждая примерно в два километра длиной, на западе упирались в крутую Сапун-гору, а с востока ограничивались высотой, которая получила название «холм Канробера». Вдоль северной и южной сторон Воронцовской дороги союзники воздвигли несколько редутов, на которых находились в основном турки и британская орудийная прислуга. Кавалерия союзников расположилась на южной стороне дороги. У подножья Сапун-горы стояли турецкие батальоны, а на ее вершине – войска генерала Боске.

Первоначальный успех сопутствовал русским. Они быстро захватили холм Канробера и находящиеся к северу от него стратегически важные высоты – Федюхины горы.

При этом наибольшие потери – 170 убитых из 500 – понесли турки. Уцелевшие турецкие солдаты в панике бросились бежать к Балаклаве с криками «Корабль! Корабль!». Бегство некоторых из этих несчастных было остановлено разъяренной женой сержанта шотландского Хайлендского полка, вооруженной увесистой палкой. Возмущенная очевидной трусостью турок, она действовала с похвальной энергией. Очевидец этой сцены из 2-го батальона герцога Кембриджского рассказал о ней Кинглейку: «Эта добрая христианка вовсю охаживала правоверных по спинам. Похоже, она думала, что эти турки не только повинны в бегстве с поля боя, но и хотят ограбить ее лагерь, так что ее удары были не просто выражением презрения к трусам, но и реальным и довольно жестоким наказанием. Одного дородного и на вид сильного турка она держала и лупила довольно долго». Таков был боевой дух «лагерных дам».

Кроме холма Канробера и Федюхиных гор русские захватили три из шести редутов. Утвердившись на взятых высотах, пехота Липранди начала медленное наступление на англо-турецкие позиции. В ответ лорд Лукан выдвинул Бригаду тяжелой кавалерии, чтобы встретить наступающих русских, а точнее – чтобы создать угрозу этой пехоте. Однако на русских эта угроза не произвела впечатления, и они продолжали движение вперед. Тогда Лукан повернул влево к Воронцовской дороге, чтобы помочь шотландским стрелкам сэра Колина Кемпбелла, занимавшим позицию у западного конца дамбы.

Тем временем, опасаясь удара по самой Балаклаве, Раглан приказал подразделениям герцога Кембриджского и сэра Джорджа Кэткарта двигаться в этом направлении на случай подхода свежих сил из Севастополя. Движение это началось не сразу, поскольку солдаты завтракали после ночи, проведенной в траншеях, так что приказ был выполнен с задержкой. С уходом этих частей западный фланг союзников был ослаблен: его защищала турецкая и британская пехота при практическом отсутствии артиллерии. Русские получили возможность прорвать эту оборону, и генерал Рыжов не замедлил ею воспользоваться.

Батальон гусар изготовился к атаке. Британский пехотный батальон должен был встретить натиск 400 всадников. При обычных обстоятельствах пехота, ожидающая атаки кавалерии, выстраивается компактным прямоугольником, чтобы встретить противника огнем по всей окружности. Однако в этом случае для такого построения у англичан было слишком мало людей. Атаку русских встретит цепь, «тонкая красная линия», как ее стали потом называть, имея в виду цвет мундиров британской пехоты. «Помните, – обратился сэр Колин Кемпбелл к своим шотландцам, – уйти мы не можем. Мы должны умереть на этом месте». «Таймс» опубликовал репортаж Уильяма Рассела об этом бое:

Земля уносится из-под ног русских лошадей. Набирая скорость с каждой секундой, они мчатся к тонкой красной линии, ощетинившейся сталью. Турки дают залп с расстояния 800 ярдов и бегут. Русские подходят на 600 ярдов, красная шеренга опускается, и гремит залп винтовок Минье. Расстояние слишком велико, русские не замедляют движения – сквозь дым они несутся вперед во весь опор. Редкие ядра наших батарей вырывают из этой массы то одного, то другого всадника. Затаив дыхание в страшном напряжении, все ждут, когда эта волна разобьется о шотландскую скалу, но не успевают они приблизиться на 150 ярдов, как еще один залп несет смерть и ужас русским. Они поворачивают коней и несутся прочь еще быстрее, чем наступали.

Тем временем основные силы кавалерии Рыжова начали переходить через дамбу и Воронцовскую дорогу. Командир Бригады тяжелой кавалерии Джеймс Скарлет обнаруживает этот маневр и тут же бросает своих драгун навстречу русским. Не имея представления о силе противника, Скарлет разделяет своих людей на две колонны, приказывает трубить атаку и сам, несмотря на шестьдесят один год прожитой жизни, ведет в бой левофланговый эскадрон, бесстрашно врубаясь в самую середину русских гусар. Мастерство верховой езды отошло на второй план, уступив место мастерству владения клинком. Засверкали сабли, и Скарлет рубился в общем строю, превосходя в этом деле многих молодых драгун. Вот как описывает этот бой сержант Генри Фрэнке:

Кое-кто из русских был поражен тем, как владеют саблями наши люди. Несколько минут шел горячий бой, не было времени оглядеться. Мы все превратились в клубок бешеных безумцев, изо всех сил старающихся убить друг друга. Наши лошади, наше вооружение были тяжелее, и мы смогли пробиться сквозь неприятеля – противник стал уступать. Говоря словами господина Рассела, «наша бригада прошла сквозь русских как нож для разрезания бумаги».

Вскоре открыли огонь три английских орудия, чем решили судьбу этой яростной схватки. Сила и решительность натиска британской тяжелой кавалерии в сочетании с орудийным огнем сломили русских, которые отступили – правда, временно – в Северную долину. Бой, в который сломя голову бросился Скарлет, оказался столь же кратким, сколь и неожиданным, но его результат был ничтожным. Ни одна из сторон не захватила территорию или позицию противника. Убитых на месте было мало – как выяснилось, английские клинки были плохо наточены, но от ран пострадали многие, в том числе от тяжелых и смертельных. Сам Скарлет получил пять ран, а его адъютант – шестнадцать. Однако для британцев этот успех можно считать выдающимся: Скарлет повел в бой 800 драгун против 1600 русских гусар и победил, заставив врага отступить.

История Крымской войны знает замечательные примеры героизма, совершенного отдельными личностями – вспомним хотя бы гардемарина Лукаса с «Геклы». Были случаи и коллективного героизма, к которым можно отнести штурм французами Малахова кургана и самоотверженную защиту русскими Севастополя. Для англичан примером такого героизма была атака тяжелой кавалерии Скарлета под Балаклавой. Это была истинная победа, хотя она и не привела к непосредственным важным результатам.

Впрочем, история переменчива. И слава отважной атаки драгун побледнела в сравнении с атакой Бригады легкой кавалерии – без сомнения, самым прославленным эпизодом этой трагической войны. Когда тяжелая кавалерия бросилась вперед, лорд Кардиган наблюдал за ее действиями в прогал между двумя холмами, но не приложил каких-либо усилий, чтобы поддержать Скарлета. Его отряд из 675 кавалеристов не двинулся с места и когда русские гусары стали отступать. Раглан со своего командного пункта мог видеть всю картину – не только схватку драгун с гусарами, но и бездействие Кардигана. Во время краткого затишья он послал Лукану приказ занять территорию, освобожденную отступившими русскими: «Кавалерии выдвинуться вперед и приложить все усилия для захвата высот. Ее поддержит пехота, которой приказано наступать в двух направлениях». Лукан получил приказ, но не двинулся с места, предпочитая ждать прибытия обещанной пехоты – та, кстати, так и не появилась. Затем он переместил Бригаду легкой кавалерий ближе к Северной долине, откуда легче было оценить обстановку.

Русские во время той же передышки спокойно и без потерь завершили свой отход. Генерал Рыжов был приятно удивлен затишьем на поле боя. Он даже послал людей вывезти пушки, оставшиеся на ранее захваченных русскими редутах. Увидев это, Раглан разгневался – неприятель собирается уйти с трофеями – и приказал главному интенданту генералу Эйри написать новое распоряжение для Лукана. Генерал поспешно написал несколько строк на клочке бумаги, пристроив его на ножнах своей шпаги: «Лорд Раглан желает, чтобы кавалерия без задержки пошла во фронтовую атаку и попыталась воспрепятствовать неприятелю увезти орудия». Под запиской стояла подпись: Р. Эйри. Главный интендант вручил бумагу своему адъютанту капитану сэру Льюису Нолану, чтобы тот доставил ее адресату. Прежде чем Нолан ускакал, его подозвал к себе лорд Раглан и велел передать Лукану, что атаковать следует немедленно. Выбор посланца, с одной стороны, казался разумным – Нолан был отличным наездником, и если уж кто-нибудь мог быстро добраться до Лукана, то лучше кандидатуры не придумать. С другой стороны, для передачи устных распоряжений Нолан вряд ли подходил: всем было известно, что он и к Лукану, и к Кардигану относится с нескрываемым презрением. Оба офицера вызывали в нем величайшее раздражение: одного он открыто называл «Лорд Наблюдатель», а другого – «Доблестный Яхтсмен».

Нолан спустился по крутому склону, умело управляя лошадью, на полном скаку подлетел к Лукану и вручил ему измятую записку с указаниями Раглана. Лукан отнесся к полученной депеше с подозрением – в конце концов, она была подписана не Рагланом, а всего лишь Эйри, чей адъютант ее и доставил, а адъютант этот был, по мнению Лукана, чванливым ничтожеством, которому нельзя доверять. Лукан с подчеркнутой тщательностью изучал записку, и его медлительность все больше раздражала запыхавшегося и покрытого испариной Нолана, который стоял рядом и не скрывал своего нетерпения. Затем Лукан открыто высказал сомнение в целесообразности предпринимать столь опасную и, скорее всего, бессмысленную акцию, да еще без поддержи пехоты. Это переполнило чашу терпения Нолана, и он с негодованием воскликнул:

– Лорд Раглан приказал кавалерии атаковать немедленно!

– Атаковать, сэр? – возмутился Лукан. – Но кого? И о каких орудиях идет речь?

– Вашего врага, милорд, вон он! – презрительно ответил Нолан. – И орудия тоже ваши! – С этими словами он неопределенно махнул рукой, но не в сторону дамбы, откуда русские вывозили пушки, а в направлении Северной долины, где под защитой стоящих на редуте орудий перестраивалась кавалерия генерала Рыжова.

Выведенный из себя дерзостью Нолана, Лукан, используя выражение одного историка, «неверной походкой заковылял» к Кардигану, чтобы приказать ему двинуть своих кавалеристов в атаку на позицию русских, до которой было около двух километров. Граф отсалютовал своему начальнику и сказал: «Да, сэр, конечно, но осмелюсь обратить ваше внимание на то, что у русских в долине прямо по фронту установлена батарея, а также батареи и стрелки на обоих наших флангах». Лукан кивнул, соглашаясь со словами Кардигана, но при этом пожал плечами, как бы говоря, что тут ничего не поделаешь. В каждой войне может возникнуть положение, когда небольшая часть должна принести себя в жертву ради блага целого, и именно сейчас, по-видимому, наступил такой момент, да к тому же приказ есть приказ. Или, как писал Теннисон, «не дело его – размышлять, а на пушки идти умирать». Так была решена судьба Бригады легкой кавалерии.

Приподнявшись на стременах, лорд Кардиган воскликнул зычным хриплым голосом: «Бригада – к атаке!» Трубач протрубил сигналы: сначала «Шагом!», потом «Рысью!», потом «В галоп!» – и «из долины смерти уж не возвратить шесть сотен душ».

Под плотным артиллерийским и ружейным огнем они проскакали до конца долины за двадцать пять минут. И хотя ряды атакующих сильно поредели, кавалеристы с яростью бросились на редут, обратили в бегство орудийную прислугу и врезались в самую гущу русской конницы. Только тогда Кардиган понял, что неприятель значительно превосходит его бригаду числом и что продолжать атаку – это самоубийство в чистом виде. Ему ничего не оставалось, как скомандовать отступление: бригада должна была проделать тот же путь в обратном направлении. Вот что написал русский офицер, оказавшийся очевидцем этого эпизода:

Трудно, если вообще возможно, по достоинству оценить подвиг этих безумных всадников. Потеряв каждого четвертого и рискуя потерять еще больше, они стремительно перестроили свои эскадроны, чтобы вернуться по той же дороге, усеянной телами их убитых и умирающих товарищей. С отчаянным мужеством эти храбрецы двинулись в обратный путь, и ни один из них – даже раненный – не сдался.

Все это время французы с ужасом наблюдали за разворачивавшейся перед ними трагедией. С'est magnifique, mais ce n'est pas la guerre [111]111
  Это великолепно, но это не война (фр.)


[Закрыть]– сказал генерал Боске. А другой офицер добавил: Je suis vieux! J'ai vu des batailles: mais ceçi, est trop! [112]112
  Я стар, я повидал немало сражений, но это уж черезчур (фр.)


[Закрыть]Впрочем, африканские стрелки, располагавшиеся у подножия холма, двинулись вперед сквозь позиции русской пехоты к пушкам на западном склоне, которые вели столь убийственный огонь по британцам. Им удалось подавить эти орудия и тем самым в значительной степени облегчить отступление легкой кавалерии. Десятеро из этих храбрецов нашли там свою смерть, двадцать восемь получили ранения. Это была благородная жертва, принесенная французами ради своих союзников, но, к сожалению, малоизвестная.