Текст книги "Атаман (СИ)"

Автор книги: Алексей Вязовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)

– Вы кто такие??? – сдавленно прохрипел он.

– We are Russians! – радостно просветил его, чуть не брякнув: «мальчик, водочки, нам принеси».

– Ааааа… – заверещал «сержант» не то от избытка чувств, не от того, что ему стало больно – очень больно, ибо Паша приступил к воспитательному процессу.

– Ты! – поманил я пальцем гуркха, так ловко располовиневшего спонтон нагла.

Рекрут набычился, необоснованно предчувствуя неприятности.

На мое счастье, махараджа выделил мне переводчика – трясущегося от страха пухляша с очень темной кожей, откликавшегося на имя Курух.

– Толмач, скажи храброму воину, что я назначаю его командиром… эээ… роты?… отряда?… Короче, назначаю командиром. Пусть идет сюда – совет держать будем.

Маленький горец несмело (!) приблизился, сообщил мне, что его зовут Рана (как по мне, не лучшее имя для бойца), получил от меня серебряную монету, тут же растаял, и пошла наконец-то нормальная работа по налаживанию связей с туземным воинским контингентом. «Контингент», кстати, пребывал на грани косоглазия, пытаясь одновременно присматривать за воспитанием нагла и не упустить нюансов наших переговоров.

– Скажи-ка мне, Рана, вы хотите поразить махараджу Ранджита своими воинскими навыками?

– Очень хотим, сердар-сахиб! Нам обещали пять рупий в месяц – дураком надо быть, чтобы упустить такие деньжищи!

Я пока слабо соображал местные финансовые расклады, но даже мне было понятно, что речь шла о копейках – мне-то было обещано столько, что можно три с половиной года за эти деньги оплачивать услуги наемников-горцев. Но вида я не подал и продолжил расспросы.

– Вы готовы подчиняться моим приказам и делать все, что я скажу?

– Готовы так, как ты не можешь себе представить, сердар-сахиб, но есть три условия.

Я поощрительно улыбнулся.

Рана, простая душа, просиял и тут же начал рассказывать:

– Нельзя на нас поднимать руку и оскорблять. Нельзя трогать голову. И нельзя нас… смешить!

Это было неожиданно и… забавно? Неужели смешливость, как национальная черта, может побороть воинственность?

– Напрасно, руси-сахиб, вы удивляетесь, – шепнул мне Курух. – Инглез-сарджан вопил из-за того, что гуркхи увидели, как верблюд залез на верблюдицу, и отчего-то горцев это так рассмешило, что они полностью вышли из повиновения.

– Да? Значит, будем обходить кругами места случек верблюдов! – рассмеялся я.

Рана уже смотрел на меня влюбленными глазами после перевода моих слов Курухом.

– Ступин! Иван Григорьевич! – приступил я к выполнению командирских обязанностей. – Вот тебе Рана, толковый парень! Вот тебе Курух-драгоман! Приказываю! Разбить всю эту банду на пять рот примерно по сотне человек в каждой. Роты поделить на отделения по двадцать человек. В каждую назначить командиров. Ну а далее ты сам знаешь…

– Эээ… – растерялся старый урус-сардар.

– Не «эээ», – передразнил я, – а рекрутская школа!

– Вашбродь! – заменжевался Ступин. – Нас же, когда были рекрутами молодыми, лупцевали как сидорову козу!

– Григорич! Оглянись вокруг! Что видишь? Живут в мечети вместо казармы, у каждого за поясом нож, которым голову можно волу срубить. Давай как-нибудь дипломатично, лаской… Если нарушают устав – штрафуй. Вычтем из оплаты. Для них это будет смерти подобно. А я пойду с англичанином потолкую. Сдается мне, он засланный казачок!

Как оказалось, ошибся. Стрелок Блант из 33-го полка оказался натуральным перебежчиком, о чем он мне сообщил, испуская последнее дыхание. Ну, перестарался я – с кем не бывает!

* * *

– Кафар хуну Бханда мурну рамро!

«Лучше умереть, чем жить как трус!» – орали мои «малыши», весело дергая вверх ногами под треугольными темно-синими знаменами с сикхской символикой. Они внесли некий горский шик в маршировку – к ярости Ступина, который ничего с этим поделать так и не смог.

– Джаи Махакали, айо горкхали!

«Славься Великая Кали, идут гуркхи!» – надрывались ротные-субедары, размахивая длинными тальварами – вверх-вниз, вверх-вниз… Рана, Гхале, Тхапа, Рамбахадур и Буарагон, мои любимчики, мои глаза, уши и хвост, и ваши помощники-джамадари – без вас у меня ничего бы не вышло.

– Махакали и атаман! – весело отвечали им марширующие гуркхи-солдаты, легко, как выяснилось, таскающие часами груз в треть своего веса и любящие приказы.

Кричалка! Они славили Кали, богиню смерти, и меня, их субедара, атамана или еще не пойми кого. Превратили меня в божество…

Если бы не их выбранные командиры, хрен бы я за месяц с небольшим смог бы превратить банду горцев в подобие батальона, отвечавшего моим хотелкам, или, как мечталось Ранджиту, в полк – в гуркха кампу. Знамена, барабаны, кричалки, марш с ружьями на плече – наш «Петр Алексеевич» Сингх был в восторге. На его глазах формировалась армия нового строя, и уже парочка сводных батальонов из местных несикхского происхождения почти готова – набор вот-вот должен был завершиться. Наш пример оказался заразителен.

«Джаи Махакали!» Да, мои чертенята поклонялись богине Кали и даже меня ей посвятили. Вкопали столб посредине двора мечети-казармы, слегка его надрубили у самой земли, притащили тощего, ростом с большую собаку вола, снесли ему башку – Рана постарался одним ударом – и измазали мне все лицо кровью. Я теперь любимец богини смерти, от моего чиха разбегаются тигры, все женщины трепещут, меня вожделея, а враги, как суслики, прячутся в норы… Короче, я крут, как вареное яйцо, тем более что у меня есть подкинжальный ножик.

О, с этим ножиком забавная вышла история.

Рана как-то раз углядел у меня сей гаджет и разорался на всю казарму. «Ну все, писец! – подумал я. – Опять пойдут резать фанатиков-нихангов».

Шастали тут такие парни в синем, называли себя бессмертными, пока мои гуркхи не объяснили им, что здесь вам не тут. Те кидались своими острозаточенными кольцами-чакрами, да только поди попади в моих недоросликов! Вырезали пару десятков, крику было на пол-Лахора – бежали неробкие ниханги! Ранджит очень веселился – его эти парни из Золотого храма самого до печенок достали своим беспределом.

Оказалось, что резня отменяется. Рана орал про другое. Про то, что мы одной крови. В смысле гаджетов. У гуркхов в ножнах не один кукри наличествовал – еще был маленький, но очень острый ножик для свежевания туш и еще один, тупой, игравший роль огнива. Как говорится, у дураков мысли сходятся, а у умных – приспособы. Меня с тех пор еще сильнее зауважали.

Бам-бам-бам! – лупили в барабаны приданные батальону дробильщики. Уи-уи-уи! – надрывались флейтисты.

Мы как-то незаметно обросли вспомогательными войсками – не только музыкантами, но и квартирмейстерами-фуриями, хранителями времени (теми, кто отбивал часы на гонге), джанда бадарами, ответственными за уход за знаменами, водоносами, халаси, смотрителями за палатками, поварами-лангри, сарбанами, приглядывавшими за батальонными верблюдами, бельдарами-пионерами, посыльными-харкарами… Короче, как я ни упирался, а вышел полноценный полк – пять боевых рот и масса обслуживающего персонала.

Ничего бы не получилось, если бы не ежедневный присмотр Ранджита. В лице моего гуркха кампу он нашел себе игрушку и объект ежедневного попечения. Английские мушкеты, порох, боеприпасы? Арсенал махараджи распахнул свои двери, и впечатляющий результат контрабанды – а что вы еще хотели? – был к нашим услугам. Заходи, дорогой, бери что душе угодно! Но не забывая, что кремни – жуткий дефицит, а патроны сами крутите, коль руси-казачки такие способные. Нужна единая форма, желательно зеленого или салатового цвета? Получите – распишитесь: белая домашняя холстина моих горцев за пару суток выкрашена в подобие хаки. Нужны барабанщики и дудочники? Вельми-понеже – вот вам конкурс стукачей и флейтистов, только выбирай! Вся мощь сикхского царства омывала нас теплой, ласкающей волной!

Глупость, конечно. Как можно за месяц создать боеспособное пехотное подразделение?

– Петр Василич! – чуть не рвал рубаху на груди замученный Ступин. – Ну как мне успеть, а? Захождение колонн, перестроение в каре, стрельба плутонгами, дистанция на марше? Годы! Века нужны мне, чтобы чернорожих чему-то обучить! Хорошо хоть со стрельбой и перезарядкой все неплохо – научил их нашему приемчику прикладом пулю прибивать (4).

Чернорожие… Прилепилось с Куруха-толмача – на самом деле, гуркхи были скорее желтолицыми, а про сикхов я вообще молчу. Иконописные лики этих парней Ранджита, если бы не бешенные глаза и темные-темные лики, напоминали скорее греческие профили. Порой они из-за своих длинных прямых носов казались мне потомками армии Александра Македонского…

Что же касается практического применения гуркхов, это был, что называется, камень преткновения. Ранджит хотел видеть в них образец, эталон. Мне же было понятно, что это лучшие егерские части, которые только можно вообразить. Гуркхи неожиданно оказались отличными стрелками. Из того дерьма, что называлось здесь ружьями. Но! Не знаю откуда, но махарадже занесли мусор в голову – в сражениях побеждают линейные батальоны. Вот вынь ему да положь идеальный строй! Из гуркхов⁈

Мы спорили с ним до посинения, я видел нечто другое, чем он себе вообразил из странных, но правдивых рассказов о глупейших боях в Европе – зачем нужно сближаться на сто шагов и пулять-пулять-пулять? Пока кто-то не дрогнет. Я доказывал с пеной у рта, что можно бить врага на дистанции.

– Рус-Пьётр, – прервал меня Ранджит в разгар восхищавшего его парада и очередного нашего спора, – армия твоего атамана Платова стоит перед рекой Инд.

(1) Палтан – батальон, кампу – полк в сикхской армии.

(2) Британцы, а в нашем случае Петр, не отделяли гархвалов и кумаонов, жителей предгорий Гималаев, от непальских гуркхов, скопом записывая всех их в «гуркхи».

(3) Дезертиры из королевской армии первым делом отрывали от своего мундира высокий кожаный воротник, безжалостно натиравший шею – это был своего рода отличительный знак. Короткая пика с вилкой-трезубцем – это спонтон, отличительный знак сержанта с 1792 г., который пришел на смену алебарде. Использовался для выравнивания строя – как оружие был мало эффективен, хотя им и вооружали офицеров до 1786 года.

(4) Известный в профессиональных армиях второй половины XVIII – первой половины XIX способ перезарядки ружей. Вместо того, чтобы прибивать пулю шомполом, солдаты, сыпанув пороха в дуло и сунув туда патрон, били прикладом о землю, и пуля соскальзывала в положенное место.

(вот такие предки были у знаменитых на весь мир бойцов-гуркхов)

Глава 4

Я сидел в своей комнате в лахорском дворце и задумчиво крутил в руках причудливо изогнутый нож-кирпан, доставшийся мне как трофей в Куня-Ургенч. Играл его цепочкой и думал, что же мне с ним делать. Два дня назад показал его Куруху-толмачу, надеясь на подсказку, как найти семью, которой мог бы принадлежать этот священный для сикхов предмет. Пухляш лишь развел руками – кирпанами называли практически любое оружие, висевшее на боку правильного сикха. Обычно в этом качестве выступал тальвар – серьезного размера меч, а не та скромная железяка, которой я владел по праву победителя.

«Ну и что я мучаюсь? – рассердился я на себя. – Опасаюсь, что мне кто-то предъявит претензию? Да пошло оно все!»

Ничтоже сумняшеся, я прицепил кирпан к своему поясу за цепочку, скосил глаза, чтобы оценить, как смотрится, и вышел из комнаты, направляясь в гости к Сингху. Махараджа заметил мое новое украшение, но замечания мне не сделал. По-моему, в его взгляде даже просквозило одобрение: кирпан не делал из меня сикха, но мог намекать на нашу дружбу.

* * *

Петербург, маскарад в Дворянском собрании, 24 октября 1801 года.

Холодная питерская осень одна тысяча восемьсот первого года в столице началась с небольшого наводнения. Вода поднялась на метр выше привычной отметки, и все увидели в этом дурное предзнаменование.

Александр стремился к переменам, к обновлению, к искоренению ошибок, допущенных в прежнее, тягостное время. Ему представлялось, что с его воцарением начнется новая эпоха, пронизанная светом разума и гуманности, свободой и процветанием. Но прежде всего он жаждал покоя, а не буйства природы и людских пересудов. Покоя в душе, раздираемой тяжестью последних дней правления отца, и покоя в империи, уставшей от постоянных потрясений.

Сегодняшний маскарад в Дворянском собрании должен был стать символом этого нового начала, легкости, изящества, непринужденности, столь отличных от мрачной, прусской чопорности ушедшей эпохи. Александр, облачившийся в скромный, но элегантный домино из синего бархата и простую черную полумаску, прошел через вереницу парадных залов. Он двигался легко, почти незаметно, словно желая раствориться в толпе, ощутить пульс столицы, к которому был пока непривычен. Вокруг него все клубилось, шуршало, смеялось, переливалось. Все упорно делали вид, что его не узнают.

Воздух в залах Воронцовского дворца, стряхнувшего с себя мальтийские кресты, был напоен ароматами дорогих духов, табака, свежих цветов. Сотни свечей в массивных бронзовых люстрах и хрустальных бра бросали золотистые блики на позолоту стен, на мраморные колонны, на лица скрытых под масками дам и кавалеров. Шелка и атлас, парча и бархат, кружева и перья – все смешалось в причудливом, постоянно меняющемся узоре. Здесь были шуты и пастушки, рыцари и восточные красавицы, римские императоры и греческие боги. Слышались обрывки французской, немецкой, русской речи, перемежающиеся смехом, шутками, легким флиртом. Под сводами залов звучала музыка – то игривые контрдансы, то быстрые менуэты.

Александр невольно улыбнулся. Это было именно то, что ему было нужно. Дышать свободно, чувствовать себя не столько монархом, сколько человеком среди людей, танцевать, флиртовать с дамами. Он скользил взглядом по толпе, наслаждаясь этим калейдоскопом образов, этой игрой, что позволяла на время забыть о бремени короны.

И тут его взгляд за что-то зацепился. Сначала за одну фигуру, потом за другую, за третью. Маскарадные костюмы, столь разнообразные, вдруг явили неожиданный, тревожащий цвет и наряд, помпоны на черных смушковых шапках с алым шлыком. Все чаще и чаще в толпе мелькали синие чекмени. Не стилизованные, не театральные, а настоящие, казачьи – такие, кои он буквально на дня утвердил как единую форму для войска Донского. С характерной запашкой, с высокими воротниками и серебряными эполетами-погонами и красными лампасами на брюках. Некоторые были не по-уставному отделаны богато, с золотым шитьем и меховой оторочкой, другие – более простые, но безошибочно узнаваемые. И их было много. Десятки. Аристократы, столичные денди, высшие чиновники, офицеры гвардии – те, кого Александр хорошо знал, – разгуливали по балу в только-только недавно придуманных казачьих мундирах.

Легкая улыбка сошла с его лица. Сначала пришла легкая досада, затем недоумение. Откуда такая мода? К чему эта демонстрация? Казаки… Его раздражали казаки. Их независимость, их вольности, их необузданный дух… Отец их любил, слишком любил, оттого и пошли они на эту безумную авантюру, которую он, Александр, теперь не знал, как разрешить. Он и форму эту новую придумал, чтобы узду накинуть на своеволие донское, загнать его в уставные отношения, придать казакам подобие регулярности. Это была не награда, не царская милость – удавка. Даже высокий тесный воротник – своего рода символ, напоминание о том, что Петербург держит Дон за горло.

Император резко развернулся, отыскивая в толпе знакомую фигуру. Военный министр Сергей Кузьмич Вязмитинов. Его выдавал мундир, пусть и скрытый маскарадным плащом, но все же узнаваемый по характерному покрою и орденам. Вязмитинов, бледный, с растерянным взглядом, как раз направлялся к нему, явно что-то предчувствуя.

– Сергей Кузьмич, – голос Александра, хотя и был понижен, прозвучал резко, словно щелчок бича. – Что это за вызов⁈ Или я попал не на маскарад, а на… казачий круг? Кто разрешил?

Вязмитинов снял маску, открывая государю бледное и растерянное лицо.

– Ваше Императорское Величество… – начал он, нервно теребя край плаща. – Я… я полагал, что это лишь… безобидная мода. Донцы сейчас… весьма популярны в обществе.

– Популярны? – Голос Александра приобрел опасные стальные нотки. – И почему же, позвольте узнать? Неужто за их своеволие и ослушание царской воли? За то, что начали войну с Хивой и Бухарой, с которыми у нас был мир?

Вязмитинов сглотнул, пытаясь собраться с мыслями.

– Ваше Величество, я могу предположить, что дело в освобождении русских пленников. Тысячи наших соотечественников, что годами томились в рабстве, возвращаются в Оренбург. Эта весть… она буквально потрясла Петербург. Казаков, что их сопровождают, встретили как героев. Отсюда и… эта мода. Народ в восторге. И кстати, говоря, вас нынче тоже боготворят. Ведь о приказе… вашего батюшки… никто не знает. Все слава принадлежит дому Романовых!

Александр смотрел на него, его голубые глаза сузились. Освобождение пленников… Это, конечно, благое дело. Но какой ценой?

– Что же Орлов? – Голос его был ровным, почти безжизненным. – Слухи о его смерти подтвердились?

– Увы, да. За главного в войсках теперь Матвей Платов.

Министр сделал глубокий вдох, решившись на смелый шаг.

– Ваше Императорское Величество… возможно, это шанс. Шанс простить Платова. Он, кажется, не знал о Вашей воле. Он действовал… из лучших побуждений. Покойный генерал Орлов, по всей видимости, был истинным виновником. Он, как известно, отличался… горячим нравом.

Александр резко вскинул голову. Его взгляд пронзил Вязмитинова.

– Из лучших побуждений? – повторил он, и каждое слово прозвучало, как приговор. – Мои приказы не обсуждаются, Сергей Кузьмич. Они исполняются. Это не «лучшие побуждения». Это измена. Прямое, открытое неповиновение! А популярность Платова… она лишь усугубляет его вину. Атаман становится символом неповиновения!

Он сделал шаг ближе к военному министру.

– Я приказываю. Немедленно подготовить приказ об аресте всей семьи Платова. Его супруги, детей. И семей всех полковников, что пошли за ним. Всех, кто замешан в этом своеволии.

Вязмитинов отшатнулся. Арест семей? Это… это уже слишком. Это удар не только по Платову, но по всему донскому казачеству.

– Ваше Императорское Величество… – пролепетал он, пытаясь найти нужные слова. – Это может… вызвать бунт в войсках на юге. Платов… он очень популярен среди казаков. Его называют «батькой». И… и потом. Казаки, что ушли на Хиву – они ведь… не принимали присяги Вам, Ваше Величество. Они присягали покойному Императору Павлу. Формально измены нет. Это… это не предательство короны. Это лишь… неведение.

Александр взорвался.

– Неведение⁈ Это дерзость! Это чудовищное своеволие! Присяга Императору есть присяга России!

Он резко отвернулся от Вязмитинова, его синий домино закрутился в вихре.

– Мне… мне душно здесь. Я хочу… свежего воздуха.

Он быстрым шагом, почти бегом, двинулся прочь от пораженного министра, прокладывая себе путь сквозь толпу ничего не подозревающих масок. Вязмитинов, оловянный лоб, не понял главного: этот поход, его успехи – это живое доказательство правоты покойного батюшки, это личный вызов его преемнику, пришедшему к власти благодаря заговору, вдохновителями которого были англичане, желавшие предотвратить индийскую авантюру Павла Первого. Об этом уже открыто шептались и… смеялись! Чем дальше, тем больше. Британская марионетка, не имеющая ни сил, ни возможностей обуздать энергию подвластного ему народа! Так про него говорили в петербургских салонах.

* * *

Генерал-майора Платова на сикхском берегу встречала триумфальная арка. Снаружи она была покрыта красным сукном с золотой отделкой, а внутри обшита желтым шелком. Чтобы достичь павильонов, приготовленных для встречи, атаман и его свита проследовали сквозь живой коридор из всадников, неподвижно замерших шпалерами. Горячие кони стояли недвижимо – каждый был укрыт драгоценным тканым узорчатым одеянием от ноздрей до хвоста, лишь глаза сверкали сквозь вырезанные окошки. Их темноликие наездники в блестящих латах хранили грозное молчание, но тальвары оставались в ножнах, усыпанных самоцветными каменьями. Палатки царской ставки на холме были огорожены холщовыми щитами, вокруг замерли почти стройные ряды моих гуркхов и семьдесят слонов в великолепном убранстве – на их спинах возвышались резные золоченые башни, увенчанные острыми резными шпилями. Живописное и поразительное зрелище – Сингх не поскупился и решил пустить пыль в глаза руси-казакам и их предводителю, знаменитому атаману-сипахсалару Платову.

Как я ни жаждал обняться со своими, но меня попросили остаться в свите махараджи, рядом с любимым слоном Ранджита. При появлении атамана Сингх спустился на землю и обратился к моему вождю со всей восточной изысканностью, не дожидаясь, пока он покинет коня. Его речь переводили два толмача – невзрачный тип подле атамана и очень толстый купец из Лахора, увешанный таким количеством золота, что было удивительно, как он мог стоять на ногах. Сам же махараджа, одетый в зеленый атлас, сверкал Кохинуром на запястье, на его шее висело ожерелье из огромных жемчугов.

– В ту счастливую минуту, когда благоухающие зефиры веяли из садов дружбы и приносили моим чувствам приятные благовония цветов ее, прибытие вашей светлости уподобилось утренней розе, вновь распустившаяся на ветке почтения. Каждое мое слово приветствия есть пурпуровый плод на древе уважения.

При этих словах громыхнули, салютуя, пушки. Большая толпа сикхов, окружавшая ставку, громко закричала, как я научил, «Сикхи руси бхай бхай!». Матвея Иванович моргнул и, слегка ошеломленный, обнялся с Ранджитом – для этого ему пришлось согнуться.

– Однако! – вырвалось у атамана, но он, держа покер-фейс, последовал за Сингхом под огромный навес из шелковой ткани перед шатром владыки Пенджаба, не удостоив меня и взглядом.

Это сооружение в стиле «дорого-богато», блистало всеми возможными украшениями, сделанными из малинового бархата, желтого атласа и кашмирских шалей. Сингх и Платов зашли внутрь, а свита махараджи и атамана осталась снаружи, под навесом. И меня не пригласили в палатку. Я бочком-бочком сместился к нашим – к пятерке полковников с телохранителями.

– Здорово, братцы! – громко шепнул я, но встретил явно выраженное недовольство моей персоной.

– Здоровее видали! – ожег меня взглядом Дюжа, и я замер, предчувствуя неприятности.

Никто со мной обниматься не бросился. Что не так⁈ Чем я не угодил боевым побратимам? Казалось бы, меня качать должны на руках за ковровую дорожку, что я расстелил в Пенджабе войску Донскому. Но нет, на меня смотрели искоса, будто я у полковников свел со двора любимую корову. В иной ситуации я бы потребовал объяснений, но сейчас ничего другого не оставалось, кроме как напустить на себя равнодушный вид и ждать. Ждать непонятно чего! Как мне знакома эта ситуация, когда после сверхуспешной операции, когда ты ждешь благодарностей и наград, получаешь взамен начальственный втык.

Что не так⁈

Я крутил и крутил в голове всю свою эпопею – от Бухары до Лахора – и не мог сообразить, в чем провинился. Единственное, что приходило в голову – это несанкционированное посольство к Ранджиту. Но разве у меня был выбор? И разве вышло худо?

Минуты складывались в часы, мы все стояли под желтым навесом, истекая потом. Переговоры Платова с Сингхом явно затянулись, и мои нервы уже звенели как натянутые струны.

Платов вылез, шатаясь, из шатра владыки Пенджаба явно нетрезвый. Покосился на нас и во всеуслышание объявил:

– Люблю писателей и Ранджита – все они пьяницы!

За ним семенил толстяк-толмач, звеня золотыми браслетами.

– Сюда, ваша высокочтимость! – он указал на павильон по соседству, приготовленный для руси-казаков.

– Геть за мной! – несколько развязно махнул нам Платов.

Я, не понимая до конца, следует ли мне идти, замер недвижим.

– Тебе особое приглашение нужно? – злобно окликнул меня атаман.

Делать нечего, потащился вслед за полковниками.

И с порога наткнулся на обвиняющий взгляд атамана, развалившегося на стуле – по моей просьбе сей малоизвестный в Пенджабе предмет был поставлен в гостевом шатре. Мне еще не доводилось стать объектом гнева Платова – лицо его мгновенно стало суровым, даже ужасным, морщины резко обозначились, глаза налились бешенством, он едва сдержал себя, чтобы не обрушить на меня все кары господни. Я слышал, что он легко заводился, мог наговорить резкостей, совершить непоправимое…

Почувствовал, как кровь запульсировала в висках – все происходящее было настолько несправедливо, начиная со стула, на котором сидел атаман, что хотелось громко заорать: «Да пошли вы!»

– Гарцевал наш Петро, гарцевал, да с коня упал, – насмешливо уронил Платов. – Чалму напялил. В одной суме да в одной каше – не забыл, казаче?

Промолчал. Но голову вздернул гордо, не чувствуя за собой вины.

– Ты кого нам в спутники пристроил? Твои горцы-афганцы такую резню затеяли на Хайберском перевале – еле ноги унесли!

Саланги? Неужто они схлестнулись с хайберскими афризиями? Я-то чем виноват?

– Пока шли землей авганской, только и разговоров – юзбаши Петр то, юзбаши Петр сё… Сотник! – возвысил голос атаман. – Ты часом берега не попутал? Не забыл, от какого корня произрастаешь?

– Я…

Платов не дал мне договорить.

– А что я слышу в сикхском краю⁈ У нас тут новый генерал-атаман объявился. Армия у него, понимаешь, своя! Хотел есаулом наградить – промашку дал! Ты у нас, оказалось, уже полковников перерос. Молокосос! – взревел он. – За старой головой как за каменной стеной, а за головой молодой как за оградкой навозной – ступай прочь, Петро!

– Слово хоть можно молвить? – задыхаясь от злости, спросил я.

– Слово? Тебе слово⁈ Сотню разбаловал так, что пришлось ей батогов всыпать!

Моим ребятам⁈ Кнута⁈

Вспыхнув как порох, я развернулся и выскочил из шатра, чувствуя, что еще немного, и дело дойдет до сабель! Дюжа, уловив мой настрой, уже был готов обнажить шашку.

Я выскочил под навес и побежал вперед, ничего не различая, не разбирая, кто передо мной. Домчался до своего аргамака, вскочил в седло и понесся к реке. Туда, где шла переправа казачьего войска.

Боже, ну и короткая у атамана память! В одной суме и одной каше – он упрекнул меня в том, что я оторвался от казачества! После нашего разговора будущее представлялось мне в самом мрачном свете – походный атаман не тот человек, кто легко прощает или меняет свою точку зрения. Как у нас на Дону говорят: с богатым не судись, с сильным – не борись. Втемяшилось ему в голову, что я перешел рамки – теперь жди беды.

Поскакал, сломя голову, полыхая как факел и выискивая знакомые лица. Пролетел мимо своего туземного полка, не обратив внимания на приветственные клики. Сикхи-кавалеристы давно разрушили строй и носились туда-сюда – пришлось немного покружить, чтобы добраться до быстро формируемого казачьего стана. Друзья друзьями, но донцы в белых рубахах и в штанах с красными лампасами не забывали, что находятся в чужой стране – окапывались, ограждая себя валами и расставляя единороги по углам. Лодки с другого берега продолжали сновать туда-сюда.

Первым, кого встретил из знакомых, оказался Рерберг. Уже подпоручик, он беседовал с Волковым. При виде меня Женя радостно вспыхнул, но не посмел прервать нашего «звездочета».

– Петр? – удивленно произнес Федор Исидорович, все такой же отстраненный, пребывающий в своем мире географических открытий и не желающий отвлекаться на постороннее. Он кивнул мне, будто не расставались на месяцы, и продолжил свою речь. – Принимая в соображение краткость времени, кое путешественник в проезд чрез чуждые страны может уделить наблюдению предметов, не относящихся прямо к его цели, имею сообщить следующее наблюдение: погоды нам благоприятствуют, период дождей завершился, реки не выходят из берегов, жара отступает, жизнь торжествует…

– Господин главный географ! – прервал его я. – Разрешите украсть вашего спутника на несколько минут?

Волков близоруко заморгал, дернул к носу лорнет.

– Петр? – повторил он, как будто в первый раз приветствовал меня на автомате. – Откуда вы? Какими судьбами?

– Все потом, Федор Исидорович. Мне нужен Рерберг, – излишне жарко ответил я.

– Не имею намерения вас сдерживать, юноши, – учтиво поклонился Волков и отошел в сторону, снова улетая в свои научные дали. По-моему, он пребывал в эйфории – Инд, Пенджаб, есть от чего закружиться голове.

Женя бросился ко мне с объятиями.

– Что с сотней? – резко бросил я, отстранившись и все еще пылая от ярости.

Рерберг смутился.

– Тут такое дело… Я был бессилен…

Я схватил его за грудки.

– Женя, хорош юлить! Говори, как есть!

Подпоручик не стал возмущаться. Напротив, он погладил меня по плечу, пытаясь успокоить.

– Петр Василич! На сотню пытались поставить Нестреляева. Он сразу к Марьяне подкатил. Ну и…

– Что⁈

– Цела Марьяна, цела. Нестреляеву голову проломили. За это всю сотню выпороли.

Зубами заскрипел так, что почувствовал во рту крошево. На меня будто вылили ушат холодной воды. Как-то я в своих странствиях отвлекся от действительности, где царили суровые нравы, где нагайка гуляла по спинам казаков, вызвавших гнев начальства, а солдат прогоняли через строй, наказывая шпицрутенами. Но это мои люди! Всё, Матвей Иванович, не будет у нас с тобой любви и консенсуса! Решили с наезда начать, чтоб я, значит, из-за сотни в контры не полез?

– Где? – прохрипел я.

Рерберг меня понял.

– Еще на том берегу. Ждут своей очереди на переправу.

– Черехов! Черехов! Кто видел Черехова? – раздался поблизости голос платовского ординарца и племянника по жене Василия Кирсанова.

Как мне ни хотелось огрызнуться или затаиться, откликнулся:

– Здесь я!

– Атаман зовет!

– Так он меня выгнал! – окрысился я, заиграв желваками.

– А теперь зовет, – ухмыльнулся подъехавший на буйном жеребце офицер.

– «Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь», – процитировал я еще не написанные строчки Грибоедова.

– Но-но! – нагло ухмыльнулся Вася, но тут же спал с лица, увидев, как моя рука легла на рукоять черкесского кинжала. – Охолонись, сотник! Атаман зовет – изволь исполнять!

Ага, бегу и падаю, перо с чалмы б не потерять!

Я сплюнул с досады, но все же решил подчиниться.

Глава 5

За время моей недолгой отлучки обстановка в палатке атамана разительно переменилась. Денщики успели сколотить две лавки и подобие стола, заставить его присланными от Сингха бутылками и блюдами с фруктами. Полковники успели принять по чарке, кто-кто задымил, все благодушествовали, отдыхая после трудного похода, с интересом изучая и пробуя манго.

– Явился не запылился, – уже не так зло поприветствовал меня Платов. Его лицо разгладилось, глаза не метали молнии, но и дружеским взгляд атамана не назовешь.