Текст книги "Подземный мир и живая вода (СИ)"

Автор книги: Алексей Зубков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 23 страниц)

– Я подумаю, – сказал Гаэтано.

– Олаф, собирай своих, сколько есть поблизости. Вена, Прага, Краков?

– Ближе Кракова никого.

– Хорошо. Отправляйся сейчас через Подземье, ждите нас в Кракове. Если не поедем через Краков, пришлю за вами гонца.

Ни дочь, ни жена не сказали Фредерику, с кем и когда Рафаэлла успела это сделать. Кармина намекнула только на причину. Да, страшновато потерять девственность с обращенным чудовищем. Фредерик в очередной раз выругался на тему, что пятнадцать лет назад не стоило влезать во все эти колдовские дела. Кармина заплакала. На этом обсуждение морального облика дочери закончилось, не успев начаться.

Гаэтано в тот же день отбыл из Аугсбурга через Подземье в неизвестном направлении.

Через два дня, шестого декабря, в Праге состоялся разговор с Его Высочеством Томашем Нехитишь.

– Нет никакой войны, – уверенно сказал Томаш, – Просто несчастная девушка заранее позаботилась об отступлении.

Слово за слово, Томаш рассказал о провалившихся выборах короля Подземья.

– Кассий та еще крыса, – сказал Фредерик, – Но какова наглость!

– Вполне по-крысьи, – сказал Томаш, – Убейте их всех.

– Чтобы на их место пришли вы?

– Мы добрые.

– И чуму вы не разносили?

– Нас заставили! Нам самим не нужна никакая чума.

– Я могу убить Кассия, но я не знаю, где живет крысиный король.

– Я знаю. Сказать? Дать карту? Проводника?

– Пока не надо. Мы разберемся с ведьмой, а потом сядем с Карминой и Мишелем и просчитаем последствия.

– Без души поступаешь. Ты же рыцарь, а не бухгалтер.

– Томаш, мне сейчас совершенно не с руки вступать в войну еще и с крысами.

– Но никакой войны с ведьмами нет. Я бы знал.

– Сначала я хочу обратно моего коня. Потом поговорим, действительно ли нет войны с ведьмами.

– Я могу помочь с конем, а ты подумай насчет крыс. С Оксаной ты что сделаешь?

– Сожгу. Приговор уже есть.

– Отдай ее мне.

– Зачем тебе?

– Она хорошенькая такая. Как Марта, только поменьше.

– Ты не нее глаз положил? Серьезно?

– Я предупреждала, – сказала Марта.

– Томаш, это не просто девушка. Это ведьма.

– А я не просто мужчина. Я принц мышей.

– Она заколдовала Элефанта.

– Не беспокойся. По части колдовства я могу постоять за себя.

– Отдам тебе ведьму, если сам поедешь с нами и заберешь ее. Но чтобы не помешал мне забрать коня.

– Согласен. Но я вообще-то собирался на Сейм. Он начинается тринадцатого.

– Краков тебе по пути. Укажи нам путь и поезжай на Сейм. За первую неделю Сейм в жизни ничего не решал, а потом будет перерыв на рождественские каникулы. Или ты претендуешь на корону?

– Там, конечно, тот еще террариум. И на корону я не претендую. Но я же вассал, а не какой-то жалкий подданный. Как я могу не поехать на Сейм? Я обязательно должен быть на открытии и на закрытии перед каникулами.

Восьмого декабря Фредерик, Марта и Томаш забрали подготовленный отряд в Вене и направились в Краков. Рейтары, арсенал, лазарет и полевая кухня, отдельный фургон боевой алхимии. Рафаэлла настояла, чтобы ехать с отцом. Потому что вдруг Элефант никого не послушается, когда его расколдуют. Что тогда? Посылать за Лаской Умным в Москву?

Симон передал письмо от Кармины.

… Доктор Фауст очень невежливо отказал. Сказал, что не ведет дела с покойниками…

… Следующие двое в списке тоже отказали, дальше я обращаться не стала…

… Дракон останется в Аугсбурге…

… Я договорилась, что монахи будут молиться о вашем с Рафаэллой здравии. Пожалуйста, берегите себя. Обещай, что начнешь с переговоров, а не со стрельбы.

– Что сказал Мишель? – спросил Фредерик.

Симон достал еще один запечатанный конверт. Прогноз у Нострадамуса вышел настолько мрачным, что Фредерик подумал, не вызвать ли дядю Максимилиана. Но родовой замок стоит в нескольких днях пути от ближайшего выхода из Подземья, а действовать надо сейчас. Нострадамус не ошибается, война уже началась, и кому написано на роду умереть, тот умрет. Лишь бы воевать не на своей земле. Не в Аугсбурге, где остались жена и две младшие дочери.

Десятого декабря отряд прибыл в Краков. Там к немцам присоединился Олаф и еще трое неуловимо похожих на него мужчин среднего возраста. Томаш попросил подождать его и уехал на открытие Сейма.

За это время Фредерик при посредничестве краковского представительства Фуггеров попал на прием к краковскому воеводе Петру Кмита-Собенскому и к краковскому епископу Петру Гамрату. От обоих просил разрешение на поиск ведьмы и получил отказ.

Рафаэлла же надела лучшее платье, сходила к секретарю королевы Боны и по-итальянски спросила, не был ли тут «Полковник королевских охотников на ведьм» из Франции. Узнала, что был, искал ведьму, получил разрешение на поиски и убыл вот буквально вчера утром по дороге на Сандомир. Потому что стражники сказали, что через эти ворота Краков покинула девушка на огромном коне.

Принц мышей вернулся к вечеру четырнадцатого. Обругал крыс, змей, Кощея и весь остальной подземный террариум. Спросил, как успехи в поисках.

Пятнадцатого через Подземье выехали в Сандомир без всяких разрешений. Если бы не Томаш, ходили бы по следу намного дольше, а с Томашем потратили всего один вечер. Его Высочество вызвал на доклад мышей со всех постоялых дворов. Девушка на огромном коне была в Сандомире на позатой неделе. В компании четверых мужчин. Мыши бы уже успели забыть, но большого коня искал иностранный рыцарь, который, кажется, говорил с лошадьми на их языке. Трактирщик сказал, что рыцарь-француз с отрядом солдат уехал на Люблин.

Шестнадцатое декабря. Люблин.

Мыши не помогли. Отряд разошелся по городу, и Марта сообщила, что компания из четырех мужчин и одной женщины заходила к барышнику, продала и купила двух коней. Одного шановному пану Кшиштофу, другого худородному малороссу Богдану. Записано в счетную книгу восьмого декабря. Собирались в Литву. Рафаэлла нашла коробейника, у которого отряд не говорящих по-польски солдат покупал пирожки, выезжая на Берестье.

Семнадцатое декабря. Берестье.

Оксана, Кшиштоф и Богдан останавливались здесь в ночь с двенадцатого на тринадцатое. Продали трех сильно уставших лошадей немецкой породы и трех не менее уставших местных. Купили двух лучших лошадей на рынке. Торопились «домой к Рождеству». Третьего мужчину в компании называли атаманом.

– Кто-то думает, что Кшиштоф и Атаман это совпадение? – спросил Фредерик.

Неспроста Нострадамус дал такой мрачный прогноз.

– Душегубы? – ответил Бонакорси.

– Ведьмы и Чорторыльский с душегубами это намного хуже, чем просто ведьмы.

– Черт его знает, где окажется Элефант после того, как попадет в лапы Чорторыльского, – сказала Рафаэлла, – Успеем их перехватить в дороге?

– Вы знаете, куда ехать, а я вернусь на Сейм и догоню вас в этой Волыни, – сказал Томаш, – Если перехватите по пути, мне мыши подскажут, где вы.

– У них память короткая. Не потеряешься? – спросил Фредерик.

– Давай карту.

По карте верхнего мира и списку маршрутов Подземья выяснили, что следующий перегон по Подземью намного короче, чем по земле. До Минска неделя по верху и день под землей. Дальше срезать под землей не получится. Обоз прибудет в Волынь с отставанием от Оксаны на сутки-двое. Но душегубы не знают, что погоня висит на хвосте, и не успеют приготовиться.

– Надеюсь, Ласка Умной успеет до Рождества забрать свою живую воду, – сказал Фредерик, – По-хорошему такого коня Чорторыльский не отдаст, а платить выкуп я не буду. Нострадамус прав, это война.

Восемнадцатое декабря. Минск. Три дня до Волыни, если местные не врут. И еще день, чтобы сменить колеса телег на запасливо захваченные с собой полозья. Служба Обеспечения такие вещи не забывает. Лучше бы Полоцк, только тогда как быть с легализацией в Полоцком воеводстве внезапно появившегося из ниоткуда отряда немцев с обозом? Постоялые дворы при переходах между мирами давали возможность пройти транзитом тысячи верст, не показываясь на глаза властям. Но шаг в сторону, и у местных властей появится предсказуемый вопрос, кто это такие и почему о них не доложили раньше.

Для минского воеводы и каштеляна Фредерик запасся фальшивой подорожной, будто он везет дочь на выданье в Дерпт. Долго не думал. Вот под рукой самая настоящая дочь на выданье, и ничего мудрить не надо. Дерпт городок маленький и далекий. Вряд ли случайный шляхтич из окрестностей Минска знает тамошних женихов. Рейтары сойдут за свиту, а обоз за приданое.

Ждет ли Чорторыльский погони за своими душегубами? Помчится ли к нему гонец о прибытии отряда Службы Обеспечения в Минск? Это вряд ли. Скорее, засада, если и есть, то где-нибудь поближе, где удобно встать на ночевку перед дневным переходом. Или засады не будет, но гонец с предупреждением поскачет сломя голову.

Узнав конечную точку поездки и дату, когда там надо быть, Олаф сильно удивился.

– Между Минском и Полоцком? Карту можно посмотреть?

Фредерик достал карту. Все, что касалось обеспечения, в Службе реализовывалось наилучшим образом.

– Браслав оттуда примерно в двух пеших переходах, – сказал вервольф и ткнул пальцем в точку, подписанную мелкими буквами.

– В двух летних пеших переходах, – уточнил Фредерик.

– В двух человеческих, – отмахнулся Олаф.

– Что у вас в Браславе?

– Недалеко от города есть развалины старого замка. Там мы празднуем Волчье Рождество. Ходит слух, что там собираются мало не тысячи вервольфов. На самом деле, не думаю, что больше двухсот. Мы идем туда со всех сторон, и по пути частенько перекусываем домашней скотиной.

– И людьми?

– Людьми редко. Тощие людишки откармливают жирных свиней, чтобы заколоть их к Рождеству.

– Что вы там делаете?

– Прыгаем на стены. Прыгаем через ров. Бьемся насмерть друг с другом.

– Рождественский турнир?

– Можно и так сказать.

– Почему рождественский? Причем здесь Иисус? Почему не любой другой день?

– Потому что у всего мира праздник, и у нас праздник. Даже Подземный Сейм сделает перерыв на рождественские каникулы. Никто не удивится, когда человек уехал из дома, чтобы погулять на Рождество в другом городе, а вернулся побитый, усталый, но довольный. Даже простаки понимают, что бузить, нажравшись в сопли, ловчее там, где тебя никто не знает. Учудишь что в родном городке, так тебе до смерти пенять будут и еще детей и внуков вышучивать. А то же самое учудил за двести верст, так и ты там никого не знаешь, и тебя никто не знает.

– Надеюсь, ты не просишь отпустить тебя на эту волчью гулянку? – нахмурился Фредерик, – Или кого-то из твоих?

– Нет, – оскалился Олаф, – Я интересуюсь, не надо ли тебе больше вервольфов? Про плотность огня мы слышали. Как насчет плотности клыков?

13. Глава. Крепкое слово и честная сделка

В Волынь Ласка, Вольф и Бенвенуто прибыли двадцать второго декабря и смело поехали к пану Люциусу, минуя постоялый двор.

Гостей встретил один из клиентов пана. Этот малый тоже сидел за столом в апреле и знал, что один русский должен привезти жалованную грамоту на Виленское воеводство. Он бы, конечно, забыл за полгода, но Кшиштоф и Богдан на днях вернулись из Кракова и рассказали, что грамота уже подписана королем.

Душегуб представился как Вацлав и проводил гостей поставить лошадей в конюшне. Более важные персоны бросили бы поводья слугам и прошли в дом. Менее важным досталось бы привязать коней у коновязи, не расседлывая, и пусть мерзнут.

Конюшня у пана, который содержал отряд кавалерии и часто принимал гостей, оказалась капитальным строением стойл на тридцать в три секции, разделенные противопожарными каменными стенами. С огромным удивлением Ласка увидел в одном из стойл Элефанта, который стоял как пришибленный и даже не поздоровался. У них в гостях Рафаэлла? Зачем она так его заколдовала?

– Чей это конь? – спросил Ласка.

– Богдан Забодай из Кракова привел, – ответил Вацлав, – Жинка его, Оксана, у каких-то немцев коня угнала.

– А кто на нем ездит? Оксана? Что он смурной такой?

– Пан выкупил. Полдня торговались. Зверь, а не конь. Жрет за троих. Пана еще признает, а больше никого в грош не ставит, даже Кшиштофа и Атамана.

Ласка подумал, что Оксана наверняка украла Элефанта у Рафаэллы. Он мог бы легко расколдовать коня. Но сразу бы тогда поссорился с Чорторыльским и остался бы без живой воды. Да и что бы он стал делать с расколдованным жеребцом? Полтора месяца гнать его обратно в Вену? Некогда. Брать с собой в Москву? Нет. Рафаэлла наверняка идет по следу, и с ней вся отцовская рать. Надо быстро забирать живую воду и уходить.

– Как же я рад тебя видеть, сын боярский Ласка Умной, – хозяин даже на крыльцо вышел, – Два дня до Рождества, так что не опоздал, хотя я тебя прождал все лето. Друзья с тобой или попутчики?

– Вольфа ты знаешь, а это Бенвенуто Белледонне, брат мой названный.

Бенвенуто сделал шаг вперед и изысканно поклонился, сняв шляпу.

– Люциус Чорторыльский, – представился хозяин и тоже приподнял шапку, – Прошу всех за стол, потом дела. Хлопцы мне передали про жалованную грамоту, да смотрю, и сабля при тебе. Никуда не торопись, выпей, закуси. Сейчас еще баньку растопим.

– Тороплюсь я, ясновельможный пан, – сказал Ласка, – На ночь точно не останусь.

– Тогда прошу с морозу по чарке и сразу горячего капустняка.

Так в Литве называли борщ из кислой капусты, моркови, свеклы и лука с пшеном. По случаю поста, на столе квашеная капуста присутствовала еще и в варениках, и в постных голубцах с пшеном и овощами, и тушеная с грибами, луком и морковью. Из неместной кухни стол украшала только английская селедка, а из сладкого – запеченные яблоки с орехами и медом. Переходить с порога к делам как-то неприлично, да и на этот раз о хитрых сделках речь не шла, поэтому хозяин пригласил гостей не в кабинет, а за общий большой стол.

Спаивать гостей Люциус не спешил, очень интересовался, почему Ласка так долго отсутствовал, ведь до Кракова меньше месяца пути и обратно столько же.

Ласка рассказал про путешествие в Крым и обратно. Без лишних подробностей. Оксану вообще не упоминал, да и про Вольфа ничего оборотневого не сказал. Вольф в разговор не вступал, зато Бенвенуто весело рассказал про нравы в Риме и в Фонтенбло, даже пару раз сорвал аплодисменты от заслушавшихся душегубов, которым переводил неожиданно эрудированный шляхтич по имени Кароль. Итальянец, конечно, не стал упоминать, что соблазнил любовницу самого короля, а скромно сказал, что поссорился из-за женщины с одним знатным вельможей.

– Знаешь, дорогой гость, я бы заказал у тебя портрет. В полный рост и в доспехах, – сказал Люциус.

– Я бы написал, – сказал Бенвенуто, мысленно порадовавшись, что хоть кто-то не попросил лошадку, – Но это надо краски купить и кисти. Не те, что на базаре, а настоящие. Темперу, или лучше масло.

– Краски, говоришь? – наморщил лоб Люциус, – Монастырские не подойдут?

– Не знаю. Если пан про те, которыми иконы пишут, то надо пробовать. Одно дело доска, другое дело холст. Я, конечно, могу и на доску переучиться, если в ваших краях на холсте не пишут, но так вот с ходу ответа не дам.

– Честный ты человек, Бенвенуто! Другой бы первым делом аванс запросил. А если красок нет, карандашом напишешь?

– Хоть сейчас, только дай мне лист хорошей бумаги, – Бенвенуто вспомнил Ворона Вороновича, – Не найдешь, так и углем на стене нарисую. За эскизы и наброски денег не беру, это не за мольбертом стоять неделю.

Люциус сунул руку за спину и достал откуда-то лист бумаги не хуже, чем у Ворона Вороновича.

– Напиши-ка мой портрет. Вот как сижу, так и пиши. Если понравится, я на холсте и в цвете закажу. Оплачу по королевским расценкам, мое слово крепкое.

– И напишу, – Бенвенуто сразу принялся за работу.

– Кстати, о слове, – сказал Чорторыльский, – Пора бы мне увидеть мою жалованную грамоту на виленское воеводство.

– Прошу, – Ласка выложил на стол свиток.

– Дождался, – сказал Люциус и довольно улыбнулся, – С меня пузырек живой воды дозой на два глаза. Верно?

– Верно.

– Я сейчас за живой водой схожу, а вы угощайтесь, – Люциус забрал грамоту, вышел в зал и затопал по лестнице наверх.

Слуги вынесли карпов в сметане с гречневой кашей.

Ласка и Вольф приняли по чарке для аппетита и налегли на рыбу, а Бенвенуто кивнул и продолжил свой рисунок.

– Ничего не понимаю, – сказал он, поставив последний штрих, – Думал, пана рисую. Вот уверен был, что этот нос изобразил, эти морщины на лбу, эти толстые руки с перстнями в конце концов!

– И что? – спросил Вольф.

– Вот что! – Бенвенуто поднял со стола свой эскиз.

На рисунке определенно красовалась эта комната и этот стол, судя по расположению блюд. Главная фигура сидела в кресле Люциуса. Только главной фигурой оказался не Люциус, а девушка. Темноволосая красотка. Надетый на голое тело кафтан еле прикрывал высокую грудь. Но глаза и нос определенно смахивали на хозяина дома. Как будто на картине его дочь или сестра.

Душегубы столпились вокруг и наперебой расхваливали рисунок. Они как-то пропустили, что Люциус попросил написать его портрет, а не девушку.

– Он черт, – упавшим голосом ответил живописец, – Вы куда меня привели?

– Получается, я с чертом сделку заключил? И гореть мне теперь в аду? – растерялся Ласка.

– Нет, – ответил Вольф, – Ты же не знал, что он черт. Так не считается.

– Твардовский мог бы сказать. Уж он-то точно знал.

– Пан Твардовский, хотя и колдун, а честный человек. Он, если бы и знал, не сказал бы. Чтобы ты закрыл сделку и не погубил душу.

Говорили друзья на латыни. Но не подумали, что рядом сидел Кароль, который специально подсел поближе, чтобы переводить истории Бенвенуто.

– Кто черт? Ты нашего пана чертом обозвал? – возмутился Кароль и сразу повторил по-польски свое возмущение остальным.

Атаман и Кшиштоф улыбнулись, а вот все прочие бурно завозмущались.

– Что будем делать? – спросил Бенвенуто, – Если в гостях хочешь поссориться с хозяином, готовься к войне.

– Ноги будем делать, – ответил Ласка, – Портрет оставь на столе, пусть сам поймет.

Сделать ноги не успели. По лестнице застучали шаги, и появился довольный Люциус, державший в руке маленький стеклянный пузырек с толстыми стенками и притертой стеклянной пробкой.

– Ну что, добрый молодец! Вот твоя награда за мое воеводство!

– Извинись перед паном, – потребовал Кароль у Бенвенуто.

– Сгинь, нечистая сила! – сказал итальянец вместо извинений.

– Что такое? – поднял бровь Люциус, – Бунт?

– Этот мордописец вместо тебя бабу намалевал, а тебя обозвал чертом! – нажаловался Кароль.

– Перекрестись, тогда извинюсь, – сказал Бенвенуто.

Но Люциус почему-то не перекрестился.

– Перекрестись, пан! – сказал Кароль уже по-польски, и его поддержали остальные душегубы.

Люциус щелкнул пальцами, и душегубы замерли на своих местах как замороженные.

– Я, значит, к вам по-хорошему, а вы ко мне по-плохому? – строго сказал Чорторыльский, глядя на гостей.

– Отчего по-плохому? Вот жалованная грамота, вот живая вода, – Ласка попытался по выражению Вольфа «вывезти переговоры».

– А кто меня перед моими людьми чертом выставил?

– Но ты же черт? Или нет?

– Не пойму, как вы догадались, – нахмурился Люциус.

Почесал надо лбом, почесал копчик через жупан, потер левой пяткой об правую лодыжку. Недоуменно уставился на гостей.

Бенвенуто показал портрет.

– Я твоему сородичу обещал, что чертей писать не буду, а он за это дал мне талант девиц писать.

– Бывает же, – Люциус вздохнул, – Все равно, нехорошо получилось.

– Разве кто-то из них не знает, что ты черт? – наигранно удивился Ласка, – Они же душегубы. Про тебя тогда еще слава шла, что ты чернокнижник.

– Никто не знает, – Люциус усмехнулся, – Потому что старый Люциус и был не черт. Чертознатец он был и душепродавец, но не черт. Даже и в церковь по большим праздникам захаживал. Я при нем служил тридцать лет и три года. Он обязался за это время уговорить еще тридцать и три шляхтича продать мне души. Этим летом вышел срок. Он думал, что успел, но душу одного грешника его жена в последний момент успела выкупить. Старый Люциус не набрал тридцать три, и по условию его душа полетела в ад. Я уселся на его место. Отчего бы и не пошалить в свое удовольствие на таком-то насиженном месте, да с такими-то душегубами. Никто ведь даже разницы не заметит, черт тут сидит, или пан. В этих краях магнаты такие штуки вытворяют, что чертям в аду тошно становится. И ничего, народ привычный.

– Короля на вас нормального нет, – сказал Ласка, – Или императора. Или султана. Даже и под Римским Папой честной народ живет по-божески. А где боярская вольница, там порядка нет. Приходи, татарин, и бери что хочешь.

– Да? – ехидно переспросил Люциус, – Так ведь кто татар гоняет? Не бояре? Не магнаты? Не шляхтичи?

– Были бы в Польше, в Литве и на Руси настоящие короли с настоящей властью, собрались бы вместе, сходили бы в Крым один раз и навсегда бы заповедали татарам, что ни в какие набеги бегать не надо. Полонян бы освободили. По берегам Днепра и Дона бы поселили мужиков и распахали степь от края до края. Земля там, говорят, сама родит. Кабы татары не набегали, так пахать ее не перепахать.

– Ты сам сын боярский, а на бояр лаешь.

– Какая святой Руси радость от бояр, если они чуть с князем поругались, так и отъехать могут к любому соседу, хоть к католику, хоть к магометанину. Пусть бы лучше каждый, кто живет с меча, давал присягу государю и служил ему верой и правдой. Предателям – голову рубить, а кто по-хорошему сказавшись, к другому государю отъедет, того не неволить, но и земли не давать.

– Это тебя плохому в Европах научили. Вольности дворянские – наши главные духовные скрепы.

– Ваши – в смысле чертей духовные скрепы?

– И чертей тоже. Тут мы со шляхтой в одном строю. Нам надо, чтобы люди больше грешили, и им надо, чтобы больше грешить. Чтобы каждый день дуэли, чтобы каждый год война. Чтобы голод, чтобы мор.

– Вот я вернусь домой, пойду к великому князю Московскому Ивану…

– Который тебе в младшие братья годится?

– Я ему расскажу, какие в мире порядки. Потому что бояре ему что угодно соврут, а такого не расскажут. Иван вырастет, станет настоящим правителем как король Франциск или император Карл и наведет на Руси порядок. При моей жизни еще мы с ним сходим и на крымских татар, и на казанских, и на астраханских. И с Литвой границу проведем, и в русском граде Киеве польского воеводу на русского поменяем. А будут немцы, ливонцы и прочие шведы нам грозить, так и их шапками закидаем.

– Ничего ты, Ласка Умной, не расскажешь, и никуда ты не пойдешь.

– Это еще почему?

– Ты теперь слишком много знаешь. Вы все слишком много знаете.

– Постой, а как же договор? Говорят, черти не обманывают.

Люциус улыбнулся так, что из-под человеческого лица проступило рыло и рога.

– Договор? Договаривался ты по весне с паном, а я за него сижу три недели. Я тебе ничего не должен, – Люциус кивнул на живую воду, – Это я перед хлопцами вид поддерживаю, будто ничего не изменилось.

Люциус свистнул так, что у всех уши заложило, и душегубы расколдовались. В тот же миг черт дернул ладонью от левого плеча к правому, как бы завершая неначатое на самом деле католическое крестное знамение.

– Все видели? Взять их! – скомандовал Люциус, – Извинениями не отделаются!

Тут же Ласку, Вольфа и Бенвенуто схватили по двое шляхтичей. Может быть, и можно бы было попытаться отбиться, но не в такой тесноте. Все равно задавили толпой.

– Редкая птица попугай с визитом к пану Люциусу Чорторыльскому! – выкрикнул слуга и распахнул входную дверь.

– Могу я зайти? – спросил Доминго.

Люциус удивленно посмотрел на огромную говорящую птицу, сообразил взглянуть сквозь пальцы и ответил.

– Добро пожаловать, пан попугай. Не королевских ли кровей пан будет? Рад принимать вашу особу. Путешествуете в одиночестве или со свитой?

– Скромная птица инкогнито, – ответил Доминго, степенно вышагивая по полу как придворный, – Мое почтение, шановные паны. Я с попутчиком, но он отстал.

– Прошу к столу, – пригласил хозяин, – Правда, у нас тут одно незаконченное дело…

Доминго взмахнул крыльями и взлетел на стол.

– Я знаю, кто ты, – сказал попугай, – И знаю, что у тебя за дело с ними. У тебя есть живая вода. Вот этот пузырек на столе. Ты за нее должен рассчитаться, или вернуть на место, или поменять на что-то дорогое?

– Верно, непростая птица. Могу обратно положить, но могу и тебе уступить. Что за нее предложишь? Деньгами не беру.

– Доминго, как же твоя душа? – вмешался Ласка, – Если ты знаешь, кто он…

– Души есть только у людей, – назидательно сказал попугай и повернулся к Люциусу, – Не нужна ли тебе птица, чтобы была большая, красивая и певчая? Чтобы пана Твардовского переплюнуть, который на простом петухе летает.

– Допустим нужна. А ты правда поёшь?

– Разрешишь, так спою.

– Разрешаю.

Доминго вышел на середину стола, откашлялся и запел на монашеский манер:

– Exortiamus te, omnis immundus spiritus, omnis satanica potestas, omnis incursio infernalis adversarii…

Терем затрясся как домик из детской сказки, на который сел медведь.

– Стой, не пой!

– … omnis legio…

– Замолчи!!!

Люциус вспыхнул и задымился. Все отступили к стенам, оставив в середине накрытый стол с поющей птицей и стоящего рядом хозяина.

– Убейте их всех! – крикнул Люциус.

Первым отреагировал Кшиштоф. Меч свистнул над столом и снес на пол какие-то посудины, но попугай увернулся, не переставая петь. Атаман ударил и почти попал, в воздухе закружились кусочки перьев.

Доминго прервался, взмахнул крыльями и взлетел под потолок. Летать и петь одновременно он не мог, зависнуть в воздухе тоже. И ни в какую дверь бы не вылетел из-за размаха крыльев.

Чорторыльский охлопал себя руками. Пламя потухло, но дым еще шел. Его лицо в дыму походило на рыло, из волос, казалось, высунулись рога, а на левом сапоге сгорел почему-то каблук, и на его месте торчало копыто.

Пан бросился во двор.

– Убейте их! – повторил он со двора, – Всех! Русского, немца, итальянца и птицу!

И выскочил за ворота.

Доминго же сел на люстру, полную горящих свечей, и затушил ближайшие взмахом крыльев.

Когда хорошему человеку приказывают кого-то убить, вряд ли он сей же миг выхватит саблю и ударит. Если нет особой срочности, приговоренного надо вывести в безлюдное место, дать ему помолиться и только тогда по горлу или в сердце. Конечно, в палачи никто не доброй воле не пойдет, но на войне бывает разное, а враг он враг и есть.

Когда приказывают должностному лицу, сразу зайдет речь о том, чтобы сделать как положено. Не где попало меч и голову с плеч, а на плахе. Не через перила веревку, а не виселице. И не сам чиновник вешать будет, а ученый палач.

Когда приказывают плохому человеку, разбойнику и головорезу, он тоже спешить не будет. Не ради последней молитвы. Может, выгоду какую извлечь. Иной приговоренный и за легкую смерть вместо тяжелой готов будет заплатить. Может, просто помучать-попытать для развлечения. Собаками теми же потравить или медведем. Лошадьми разорвать.

Троим пленникам связали руки за спиной.

– Я так понимаю, чертей среди присутствующих больше нет? – спросил Доминго сверху.

В него бросили ложкой и вилкой, но не попали.

– Пан Люциус приказал этих убить, – сказал Атаман, – Что делать будем?

– Давай этого собаками травить, а этого медведем, чтобы не как в прошлый раз, – предложил Анджей.

– Третьего лошадьми разорвем, – сказал Кшиштоф.

– Може, просто шаблями порубати, та усе и дела, – простодушно сказал Богдан, но на него тут же зашикали со всех сторон.

– Давайте по-городскому, – предложил Атаман, – Можно колесовать, или четвертовать.

– С саблей на меня боишься выйти? – спросил Ласка.

– Я тебе, щенок, голову снесу, быстрее, чем ты пикнешь. Только тут забавы и на минуту не будет.

– А ну как не снесешь?

– Спорим, снесу?

– Спорим.

– Ты дурак, – шепнул Вольф, – Тут каждый с саблей дружит дольше тебя.

– Может, дадим ему саблю? – засомневались душегубы.

– Хотели ж цикавее казнь подивитися, – сказал Богдан, – Я ось четвертования в жизни не бачив.

– Так еще двое есть, – ответил Анджей, – Но дуэлью нас и правда не удивишь.

– У него сабля колдовская, – сказал умный Кшиштоф, – Помните, пан за нее живую воду предлагал?

Кроме Кшиштофа никто не вспомнил.

– Саблю я себе возьму, – сказал Атаман на правах старшего, – Другую ему дадим.

– Трофеи надо делить, – вступил душегуб помоложе, – Если ты берешь такую дорогую саблю, то свой меч отдай мне.

Остальные тоже загалдели.

– Тихо! – крикнул Атаман, – Согласен. Меч не отдам, поэтому саблю пусть возьмет тот, кто к саблям привык. По старшинству. Анджей?

– Дзякую, но колдовскую не возьму, хоть ее золотом облепи. Пес ее знает, на что она заколдована.

– Как хочешь. Казимир?

– А я возьму. Что мне колдовство?

Судя по тому, что Атаман отдал Казимиру дорогую саблю, и остальные не возразили, он считался хорошим бойцом. При этом, а скорее, поэтому, Казимир не лез везде со своим очень важным мнением, и Ласка за два визита к Чорторыльскому первый раз услышал его имя.

– Старую свою саблю одолжи московиту, сказал Атаман.

Ласка вытянул шею. Что там за сабля? Обычная польская.

С точки зрения Вольфа и Бенвенуто, сабля есть сабля, как с хорошей шансов не было, так и с плохой ничего не изменится.

– Вы что делаете, православные! – наудачу крикнул Вольф, – Вы же видели, что этот ваш Люциус Чорторыльский на самом деле никакой не пан, а черт! Он же от экзорцизма латинского вспыхнул и задымился. У него рога проявились, и рыло, и копыто!

– Да ну, врешь ты все, – ответил один из душегубов, – Птица какую-то непотребщину колдовскую читала. Оттого пан и загорелся, от того нам в дыму и померещилось, что он какой-то не такой стал.

Кароль нахмурился. Он-то понял, что попугай читал никакую не непотребщину.

– Подтверждаю, Люциус – черт, – сказал кто-то от входной двери.

Все обернулись, и Ласка узнал Станислава Болцевича.

Доминго взмахнул крыльями и слетел на пол к ногам рыцаря.