Текст книги "Корона Меднобородого (СИ)"

Автор книги: Алексей Зубков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц)

– Да тут же ситуации такие не ангельские.

– Ну, голых баб бы рисовал. К любой ситуации отличная иллюстрация.

– Неприлично как-то.

– Поверь мне, настанут времена, когда голыми бабами будут военные наставления иллюстрировать.

– Кто?

– Да вот хотя бы немцы.

– Немцы?

Не ожидал я. Да, я знаю, что пока вроде такой традиции нет. Или есть? Не видел никто? Немцам подражать я бы все равно не стал. Вся христианская культура – культура античного корня, а варварские племена суть подражатели. И никак не наоборот. Ладно, в том числе хорошие подражатели. Как Дюрер. Но все равно, они нам подражают, а не мы им.

– Ну и черт с ними, с немцами, – говорю, – Я бы может тоже баб рисовал. Но не умею. Ваш брат черт он как получится, так и черт с ним. Если и рука дрогнет – не беда. Кто знает, как вы на самом деле выглядите?

– Да многие знают, – отвечает черт, – Ты пей побольше, так тоже будешь получше знать.

Я не нашел, что ответить, а черт продолжил.

– Вот возьми карандаш и нарисуй девушку.

– Да я не умею. Я же начал говорить, что чертей рисовать просто, потому что вас мало кто видел как следует и никто умничать не будет, что не похожи. А девушек рисовать сложно, потому что все знают, как они должны выглядеть. Чуть ошибся – и все испортил.

– Вон оно что! – черт щелкнул пальцами, – А ты не задумывался, так ли важно, какие именно фигуры рисовать? Две руки, две ноги, голова и задница. Свет да тень, да складки на одежде. Ты уже на чертиках так руку набил, что и человека нарисуешь. Возьми, попробуй.

И еще раз пальцами щелкнул. А потом сел на табуретку и ногу на ногу закинул.

Я взял бумажку, карандаш. Смотрю на черта, а рисуется девушка. Хорошенькая такая. Сидит на стуле ногу на ногу. Увлекся. Сижу, объема добавляю, тени подрисовываю. Черт подошел, через плечо посмотрел, языком поцокал.

– Видишь, главное – практика. Тебе что в жизни больше пригодится, чертей рисовать или девушек?

– Ясное дело девушек.

– Обещай никогда не рисовать чертей.

– Что мне за это будет?

– Будешь девушек хорошо рисовать.

– Я вообще-то не только девушек рисую.

– Остальное как сам научишься. Мы просто мешать не будем. Ни под руку не толкнем, ни карандаш не сломаем, ни муху в краске не утопим. Пиши что хочешь, кроме нас.

– И дам, и рыцарей?

– И дам, и рыцарей.

– И ангелов?

– И ангелов.

– И механику?

– И механику.

– Подожди.

Тут я уже хороший лист взял. Карандаш подточил. Рисую. Рыцарь в доспехах. Верхом на коне. Наклонился к даме, она ему платочек на руку повязывает. Над ними ангел маленький с трубой. На заднем плане мельница водяная.

– Вот видишь, – говорит черт.

Вижу. Мельница хорошо вышла, я же механизмы и так умел рисовать. Рыцарь и ангел так себе. Конь плохо. Но коней рисовать я и не учился. Зато дама прямо писаная красавица. Хотя и одетая немного. В полупрозрачной рубашке. Да, я полупрозрачную смог изобразить.

– Женщин писать уже умеешь, а что до остального, то учись сам. Мешать не будем. Главное, нас не рисуй.

– Слов нет, – говорю.

– По рукам? – спрашивает, – Пиши что хочешь, кроме нас?

– Ты мне сделку предлагаешь? Грех это.

– Боишься в ад попасть? Ты, студент? Ты же пьешь как сапожник, и блудишь даже в постные дни, и редкая неделя у тебя без дуэли пройдет. Из тебя праведник как из навоза пуля.

– Так это сейчас, – говорю, – В молодости все праведники такие же были, как я есть.

– Верно мыслишь, – отвечает, – Не читал ли ты «Свод налоговых расценок Римского двора»?

– Не читал.

Черт щелкнул пальцами, и на стол упал пергамент. Я развернул его и прочел.

' Дозволяется отпущение грехов и прощение за все деяния блуда, совершенные клириком с монашенкой, внутри или вне монастырской ограды, с близкими или дальними родственницами, с крестницей и любой другой женщиной, кто бы она ни была; и пусть за отпущение обычному клирику, равно как ему и его девкам, с освобождением от положенного наказания, с сохранением церковного дохода, но с наложением духовного запрета, будет уплачено 36 турских ливров и 9 дукатов или 3 дуката.

Если отпущение дается за иное безобразие, за грех против человеческого естества, такой, как скотоложство, и дается также с освобождением от надлежащего наказания, но с наложением духовного запрета, то платить за это 90 турских ливров, 12 дукатов, 6 карленов. Если же дается обычное отпущение за распутство или за грех против человеческого естества с освобождением от наказания и наложением духовного запрета, то надо платить 36 турских ливров и 9 дукатов.

Монашенка, многократно распутничавшая внутри или за пределами монастырской ограды, может получить отпущение и полное оправдание с сохранением сана в том монашеском ордене, к которому принадлежит, например, сан аббатисы, уплатив 36 турских ливров и 9 дукатов. За отпущение грехов тому, кто имеет на содержании сожительницу, с освобождением от наказания и с сохранением церковного дохода, следует уплатить 21 турский ливр, 5 дукатов, 6 карленов'

Я с тех пор многое позабывал, но тот вечер помню как сейчас. Встречал я после того мудрых людей, которые объяснили. Встреча со сверхъестественными сущностями, будь то ангелы или черти, не забывается до самой смерти. Потому что человек несет ответственность перед высшими силами за каждое слово, что тогда было им сказано, и должен помнить все, что им тогда было услышано.

– Подписано Папой. Печать, все дела. Опубликовано в Риме в 1514 году, – сказал черт, – Мы не обманываем, у нас все четко.

– Ты на что намекаешь? – спросил я.

– На то, что, если ты вдруг когда-нибудь захочешь стать праведником, то твое дело платить, а там отмолят. Или сомневаешься в благочестии Папы?

Я, конечно, сомневался, но не до такой же степени. В самом деле, кто по молодости не грешил, до чертиков не напивался? Если подумать, должен быть в молитвах и таинствах какой-то толк, или так вообще праведников не станет. Если допустить, что человек чуть согрешил и неминуемо попадет в Ад, то какой ему смысл в праведных поступках?

Да, я с сомнением говорю и без особого уважения. Ты еще за Папу и папский двор заступаться будешь? Повидал я в Риме такого, что не при дамах будет сказано. Но Сатана же миром не правит. Значит, святое воинство ему как-то противодействует. Мы не знаем, сколько на самом деле сил по ту сторону. Может, против них и наши церковники, какие есть, осиливают.

Можно ли купить место в Раю? Думаю, можно. Но доказать не могу. Богословию не обучен. Не согласен, а опровергнуть можешь? Ага, ты тоже не богослов! Нечего тогда и спорить.

Хорошо, мы все не богословы. Нет, не выходит так, чтобы жить грешно, а под старость злата в церковь занести и умереть как бы праведником.

Во-первых, человек смертен. В том числе, внезапно смертен. Грешник рискует не дожить до тех пор, пока его кто-то отмолит. Деньги, оставшиеся на этом свете, на том свете не помогут. Да и богатых грешников не так уж много. По тюрьмам не богачи сидят, и по виселицам не богачи висят. Большая часть грехов ведет к разорению и смерти в нищете.

Во-вторых, за скверные поступки можно и при жизни воздаяние получить. Можно и не получить, но тут уж пути Господни неисповедимы.

Что там с чертом? Да все понятно с чертом.

– По рукам, – я тогда сказал.

О чем тут спорить? Думаешь, я в чертописцы метил? Да сдались они мне, сто лет бы их не видеть. Я же баловался, никакой выгоды с этого не имея. Дед или отец бы попросили их не рисовать, я бы тоже перестал. Невелика ценность.

Руки пожали и разошлись. Как у него рука? Теплая, кожаная. Не знаю, млекопитающее ли черт, но теплокровное точно. Мозолей нет, он работу не работает. Сила чувствуется.

Началась у меня совсем другая жизнь. Над чертиками люди хихикают, а на девушек засматриваются. Стал по заказу писать веселые картинки. Потом подучился немного, взялся за портреты темперой на холсте. Университет бросил, пороги живописцев обивал, уроки мастерства брал. Потому что девушки девушками, а на картине должен быть и передний план, и задний, и перспектива и детализация. И кистью владеть надо, и краски смешивать.

Так до Рима и добрался. Да, с репутацией героя-любовника. Но тут уже моя личная заслуга, а не от черта подарок.

Фехтование тоже не от чертей. Тоже сам учился. Мир так устроен, что одно из другого вытекает. За портрет или за сцену из Писания за тобой никто с мечом бегать не будет. А из-за девицы будет. Даже если она развратница.

Владение мечом, если подумать, не дар Божий, а с одной стороны наука, с другой искусство. Учись, соображай, практикуйся. Кто не тупой и не ленивый, может в первые мечи Рима подняться. Нет, я пока не смог. Пока. У меня еще вся жизнь впереди. Моложе меня я мастеров клинка не припомню. Там, где умирают молодыми, надо стариков бояться.

Но, если с первыми мечами не ссориться, то от вторых отбиться смогу, если один на один. А от третьих-четвертых тем более, если самому не подставляться.

Правда, от фехтования побочный эффект. Мужчина становится еще мужественнее и начинает еще больше нравиться женщинам.

7. Глава. Пусть нарисует лошадку

Папские сто золотых дали возможность купить не только по лошади каждому, но и двух вьючных мулов, чтобы всем ехать налегке. Мода на дамские седла не дошла до Малороссии, но Оксана смогла наловчиться на ходу.

Пересекать Францию в сентябре заметно удобнее, чем в середине лета. Нет той жары, из-за которой кони быстро устают, приходится их постоянно поить, а, напившись, они никуда не торопятся.

В сентябре начинается сбор винограда. Сначала на юге, потом постепенно все севернее. По случаю начала сезона проходят праздники и ярмарки. В том числе, и конские. Путешествуя с юга на север, друзья весело проводили время на привалах и неплохо компенсировали расходы, давая консультации за деньги.

Вольф даже настоял, чтобы покупать по две-три хороших лошадки на ярмарках южнее и гнать их с собой на север для перепродажи на аналогичной ярмарке в честь открытия сезона.

На каждом привале Бенвенуто продолжал давать Ласке уроки обращения с длинным колющим мечом. Как ни странно, но главное отличие европейского пешего фехтования от русского или татарского оказалось не в действиях руками, а в действиях ногами.

Париж встретил путешественников легким дождиком. Ласка задумался, как бы попасть на прием к королю. Ведь о задании знали только Его Величество да Арман де Виллар, инспектор королевских конюшен. К Арману Ласка поехал сразу же, но встретил только сторожа, который сказал, что хозяин еще летом уехал в Гент и вернется только к Рождеству.

Человека с улицы так просто во дворец не пустят. Даже не доложат, или донесение потеряется где-то в инстанциях.

– Я вот думаю, надо нам снова в конюшни идти, – сказал Ласка, – Напомнить начальнику о себе, сказать, что художника привезли.

– Нет, – ответил Бенвенуто, – Плохая идея. Сам по себе он коня не отдаст и к королю нас не поведет. Предлагаю зайти через общих знакомых.

– Через каких знакомых?

– Приматиччо и Фантуцци работают в Фонтенбло. Я с ними обоими хорошо знаком. Поедем туда, я попрошусь в помощники, а как король придет по какому делу, они меня представят, а я про вас напомню.

– Тогда мы в окрестностях комнатку снимем. Вольф, Оксана, что скажете?

– Давай так, – согласился Вольф.

– Вы как хотите, а я с Бенвенуто.

– Не позорь человека, – возмутился Ласка, – Ты же ему не жена.

– Скажем, что натурщица.

– Так и скажем, – согласился Бенвенуто, – И нисколько не соврем. У меня и наброски есть.

– Правда? Покажи!

– Не показывай! – Оксана смутилась и придержала руку Бенвенуто на кожаном тубусе.

– Пока не покажу, – сказал Бенвенуто.

В Фонтенбло Бенвенуто с Оксаной поехали разыскивать Приматиччо и Фантуцци, а Ласка и Вольф решили, что сразу с дороги во дворце им делать нечего и сняли комнату в ближайшей деревне.

С Приматиччо, как оказалось, они разминулись по пути. Тот уехал по королевскому поручению в Рим снимать слепки с античных статуй. За него остался Антонио Фантуцци, занятый одновременно фресками в Галерее Улисса, гравюрами на дереве по мотивам итальянской живописи и эскизами для декоративных росписей, которые делали подмастерья.

Из земляков Бенвенуто еще мог бы встретить в Фонтенбло своего тезку Челлини, но не поторопился засвидетельствовать ему свое почтение. Челлини имел славу довольно конфликтного человека и, что при этом практически неизбежно, отличного фехтовальщика. Можно быть отменным бойцом, не обладая горячим темпераментом, но нельзя обладать горячим темпераментом и не быть отменным бойцом. То есть, можно, конечно. Но недолго.

– Антонио!

– Бенвенуто!

– Позволь предствить тебе мою натурщицу.

– Оксана.

– Антонио Фантуцци к Вашим услугам.

Фантуцци немного походил на Белледонне. Тоже брюнет, тоже на вид лет двадцать пять или тридцать пять, стройный, хорошая осанка, сильные длинные пальцы с хорошо оттертыми пятнами красок. Холщовый рабочий балахон в более ярких пятнах. При рабочей одежде меч не носят, но меч – вот он, лежит на лавке у дальней стены рядом с модным черным дублетом. Живописец – не какой-нибудь грузчик, чтобы ходить и в пир, и в мир в рабочей одежде.

Конечно, Фантуцци сразу понял, что колоритная иностранка не просто натурщица. Но Бенвенуто наверняка писал свою даму, поэтому имеет право так ее называть.

– Как дела в Риме? Челлини говорит, правосудие свирепствует? – первым делом спросил хозяин.

– И левосудие тоже. Мне чуть руки не оторвали, – ответил гость.

– За что?

– За ересь. Писал лики ангелов с девушек.

– Звери, а не люди. Как руки? Писать можешь?

– Могу.

– Работы впереди лет на десять, деньги есть. Начинай хоть сегодня.

– Слушай, друг, мне бы к королю попасть.

– Зачем? Со мной работать не хочешь?

– Хочу-хочу, – Бенвенуто поднял руки, – Ты не подумай плохого. Тут такая история вышла…

И рассказал про русского приключенца, который поехал в Польшу за живой водой, а прокатился аж до Крыма и обратно.

Фантуцци хохотал, что чуть со стула не свалился.

– Вот так история. Нарочно не придумаешь. Напрочь уделывает даже побег Челлини из замка Святого Ангела. Будет тебе король. Он часто заходит на нашу работу посмотреть. Не каждую неделю, но часто.

– Поскорее никак?

– Не знаю. У короля дел полно. Через более близкого человека зайти… Через министров не советовал бы. У них тоже дела, а просителей очередь до горизонта. Через принца? Можно, конечно, но к принцу тоже просто так не попасть.

– Могу непросто попробовать.

– Мы, живописцы, можем привлечь внимание только кистью, – Фантуцци почесал подбородок, всерьез задумавшись.

– Давай, напишу кого-нибудь, – предложил Бенвенуто, – Но дамы у меня лучше всего получаются. Или чертежи. Мужчины без Божьей искры, а звери-птицы неважно.

– Вот! – Фантуцци даже вскочил, – Напиши Диану де Пуатье!

– Кого?

– Даму сердца принца Генриха.

Может быть, где-то первыми красавицами считают юных и непорочных дев, но при дворе короля Франциска его дама сердца, тридцатидвухлетняя тетенька Анна де Писле, герцогиня д’Этамп, оспаривала звание первой красавицы Франции у дамы сердца наследного принца Генриха, сорокаоднолетней бабушки Дианы де Пуатье. Жены короля и принца в этом соревновании не участвовали вовсе.

В то просвященное время, не путать с просвещенным, сорок лет для женщины это возраст «ты жива еще, моя старушка». Возраст, когда старшая дочь приносит внука. Вопреки природе, нестареющая Диана вошла в легенды своей вечной молодостью и неугасающим обаянием. Менее осведомленные придворные говорили, что она принимает ведьмовские зелья. Более осведомленные говорили, что она принимает холодные ванны утром и Его Высочество вечером. Те и другие сходились на том, что Диана не пользовалась косметикой. Ни пудрой, ни кремами, ни помадой.

Анна де Писле заинтересовала короля, когда он вернулся из заключения в темнице императора Карла. В то время она была фрейлиной при дворе королевы-матери, Луизы Савойской. Королева-мать открыто враждовала с «довоенной» любовницей сына, Франсуазой де Фуа и ее семьей и с удовольствием положила бы вместо нее в королевскую постель более лояльную даму.

Его Величество мог бы менять фавориток как перчатки, и время от времени дарил свою любовь другим красоткам. Но как в свое время прекрасная Франсуаза заняла его сердце на целых восемь лет, так и Анна уже четырнадцать лет как считалась официальной дамой сердца Франциска.

Король выдал Анну за Жана де Бросса, сына покойного герцога де Пентьевра. Вернул де Броссу все, что конфисковали у герцога де Пентьевра, подарил ему герцогства Шеврезское и Этампское. После свадебной ночи с первой красавицей Франции де Бросс уехал в Этамп и при дворе не появлялся.

Анна недавно запретила всем придворным художникам писать Диану. Конечно, без портрета бы Диана не осталась, живописцев и во Франции немало, и из Италии всегда можно выписать. Но Диана мудро решила, что не будет реагировать на этот запрет и не будет напоказ суетиться в поисках того, кто возьмется вот прямо сегодня, лишь бы назло Анне.

Бенвенуто, едва приехав в Фонтенбло, еще не стал придворным художником, под действие запрета формально не попадал и мог бы сказать, что он просто мимо проходил и случайно написал какую-то даму.

Поэтому он пошел мимо и написал даму. Серебряным карандашом на загрунтованном холсте. Маслом вышло бы слишком долго ради того, чтобы просто привлечь внимание.

Камердинер принца относился к Диане благосклонно и согласился передать портрет Генриху. Генриху портрет очень понравился, и он несколько дней таскал его с собой и показывал каждому встречному. В первую очередь отцу.

– Смотри, папа, это моя Диана, – сказал Генрих.

– Прекрасно, – ответил король, – Не могу понять, чья это рука?

Франциск разбирался в живописи и многих художников узнавал по стилю письма. Но на этот раз попался кто-то совершенно незнакомый.

– Это Бенвенуто Белледонне, знакомый Фантуцци по Риму. Говорят, ты просил какого-то московита привезти тебе из Рима доброго живописца.

– Я просил? Точно. Просил. Давненько уже. Кажется, лошадь какую-то обещал. И что он?

– Он привез и бьет челом.

– Кого куда бьет?

– Это их варварское выражение. Забавное, да? Означает, что он нижайше кланяется и просит королевской аудиенции.

– Надо еще посмотреть, что за художник. Для начала передай этому твоему Белледонне, пусть лошадку нарисует.

– Какую лошадку?

– Да любую.

Король мог бы и что-то другое заказать для знакомства, но у него у голове всплыли воспоминания про какую-то попытку украсть какую-то лошадь из королевской конюшни. Будь на месте короля Уважаемый Читатель, он бы тоже затруднился подробно вспомнить тот эпизод. Ведь у короля множество действительно важных дел, от которых зависит судьба мира, а не судьба коня и конокрада.

Получив переданное через пажа пожелание написать лошадку, Бенвенуто пришел в ярость.

– Какая несправедливость, черт бы их всех побрал! По кой черт он хочет портрет лошади от того, кто прекрасно написал портрет дамы! Он что, издевается? Это такие королевские шутки? Вчера даму, сегодня лошадь, завтра собаку, потом кошек с мышками?

– Успокойся, – посоветовал Фантуцци.

Он знал, что король выше того, чтобы мелочно издеваться над придворными. Бенвенуто не знал.

– Успокоиться? Да я скорее упокоюсь, чем успокоюсь! Я могу поразить портретом дамы. Могу написать ангела. Могу самого короля написать, пусть не шедеврально, но не хуже многих. Могу, в конце концов, написать дворец со всей перспективой и с тенями. Или орнаменты для декора. Как крепкий середнячок и твой подмастерье. Но зверей я пишу плохо. Понимаешь?

Фантуцци пожал плечами.

– Никогда не видел, чтобы ты писал зверей.

– Даст Бог и не увидел бы! Что я буду делать?

– Может, выпьем?

Вполне логичное мужское предложение по снятию стресса. Бенвенуто и так бы выпил, но не раньше, чем устал бы ругаться.

Фантуцци принес коньяка. Вино пьется просто так за едой. От душевных страданий принимаются более крепкие напитки.

После третьей рюмки Бенвенуто перестал ругаться и заплакал. Фантуцци послал подмастерье за рамой с холстом размером примерно в локоть. Понятно, что за день портрет коня в натуральную величину не напишешь. Общими усилиями, перемежаемыми тостами, они загрунтовали фон и наметили контур будущей лошади. Бенвенуто наметился рисовать лошадь в фас, а Фантуцци на своей половине холста в профиль, поэтому сошлись на «в три четверти».

Дверь в мастерскую распахнулась и ударилась об стену.

– Ее светлость герцогиня д’Этамп! – провозгласил паж.

При желании дамы могут гулять вокруг дворца и без свиты. Но кто тогда будет спрашивать встречных-поперечных, где найти нового живописца? Не сама же герцогиня.

– Ваше здоровье! – вскочили художники. И немедленно выпили.

– Ты Бенвенуто Белледонне? – спросила Анна.

– Я.

– Ты написал портрет Дианы.

– Да…

– Я тоже хочу портрет. Только маслом, а не тушью.

– Как Вам угодно. Но я срочно должен написать лошадку для Его Величества. Как только закончу, я всем сердцем к Вашим услугам!

– Ты не понял, с кем разговариваешь?

– Прошу прощения… Просто я маленький человек, и мне сложно спорить с Его Величеством. При всем уважении.

– Не написать ли нам кентавра? – предложил Фантуцци и тут же прикрыл рот руками.

Будь он трезвее, он бы такое не ляпнул.

– Кентавра? – удивилась Анна, – То есть, меня в виде кентавра, ты имеешь в виду? Думаешь, король полюбил бы меня, если бы я была лошадью?

– Разве у короля нет любимых лошадей? – спросил пьяный Бенвенуто, – У рыцарей одни лошади на уме. После Прекрасных Дам, конечно.

Оба художника посмотрели друг на друга, ожидая разноса и рамы с холстом, надетой на голову. Паж уставился на них как на бунтовщиков и даже дернул рукой к мечу.

– Верно, – неожиданно сказала Анна, – Мне иногда кажется, что у рыцарей дамы после лошадей, а не лошади после дам.

Для того, чтобы привлечь и удерживать такого человека, как Франциск, недостаточно одной внешней привлекательности. И обаяния недостаточно. Нужны еще и мозги. В делах, которые касались ее и короля, Анна соображала лучше всех при дворе.

– Пиши меня кентавром. Стоя, сидя?

– Сидя и выгнув спину, пожалуйста.

Навык писания дам у Бенвенуто не отключался независимо от выпитого. Он моментально сообразил насчет оптимальной позы и подтащил к окну кресло, чтобы правильно падал свет.

Паж посмотрел на обоих едва стоящих на ногах художников и приготовился к скандалу.

Анна спокойно села в кресло, выгнула спину и сбросила с плеч платье и нижнюю рубашку.

– Ваша светлость? – удивился Фантуцци.

– Где ты видел кентавров в платьях? – ответила Анна.

Кентавры ходят чаще с голым торсом, реже в доспехах. Иногда драпируются полосами ткани. Но в придворных платьях они точно не ходят. Не поспоришь.

Бенвунуто уже работал. С такой скоростью, какую Фантуцци не ожидал и от трезвого. Миленькое личико, многозначительная улыбка, нежная шея, гордо стоящие груди, изящные руки. В правой руке копье. Переход от женского торса к лошадиному задрапирован широкой лентой.

Пора писать лошадиную часть. Бенвенуто замер, боясь испортить картину. Фантуцци к этому времени уже достаточно протрезвел и взялся за кисти. Лошадиные передние ноги теряются в высокой траве. Где-то сзади аккуратной линией лошадиный круп без лишней детализации и как бы не в фокусе.

– Готово? – спросила Анна.

– Почти. Еще трава, небо, солнце и декор какой-нибудь, – ответил Фантуцци.

– Может ну его? – спросил уставший Бенвенуто.

Анна накинула платье и подошла к картине.

– Ну его. Я прекрасна, а без лишней ерунды обойдемся. А Диану напишите в виде кентавра наоборот.

– Как это?

– Ниже талии дама, выше талии лошадь.

– Черт… – как бы вежливо сказать, что ссориться с принцем вредно для здоровья.

– Я пошутила. Заканчивайте. Завтра Его Величество вас примет.

Анна ушла. Закрывая дверь, паж бросил взгляд на картину и одобрительно показал художникам большой палец.

Фантуцци облегченно выдохнул.

– Я боялся, что к тебе завтра придет Диана, но она вряд ли захочет, чтобы ее рисовали кентавром.

– Разве плохо получилось? – спросил Бенвенуто.

– Получилось отлично. Диана мудрая и никогда не будет повторять ходы Анны.

– Ну и слава Бо… – Бенвенуто икнул, но Фантуцци принял это за естественные причины.

– Черт побери! – сказал Бенвенуто, и тут же икота пропала.

– Давай за античную классику, которая до сих пор кормит людей искусства, – Фантуцци потянулся за бокалами.

– Наливай!