Текст книги "На своей земле. Молодая проза Оренбуржья"
Автор книги: Алексей Иванов
Соавторы: Петр Краснов,Владимир Пшеничников,Иван Уханов,Александр Филиппов,Владимир Трохин,Иван Гавриленко,Георгий Саталкин,Сергей Фролов,Николай Струдзюмов,Александр Аверьянов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)
ВЛАДИМИР ПШЕНИЧНИКОВ
ПРОЖИТЫЙ ДЕНЬ
Непривычно как-то было возвращаться с дойки в семь утра: все казалось, что только половина всех дел и сделана, а узкая тропка в снегу уже подводила Марию к дому.
Во дворе было тихо и пусто. Выпускать кур – рано, Белянка еще не доена. Переставив с места на место обгололедившие ведра, Мария чисто обмела чесанки и, все еще чувствуя неловкость какую-то, вошла в дом.
Свекровь сидела на своей постели и застегивала на груди кофту. Взглянув на морозное облачко, впущенное Марией, она вздохнула и зашевелила губами.
– Что-то Майка у меня захворала, – ни с того ни с сего проговорила Мария.
– Хто-о? – заспанно отозвалась свекровь.
– Да корова-ведерница. И чего ей поделалось...
– А у Семки-то была?
– Да нет, мамаш, некогда нынче, – поспешно ответила Мария, отряхивая шаль.
Свекровь косо взглянула на нее, поднялась с невнятным бормотанием и, проходя в чулан, как бы ненароком, громыхнула пустым тазом из-под угля.
– Да и не тяжело ему теперь, запаривать меньше стал.
В ответ громыхнула чашка.
«Карга старая», – раздражаясь, подумала Мария.
Наспех сметя в угол сор, она подошла к горничной двери и, осторожно потянув ее на себя – вверх, неслышно скользнула в темноту. Задержавшись, послушала посапывание молодых и глубоко вздохнула. Надо было еще в шифоньер лезть.
Покопавшись без толку в темноте, Мария на минуту задумалась, прикидывая, где что лежит у нее, но, вспомнив, что автобус будет ждать в восемь, решительно подошла к выключателю.
Яркий свет трехрожковой люстры на мгновение ослепил ее, а щелчок выключателя показался оглушительным. В спальне тут же заверещал пружинный матрац, и Мария услышала преувеличенно тяжкий вздох дочери.
«Ну и леший с вами», – подумала Мария и принялась доставать свой выходной наряд: коричневое шерстяное платье, сшитое лет десять назад, и зеленую кофту. Шерстяной полушалок, притиснутый стопкой чистого белья, оказался безнадежно измятым, а утюг греть – не было времени. «Ладно», – утешилась Мария, – повезут на автобусе, и в одной шали не замерзну».
Достав еще новые гамаши небесного цвета и розовую сорочку, она перешла к зеркалу, и три расшатанные половицы громко провизжали ей вслед.
– Черти бы вас задушили, – застыв на месте, прошептала Мария.
Она как будто извинялась перед молодыми, что ненароком тревожит их, а матрац в спальне запел уже под зятем. Беда, конечно, была невелика, все равно вставать им, но Мария почувствовала вдруг нешуточную обиду. «Раз в сто лет доведется – и не соберешься по-людски, – подумала она. – Как нехристь какой, все оглядывайся на кого-то, ублажай...»
Теперь ей каждый звук казался враждебным и ненавистными. В теплушке громыхала посудой свекровь, обидевшись, видно, из-за сыночка, которому первый раз за всю зиму не подсобила Мария; дочь вздыхала, сиротинку из себя строила; половицы визжали как проклятые. И только Сашу да внука Мишку не было слышно.
Переодевшись, Мария взялась за прическу. Волосы ее давно уже были не девичьи, и жидкие косицы никак не укладывались вокруг головы и не держались. Зажав губами приколки, она пригнула голову, засопела, словно бог знает что делала, но отвыкшие от такой работы руки слушались плохо, и она только пуще разнервничалась. Неловко подсунутая заколка выскользнула из-под пальцев и звонко стукнулась об пол.
– Гадства такая, – ругнулась Мария и упустила изо рта остальные заколки.
– О господи, – с издевкой пробормотала дочь в спальне.
– Ты еще, Верк, досады не придавай, – громко сказала Мария.
– Да ти-ише ты, – укоризненно протянула дочь. – Весь дом на ноги подняла.
– Тише, тише...
Кое-как с косицами совладать ей все же удалось. Покрывшись пуховой шалью, Мария вошла в теплушку.
– Эт кудай-то ишшо? – подозрительно спросила свекровь.
«На Кудыкину», – чуть не сорвалось у Марии, но она вовремя сдержала себя.
– В район повезут. Собрание там какое-то.
– А Семка?
– Че он доярка, што ль...
Одевшись, Мария вспомнила про деньги и, стуча сапогами, вошла в горницу. Включенный ею свет уже никому не мешал. За занавеской позвякивал брючным ремнем зять, Мишка слышно возился в своей кроватке, а Верка, спокойно окликнула ее:
– Мамк, ты хоть бы внуку гостинчик привезла. Там у вас, наверное, и яблоки будут.
– А чего же, если будут, – торопливо ответила Мария, хотя ее и задело это «хоть бы».
На часах было уже без четверти восемь.
К конторе они подошли почти вместе. По дороге Мария нагнала Нинку Пухову, а Ксения и Настя след в след пришли с Нижней улицы. Едва сойдясь в кружок, они наперебой заговорили о своих сборах, кто что надел, и Мария с легким сердцем пожаловалась, что разучилась управляться с волосами.
– А ты, теть Маш, парик купи, – со смехом посоветовала Нинка. – Свои волосы в пучок, а сверху эту нахлобучку. Можно даже зеленую купить.
В бестолковых этих разговорах Мария повеселела, и ей уже казалось, что она просто вернулась на ферму.
– Ну ладно, бабы, – сказала она. – А что ж мы в районе-то делать будем?
– Э-э, нет, – с веселой решительностью откликнулась Настя, – там пускай другие чего делают, а мы отдыхать едем! Сказали же, что награждать за прошлый год будут.
– Хорошо бы палас дали, – сказала Нинка, – а то в этих казенных домах не полы, а решето какое-то. Среди ночи хоть вставай да голландку заново растапливай.
– Это что за паласт такой? – поинтересовалась Ксения.
– Да вроде ковра, только однотонный. На пол стелить. Мне сестра писала, у них за работу давали.
Они еще немного повыбирали, какой подарок нужнее, и пришел совхозный автобус.
– Девки, живо! – крикнул шофер. – А то уж «дед» чай допивает.
– Ладно, не на пожар! – отмахнулась Нинка.
В автобусе было тепло и даже уютно.
– Гляди, бабы, какой нам почет, – рассмеялась Настя. – Занавесочки повесили! А что ж ты, Гришка, нас на базар с занавесочками не возил?
Усаживаясь рядом с Нинкой, Мария уже не вспоминала свои несуразные сборы и переживания. Даже сам дом и привычные хлопоты отдалились куда-то, и неважно сейчас было, что там ожидало ее с возвращением.
«Баню без меня навряд ли догадаются истопить, а уж две недели не было», – подумалось только.
Субботу она любила. Хоть и хлопотный день бывал, зато уж в бане всем косточкам отдых за всю неделю давался. Да и после, как по закону, можно было прилечь на полчасика, полежать безо всяких мыслей. А об отдыхе Мария вспоминала все чаще. Да и то сказать – бабка...
Быстро промелькнула за окошками просыпающаяся Березовка, и автобус заколыхался уже на подъезде к дамбе.
Ксения сняла варежки и, порывшись в кармане, достала какие-то таблетки.
– Ксеш, ты чего? – удивилась Настя.
– Не переношу я эти автобусы...
– А эт тебе помогает?
– Аэрон-то? Да.
– Тогда давай-кось и мне... Ох, малюсенькие-то какие. Мань, ты пососешь?
– Да уж давай, если есть.
– Нинк, а ты?
– А я, теть Насть, и на самолете без конфеток летала!
– Ну, ты-то пройда! Небось вчера не дюжину, а все двадцать стаканчиков отхватила?
– Да уж! – усмехнулась Нинка, но возражать не стала.
– А мне так и не досталось, – без сожаления сказала Ксения.
– Это почему? Говорили же, что только дояркам продавать да телятницам. По дюжине всем.
– Ага, как тогда калоши глубокие! – отмахнулась Нинка. – Опять ведь Тамара крик подняла. Мол, что вам, учителя не люди! Учителя... Глотку-то на весь магазин драла.
После этого все как-то неловко замолчали.
– Мань, говорят, зять твой уезжать что ль собрались? – неуверенно спросила Настя.
– Да кто ж это? Не-ет, им вроде бы и квартиру директор посулил. Нет, не слыхала.
– А то уж больно за ним ребятишки потянулись. Придут из школы, один у них Лексан Сергеич на языку. А Верка твоя хоть и попростей, но тоже... строгая. Первоклассник мой говорит: попробуй не напиши буквы, Вера Семеновна даст тогда!
– Ох, да Верка-то, господи, – довольная все же отмахнулась Мария.
– Третий год живете, не скандалите? – спросила Ксения.
– С Веркой-то? С Веркой налетаем кой-когда. А Саша – нет, наоборот, ее все окорачивает.
– Да там еще бабка Поля, поди, как поджигатель, – вставила Настя. – Как только с правнуком сидеть согласилась? Знаю я, как вы жить начинали.
С этого места разговор Марии не понравился. Чего зря? Сами знаем. Но за пересудами четыре километра до центрального отделения пролетели незаметно.
Парторг поджидал их возле конторы и, чуть только взойдя в автобус, приказал трогать. Поздоровавшись, он сел на правой стороне и потер уши.
– Знатный морозец! – проговорил весело.
– А чего ж, Николай Михайлович, с других ферм-то никого нет? – опросила Настя.
– В том-то и дело, что нет, – посерьезнел Скобцов. – Вот скажите мне, почему бы не быть отличным результатам на центральном отделении, переоборудовали у них фермы на два года раньше ваших, а?
– Да у вас народ и без результатов разбалованный, – откликнулась Настя, но тут же прижала язык, не зная, так или не так выступила.
Парторг усмехнулся невесело.
– Все может быть!
А дальше разговор как-то не пошел. Балагурить «дед» не умел или не любил, а к серьезному разговору, видно, ни у кого душа не лежала.
По хорошей дороге автобус гудел монотонно, от печки гнало ровный поток тепла, и Мария вскоре начала как будто придремывать, привалившись к Нинкиному плечу. Про «деда», тоже прикрывшего веки, она почти забыла. Ну, сел и сидит, не на работе же.
Потом ей ни оттуда ни отсюда примерещилась какая-то голая изба с маленькими окошками, сор на затоптанном полу и холодная зола в печке. Избу Мария откуда-то помнила, только не такую вот темную, запущенную, а новую, светящуюся свежевыскобленными полами, с льняной скатертью на столе и вышитыми рушниками вокруг икон. И окна тогда были вроде светлее, и из печи постоянно пахло живым теплом. Чья же это была изба?
– Мань, да ты дремишь, что ль? – словно издалека услышала Мария Настин голос и, не открывая глаз, кивнула.
– А-а, тогда ладно... О гос-споди, – Настя тоже зевнула.
– Полыхала в речке талая вода, из-за мо-оря гуси-лебеди вернулись, – тихо, но чисто и как-то печально запела Нинка. – Тара-ра-ра. Тара-ра-ра-ра-ра...
В автобусе, словно забитом теплым козьим пухом, Нинкина песня казалась старой мамкиной баюшкой. Кузов автобуса гудел в движении, и это было похоже на полуночную вьюгу, ворожившую вокруг дома, в печной трубе и на подловке.
Мария любила дорогу. Летом их два раза в день возили на пастбище, километров за десять от Березовки, и частенько доярки всю дорогу пели песни. И хотя сама Мария петь не умела, ей нравилось, когда пели другие. В это время она, как после бани, спокойно и без оглядки отдыхала. Что на машине, что в добром застолье. Только когда они были-то добрые? Разве что брат сыновей женил, приглашал. А сама замуж выходила – свадьба мучением показалась. Тогда только хотелось, чтобы кончилась поскорее самогонка, да утихомирились падкие на выпивку родственники. Смех, но Семен притащился к ней в постель только на третьи сутки.
Струя студеного воздуха как мокрой тряпкой прошлась по лицу, и Мария открыла глаза.
– Нинк, да ты отуманела?! Просквозит насквозь! – испуганно вскрикнула, тоже очнувшись, Настя. – Задвинь!
– Да ведь дышать нечем, – проворчала Нинка, но створку окна задвинула.
В автобусе уже было светло, и за окнами за высоким валом расчищенного снега проплывала заиндевелая, тихая лесополоса. От белого света земли и неба резало глаза.
– День-то какой будет, – негромко сказала Ксения.
– День-то будет, – недовольно отозвалась Настя. – А коровы опять на карде голодные простоят. Если так, как вчера, всю неделю кормить будут, то, наверно, медали-то назад сдавать придется, – она значительно покосилась на «деда», но тот или взаправду дремал, или старался ничего не замечать.
Нинка беззвучно засмеялась и, поджав губы, изобразила: «Вот так-то», мол. Настя усмехнулась и безнадежно махнула рукой.
Подъезжали к райцентру.
На стоянке почти все места были уже заняты, и Григорий притулил свой автобус около самого перекрестка.
– Ну, теперь ходом к Дому культуры, – улыбнулся Скобцов. – Там наше совещание будет.
Женщины перепокрылись, оправили пальто и, стараясь держаться поближе, пошли за парторгом. Магазины были уже открыты, и Настя то и дело оглядывалась.
– Не знай, успеем по магазинам-то пробежать, – озабоченно проговорила она. – А то кой-чего своим школьникам поглядеть надо.
На крыльце Дома культуры было пусто, но за просторными окнами вестибюля прохаживались простволосые, в праздничных платьях женщины. Мария вспомнила про свою прическу и забеспокоилась: «Ну как рассыпется все? Смех!» И почувствовала себя совсем девчонкой.
– Неужто и из райкома будут? – тихо спросила она Настю.
– А кто ж тебе медаль-то вешать будет? Чай, сам Семенов придет.
– Ох-и, да за что ж мне медаль-то? – смутилась как бы взаправду Мария и подумала: «Ну, прямо, как малолетка! И чего это я?»
В вестибюле, глядя на других, они разделись и, поджидая скрывшегося куда-то Скобцова, отошли в сторонку. Одна стена здесь была составлена из зеркальных листов, и Нинка тут же начала разглядывать себя и прихорашиваться. Отражение дробилось, но она все равно осталась довольна.
– Ну, как платьишко? – спросила горделиво. – Витя из области отрез привозил.
Потом женщины молча и даже подозрительно осмотрелись, но никого, кто был бы одет особенно исключительно, не приметили. Те же платья с кофтами поверх, сарафаны, кой на ком, правда, были шерстяные костюмы. В разных углах вестибюля то и дело слышался смех, и Настя сказала с завистью:
– Ты гляди, какие бойченные! Небось не первый раз так-то вот собираются. Гляньте, а вон совсем старуха. А медалей-то!
– Да это же Неелова, в Москве на съезде была, – подсказала Нинка. – Ты что, районку не читаешь?
– Да ну ее, твою газетку, – отмахнулась Настя. – Небось, осенью вся Березовка грохотала, как меня разукрасили. А я ведь ему два слова всего и сказала-то, верите?
– Товарищи, всех прошу в фойе! – крепким голосом объявил кто-то из внутренних дверей, и все зашевелились.
– Може, кино покажут, – обрадовалась Нинка.
Фойе оказалось на втором этаже, светлое и теплое. Но удивленный шепоток женщин, задержавшихся у дверей, относился не к теплу и свету. Мария, та даже растерялась, когда увидела под ногами ковровые дорожки, прямо перед собой – длинный стол, пестревший цветами, яблоками и конфетами в вазах, множеством бутылок с лимонадом и были еще там высокие, раскрашенные иностранными этикетками бутылки с вином. А по другую сторону стола улыбалось районное начальство, секретари из хозяйств и среди них – приосанившийся Скобцов.
Молодая культурная женщина и мужчина с распорядительным голосом – ведущие – стали рассаживать всех, шутить и улыбаться.
– Ты смотри, ровно одиннадцать, – шепнула Настя. – Это вам не колхоз!
Нинка откуда-то всех знала, вполголоса называла фамилии, но Мария мало кого запомнила. В веселом говоре, в шуме придвигаемых стульев она подумала о добром застолье.
Когда все расселись, мужчина-распорядитель взошел на небольшое возвышение, вроде сцены, и, выждав тишину, сказал:
– Ну, что ж, дорогие товарищи, все в сборе, и мы можем начать наше совещание операторов машинного доения района, успешно осваивающих трехтысячные рубежи надоев молока... от коровы! Слово предоставляется первому секретарю райкома Владимиру Ивановичу Семенову.
– Бабы, это мы что ль операторы? – прошептала Настя.
– А то первый раз слышишь! – отозвалась Нинка.
Семенов говорил так, как, наверное, и положено говорить первому секретарю райкома, но Мария все очень хорошо понимала. Местами он совсем не заглядывал в свою бумажку, и тогда были видны его карие глаза и мягкая линия улыбающегося рта. Он улыбался, и Мария ловила себя на том, что повторяет его улыбку. Ну что бы так со своими мужиками-то жить!
Под конец, свернув бумажку, Семенов как-то очень хорошо сказал про всех них, собравшихся за столом, и ему дружно захлопали, заговорили все разом, и Семенов не сразу сел на место, а прежде подошел к какой-то доярке, наклонившись, выслушал ее, а выпрямляясь, громко и заразительно рассмеялся. И рядом все засмеялись. И опять захлопали.
– А ты утром говорила, чего делать будем! – сказала Настя Марии.
Следующим немножко похуже выступал главный зоотехник, ему тоже похлопали; и вдруг принесли баян. Следом из дверей вышли молоденькие девчонки, стали рядком на сцене, и в фойе стало вроде просторней от их песни.
Деревня моя, деревянная, дальняя,
Гляжу на тебя я, прикрывшись рукой...
«Хорошо-то как!» – подумала Мария. Она огляделась за столом, и все показались ей очень-очень знакомыми, словно все они были с одной фермы.
Когда засмущавшиеся девчонки ушли, опять встал Семенов и сам предложил открыть бутылки с сухим вином.
– Ой, мне нельзя! – встрепенулась Ксения.
Но после веселых уговоров выпили все и разобрали яблоки.
И тут из дверей вышли чистенькие ребятишечки. Мальчики – в белых рубашечках с черными галстучками, большеголовенькие, крошечные мужички. Мария невольно вспомнил внучонка Мишку и задержала в руках ненадкусанное яблоко.
– Товарищи, нас пришли поприветствовать воспитанники детского сада «Теремок»! Пожалуйста!
И опять все захлопали и заулыбались, а ребятишечки стояли вдоль стены серьезные, и это еще больше умиляло всех. А потом они, как колокольчики, немножко не в лад пели песенки и рассказывали стишки.
Посылаем мы с любовью
Вам, доялочки, пливет!
Молочко – залог здоловья,
Долголетия секлет!
Вот ведь заразята какие!
Проводив ребятишек, ведущие стали подходить в разных местах к столу и задавать вопросы. Кто-нибудь из доярок вставал и рассказывал о себе, о своей работе. Говорили все складно.
– Ты гляди, какие бойченные! – восхищалась Настя. – А мы, поди, и два слова на людях связать не сумеем, так только промеж собой смелы.
Мария согласно кивала и с часто бьющимся сердцем прислушивалась к голосу ведущего; все казалось, что вот-вот назовут и ее фамилию... А хотя, что бы она могла сказать? Ведь каждую почти спрашивали про какие-то «секреты мастерства», про отношение к работе, и все как-то находили, что оказать, а она? Разве думала когда-нибудь про эти результаты и достижения? Как было по молодости, Мария уже не помнила, а теперь – теперь нет. Все дни ее, исключая разве что праздники, были заполнены работой. Это уже было как привычка. В работе она забывалась, работой утешалась и никогда не думала, что вот, мол, я работаю для того-то. Для денег? Но куда же их еще. Верка сама матерью стала...
А ведущие вдруг подошли прямо к ним. Смешавшись, Мария напружилась вся, глядя на лежавшее перед ней яблоко, и услышала голос мужчин:
– А что скажете вы, Ксения Петровна? Мы помним, что вы были в числе первых кавалеров ордена Трудовой Славы в районе, когда движение трехтысячников еще только-только начиналось, и, как видно теперь, до сих пор не снижаете набранной высоты. В чем же ваш рабочий секрет?
Мария расслабилась и повернула голову. Ксения уже тихо встала и, улыбаясь, глядела на ведущего.
– Да какой же секрет, – сказала она негромко, – нет у меня секретов. Я ведь на ферме уже двадцатый год, значит, опыт есть, да и привыкла уже, – она замолчала, улыбаясь, а с другого конца стола вдруг отозвался Семенов.
– Да-да, Ксения Петровна, вы очень хорошо сказали сейчас: привыкла. Святая привычка трудиться! Да-да. Ведь большинству из вас, сидящих здесь, ни к чему те высокие слова, которые мы очень часто повторяем. Вы просто работаете, просто у вас получаются высшие в районе достижения – какая высокая простота! Спасибо вам!
Слегка покраснев, Ксения кивнула ведущему и тихо села. Выждав минуту, женщина-ведущая обратилась к другой доярке, но это дело как-то быстро заглохло. Потом еще раз наполнили стаканы, но их мало кто пригубил. А со сцены опять пели, и народу в фойе вроде бы прибавилось. Мария уже не обмирала, как девчонка, а было ей просто хорошо, и она, глядя вокруг себя, беспрестанно улыбалась.
– Ну, а теперь, товарищи, объявляется перерыв, – распорядился мужчина-ведущий. – Внизу будут работать ларьки. Беляши, яблоки, колбаса. Пожалуйста.
Все тут же задвигались, заподнимались.
– Нинка, я за тобой! – громко предупредила Настя.
Но первыми им выйти не удалось все же, несподручно сидели.
Постепенно Мария окончательно обвыкла и успокоилась. По сторонам она глядела уже трезво, и окружающие показались ей немного ненастоящими. Все вроде гордились собой, а Мария вспомнила, как получились эти самые трехтысячные надои. У Нинки, и у Насти, и у Ксении – у всех были в группе «батрачки» – растелившиеся уже коровы, но считавшиеся порой, дольше законных двух месяцев, нетелью. У Марии было двадцать семь голов в группе, а суточный надой делили на двадцать одну.
Шесть коров «батрачили» у нее, сто двадцать на всей ферме, а во всем районе тогда сколько?
Подумав так, Мария на время отвлеклась, но потом немудрая эта задача снова вернулась к ней и даже обеспокоила. Ведь раз так, то весь этот праздник – неправдашний. Стыдно же гордиться тем, чего не было и нет. Мария хорошо помнила, как завфермой Егоров матерно клял какие-то «две контрольные цифры», по надоям и поголовью, что ли, но теперь она о другом подумала: о том, что наверняка ведь все знают и вряд ли отшибло у кого память перед этим вот совещанием. Просто... Просто что? Со своими бы поговорить сейчас, но те, оставив Марии пакеты и сумки, ушли куда-то по надобности, а одной ей такие размышления были не под силу. Раньше, если и подкатывало что-нибудь, она скорее хваталась за привычную работу или делилась с Настей: та хоть и сама порой ничего не могла рассудить толком, зато ловко умела успокоить и отвлечь. Надо было бы постараться и сейчас отмахнуться, чтобы не темнить праздник. Но получилось иначе.
Тут же, около раздевалки, разговаривали две доярки, видно, знакомые, но из разных хозяйств, и Мария мельком услышала, как помянули они какую-то Феклушу, оставшуюся дома с ребенком...
Но ведь многие остались дома не только из-за уважительных причин! Вместе с Марией работали двадцать доярок, а приехали сюда только они, четверо. Но и у тех, кто в передовики не вышел, были такие же «батрачки» и надои им так же зачисляли, однако ж... Ну, кричали вчера, когда объявили им про совещание, что, мол, просто подобрались у них группы путевые, но это уже так, по-бабьи. Мало ли та же Ксения групп перевидала, а уж пять лет как с орденом.
Выходило, что смысл в этом празднике есть все же и гордиться чем – тоже было.
– ...А ты думаешь как, – услышала рядам Мария. – Восьмиклассники чуть не целый гурт доят, а молоко на нас пишется! Мне, прям, как вспомню, не по себе аж за столом сидеть.
– И была тебе нужда голову забивать!
– Да как же?..
Мария с интересом оглядела доярок, а про себя усмехнулась. Шевелите, бабы, мозгами, шевелите!
Но потом, когда Нинка, Настя и Ксения вернулись, Марии уже было неловко и вспоминать о своей «умственной» работе, и хорошо, что еще ни с кем не успела поделиться бестолковыми своими сомнениями.
С перерыва их никто не зазывал на места, и продолжили, когда все собрались сами. На сцене теперь стоял стол, а на нем по порядку, по стопочкам, разложены листы, книжки и цветные пакеты. Начались награждения.
В ожидании своей очереди Мария не томилась, но, когда назвали ее фамилию, в груди у нее словно остановилось что-то. Ей первой из березовских повесили через плечо широкую красную ленту со словами «лучшая доярка района», а Семенов, крепко встряхивая руку, вручил Почетную грамоту в твердой красной обложке и памятную фотографию, где в правом нижнем углу была и Мария, переснятая с паспортной карточки.
– Спасибо за труд! – отчетливо произнес Семенов.
– Спасибо и вам, – прерывающимся голосом сказала Мария. – В этом году буду работать еще лучше, – так благодарили все, и многим это давалось очень легко и просто, а у Марии ноги подкашивались, когда говорила.
Она уже повернулась, чтобы идти на место, но ее задержали и вручили еще диплом районной газеты и хрустящий целлофановый пакет.
– Носите на здоровье, Мария Кузьминична, – сказал Семенов.
И собственное имя-отчество доконало Марию, она всхлипнула, заулыбалась сквозь слезы, но больше сказать ничего не могла. Понимающе улыбаясь, Семенов приобнял ее за плечи и не торопясь проводил до места. Из-за стола им аплодировали, поворачивались вслед, и Марии было стыдно, и неловко, и хорошо. Почувствовав под собой стул, она обмякла вся, но тут же, спохватившись, стала вытирать заскорузлыми пальцами глаза и, словно издалека, услышала Настю:
– Мань, да ты чего? Ты глянь, какую кофту отхватила! Ну-у...
Награждения продолжались еще долго, и Мария успела прийти в себя. Лицо у нее горело, но неловкости она уже не чувствовала. Стала хлопать вместе со всеми и, осторожно поворачивая пакет, разглядела кофту, коричневую, с розовой каемкой на воротнике. На коричневое платье такую, пожалуй, что не наденешь. Ну и ладно! Есть еще дома зятев отрез...
После награждения опять начался концерт, но тут подошел Скобцов и попросил Марию выйти с ним минут на пятнадцать. Сложив подарки на стул и не зная, как поступить с лентой, Мария смущенно пошла за парторгом.
– Вот вами уж и газета заинтересовалась, – улыбнулся на ходу Скобцов.
В конце стола к ним подошел парень.
– Ну, куда зайдем? – спросил его Скобцов.
– Да можно и в читальный зал.
Они прошли темным коридором и очутились в библиотеке.
– Вот, побеседуйте в тишине, – сказал Скобцов. – Недолго. К концу у нас дело тут.
Скользнув взглядом по книгам, Мария села напротив парня.
– Давайте, Мария м-м... Кузьминична сделаем зарисовку о вас, – деловито предложил парень. – Расскажите мне о себе, о семье своей, о работе. Все будет так, как вы расскажете.
Услышав последние слова, Мария вспомнила статейку про Настю и корреспонденту не поверила. Но говорить все равно надо было.
– Родилась я в тридцатом году, – помедлив, заговорила она и тут же смутилась, подумав, что, может быть, не с того начала.
Но парень, видно, понял ее по-своему и сочувственно улыбнулся.
– Ну, о женском возрасте распространяться как-то не принято, – сказал он. – Продолжайте, пожалуйста.
– Замужняя, – сообщила Мария, – и дочь замужем, учительницей работает.
– Ага, – корреспондент вскинул палец и стал что-то быстро записывать. Не скажете, под чьим влиянием дочь выбрала профессию?
– Да кто ее знает. После восьмого наладила: поеду с Любкой Сомовой в пед. Ну, и поступила, выучилась. Мы помогали, конечно.
– Так, так...
– Муж у меня, Семен, на электростанции все работал, а как государственный свет подключили, на кормокухню перешел.
– А вы как, сразу стали дояркой?
– Да нет, раньше я в свинарнике работала, а на ферме годов десять только.
– Ну, срок тоже не маленький, – парень задумался. – А вот скажите, Мария Кузьминична, трудно было вам от этих вил, подойников переходить на машинное доение, к дойным аппаратам?
– К доильным, – машинально поправила Мария. – Да нет, ничего, у нас ведь учеба была. Потом на классность сдавали...
А когда корреспондент перешел к семейным вопросам, Мария отвечала уже неохотно. Ей было трудно так: говорить одно, а думать о том же по-другому.
– Семья у вас дружная? – спрашивал, например, корреспондент.
– Семья у нас дружная, – вторила ему Мария, а вспоминала свекровь, с которой заодно они бывали, только когда напивался Семен.
В общем, разговор у них пошел туго, и Мария облегченно вздохнула, когда в дверях опять показался Скобцов.
– Ну, как дела? Идут дела? Закругляйтесь, будем сейчас для газеты фотографироваться.
...Фотограф долго расставлял их вдоль стены в три ряда, зачем-то сортировал, поворачивал, и Мария покорно делала то, что ей говорили. Ни радости, ни волнения она уже не чувствовала. Устала, видно, как бывает это в длинных застольях. И когда по пути к автобусу все заходили в магазины, она оставалась с Ксенией у дверей, тихо вдыхала морозный воздух.
В автобусе они, вяло переговариваясь, расселись по своим местам, и заждавшийся Григорий тронул.
– Я, наверное, на вечернюю дойку не пойду, – сказала Настя. – Таньку пошлю, вы уж там гляньте.
Остальным посылать за себя было некого.
– И дорогой-то не отдохнешь, – вздохнула Ксения.
И хотя до вечера было далеко, Марии показалось, что уже целый день прожит. Наработалась.
Еще только сворачивая к дому, Мария увидела в запотевшем окне беленький овал Мишкиного лица, а когда перешагнула порог, внучонок с разбега ткнулся ей в колени.
– Баб, папка «Киивец» наисовал, у-у! А мама в угол ставила! Убива-ая!
Бабкой Мария сделалась в сорок четыре года и до сих пор не могла к этому привыкнуть.
– Че, че ты, сынок, говоришь? – с улыбкой присела она. – Кто убивал? Я им! Не дадим вот вам, скажи, гостинцев, будете знать!
Услыхав про гостинцы, Мишка притих и сунул в рот палец. Из горницы вышли Верка и Саша. Взяв внука за руку, Мария подошла к столу и первым выложила хрустящий пакет.
– Кофту подарили, что ль? – спросила Верка.
– Ага... Ох, че там было! Вы гляньте.
Мария вытащила красную ленту и растянула ее на руках.
– Саш, чего ж мне с ней делать теперь?
– Беречь, – улыбнулся зять.
Свекровь сидела около окна и, пригнув голову, чинила Семеновы носки.
– Ябака! – обрадовался Мишка.
– Яблоки, сынок, а вот колбаска еще. Ну-ка мы ее...
Распотрошив сумку, Мария взглянула на часы и зашла в горницу. Верка уже вертелась в новой кофте перед зеркалом, Мишка, прислонившись к голландке, грел яблоко, а Саша читал грамоты.
– Дай-кось хоть я надену разок, – шутливо сказала Мария.
Но Верка еще хотела услышать, что скажет Саша, и повернулась к нему спиной. Покосившись на зятя, Мария заметила, что смотрит он не на жену, а на нее. С интересом смотрит и, кажется, даже с уважением. Мария словно легче вздохнула от этого взгляда.
– Снимай, снимай, нечего! – весело напустилась она на Верку.
– Баб, баб, – заговорил попробовавший уже яблоко Мишка, – а деда пиходил пя-яный, пя-яный. Глянь!
Нахмурив брови, внук, пошатываясь, косолапо прошел по избе и, помотав головой, свалился на половичок у кровати. Веселье у Марии как отрезало.
– Правда что ль, Верк? – тревожно спросила она.
– Да-а, как свинья приходил, – отмахнулась дочь. – Деньги все просил.
– От ведь какой, – тихо, чтобы не слышала свекровь, сказала Мария. – Как куда чуть – так обязательно налопается... Приставал, говоришь?
– Да ну, мамк!.. Ты лучше скажи, дашь кофту поносить?
– Вер, перестань, – отозвался Саша.
– Переста-ань! Когда ты только будешь жену одевать.
Мария вышла в теплушку.
– Че ж он, мамаш, скотину-то в обед убирал?
– А хто ж, апричь него будет, – пробурчала свекровь. – Ты там на ферме поглядывай, как бы не замерз где.
– Да зачем он туда...
Однако самой уж пора было собираться. На душе теперь сделалось тревожно и пусто, и словно не было никакого праздника -и дальней поездки.
