Текст книги "Свод (СИ)"
Автор книги: Алексей Войтешик
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
– Не стоит беспокоиться, сэр, ― вздохнул Киммельман, пряча в карман камзола свиток и монеты, ― иудеи, где бы они ни жили, обучены читать и писать на местном языке не хуже…
– Я не хотел вас обидеть. Итак, где вы говорите, можно найти Изи «Сухая нога»?
– Где-то в южной части города, возле свинарников Уингли, сэр, ― он заглянул за спину испанца, ― вы позволите?
– Что ещё? ― не понял де ла Вега.
– Оставшееся вино, сэр…
Испанец рассмеялся. Он подошёл к столу, взял кувшин с вином и со словами: «выпивка, моряк, не доведёт тебя до добра», отдал его смиренному иудею.
Киммельман вышел в коридор, полным учтивости жестом снял шляпу, поклонился и ушёл, аккуратно держа за ручку тонкую посуду с драгоценным виноградным продуктом. Испанец же, дождавшись, когда затихнут его неторопливые шаги, открыл окно и вышвырнул на мостовую кружку, из которой только что пил Киммельман.
Он снова вызвал офицера. Несмотря на поздний час теперь де ла Вега и не думал отдыхать. Расчёт испанца был прост и, главное, точен. Если «Ласт Пранка» забрали гвардейцы, он, как и прочие должен был бы содержаться в камерах штрафников войсковых казарм. По мнению Гарсиласо де ла Вега для Ричи «Последняя Шалость» возможность попасть на корабль, идущий к берегам Нового Света выглядела весьма заманчивой.
Этот подлец, как видно, надеялся переждать какое-то время в казармах, а потом под прикрытием решения властей без лишних хлопот, угодить во флот её Величества и улизнуть за океан, прямо к Хайраддину...
Испанец тихо прорычал себе под нос:
– Ах ты, хитрец, но где тебе в этом со мной тягаться, Ричи? С оружием обращаться ты мастак, а вот умишком, бедняга, подкачал. Ну, ничего, к утру я схвачу тебя за загривок…
На рассвете гвардейцы привели к де ла Вега того самого Изи «Сухая нога». Сразу стало понятно, откуда взялось его прозвище. Старый иудей сильно хромал, поэтому ходил, опираясь на палку. К вести о том, что «Ласт Пранк» в Барнстепле он отнёсся столь вдохновенно, что без зазрения совести пропускал мимо ушей то, что иностранец обращается к нему обидным прозвищем. Моряк Киммельман был прав, Изи готов был даже щедро заплатить тому, кто сможет по достоинству «отблагодарить» Ричи за некогда поруганную честь его старшей дочери.
В момент, когда солнце ещё не достаточно высоко оторвалось от горизонта де ла Вега, Изи «Сухая нога» и сопровождающий их взвод королевской гвардии подошли к казармам. Иудей сопел, припадая на больную ногу, но был столь преисполнен решимости оказать услугу, что просто не обращал никакого внимания, ни на боль, ни на пот, …ни на то, что важный испанец морщится в моменты, когда Изи оказывался возле него с подветренной стороны.
– Он мне за всё заплатит, этот ...эксетерский босяк, ― мечтательно взирая на каменные стены казарм, шипел Изи.
– Кстати, ― опомнился де ла Вега, ― мистер «Сухая нога», сколько вы хотите за то, что опознаете «Ласт Пранка»?
В этот раз иудея задело.
– Многоуважаемый сэр Гарсиласо де ла Вега, ― полным почтения голосом, произнёс он, ― то, что моя дочь бросает тень на всю семью, ещё не даёт вам право обращаться ко мне по кличке, придуманной завистливыми к моим торговым делам уличными бездельниками. Я весьма уважаемый в Барнстепле человек…
– О! ― касаясь одной рукой взмокшего плеча иудея и, прикладывая другую к собственной груди, наполнился раскаянием испанец. ― Простите меня ради бога, …мистер…?
– Исраэль Киммельман, ― не без гордости отрекомендовался Изи «Сухая нога»…
Ставшее вдруг серым лицо де ла Вега преобразилось до неузнаваемости. Появившаяся на нём густая сеть морщин, явила Киммельману истинный лик испанца. Перед ним стоял старик, карие глаза которого отливали кровью в лучах всё выше поднимающегося над горизонтом злого лика солнца. Снизу, к раскалённому диску светила, словно старое, драное покрывало, поднималась чёрная грозовая туча.
Киммельман, не зная ему как реагировать на столь рачительную перемену в лице важной персоны, несколько раз, будто проверяя на крепость, гулко ударил палкой по горбатой спине белого камня, лежавшего у его ног, после чего вкрадчиво произнёс:
– По всему видать, мистер де ла Вега, с юго-востока идёт нешуточный шторм…
– Лейтенант! – выкрикнул вдруг испанец и на его команду из толпы застывших в ожидании солдат, рысцой выскочил офицер. – Немедленно отправьте в порт самого расторопного. Мне нужно знать, сколько судов выходило в море с рассвета? Хотя нет, – остановил он, ринувшегося было к своим подчинённым лейтенанта, – стойте! Скорее, …сюда лошадей, троих лошадей!…
Они поскакали в порт по просыпающимся улицам Барнстепла, распугивая редких прохожих и будто пыль, поднимая дружный лай бездомных псов, разбуженных неслыханно ранним шумом. Обозлённые голодом собаки слаженно сопровождали проскакавших первыми всадников и неистово атаковали отстающего от них, того, что неумело держался в седле и подпрыгивал в нём, словно ярмарочный Панч[iv].
Это никто иной, как сам Исраэль Киммерман «мчался» в сторону барнстепского порта, проклиная всё на свете, а особенно себя за то, что отказался от предложения испанца добраться до порта в армейской повозке и, поддаваясь азарту погони, вскочил в это трижды проклятое седло.
Позади измученного иудея пронзительно взвизгнула собака, в которую, судя по всему, кто-то из взбешённых таким шумом барнстепцев швырнул чем-то из окна. Исраэль оглянулся, но так и не увидел пострадавшее животное. Город подпрыгивал и шатался в его глазах, а сбитая с толку лошадь всё сбавляла шаг, подстраиваясь под неподготовленного к езде седока…
К тому моменту, когда её копыта гулко застучали по бревенчатому настилу портовой пристани, испуганная кобылка армейского обоза уже едва плелась. Киммельман ещё издали увидел стоящего у воды испанца, возвышающегося на фоне бушующего моря, словно статуя некого короля-завоевателя.
Иудей, понимая, что немного опоздал, как мог, «пришпорил» своё, измученное неправильной скачкой животное, отчего ему ещё несколько десятков раз пришлось болезненно подпрыгнуть в седле. К его чести стоит сказать, что он на удивление лихо смог остановить своего скакуна, не доезжая, всего-то нескольких шагов до Гарсиласо де ла Вега.
– Вы чем-то расстроены, сеньор? – радуясь окончанию изнуряющей скачки, выкрикнул Киммельман. – Похоже, этот негодяй все же доставил и вам какие-то хлопоты?
Ноздри испанца коротко дрогнули. Он оторвал взгляд от волнующегося в сильных порывах ветра штормового моря, резко развернулся и умчался прочь от барнстепской пристани.
[i] «Flagon» (анг.) ― большая бутыль.
[ii] Брайдуэл – знаменитая английская тюрьма, уже тогда известная крайне жестокими условиями содержания. Считалось, что лучше уж попасть сразу на виселицу, чем в неё.
[iii] «Roamer David» (анг.) ― Бродяга Дэвид.
[iv] Панч – английский персонаж кукольного театра, аналог русского Петрушки.
ЧАСТЬ 1 ГЛАВА 5
ГЛАВА 5
В неспокойных небесах, с шумом разрывая на клочки тяжёлые, чёрные тучи, устало стонал штормовой ветер. Холодные, методичные плевки волн, отходящего от недавнего приступа бешенства моря, стекали жёлтой пеной по промёрзшей до костей спине лежащего у воды человека.
Он начинал приходить в себя. Малейшие попытки двинуться отдавались тупой болью в его окоченевшем теле. Он снова собрал все силы на то, чтобы отползти от края воды. Левое плечо нестерпимо заныло. Казалось, что какой-то «доброжелатель» вбил осиновый кол, в уже начинавшую было затягиваться рану Ричи, полученную им в схватке с людьми Пола «Банки».
«То-то, – с горечью думал «Ласт Пранк», – этот старый червь, подпрыгивая где-то на адской сковородке, безумно радуется сейчас моей боли. Ничего. Я жив, а боль? Переживу. Терпел и не такое…».
Одному богу известно, сколько он пролежал на этом песчаном берегу, и как долго холодные волны полировали ему спину. Вокруг бушевало море. В непогожем сумраке его окочневшее, распластавшееся на песке тело, напоминало выброшенную на берег гигантскую морскую звезду. Едва ли движения, на которые был сейчас способен Ричи, казались быстрее и заметнее движений этой морской твари.
«Ласт Пранк», пытаясь подтянуть под себя руки, взвыл и …только едва заметно шевельнулся.
– Tēvs,tē ir vel viens! – вдруг произнёс кто-то рядом.
– Paskaties vai viņš ir dzivs? – ответили ему.
– Es baidos...[i]
Сквозь шум неспокойного моря ещё какое-то время ясно различались голоса, но вскоре они пропали. Ричмонд непроизвольно, судорожно дёрнулся и кашлянул. Реагируя на это, рядом с ним кто-то вскрикнул. Не было сомнения, его не оставили без внимания. Вот чьи-то руки осторожно перевернули его на спину. Море ударило его прямо в больное плечо и «Ласт Пранк» провалился в бездну.
…Его били до тех пор, пока кому-то не пришло на ум распять несчастного над палубой корабля «гром Одина». Вскоре его недоброжелателям показалось и этого мало, тогда Ричмонда привязали за ноги к переброшенным через мачту канатам и перевернули его вверх тормашками. Запястья рук перетянули тонкой верёвкой, а какой-то лихой «умелец», посмеиваясь над участью «Ласт Пранка», подвесил к его рукам тяжёлое ведро с золотом. Измученные суставы потянуло вниз невыносимой болью, а левое плечо, под тяжестью подвешенного груза, как казалось, и вовсе висело на одной коже.
– Ричи, – услышал он голос Хайраддина.
Барбаросса стоял, напротив, держа в руке сияющий, словно солнце, раскалённый железный прут.
– В последнее время я стал задумываться, а немного ли я тебе отвесил? Вот, – кивнул он на ведро с драгоценным грузом, привязанное к его рукам, – решил добавить тебе ещё немного золота, …а в довесок к нему ещё и железа!
С этими словами он вонзил искрящийся на ветру прут в больное плечо Ричмонда. «Ласт Пранк» хотел закричать, но к своему ужасу понял, что стал нем. Истошный стон с трудом вырвался сквозь одеревеневшие губы. Кожа на плече шипела, а смрадный дым, исходивший от неё, вонял, почему-то, …жареной рыбой. Превозмогая боль, он изо всех сил потянул на себя стягивающие руки верёвки и они, поддались.
«Ласт Пранк» открыл глаза.
Сидя на нём верхом, его держали несколько взмокших от усилий человек, а в помещении, где он находился, на самом деле пахло жареной рыбой.
– Jtms jaguļ, jums nedrikst kusteties! – Округлив глаза, и указывая коротким, коряжистым пальцем на плечо Ричи, устрашающе выкрикивал какой-то узколицый мужчина.
– Jus ļoti saaukstejas udeni un pie tam jums ir liela rēta uz pleca. Velns, viņš neko nesaprot. Jāni, palidz man![ii]
Кто-то ударил Ричи по причиняющему ему страшные муки плечу, и он снова провалился в забытьё.
Седой рыбак Оскарс Озолиньш сосредоточенно сопел, ловко оплетая край прохудившейся, старой сети толстой конопляной ниткой. С другой стороны рыболовецкой снасти, гораздо медленнее и неохотнее своего родителя трудился его младший сын. Худой, светловолосый подросток в холщовой рубахе то и дело поправлял её широкие рукава, будто бы те мешали ему. Старый Озолиньш достаточно долго терпел показное нежелание сына трудиться:
– Э-хе-хе, – наконец тяжело вздохнул он, откладывая в сторону позеленевшую от морской воды и водорослей снасть, – видно одному богу известно, кто из тебя, лентяя, вырастет?
Мартыньш опустил взгляд.
– Что молчишь? – Продолжал отец. – Шатаясь по берегу вместе с Томасом Апсе, сыт не будешь. Нужно знать какое-то ремесло, чтобы кормить себя и свою семью. Вот будет у тебя сын, ты ведь тоже захочешь, чтобы он тебе помогал?
– Но ведь у тебя целых четыре сына? – треснувшим голосом запротестовал своенравный отпрыск.
– Четыре, – не без гордости согласился Озолиньш, – и у троих из них уже свои семьи, свои дома и каждый имеет своё дело. Как ты думаешь, приятно мне, когда приезжая на рынок, я иду в лавку Андриса, а люди здороваются со мной, зная, что я его отец? Да ты и сам, едва только въезжаем на торг, бежишь к нему. Как же, он всегда рад брату, и не упустит случая тебя чем-нибудь угостить. Опять же его жена, зная, что у нас в доме уже давно нет хозяйки, ещё ни разу не выпустила ни тебя, ни меня из дому голодным.
Все твои братья – уважаемые люди и со всеми я в своё время, так же как и с тобой сейчас говорил о деле. Поверь мне, и они с первого раза не желали меня слушать, …пожалуй, не считая только Яниса. Тот всегда знал, чем станет заниматься, едва только увидел, как старый Апсе делает свои горшки.
– Ха, – не удержался Мартыньш, – тоже мне дело…
– Дело, сынок, …дело. С чего бы мы, да и другие люди стали есть и пить, если бы не
их дело? А ведь посуда нашего Яниса в городе славится больше, чем горшки и миски его учителя Апсе. Это тебе не кораблики строгать.
– Мы не строгаем кораблики…
– Строгаете! – Рассердился Озолиньш и отчаянно махнул рукой. – Я сам видел. Вот какая неблагодарная штука у нас получается с младшими сыновьями. Что у старого горшечника, что у меня. Они, как видно, так и будут до старости в кораблики играть.
– Нет! – выкрикнул Мартыньш, но отец сделал ему резкий знак не шуметь.
Они одновременно повернули головы к нарам, на которых недвижимо лежал человек, найденный позавчера на берегу. – Нет, – гораздо тише сказал младший Озолиньш, – мы не играем, мы строим кораблики…
– То-то стоящая забава для парней, которым по тринадцать лет от роду.
– Ты не понимаешь, отец. – Мартыньш беззвучно пожевал губами, не решаясь говорить ему то, что являлось тайной. Мы с Томасом поедем в Ригу, учиться строить корабли…
Лицо старины Озолиньша потемнело. Ответил он не сразу:
– Думаю, старый Апсе станет лепить горшки ещё и ночью для того, чтобы заработать на отправку Томаса в Ригу, а вот что ты прикажешь делать мне? Тоже выходить в море по ночам? Да и какой из тебя строитель кораблей, если ты даже своё имя написать не можешь? Из таких вот мастеров и появляются те, кого потом всюду гонят в шею.
Из-за глупостей неучей в любом деле случается беда. Один плохо лепит те же горшки, и они разваливаются, едва только дно упрётся в камешек. Другой, недоучившись, расшибает в щепки целый корабль, и гибнут люди. Вот, – отец ткнул коротким, толстым пальцем в сторону нар, – один вот-вот испустит дух у нас, другой лежит у Апсе, а где остальные? Слизало море. А из-за чего? А из-за того, что море шутить не любит и не прощает недоучкам того, что они где-то недослушали. Из-за их лени в учении мало того, что страдают они сами, так ещё попадают в беду невинные люди…
– А я всё равно буду строить корабли, – уставившись в пол, упрямо пробормотал непокорный сын.
Оскарс тяжело выдохнул:
– Я ведь не против того, сынок, да только …если к науке строить корабли ты будешь относиться так же, как к нехитрой науке плести сети, то я боюсь даже представить, что из этого всего получится…
Мартыньш бросил на отца такой пронзительный взгляд, что у старого Озолиньша по спине пробежали мурашки.
– Ты сказал, что …не против, отец?
– Я не против. Думаю, и братья помогут, главное, чтобы ты отнёсся к этому с должной ответственностью. Наняться на верфи непросто, а работать там ещё сложнее. Однако, если это дело тебе по душе, то что ж, и это достойный труд, хоть и нелёгкий. Держать топор намного труднее, чем иглицу[iii].
У младшего Озолиньша потемнело в глазах от счастья и облегчения. Он поднялся:
– Отец, а можно, …я сейчас сбегаю к Томасу, расскажу ему о том, что ты меня отпускаешь?
– Беги, – добродушно улыбнувшись, ответил родитель, – всё равно ведь не усидишь сейчас на месте. Только вот тебе попутное задание, узнай там, у старика Мариса, не очнулся ли их «человек»? Этот-то плох, долго ещё будет лежать.
– Хорошо, – коротко выкрикнул Мартыньш, накидывая отцовский дождевой плащ и выбегая во двор.
Но, видно, не судьба была Оскарсу Озолиньшу в этот непогожий день закончить починку своей старой сети. Не успел он снова как следует втянуться в работу, как услышал во дворе шум. Это подходили к его дому старик Апсе с сыновьями Томасом и Петерисом. Рядом с ними вертелся Мартыньш, а впереди шёл человек, которого, как и их «гостя» три дня назад выбросило море.
Дворовой пёс Озолиньша так и норовил схватить кого-либо из гостей за ногу, поэтому Мартыньш, отгоняя его на безопасное расстояние, широко расставив руки, беспокойно кружился вокруг их компании.
Пришедший в себя «утопленник» оказался совсем молодым человеком. Пребывая до этого времени без сознания на сенниках семейства Апсе, он выглядел гораздо старше. А так …, едва ли ему было лет двадцать пять от роду. Высокий, сероглазый, тёмно-русый, узкоплечий человек, тонкие руки которого, как видно, никогда не видели тяжёлого труда. Кивком поприветствовав хозяина жилья он сразу направился к нарам…
– Он литовец, – прошептал на ухо Оскарсу подошедший Марис Апсе. – Нашего языка не знает совсем. Что-то спрашивал, показывал на море. Не трудно было догадаться, что он хочет узнать. Вот я и подумал, что лучше было бы их свести вместе, …этих двоих. Это чудо, что они оба выжили. Криштопас говорил, что и твой вскоре очухается.
Озолиньш перевёл взгляд на застывшего у нар чужака. Было понятно, что тот, кто лежал на них, был незнаком молодому человеку.
– Поправится, – сказал между делом хозяин жилища, – куда ему деваться, Криштопас и не таких выхаживал.
На пороге появился Янис Лапсенс.
– А ему-то чего надо? – не понял причины появления своего второго соседа старый Озолиньш.
– Это я его позвал, – пояснил Апсе. – У него жена литовка из-под Вильно, да и он там чуть ли не полжизни батрачил.
– Янис, – по-хозяйски распорядился Апсе, – спроси, что это за люди?
Лапсенс, выжидающе застывший у двери, деловито откашлялся и, подойдя к незнакомцу, тихо что-то спросил. Литовец тут же вынырнул из тяжких дум и оживился. Они говорили долго, причём, доморощенный переводчик Янис при этом старательно жестикулировал, как видно дополняя этим свой, не самый чистый литовский язык.
Закончилось их общение довольно длинной тирадой литовского гостя, из которой, само собой разумеется, никто не понял ни единого слова. Однако этого и не требовалось, поскольку закончил он её полным почтения поклоном, говорящим самим за себя.
Янис, глядя на всё это, подошёл к притихшим односельчанам:
– Он благодарит бога и вас за то, что…
– Это мы поняли, – не дал договорить Лапсенсу старик Апсе, – ты лучше расскажи нам, кто он и что с ними случилось?
Янис бросил кислый взгляд в сторону молодого человека, а затем с натяжкой произнёс в ответ:
– Он, …не совсем литовец и жемайтского[iv] почти не знает. Мы можем говорить, понимая друг друга лишь наполовину. Его зовут …Якаб? – громко осведомился Янис.
– Якуб, – поправил гость, – Якуб Война, – и дальше добавил что-то на своём неторопливом и благозвучном языке.
– Что он сказал? – поинтересовался Апсе.
– А бог его знает, – честно признался Янис, – что-то про отца, …сына…
– Ну да, …и про святого духа…
– Да нет же, что-то о том, что он чей-то сын…
– Мы и без тебя видим, что не дочь. Эх, Лапсенс, Лапсенс. Спроси его, что они думают делать дальше?
Янис снова замахал руками, и что-то неясно затараторил, на что молодой человек ответил всего несколько слов, из которых понятным показалось только «Рыга»…
Утро встречало их холодным, порывистым ветром. Земля и море вовсю дышали приближающейся осенью. Шёл только сентябрь, а капризная природа «Нямецкага мора»[v] уже грозила серьёзным холодом.
Якуб Война – младший сын пана Войны, королевского писаря Великого Княжества Литовского и королевского подскарбия оправившийся после страшного кораблекрушения, ехал в Ригу.
Безжалостное море отобрало его единственного спутника – слугу Юзефа, и теперь пан Война младший был вынужден провести своё недолгое путешествие к дядюшке в компании некого Свода (уж так тот назвался, что тут поделаешь) – англичанина, душу которого, как и душу Якуба не приняли воды холодного, неспокойного моря.
Их выходили рыбаки. Вообще нужно сказать, что ангел-хранитель пана Войны весьма кстати оказался рядом с ним в тот самый день. Во-первых молодой пан не получил никаких увечий и единственную угрозу его здоровью представляла лишь страшная простуда, с которой местный лекарь пан Криштопас, дай бог процветания его роду, уже не раз имел дело, ведь у рыбаков подобные недуги дело привычное.
Во-вторых: несмотря на то, что весь дорожный скарб пана Войны утонул, жители рыбацкого посёлка даже, несмотря на то, что жили они в весьма скромном достатке, и пальцем не тронули увесистый кошелёк молодого литовца. Стоит ли говорить о том, что пан Война младший щедро отблагодарил их и за себя и за мистера Свода, второго человека, выжившего после кораблекрушения, ведь у того бедняги море отобрало всё, кроме жизни.
Пан Криштопас чудом смог спасти и её, старательно выхаживая загнивающее плечо англичанина. Якуб поправился быстрее, однако не спешил оставить того, кого постигла такая же тяжёлая участь, и кто ни слова не понимал, ни на латышском, ни на литовском, ни даже на русском.
Сам пан Война младший тоже не знал латышского, однако, обучаясь инженерному и оружейному делу в Шотландии в компании с такими же молодыми людьми, как и сам, безотрыва от занятий, а, просто общаясь со Збышеком Францкевичем, Афанасием Чоховым, Славеком Снарски, мог довольно сносно говорить на языке Короны[vi], литовском, рассенском, а уж английский…, в Шотландии его и без того вокруг было достаточно.
С дядей Якуба – Бенедиктом Войной, едва не случился удар в тот момент, когда он получил письменное послание от живого племянника. Как только стало известно о том, что обломки разбитого штормом судна прибило к берегу возле четырёх рыбацких посёлков к северо-западу от Риги, пан Бенедикт исколесил, чуть ли не всё побережье в тщетных попытках найти тело погибшего родственника.
Утопленников выбрасывало много. Оказалось, что недавняя, страшная буря потопила не одно судно. В конце концов, пана Бенедикта охватило отчаяние, и он с тяжёлым сердцем вынужден был вернуться домой.
Каковы же были его удивление и радость, когда на второй день после его возвращения, в момент, когда пан Война уже собрался отписать отцу Якуба, своему брату письмо о тяжёлой утрате, пришло некое послание, в котором его любимый Якуб собственноручно сообщал о том, что он жив, и хотя пережил весьма трагические дорожные события, отнявшие у него слугу и весь гардероб, в самом скором времени намеревается посетить своего почтенного дядюшку в его рижском доме.
Переполненный счастьем пан Бенедикт тут же отослал за Якубом свой выездной четырёхместный экипаж и большой чемодан одежды, достойной сына королевского писаря Великого Княжества Литовского.
Возничий, знавший о том, что пан Война и сам не часто пользуется этой каретой, был просто преисполнен почтения к молодому родственнику хозяина, чем немало повеселил его английского спутника. С самого начала их путешествия в уголках глаз Свода искрилась едва заметная улыбка. Он долго и не без удовольствия всматривался в проплывающие мимо окон непогожие пейзажи и о чём-то думал пока Якуб, неотрывно наблюдавший за ним, наконец, не спросил:
– Чему вы улыбаетесь?
Свод ответил не сразу:
– …Разумеется, мистер Война, на то есть свои причины, – мечтательно сказал он.
– Мне, – добавил он уже как-то двусмысленно, – давно не было так хорошо. Как бы вам это объяснить? Я избавился от тяжёлой болезни, к тому же я, как мне кажется, избавился и ещё от одной тяжкой ноши. И, наконец, я – большой любитель путешествий, еду в прекрасном экипаже, в красивой, дорогой одежде да ещё и в компании с умнейшим молодым человеком.
Мне, знаете ли, сегодня даже эта мерзопакостная погода совершенно не портит настроения. Впрочем, я подозреваю, что вы задали мне не тот вопрос, который собственно вас больше всего донимает. Не стесняйтесь, спрашивайте. Я даю слово, что, отвечая на него, я постараюсь быть предельно откровенным…
Якуб удивлённо вскинул брови.
– Не удивляйтесь, – продолжил Свод. – Когда вам будет столько же лет, сколько мне, вы тоже без труда сможете многое читать по лицам людей и даже по их жестам. Итак…
Война улыбнулся.
– Хочу вам сказать, – начал он, – что мой вопрос, собственно, и связан с тем, что я уже смог прочесть в вашем лице, Свод, или, если хотите, в вашем поведении. Ведь мы общаемся уже достаточно долго, ведь так?
Англичанин кивнул.
– Тогда, – продолжил его молодой спутник, – начнём со всё той же, упомянутой вами вскользь откровенности. Думаю, вы согласитесь с тем, что если человек скрывает своё настоящее имя это, по меньшей мере, подозрительно?
«Ласт Пранк» снисходительно улыбнулся и ответил:
– Это не более подозрительно, ну или, скажем, странно, чем ваше неосторожное предложение провести путешествие с тем самым человеком, скрывающим своё имя.
– Всё верно. – Согласился литовец. – Но это вполне можно списать на моё любопытство, любопытство самого обыкновенного молодого человека. Скажете, нет?
– Скажу. – Свод хитро прищурился. – Соглашусь с этим только в части «молодого человека». Остальное, уж простите, мистер Война, я имею в виду, упоминание о вас, как о неком, – он подчеркнул, – «обыкновенном» молодом человеке, просто враньё…
– Как и то, что вы «Свод».
– И это верно, – не стал спорить англичанин, – я на самом деле не Свод.
Война, никак не ожидавший того, что его спутник так легко сдастся, насторожился:
– Как бы вы не пожалели о том, о чём сейчас сказали и …ещё хотите сказать.
Англичанин был спокоен:
– Я просто уверен в том, что не пожалею, – заверил он, – ведь у меня была возможность присмотреться к вам. Должен сказать, что я только рад тому, что у нас есть достаточно времени для начинающегося сейчас большого разговора. Мы многое сможем обсудить, а в конце этого путешествия ещё и сделать свой выбор.
– Выбор?
– Да, именно так, мистер Война. Исходя из всех обстоятельств нашего знакомства, я намерен …в некоторой степени посвятить вас в мои личные тайны. Поверьте, это может серьёзно отразиться на вашей дальнейшей жизни…, а может, и нет.
– Постойте, Свод. А не проще ли мне тогда ничего не выслушивать и спокойно жить себе, как и раньше? Уж больно для меня пугающе звучит заверенье о том, что это может серьёзно отразиться на моей дальнейшей жизни.
– Я бы не называл это «пугающе», – с кривой улыбкой ответил называющий себя Сводом, – мне кажется, для вас это скорее звучит «интригующе».
– Наверное, – после некоторой паузы, ответил Война, – вы угадали. Приходится признать, что вы действительно неплохой стратег и знаете, как нуждается в «пище» любопытство молодого человека.
Свод вздохнул:
– Война, мне кажется, вы не совсем понимаете о чём идёт речь. Я не собираюсь отягощать вас ненужными подробностями своей биографии. К тому же, вспомните, я говорил вам о выборе в конце пути. Вы можете выслушать меня, и потом отказаться от моего предложения. Тогда, в Риге, мы просто расстанемся.
Война нервно прикусил внутреннюю часть губы:
– Что-то мне подсказывает, – наконец произнёс он, – что вы уже всё давно продумали, в том числе и то, что касается всех этих выборов в конце пути.
Свод улыбнулся:
– И тут вы правы, – весело сказал он, – и я ещё раз убеждаюсь, что Провидение не зря дало мне возможность быть выброшенным с вами на один берег. Якуб, вы умны просто не по годам …
– Да будет вам, – разом отбил выпад лести в свой адрес молодой пан Война. – Давайте уже вернёмся к вашей истории, мне всё же любопытно будет узнать её. Путь нас ждёт неблизкий, и я думаю, она, как минимум, достойно скрасит наше путешествие.
Англичанин потупился. Как видно в его планы не входило столь поверхностное отношение со стороны попутчика к его биографии. Молодой литовский пан моментально заметил перемену в лице «Свода» и, понимая, что слегка перегнул с игрой в безразличие, полным расположения жестом положил ладонь на здоровое плечо англичанина и немедленно поправил себя:
– Простите, мой друг. Я молод и только учусь трудной науке быть достойным собеседником. Поверьте, – добавил он как-то двусмысленно, – в последнее время мне часто приходилось страдать от неосознанно вырвавшихся фраз на английском языке. Не все меня правильно понимают.
Свод принял извинения литовца и, заканчивая ранее начавшиеся рассуждения, продолжил:
– Вы аккуратно намекаете на свой плохой английский? Напрасно. Я бы сказал, что он у вас даже слишком правильный. Не многие англичане и тем более шотландцы могут обучить кого-либо так вычурно изъясняться.
– Здесь нет ничего удивительного, – вяло отмахнулся Война, – просто со мной учились люди, которые весьма ревностно относились к такому делу, как родной язык. А мои слова о том, что меня часто неправильно понимали, относятся совершенно к другим делам, к личным. Но! Оставим же это…
– Хорошо, пусть будет так, – охотно согласился Свод. – Итак, если вы на самом деле серьёзно заинтересовались моим рассказом, и сказали что-то не то не подумав, это совершенно меняет дело. Подавляющее большинство молодых людей, в том числе и я когда-то в молодости страдали грехом того, что порой их слова опережают мысли. Я, к слову сказать, во многом и за это дело получил огромное количество лишних дыр на своём несчастном теле. Бывали времена, одни из них едва успевали затягиваться, а я со своим длинным языком уже получал другие. Впрочем, вот тут-то я как раз и лукавлю. Конечно же, – признался Свод, вздыхая, – далеко не все шрамы на моей шкуре от приступов глупой прямолинейности в молодости.
Должен вам сказать, что в большинстве своём все эти раны получены во всякого рода стычках и, – «Свод» вскинул брови, – к сожалению, ни об одной из них я не могу заявить с гордостью: «я пролил кровь за Родину», или «я пролил кровь за трон». Вся моя жизнь, мистер Война, это «скользкая дорожка». Я, знаете ли, игрок, …в том числе и чужими жизнями. В юности и молодости созерцание чьей-либо крови пьянило меня не хуже «Португальского молока»[vii]. Я пират, сэр Якуб и это, пожалуй, единственное ремесло, которому я обучен как следует.
Война округлил глаза.
– Я вижу, – продолжил англичанин, – Вам не нужно объяснять, кто такие пираты?
Якуб шумно сглотнул сухой глоткой. В его глазах блеснул испуг:
– Я, – начиная с хрипа, вымолвил он, бледнея, – признаться, не раз слышал в кабаках и тавернах про их «подвиги». Позвольте осведомиться, чем же я …могу быть вам полезен? Ведь я, напротив, весьма положительный человек из известной семьи…
Свод, испытующе посмотрел в чистые, серые глаза собеседника, огладил свой щетинистый подбородок и задумчиво произнёс:
– Всё дело в том, что я с самого начала не хотел бы вас обманывать. Скажем так, …по какой-то причине мне нет пути обратно на запад, в мою прошлую жизнь. Итак, запад для меня закрыт, юг тоже. Север, это уж совсем крайняя мера. Остаётся только восток.
Вы, Война, как видно, человек не бедный, а я смею вас уверить, что образованные, умные, состоятельные и особенно молодые люди с поразительной быстротой умудряются обрастать врагами.
