Текст книги "Генерал Дроздовский. Легендарный поход от Ясс до Кубани и Дона"

Автор книги: Алексей Шишов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц)

…Георгиевское оружие – саблю с надписью «За храбрость» – подполковник Генерального штаба Михаил Гордеевич Дроздовский, исполняющий делами начальника штаба 64-й пехотной дивизии, получил… в июне 1916 года. Высочайший приказ Верховным главнокомандующим России императором Николаем II был подписан 24 мая того года. В штаб армии известие о награждении пришло сперва телеграфной строкой, а потом с фельдъегерем была доставлена и долгожданная машинописная выписка из высочайшего приказа.

Для фронтовой суеты и штабной неразберихи (выше дивизионных штабов) столь быстро дошедший до армейского штаба приказ вызвал некоторое удивление среди сослуживцев Дроздовского. Кто-то даже пошутил на сей счет за офицерским столом во время скромного фронтового обеда, немногим отличавшегося от солдатского, окопного:

– Везет тебе, Гордеевич, с Золотым оружием. На других приказы по полгода ходят от фронта до Могилевской ставки. И обратно тож. А ты у нас как птица удачи.

– Чем же я напоминаю птицу удачи, скажи на милость?

– Как чем? Представили тебя к Георгиевскому оружию когда?

– Весной, как снег сошел.

– То-то же, что в самом конце распутицы. А государь на тебя указ подписал уже 24 мая.

– Но так и должно быть.

– Должно-то должно, да только на фронте, знаешь, сколько офицеров жизнь свою положили, так и не дождавшись Георгиевских крестов и сабель? Знаешь?

– Да как такое не знать. Сколько случаев наградной несправедливости на фронте, слов нет.

– Помнишь полковника Дросси?

– Как не помнить Петра Ивановича из 31-й артиллерийской бригады. Он же погиб геройски в декабре четырнадцатого. Пристрелялись тогда с той стороны к его позиции, не успел ее сменить.

– Да, в декабре первой кампании. А высочайший приказ о награждении его Георгием четвертой степени был подписан в январе следующего года, а на Георгиевское оружие – аж в марте.

– Помню такое.

– А тебе Георгиевская сабля принеслась как на крыльях. Верно?

– Пусть будет так. Что ж, если исходить из таких случаев, то мне действительно повезло в скорости.

– А чего слова у тебя такие озабоченные, Михаил Гордеевич?

– Да от того, что награду ждать неизвестно сколько придется.

– Но эта проблема сегодня решаема. Скоро и в единый раз.

– Как так?

– На днях по случаю узнал от армейских штабистов, что в армию пришел из уральского Златоуста груз наградных клинков.

– Георгиевских?

– А каких же? Офицеры маршевых рот на фронт со своими саблями приходят. Довооружать их не приходится, сам знаешь.

– Значит, буду готовиться стол накрывать. Приглашаю всех, господа.

– Это уж как положено, Михаил Гордеевич. Все должно быть как на фронте, как у нас и австрийцев.

– Да, как у них. Что-то сегодня их батареи примолкли на весь день. Поручик Свешников, прозвоните в полки. Пусть разведку с наступлением вышлют за передний край.

– Есть, господин подполковник, разведать умыслы австрийцев…

Сослуживцы Дроздовского оказались правы в знании «наградных грузов», пришедших в штаб армии. Георгиевская сабля была ему вручена уже через несколько дней. Большого торжества из награды делать не стали: на той стороне австрийцы, потеснив соседей 64-й пехотной дивизии из числа румынских войск, теперь готовились атаковать и ее полки.

Да и чествование за офицерским столом Михаила Гордеевича прошло как-то обыденно. Дивизионный штаб жил в ожидании неприятельского частного наступления, поэтому было не до звона эмалированных кружек и снеди из числа той, «что бог послал».

Но то, что исполняющий делами начальника штаба «поменял» оружие, заметили в тот день даже нижние чины из штабных команд. Между собой солдаты, естественно, проговорили такое не самое рядовое событие в обычно серой фронтовой жизни:

– Наш начальник штаба саблей обзавелся новой. Видал?

– Как не видал. Георгиевской?

– Слышь, за что он ее получил? Слыхал?

– Говорили про то, как он к нам в штаб пришел. Несколько атак австрийцев его стрелки отбили. Дело до штыков доходило. А он среди нашего брата солдата в окопах бился.

– Значит, за дело наградили. А с виду он не очень строг-то. Да еще в очках. Пенсне не носит, как те прапорщики, что вчера из пополнения по полкам он распределял.

– Пенсне для бахвальства, а очки, чтоб врага лучше видеть.

– Чтоб на ту сторону смотреть из окопов, он с биноклем не расстается. Разве не видел, ходит по штабу как на смотрах?

– Видал. Наш фельдфебель говорит, что таким пехотный офицер и должен быть. Подтянутым Даже на фронте.

– Здесь воевать надо, а не чистить сапоги до блеска по утрам. И не ходить парадным шагом.

– А он и ходит, и Георгиевскую саблю на себя повесил.

– Ну и что из этого?

– А то, что второй год на фронте, а на штабных солдатах у нас Георгиевских медалей раз-два и обчелся.

– Погоди, наступление начнется, тогда и обзаведемся Егорьевскими крестами…

…Звание полковника Генерального штаба Дроздовский получил в тридцать четыре года, 15 августа 1916 года, со старшинством с 6 декабря 1915 года. Такое для него было возможно только в условиях войны.

В это время русская армия вела тяжелые бои в Карпатских горах, стремясь перешагнуть их и выйти на Венгерскую равнину. 64-я пехотная дивизия не выходила из боев, будучи в первом эшелоне наступающих войск. Начальнику ее штаба постоянно приходилось быть на передовой, координировать действия полков, настаивать, корректировать на местности атакующие усилия дивизии. То есть это была его боевая работа.

Горная война – это борьба за высоты и перевалы. Тот, кто занимает позицию выше, и есть хозяин положения. Австрийцы и венгры защищали Карпатский рубеж с большой стойкостью, зная, что выход русских в Закарпатье равнозначен военному поражению их империи. Господствующие высоты были превращены ими в настоящие горные крепости.

64-я дивизия в своем наступающем движении споткнулась об одну из них. Гора Капуль имела несколько ярусов окопов, пулеметные батареи, ее защитники организовали артиллерийскую поддержку. Дивизия получила приказ взять гору штурмом и продвинуться дальше вперед.

Первые атаки не удались. Тогда 31 августа полковник Дроздовский лично повел на штурм укреплений Капуля два пехотных полка Однако добежать до линии проволочных заграждений под шквалом пулеметного и ружейного огня ему не удалось.

В самом начале атаки винтовочная пуля поразила область верхней трети правого предплечья с повреждением мышц. Санитары вынесли офицера, потерявшего много крови, с поля боя.

Михаил Гордеевич отказался убыть в тыл, ограничившись только перевязкой раны и оставшись в строю:

– Господин полковник, лазаретная двуколка снаряжена. Пора отъезжать.

– Куда? В госпиталь?

– А куда же, разумеется, в госпиталь. У вас же мышцы предплечья разорваны. Немного левее, и поля прошила бы грудь. И так много крови потеряли.

– Доктор, ранение у меня почти касательное. По себе знаю, что рана не опасна.

– Как не опасна? Вы что же, хотите завтра числиться в санитарных потерях?

– Не волнуйтесь, доктор. Пустяки. С такой же точно перевязкой я продолжил командовать сибирцами перед Мукденом. Обошлось однако.

– Но раз на раз не приходится, господин полковник?

– Однако я себя прекрасно чувствую.

– Вы, Михаил Гордеевич, просто от горячки боя не отошли. Отсюда и храбрость идет, пока не поостыли.

– Уже остыл. Двуколку отправляйте без меня. И так у вас лазарет ранеными из-под Капуля забит…

Но через пять дней ему все же пришлось отправиться на излечение в госпиталь: сквозное пулевое ранение оказалось тяжелым, и ему пришлось сдать дела. Дроздовского, состояние которого резко ухудшилось, «безоговорочно» эвакуировали в тыл. С консилиумом врачей спорить не приходилось.

Вряд ли он мог предположить, что лечение для него затянется более чем на год: с сентября 1915 года и почти до самого конца 1916 года он находился в госпиталях.

С лечением ему в известной степени повезло: лечащие врачи смогли сохранить ему правую руку. Но она, к сожалению, осталась полупарализованной. На медицинской комиссии ее председатель сказал офицеру:

– Должен вас огорчить, Михаил Гордеевич. Заключение комиссии таково, что вам уже не быть в строю, то есть на фронте. Ранение не позволяет вам заниматься боевой работой.

– Но я же офицер Генерального штаба. Чистый оперативник.

– Мы вас прекрасно понимаем. Но вы можете стать преподавателем училища, уездным воинским начальником, комендантом города или железнодорожной станции. Знаете же, сколько школ прапорщиков пооткрывалось.

– Все это не для меня. Ведь идет война, а я со своим Георгиевским оружием буду отсиживаться за несколько сот верст от фронта?

– Вы настаиваете на возвращении на фронт?

– Настаиваю. И самым категорическим образом.

– Однако мнение нашей комиссии единодушно, Михаил Гордеевич. Госпитальные врачи сделали все, что смогли. Они спасли вам руку.

– Я им безмерно благодарен. Покинуть же фронт сочту для себя бесчестием.

– Тогда попробуйте настоять на своем перед начальством выше.

– Попробую. Благодарю за добрый совет…

…Рекомендации врачей на спокойную жизнь в ходе войны Дроздовский, разумеется, принимать и не собирался. Он сумел настоять на своем желании быть в действующей армии и в январе 1917 года вернулся на фронт. Только теперь не на Северо-Западный, а на Румынский. Там как будто для него оказалась вакансия начальника штаба 15-й пехотной дивизии.

Дивизией командовал генерал-лейтенант Петр Николаевич Ломновский. Он тоже был павлоном, окончив училище на десять лет раньше своего нового начальника штаба. Участвовал в Японской войне, состоя в квартирмейстерской службе 1-й Маньчжурской армии. Святого Георгия получил в 1914 году. Дивизией командовал полгода. В Гражданской войне был представителем командования Добровольческой армии в Киеве, при гетмане Украины П. П. Скоропадском. Умер в белой эмиграции, во Франции.

В армии 15-ю дивизию обычно называли Одесской; в этом портовом городе российского Юга до войны находился ее штаб и стояла 2-я бригада: пехотные полки 59-й Люблинский и 60-й Замостский. 57-й Модлинский полк квартировал в Херсоне, а 58-й Прагский – в Николаеве.

Генерал-лейтенант Ломновский при первой встрече с новым начальником дивизионного штаба постарался с теплотой двух людей, на войне бывалых, поговорить с Дроздовским.

– Рад видеть в вас «маньчжурца», Михаил Гордеевич.

– И я рад, Петр Николаевич, вам как начальнику. Ведь мы с вами крещены восточным Мукденом.

– Мукденом? Да, именно восточным. На нашем фронте западного Мукдена, надеюсь, не предвидится. Хотя сложностей в дивизии и на фронте все больше и больше.

– Что так, Петр Николаевич?

– Больших боев пока нет. Но все равно людей теряем, особенно офицеров. А чем пополняемся – одно горе для нас.

– Знакомо уже. Прапорщик ускоренного выпуска не павлон. Не та школа.

– Что прапорщики! Среди них хоть георгиевских кавалеров немало, фронтовиков. А вы посмотрите на нижних чинов. Удручает то, что воевать не торопятся.

– Что делать. Тылы маршевые роты уже почти вычистили…

Прибыв на новое место фронтовой службы, тепло встреченный штабным офицерским коллективом, Михаил Гордеевич сразу, интуитивно ощутил, что в душе русской армии что-то изменилось. Причем изменилось самым серьезным, «противным» образом.

Он не сразу понял простую в то время истину: Его Русская Армия устала воевать. В такое верить он не хотел.

Историк-белоэмигрант Антон Антонович Керсновский в своей замечательной публицистической «Истории Русской армии» своими словами выразил состояние вернувшегося на фронт после длительного излечения генштабиста Дроздовского:

«…B кампанию 1915 года были уничтожены кадры регулярной русской армии – добито все то ценное, что не было перебито на берегах Бауры и Равки. Отныне армия превратилась в ополчение.

Потери этой злополучной кампании можно было пополнить, но их нельзя было заменить».

Иначе говоря, за первые три года войны Российская Императорская армия потеряла в наступательных и оборонительных боях, пленными и умершими в госпиталях, увечными воинами большую часть своего кадрового состава.

Сорокалетний солдат-запасник, давно отвыкший от винтовки, не мог заменить того рядового, который начинал войну в первоочередных дивизиях. Это не касалось только казачьих войск.

На смену кадровым офицерам, в своей массе дворянскому служилому сословию, пришли офицеры военного времени: запасники старших возрастов, выпускники школ прапорщиков, по своей сути, разночинцы, произведенные из георгиевских кавалеров и унтер-офицерского состава.

На начало 1917 года на фронте многие полки имели в своем офицерском составе менее десятой (!) части кадровых офицеров. Для русской армии и фронта это стало подлинной трагедией; командир нижних чинов изменил свое лицо во всех отношениях: профессиональном, нравственном, в понимании офицерской чести и долга перед Богом, царем и Отечеством.

Полковник-генштабист Дроздовский остро переживал все увиденное после возвращения на фронт. Потом он скажет:

– Два года Великой войны изъяли из сердца армии монархическую идею и верность Российской империи… Голгофа Российской империи началась на фронтах. А ее запевалой стали анархический Кронштадт и Петроградский совет с товарищем из Одессы Троцким… Действующую армию развалил нам не кайзер Вильгельм, а тыловые революционеры…

…Февральская революция свершилась как-то «неожиданно» для сражающегося фронта Она «точно» свершилась в глубоком тылу, поскольку Петроград с его огромным гарнизоном считать прифронтовым городом было нельзя. Первые газетные сообщения о революционном брожении сразили Михаила Гордеевича И было от чего.

В столице первым восстал против самодержавия… его родной лейб-гвардии резервный Волынский полк, развернутый в таковой из запасного батальона лейб-гвардии Волынского полка, в то время находившегося на фронте. Первой встала под красные знамена его 2-я рота Это случилось сразу после того, как унтер-офицер Т. Е. Кирпичников выстрелом из винтовки убил своего ротного командира, призывавшего солдат сохранять верность присяге государю.

К слову сказать, Кирпичникова в 1919 году поймают на территории, занятой белой Добровольческой армией. По приказу генерал-майора А. П. Кутепова бывший гвардейский унтер-офицер был расстрелян за воинское преступление, совершенное им в 1917 году. То есть за измену присяге и убийство своего ротного.

Однако эпицентром февральских событий все же являлись не солдатские казармы столичного гарнизона, не демонстранты на петроградских улицах, не матросский крепостной Кронштадт, который уже с год признавал власть только своего комитета – Центробалта, который в свою очередь не признавал над собой никакой другой власти, в том числе и Временного правительства, кроме революционной, которая еще только витала в воздухе над Невой. Председатель Центробалта Павел Дыбенко заявлял:

– Нам власть – революция, трудовой народ. А в Зимнем дворце сидят одни буржуи и их прислужники… Пусть сунутся к нам в Кронштадт генералы Керенского. Они сразу узнают, что такое революционная матросская ярость…

Что такое революционная матросская ярость Балтфлота и прежде всего Кронштадта, страна уже знала не понаслышке. Несколько десятков офицеров и адмиралов, людей, верных долгу и присяге, стали кровавыми жертвами матросских самосудов, то есть революционного произвола.

В воюющей России ясно виделось то, что подкашивало власть более чем 300-летнего дома Романовых. Это были военные неудачи, страшная разруха на железнодорожном транспорте, посмертная «слава» Гришки Распутина И еще – «беззубость» царской власти, которая для монархистов удручающе быстро растеряла верность себе военной силы державы.

И наконец, правление «немецкой» династии в державе, где титульной нацией был русский народ. Французский посол в Петрограде Палеолог подсчитал, что в императоре Николае II была только одна сто двадцать восьмая часть русской крови, которой, к слову говоря, было больше у царствовавшего тогда английского короля Георга, а не у царствующего Николая.

То, что происходило в Северной столице, доходило до фронтов только обрывками телеграфных лент, запоздалыми на несколько дней газетными строчками да лавиной порой самых нелепых, взаимоисключающих слухов. Было ясно только одно: в городе на Неве происходит что-то невероятное и революционное.

Династия Романовых рухнула, как говорится, в одночасье.

Как Февральская революция и низложение царствующего дома воспринимались на фронте, в рядах многомиллионной действующей армии, маленькой частицей которой была 15-я пехотная дивизия? Дроздовский не писал о том в своем «Дневнике».

Его боевой соратник по Белому движению, такой же убежденный монархист штабс-капитан Эраст Гиацинтов, в 1917 году служивший в одной из батарей 3-й Гренадерской артиллерийской бригады, получивший за войну шесть боевых орденов и два досрочных повышения в чине, так описывает в своих мемуарах «Записки белого офицера» события в российской столице:

«Первого марта вечером дошли до нас первые вести о событиях в Петрограде. Впечатление было ошеломляющее. До сих пор верилось в здравый смысл руководителей политической жизни, казалось, что у них хватит все-таки патриотизма для того, чтобы отложить свои партийные счеты до окончания войны.

Однако действительность показала противное. В первый момент на всех нас нашло самое мрачное отчаяние, так как никто не думал, что правительство без всякого сопротивления отдаст власть. Ясно было, что внутренние беспорядки отзовутся гибельно на состоянии фронта, значит, сорвется наступление и еще затянется война. Никто, конечно, не мог себе представить иного окончания войны, кроме победного.

Через два дня пришел Манифест Государя Императора об отречении от престола и Манифест великого князя Михаила Александровича. Командир батареи, не будучи в силах читать эти манифесты солдатам сам, поручил это сделать мне.

Прочтя оба манифеста перед строем, я от себя добавил, что 304 года тому назад первый Царь из дома Романовых спас Россию и теперь ее спасет его потомок, тоже Михаил. Никаких сомнений в том, что Михаил Александрович будет просить Учредительное собрание отдать власть в его руки, у меня не было.

Не только мы, но и солдаты наши в то время не могли себе представить Россию республикой. Солдаты молча выслушали оба манифеста. Никто из них никаких восторгов не выражал…»

Потом Дроздовский скажет, что на отречение императора Николая II в той ситуации он смотрел как на что-то неизбежное, а на государственный переворот в столице – как на что-то естественное. Но эти слова он, монархист, скажет уже после Февраля 17-го года.

А в первых числах марта Михаила Гордеевича сразило содержание николаевского манифеста об отречении от российского престола, «от шапки Мономаха»:

«Ставка.

Начальнику штаба.

В дни великой борьбы с внешним врагом, стремящимся почти три года поработить нашу родину, Господу Богу угодно ниспослать России новое тяжкое испытание. Начавшиеся внутренние народные волнения грозят бедственно отразиться на дальнейшем ведении упорной войны. Судьба России, честь геройской нашей армии, благо народа, все будущее дорогого нашего Отечества требуют доведения войны во что бы то ни стало до победного конца. Жестокий враг напрягает последние силы, и уже близок час, когда доблестная армия наша совместно со славными нашими союзниками сможет окончательно сломить врага.

В эти решительные дни для жизни России сочли мы долгом совести облегчить народу нашему тесное единение и сплочение всех сил народных для скорейшего достижения победы и, в согласии с Государственной думой, признали мы за благо отречься от престола Государства Российского и сложить с себя верховную власть.

Не желая расставаться с любимым сыном нашим, мы передаем наследие брату нашему великому князю Михаилу Александровичу и благословляем его на вступление на престол Государства Российского. Завещаем брату нашему править делами государственными в полном единении с представителями народа в законодательных учреждениях, на тех началах, кои ими будут установлены, принеся в том нерушимую присягу.

Во имя горячо любимой родины призываем всех верных сынов Отечества к исполнению своего святого долга перед ним, повиновением царю в тяжелую минуту всенародных испытаний и помочь ему, вместе с представителями народа, вывести Государство Российское на путь победы, благоденствия и славы. Да поможет Господь Бог России.

НИКОЛАЙ

г. Псков.

2 марта 15 час 5 мин. 1917 г.

Министр императорского двора, генерал-адъютант граф Фредерикс».

Великий князь Михаил Александрович на следующий день отказался от своих прав на всероссийский престол. Так пала монархия Романовых, без пролития крови и державных потрясений.

Командующий белой Добровольческой армией генерал-лейтенант Антон Иванович Деникин, в те дни командовавший VIII армейским корпусом, вспоминал в своих мемуарах: «Тихое сосредоточенное молчание. Так встречали полки 14-й и 15-й дивизий весть об отречении своего Императора. И только местами в строю непроизвольно колыхались ружья, взятые на караул, и по щекам старых солдат катились слезы…»

Такую же картину наблюдал и полковник Дроздовский в полках своей одесской дивизии. Может быть, именно такое «тихое сосредоточенное молчание» нижних чинов и офицеров утвердило в нем сознание того, что для монархической идеи в России еще не все потеряно.

– Россия со времен Ивана Грозного не жила и не могла жить без царя в голове…

Однако пала династия Романовых только как символ верховной власти. Идея же монархического правления в России искорениться от событий Февраля 1917 года не могла. Убежденных монархистов на русской земле оставалось намного больше, чем долгие годы об этом писалось.

К числу откровенных монархистов относился и Михаил Гордеевич Дроздовский, который своих убеждений не скрывал, хотя их и не афишировал. Более того, он готов был за них сражаться в открытом бою с теми, кто сверг династию Романовых. Но на тот бой полковник-генштабист пойдет после Октября, когда станет ясно, что «его» русская армия и старая Россия разрушаются окончательно. И что самое страшное для него, разрушаются преднамеренно.

То, что свершилось в февральском Петрограде, для фронта стало неожиданностью. Историк-белоэмигрант А. А. Керсновский писал:

«Армия была ошеломлена внезапно свалившейся на нее революцией. Рушилось все мировоззрение офицера и солдата, опустошалась их душа.

Построенные темными квадратами на мартовском снегу войска угрюмо присягали неизвестному Временному правительству. Странно и дико звучали слова их присяги».

Присяга на верность Временному правительству действительно звучала иначе, чем та, с которой русское воинство на протяжении уже трех веков клялось служить верой и правдой Богу, царю и Отечеству:

«Клянусь честью офицера (солдата или гражданина) и обещаюсь перед Богом и своей совестью быть верным и неизменно преданным Российскому Государству как своему Отечеству.

Клянусь служить ему до последней капли крови, всемерно способствуя славе и процветанию Российского Государства.

Обязуюсь повиноваться Временному правительству, ныне возглавляющему Российское Государство, впредь до установления образа правления волею народа при посредстве Учредительного собрания.

Возложенный на меня долг службы буду выполнять с полным напряжением сил, имея в помыслах исключительно интерес государства и не щадя жизни ради блага Отечества.

Клянусь повиноваться всем поставленным надо мною начальникам, чиня им полное послушание во всех случаях, когда это требует мой долг офицера (солдата, гражданина) перед Отечеством.

Клянусь быть честным, добросовестным, храбрым офицером (солдатом); не нарушать своей клятвы из-за корысти, родства, дружбы и вражды.

В заключение данной мною клятвы осеняю себя крестным знамением и ниже подписываюсь».

…Временное правительство, утвердившись в Зимнем дворце, стало проводить чистку армии от монархически настроенных генералов и старших офицеров. Чистка затронула прежде всего Русский фронт, действующие войска Сотни людей в офицерских и генеральских погонах были отправлены или в отставку, или им пришлось лишиться своих высоких должностей. В высшем эшелоне военной власти началась кадровая чехарда.

В той ситуации весной 1917 года полковник Дроздовский проявил немалую дальновидность. Михаил Гордеевич временно не стал открыто высказываться о происходившем, тем более публично заявлять о своих монархических убеждениях. Он сумел создать относительно себя «видимость благонадежности к новой власти», за чем внимательно следили на фронтах и в армиях комиссары Временного правительства.

Это и сыграло немалую роль в его фронтовой карьере. И сбылось то, о чем мечтал, – стать полковым командиром А полк всегда, во всех армиях мировой войны был самостоятельной тактической единицей, что было важно для утверждения любого военного человека с перспективой. Каждый ждал в своей судьбе услышать такие слова: «Вам вверяется полк…»

6 апреля полковник Генерального штаба Дроздовский, отлично зарекомендовавший себя начальником дивизионного штаба, обладатель почетного Георгиевского оружия, назначается командиром 60-го пехотного Замостского полка. С ним Михаил Гордеевич был хорошо знаком по прошедшим боям.

Должность начальника штаба дивизии Дроздовский должен был передать назначенному из Петрограда полковнику Достовалову, тоже генштабисту. Но тот, увлеченный политической деятельностью в столице, к новому месту службы так и не прибыл. В скором будущем Достовалов окажется в Крыму, где будет организовывать «Ополчение» самообороны из офицеров.

Весной 1918 года он прибывает в состав Добровольческой армии и в скором времени назначается начальником штаба 1-го армейского корпуса генерала Кутепова. Там и «познакомится» со своим бывшим по 17-му году сменщиком. Однако тот отнесется к нему с известной прохладцей, не забыв то, что сдавать должность начальника дивизионного штаба ему, по сути дела, было некому.

В белую эмиграцию Достовалов ушел в чине генерал-лейтенанта. Проживал в Афинах. После передачи в советское посольство в Берлине политического памфлета о причинах поражения белых армий получил разрешение вернуться в Отечество. В 1938 году Достовалов был расстрелян как «враг народа». Впрочем, перечень обвинений в приговоре был гораздо более широк.

Поскольку новый начальник штаба в течение двух месяцев так и не прибыл в дивизию, ее начальник генерал-майор фон Тимрот отчислил Достовалова. Временно исполнять обязанности начальника штаба был назначен штабс-капитан Месснер. Он станет бойцом Добровольческой армии, а в 1920 году – начальником штаба Корниловской ударной дивизии.

…Румынский фронт, в отличие, скажем, от Северного и Западного, разложению подвергся последним, если не считать Кавказского фронта, созданного по решению Временного правительства из Отдельной Кавказской армии генерала от инфантерии Николая Николаевича Юденича. Это объяснялось не только его удаленностью от столицы, но и тем, что на Кавказе русское оружие всю Великую войну блистало своими победами. И тем, что немалую часть его сил составляли казачьи полки и пластунские батальоны прежде всего с Кубани и Терека.

Фронт, где две союзные румынские армии составляли меньшую часть сил, имел в среде командного начальства немало генералов, которые воспротивились разлагающему влиянию знаменитого приказа № 1 Петроградского совета Для этого генералы Щербачев и Крымов изобрели «оригинальную» практику приема пополнения, прибывавшего из тыла.

Маршевые роты имели в своем большинстве вид, который можно было назвать для фронта «разнузданным». Их в своем большинстве сразу же разоружали и лишали «революционных» знамен. Роты расформировывались как боевые единицы, а солдат пополнения распределяли по полкам А в них распыляли по ротам, человек по восемь в каждую.

Полки Румынского фронта пока оставались нераспропагандированными. Заслуженные фронтовики летом 1917 года еще говорили «тыловым агитаторам» из маршевого пополнения:

– Погоди газетки-то читать, гражданин солдат. На пост заступай, коли по очереди пришло…

– Бери свой котелок, из окопа воду черпай. У тебя ведь после дождя болото под ногами появилось. Сапоги промочишь…

– Ты винтовку-то не бросай в окоп, а держи подле себя. А то кровью от австрийца умоешься…

– Кричать о царских генералах брось. Наш ротный первым в атаку ходит, сколько мы его знаем..

– А я, товарищ…

– Что ты? Стань окопником, тогда будешь нам товарищем. Да вшей покорми, как мы кормим..

На фронте, как известно, действительно надо было воевать, а не митинговать. Когда не было боев – нести службу, выполнять различные работы, а не заниматься чтением газет неправительственного толка и обсуждением прочитанного. Иначе говоря, война для людей оставалась прежде всего тяжелой повседневной работой. Один из свидетелей таких событий вспоминал: «В полках с большевиками не церемонились. Находили какое-нибудь обвинение „уголовного характера“ и изымали из обращения…»

Из этого можно судить, что оснований для инкриминирования не относящихся к «политике» правонарушений имелось предостаточно. И потому в начале и середине лета 1917 года командование Румынского фронта достаточно успешно боролось с разложением воинских частей на передовой. Дела же во фронтовом тылу обстояли намного хуже.

Летом здесь еще не было отказов идти в атаку, наступать. Подобные сообщения, которые приходили с «северных» фронтов, оценивались как удручающие. Дроздовский понимал, что волна разложения рано или поздно докатится до Румынского фронта и захлестнет его дивизию и Замостский полк.

Однако «сдавать агитаторам» свой полк без боя Михаил Гордеевич не собирался. С другой стороны, его душу терзали сомнения и не самые радужные мысли. В одном из июньских писем, отправленных им родным, есть такие строки: «…Мне предстоит сомнительная честь вести в атаку наших „свободных граждан“, свободных от чувства долга и доблести…»

Летом на Румынском фронте прошли тяжелые бои. В первых числах июля командир VIII армейского корпуса генерал-лейтенант Петр Николаевич Ломновский прибыл в штаб 15-й пехотной дивизии, приказав собрать на военный совет командиров полков и начальников их штабов:

– Причина, побудившая меня прибыть к вам в дивизию, состоит в том, что 11 июня нашему корпусу назначено наступать под Марештами. На этом настаивают союзники-румыны, особенно генералы Авереску и Кристеско. Ваше мнение, Готтард Готтардович?

Генерал-майор фон Тимрот встал, поправил очки и приглушенно, чтобы слышно было только в кабинете, сказал:

– Дивизия может перейти в наступление. Однако человеческий материал, полученный нами с последними маршевыми ротами, оставляет желать много лучшего.

– Ситуация мне известна. Но генерал Щербачев приказал наступать вместе с румынами. За это высказалась и миссия Антанты при короле Румынии. Игнорировать ее мнение мы не можем.