Текст книги "Генерал Дроздовский. Легендарный поход от Ясс до Кубани и Дона"

Автор книги: Алексей Шишов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 25 страниц)

– Расстаться с моей дивизией, которую я привел сюда из Румынии?!

– Именно так. Вы сегодня в армии, а не в белых партизанах…

…Стерпеть такой реальной угрозы Дроздовский, при всем своем самолюбии, конечно, не смог. Одно дело – снять его с комдива, другое дело – отобрать у него из подчинения скинтейских бойцов. Конфликт получался нешуточный. А притушил его не кто иной, как генерал Романовский. Он не случайно любил повторять фразу: «Ряды нашей армии должны быть едины».

Оскорбленный Дроздовский вспылил и 27 сентября написал на имя главнокомандующего рапорт. Он больше походил на ответ в стиле памфлета. Но каждое слово в нем содержало слишком много человеческой горечи и потому принималось всерьез. Вот лишь выдержка из этого рапорта, отправленного на имя Деникина:

«…Невзирая на исключительную роль, которую судьба дала сыграть мне в деле возрождения Добровольческой Армии, а может быть, и спасения ее от умирания, невзирая на мои заслуги перед ней, мне, пришедшему к Вам не скромным просителем места или защиты, но приведшему с собой верную мне крупную боевую силу, Вы не остановились перед публичным выговором мне…»

Рапорт по случаю попал на стол генерала Романовского. Тот, внимательно прочитав его, отправил его назад автору. При этом начальник штаба армии сделал приписку к рапорту. «Михаил Гордеевич, считаю для себя недопустимым докладывать главнокомандующему такие документы, как Ваш. С уважением, Романовский».

Все же суть дроздовского рапорта Романовский доложил Деникину. Он не мог не проинформировать его о сложившейся конфликтной ситуации, которая могла подорвать ни много ни мало как единство Добровольческой армии. Это виделось более чем серьезным Суть разговора двух генералов, давно знавших и ценивших друг друга, заключалась в следующем.

– Антон Иванович, я вам вкратце изложил рапорт командира третьей дивизии на ваше имя.

– Благодарю. Суть его я понял. Полковник, всего лишь полковник, подчеркивает свое личное значение для Добровольческой армии. Для нас, корниловцев. И естественно, намекает на личную преданность подчиненных ему полков и батарей.

– «Дрозды», Антон Иванович, действительно преданы своему комдиву. Дроздовский среди добровольцев ныне легенда.

– Не сомневаюсь в этом Как вы видите внутреннюю угрозу в дроздовском рапорте?

– Дроздовский открыто выдвигает претензии на право самостоятельности в боевой деятельности.

– А что еще, Иван Павлович?

– Он требует поставить его и дивизию вне критики с вашей стороны и со стороны штаба армии.

– Верно. Но это в данной ситуации не самое опасное для нашей армии.

– Вы имеете в виду, Антон Иванович, что Дроздовский может пойти на мятеж?

– Ну, скажем, не на открытый мятеж.

– Тогда что вы имеете в виду?

– То, что полковник Дроздовский в крайнем случае может покинуть ряды Добровольческой армии.

– Как покинуть, Антон Иванович. Это же армия, а не боярская дружина из Древней Руси.

– Романовский, суть в том, что наша армия добровольческая.

– А присяга, данная нами на верность Отечеству.

– Мы с вами давали в жизни две присяги. Первую на верность короне Российской империи. Вторую в феврале прошлого года Временному правительству юриста-социалиста Керенского. Но сегодня нет ни первой власти, ни второй.

– Вы считаете, что в крайнем случае Дроздовский может уйти из армии?

– Если он покинет наши ряды, то только со своими бойцами. И будет воевать с большевиками самостоятельно, как ему видится.

– Значит, Антон Иванович, конфликт с третьей дивизией реален? С дивизией «дроздов»?

– Да, но его нам надо избежать любой ценой.

– Как вы это видите?

– Надо оставить отступление третьей дивизии от станицы Михайловской без дисциплинарных взысканий.

– Но дальше же так продолжаться не может, Антон Иванович.

– Не может, вы правы. Но давайте будем щадить самолюбие полковника Дроздовского. Он людей в бой водит в первой цепи.

– Вы его высоко цените?

– Не только я, но и генерал Алексеев Михаил Васильевич. Он наш верховный руководитель…

Такой конфликт был из числа рядовых в годы Гражданской войны. Справедливости ради можно заметить, что и в северо-кавказской красной армии подобное происходило не раз в том же 1918 году. В бытность пребывания во главе ее бывшего казачьего военфельдшера Сорокина внутренние трения доходили «до междоусобных стычек в пяти километрах от фронта».

Показательно, что дроздовцы в своих мемуарах остро ставили вопрос о «травле» своего комдива со стороны командования Добровольческой армии. Так, к примеру, писалось: «…За малейшую неточность, за малейшую оплошность, за малейшее промедление, происшедшее благодаря превосходству сил противника, Дроздовский получал от Деникина, соответственно информированного Романовским, замечания и выговоры в приказах и устно публично».

Сам главнокомандующий генерал-лейтенант Деникин к рапорту Дроздовского отнесся «вполне разумно». Он не испытывал к Михаилу Гордеевичу какой-то неприязни, ценя его командирские достоинства. Позже А. И. Деникин опишет случившееся дело с рапортом таким образом:

«Своим трудом, кипучей энергией и преданностью национальной идее Дроздовский создал прекрасный отряд из трех родов оружия и добровольно присоединил его к армии. Но и оценивал свою заслугу не дешево…

Рапорт Дроздовского – человека крайне нервного и вспыльчивого – заключал в себе такие резкие и несправедливые нападки на штаб и вообще был написан в таком тоне, что, в видах поддержания дисциплины, требовал новой репрессии, которая повлекла бы, несомненно, уход Дроздовского.

Но морально его уход был недопустим, являясь несправедливостью в отношении человека с такими действительно большими заслугами.

Так же восприняли бы этот факт и в 3-й дивизии…»

Думается, что столь строгое отношение к личности Дроздовского со стороны командования Добровольческой армии в лице Деникина и Романовского не всегда было оправдано жизнью. Бесспорно, два «первопоходника»-корниловца ревниво относились к соперничеству между дивизионными коллективами. К тому же ни главнокомандующий, ни начальник штаба армии к кругу монархистов не относились.

Было и другое немаловажное обстоятельство. В рядах Добровольческой армии оказалось немало представителей генералитета старой русской армии, с богатым фронтовым опытом и военными заслугами. Поэтому реально немало людей при переформировании деникинской армии обладали правом занять должности командиров дивизий. Порой генералы с боевой биографией занимали в штабах и тылах должности рядовых военных чиновников, но при этом они оставались, что говорится, «при деле».

Но тогда Антон Иванович Деникин, прекрасно зная качество «резервного генералитета», в котором у белых на юге России недостатка с начала Гражданской войны не испытывалось, так разъяснил свою «кадровую политику»:

– В поход и в бой дивизии поведут только те начальники, которые авторитетны среди своих добровольцев. Только те будут командовать, водить людей в бой, которые еще корниловцами доказали в боях свое право начальствовать… Дроздовцы имеют на то такое же право, равно как и «первопоходники»-корниловцы…

Следует заметить, что именно такой подход к назначению чисто строевого начальства – командиров рот и батарей, батальонов и дивизионов, бригад и дивизий – обеспечил во многом боеспособность и живучесть Белой армии. Или, говоря вернее, Белой гвардии.

Такого обилия офицерских и генеральских кадров другие военные формирования Белого движения в Гражданской войне не испытывали. Даже наоборот, опытных командиров не хватало в армиях адмирала А. В. Колчака, Верховного правителя России, и в белой армии на Русском Севере…

…«Дрозды», оказавшись в горниле Гражданской войны, стремились буквально во всем превзойти своих соратников. Можно спорить долго и бесконечно, было ли это состязание, оплачиваемое кровью сотен и тысяч людей, и носило ли оно «спортивный» характер.

Главным в том состязании все же была общая победа. Победа Белого дела. Победа в Гражданской войне, которая к осени 1918 года уже захлестнула всю старую Россию. Если в начале года в ней значились только всполохи противостояния Белого и Красного движений, то теперь по российским просторам полыхал настоящий пожар, вобравший в себя, как в фокус, весь букет социальных катаклизмов.

Что говорил в те июльские и сентябрьские дни тяжелейших боев своим добровольцам полковник Дроздовский, герой Белого дела?

Под какими лозунгами он поднимал своих бойцов – офицеров Румынского фронта и города Ростова-на-Дону, солдат – фронтовиков-самурцев и бывших пленных красноармейцев, кубанских казаков-повстанцев?

Верил ли Михаил Гордеевич Дроздовский, георгиевский кавалер из Великой мировой войны, в конечную победу армии белых добровольцев?

Его слова дошли до наших дней в мемуарных воспоминаниях белоэмигрантов, которые за границей издавались мизерными тиражами в десятки и сотни экземпляров. За редким исключением в них столько слов любви и признательности к покинутой России. В Отечестве же мемуары белогвардейцев десятилетиями были «вне закона».

Эти воспоминания и донесли до нас те слова, что их авторы слышали из уст легендарного в Белом движении Дроздовского.

– Россия сегодня на голгофе, и только мы способны очистить Отечество от захлестнувшей ее скверны… Мы погибнем, но Россия спасется от большевизма… Надо взять станицу – это наш шаг к Москве… Мы белые. Наше дело чистое. Наше дело праведное… За Россию!..

…Воспринимались ли такие высокие слова добровольцами? Безусловно. Патриотизм белых бойцов, несших свои жизни во имя «единой и неделимой России», аналогов в конце XX века не имеет.

«Дрозды» сражались за эту российскую державность, но во имя романовского единовластия со свободными выборами в Учредительное собрание. Они были за конституционную монархию, иллюзия которой витала в обществе едва ли не целое столетие, но так и не сбылась.

Глава 7 Праведник Гражданской войны. Смерть и шаг в Белое бессмертие

Такой запутанности военных событий в Гражданской войне, какие происходили на Северном Кавказе осенью 1918 года, пожалуй, найти трудно. Вкратце их можно изложить так, как это сделал Валерий Клавинг, капитан дальнего плавания советского мореходства, который сумел за свою жизнь в самых разных местах познакомиться с белоэмигрантскими и отечественными архивами. Сделав это, он стал историком Гражданской войны.

Книга В. Клавинга «Гражданская война в России: белые армии» поражает своим лаконизмом, умением схватить узловые повороты тех событий начала XX столетия, когда Россия оказалась на историческом изломе, непредвзятостью оценок. Автор так описывает события на северокавказском Юге:

«…B это время (25.09.1918) умер генерал Алексеев – Верховный руководитель Добровольческой армии, и генерал-лейтенант Деникин принял пост Главнокомандующего Добровольческой армией.

Генерал Деникин был недоволен руководством боевыми действиями у Армавира и Михайловки командира 3-й пехотной дивизии полковника Дроздовского и предложил генералу Врангелю, командиру 1-й конной дивизии (с целью добиться, наконец, успеха), начать наступление на станицу Уруп. Левее, у станиц Попутная – Отрадная, генерал Покровский также получил приказ усилить натиск на войска Сорокина.

В это время между Сорокиным и Матвеевым шел спор: какого плана далее придерживаться, ведя борьбу с наступающими войсками Деникина. Сорокин предлагал ударить в направлении станицы Кавказской, с последующим ударом по Тихорецкой и Екатеринодару. Матвеев предлагал сосредоточить удар в направлении Ставрополя, с последующим соединением с войсками Астраханского региона.

Мнение Сорокина победило (и вскоре „за невыполнение приказа“ Матвеев был расстрелян 07.10.1918 – так Сорокин освободился от своего преуспевающего конкурента). Таманская армия, переформированная в две дивизии, по приказу Сорокина (двумя колоннами) была двинута 23.10.1918 на Ставрополь, через станицы Барсуковская и Темнолесская.

25.10.1918 левая колонна Сорокина после упорного боя захватила Барсуковскую и 30.10.1918 ночной атакой ворвалась в Ставрополь. Однако успехи войск Сорокина оказались временными. В этих заключительных боях на Северном Кавказе вновь отличились войска Добровольческой армии.

Интерес представляет также один из заключительных боев на Северном Кавказе. Как было уже сказано, к 30.10.1918 основные силы Таманской армии подошли к Ставрополю и объединились с войсками прежней армии Сорокина.

Но, как оказалось, вся эта группа войск в конце концов попала под удары всей Добровольческой армии – 2-я (генерал Боровский) и 3-я (генерал Дроздовский) пехотные дивизии сжимали кольцо вокруг Ставрополя по линии Кавказская-Ставрополь, подходя с северо-запада; с запада усиливала давление 1-я конная дивизия (генерал Врангель); вдоль линии Армавир – Ставрополь, с юга шла 1-я пехотная дивизия (генерал Казанович); западнее наступала 1-я Кубанская дивизия (генерал Покровский) и, замыкая окружение с севера от ветки дороги Ставрополь – Петровское, наступала 2-я Кубанская дивизия (полковник Улагай).

01.11.1918 сопротивление красных войск было сломлено, и первыми в Ставрополь ворвались кавалеристы Топоркова (из дивизии Врангеля и Бабиева). Основная часть Северного Кавказа оказалась в руках Добровольческой армии, хотя частям Красной армии все же удалось прорваться сквозь кольцо окружения, и их основная масса, отступая, направилась в направлении Петровского и Чечни…

Так победоносно для армии Деникина закончился „2-й Кубанский поход“ – Кубань и весь Северный Кавказ оказались в руках Добровольческой армии.

Этот успех и победы на Кубани и Северном Кавказе дорого стоили Добровольческой армии… Добровольческая армия потеряла таких генералов, как Корнилов, Марков, Дроздовский, Станкевич и других, не говоря уже о раненых. Гибель стольких генералов за полгода боев дает возможность оценить общие потери добровольцев: они – огромны!

Естественно, что и красные войска понесли значительные потери. В проигранных сражениях армии Автономова, Матвеева, Сорокина были разгромлены, а сами командующие (все трое) погибли.

Но война еще только начинала принимать гиперболические масштабы: почти вся Россия опоясалась фронтами противоборства – от Днепра до Тихого океана и от Мурманска до Крыма и Кавказа…»

Добровольческая армия продолжала вести наступательные операции, на этот раз поставив перед собой ближайшей задачей овладение губернским городом Ставрополем. Генерал-лейтенант Деникин с начальником армейского штаба Романовским рассудили так, водя карандашами по карте Северного Кавказа.

– Город надо брать без промедления, иначе красные, разбитые нами в последних боях, проведут переформирование своих войск. Как ваше мнение, Иван Павлович?

– Полностью согласен, Антон Иванович. Кого поставим для главного удара – Боровского, Врангеля или Дроздовского?

– Наступать надо главными силами армии. Идти на Ставрополь вдоль линии железной дороги от станции Кавказская.

– Значит, главный удар наносят дивизии Боровского и Дроздовского. Так?

– Так. Но этих сил для овладения Ставрополем мало. С запада удар наносит конная дивизия барона Врангеля. Если он отличится, то утвердим его начальство над дивизией.

– А кто пойдет на Ставрополь от Армавира, Антон Иванович: Казанович или Покровский?

– Поручим Казановичу. Покровскому же сподручнее вести наступление в казачьих местах, южнее. С севера Ставрополь закрыть дивизией кубанцев полковника Улагая.

– Какие будут приказания командирам дивизий?

– Первое. Полковнику Дроздовскому – передать в 1-ю конную дивизию Врангеля свою 2-ю пехотную бригаду генерала Чекотовского. Иметь обязательно в атакующем строю Самурский полк, его бойцы из ставропольских крестьян…

– Но, Антон Иванович, смею заметить, 3-я дивизия в таком случае лишится почти половины своих штыков.

– Ничего. Верится, что «дрозды» после неудачи у станицы Михайловской первыми войдут в Ставрополь. Им грехи надо замаливать боем А самурцам надо повидать семьи.

– Значит, Дроздовский все поставит в бою на карту?

– Все. Лишь бы себя он сберег для Белого дела, Иван Павлович. Все норовит быть впереди, среди атакующих «дроздов».

– Я уже говорил ему об этом, Антон Иванович. Место командира целой дивизии не под пулеметными очередями.

– Так все это. Но кто-то же должен из нас вести за собой добровольцев в атаки…

Белые брали Ставропольскую группировку красных войск в полукольцо. Уже одно это говорило о том, что защита города и атаки на него будут вестись с упорством, кровопролитием, драматично для сторон. Но цена Ставрополя на театре Гражданской войны была действительно высокой: завладев им, Добровольческая армия открывала для себя пути к Волге – Астрахани и Царицыну, на Дон с северным направлением.

То есть речь шла о том, в чьих руках окажется стратегическая инициатива. Все это должен был решить бой за Ставрополь в конце октября 1918 года. В деникинских приказах тех дней четко прослеживались мысли: «В Ставрополе судьба нашей борьбы за Северный Кавказ… Это последняя стратегическая позиция красных на российском кавказском юге…»

Ситуация в Ставропольской губернии вызывала большие надежды у белого командования. Советская власть не пустила здесь крепких корней. Более того, в антибольшевистских выступлениях местное крестьянство бралось за оружие. Да и все прошедшие ранее на Ставрополыцине выборы не свидетельствовали в пользу социалистических партий.

Особую известность имел, пусть и неудачный в итоге, «мятеж» крестьян Свято-Крестовского уезда в конце июня 1918 года. Это было так называемое восстание «ворончаков», в котором участвовало более десяти тысяч крестьян Ставрополья. Среди селян-«ворончаков» оказалось и немало солдат Самурского полка, сохранивших свои винтовки после возвращения с фронта.

…Пожалуй, наиболее яркими белыми мемуарами о крайне ожесточенной борьбе за Ставрополь, в боях за который, собственно говоря, и оборвалась жизнь М. Г. Дроздовского, являются «Записки» главнокомандующего Русской армии в Крыму генерал-лейтенанта барона Петра Николаевича Врангеля. Они были впервые опубликованы в издававшемся в Берлине сборнике «Белое дело» в 1928–1929 годах.

Врангель относился к числу непримиримых врагов Советской власти, что, разумеется, с пристрастием отразилось на его мемуарах. Но они в данном случае интересны тем, как он оценочно рассказывает об участии 3-й пехотной дивизии «дроздов» в напряженной и кровопролитной схватке за губернский город Ставрополь.

Собственно говоря, боями на Ставрополыцине и закончилось очищение Добровольческой армией большей части территории Северного Кавказа от сил Красной армии. Исследователи называют эти бои заключительными на Северном Кавказе: основные силы Таманской армии, которые объединились под Ставрополем с войсками прежней армии Сорокина, в итоге оказались под ударом всей белой Добровольческой армии.

Это был один из самых ярких эпизодов Гражданской войны на российском Юге в последних числах октября 1918 года. Белые вторично взяли Ставрополь 2 ноября. В тех событиях мемуарист-белоэмигрант генерал П. Н. Врангель исполнял обязанности временного командующего 1-й конной дивизии.

«…Таманская дивизия красных, осевшая главным своим ядром в районе Ставрополя (последний незадолго перед этим был нами оставлен), постепенно охватывалась кольцом наших войск.

2-я пехотная дивизия генерала Боровского и 3-я пехотная дивизия полковника Дроздовского, оперировавшие вдоль линии Кавказская – Ставрополь, подходили к городу с северо-запада; с запада направлялась к Ставрополю моя дивизия; с юга вдоль линии Армавир – Ставропольская железная дорога шла дивизия генерала Казановича, имея правее себя части 1-й Кубанской дивизии генерала Покровского. Наконец, с севера, отрезая путь к северу от железнодорожной ветки Ставрополь – Петровское, действовала 2-я Кубанская дивизия полковника Улагая.

Я просил генерала Деникина обеспечить мне свободу действий, изъяв из подчинения генералу Казановичу. Несмотря на возражения последнего, к которым как будто склонялся начальник штаба главнокомандующего, генерал Деникин согласился со мной. Бригада полковника Мурзаева (линейцы и черкесы) временно оставалась в подчинении генерала Казановича. Взамен ее мне передавались из 3-й пехотной дивизии бригада генерала Чекотовского, Офицерский конный и 1 – й Черноморский казачий полки.

Продолжая наступление, дивизия 28 октября подошла к станице Сенгилеевской. Противник, разбитый и подавленный предыдущими боями, оказывал слабое сопротивление и ночью, прикрывшись арьергардами, отошел на Ставрополь. 30 октября мои части подошли к Ставрополю и к вечеру закрепились на опушке леса к западу от города.

Правофланговая бригада полковника Топоркова держала связь с частями генерала Казановича в районе села Татарка.

На левом моем фланге части генерала Чекотовского соприкасались с частями 3-й пехотной дивизии полковника Дроздовского, левей которого, южнее станции Пелагиада, охватывая Ставрополь с севера, вела бой 2-я пехотная дивизия генерала Боровского.

Мой резерв, корниловцы и екатеринодарцы, под общей командой доблестного командира Корниловского полка полковника Бабиева… сосредоточилась в немецкой колонии Иогансдорф. Пути отхода противника на восток и северо-восток были отрезаны к северу от железнодорожной ветки Ставрополь – Петровское кубанцами полковника Улагая, к югу 1-й Кубанской дивизией генерала Покровского. К вечеру обе эти дивизии связались с соседями и тактическое окружение таманской армии красных было завершено.

В сумерки я объехал позиции; стоял туман, густой пеленой нависший над городом. Последний казался вымершим. Не видно было ни одного огонька, изредка, то здесь, то там, вспыхивали разрывы наших снарядов; глухие артиллерийские выстрелы доносились с северной части города. В наступивших сумерках резко стучали пулеметы. В роще, привязанные к кустам, стояли казачьи кони и, греясь вокруг костров, пили чай казаки. Продрогший, я вернулся в чистую и богатую колонию Иогансдорф и, напившись чаю с превкусным местного изделия сыром, лег спать.

На рассвете меня разбудили. Противник перешел в наступление, обрушившись на части полковника Дроздовского, 3-я пехотная дивизия понесла жестокие потери и, преследуемая противником, отходила на север вдоль линии железной дороги, при этом был ранен полковник Дроздовский. Левее 3-й пехотной дивизии, оставив станцию Пелагиада, отступали и части генерала Боровского.

Подняв по тревоге резервную бригаду и приняв необходимые меры по обеспечению своего левого фланга, я приказал дивизии перейти в наступление, дабы облегчить положение соседей. Противник держался крепко. Недостаток в патронах почти исключал возможность действий в пешем строю, атаковать же конницей в лоб город было невозможно. Наше наступление могло вылиться лишь в демонстрацию.

Между тем противник, продолжая теснить нашу пехоту, к вечеру 31-го подошел к самой станции Пелагиада. Я решил использовать выгодно складывающуюся обстановку и ударить во фланг и тыл врага. Растянув бригаду полковника Топоркова, я с рассветом 1 ноября, с четырьмя полками, скрытно пройдя лесом, неожиданно вышел в тыл противника и, развернув 1 – ю бригаду, атаковал его.

Не ожидавшие удара красные бросились к Ставрополю, преследуемые полковником Бабиевым с Корниловским полком и несколькими сотнями екатеринодарцев. Вскоре длинные колонны пленных потянулись к лесу. Полковник Бабиев на плечах бегущих приближался к городу. Я выслал заслоном к северу Офицерский конный полк с оставшимися в моем распоряжении несколькими сотнями екатеринодарцев и черноморцев к расположенному в предместьях города монастырю.

Там засели красные, поражая корниловцев фланговым огнем. Вскоре около нас стали посвистывать пули. Огонь учащался, несколько казаков и лошадей было ранено. Развернув полки, я выхватил шашку и лично повел их в атаку. Дружно, громко раздалось „ура“, сотни понеслись. Огонь стал беспорядочным, притих, и наконец врассыпную из монастырской ограды и уличек поселка побежали люди. Мы ворвались в поселок. Кое-где на улицах шла рубка…

Спешив сотни, я занял околицу, приказав отвести коней за монастырскую ограду. Стали прибывать раненые, их перевязывали тут же у монастырских стен. Но вот из монастырских ворот вышел батюшка и несколько монахинь. Пули свистели и щелкали о монастырскую ограду, тут же хрипела и билась раненая лошадь, но вышедшие, казалось, не видели этого.

С крестом в руке, кропя святой водой казаков, шел иеромонах, спокойно и безмолвно обходили раненых монахини, предлагая хлеб и чай. Мать игуменья тут же под огнем благословила меня иконой. Трогательная картина врезалась в мою память…

В монастыре мы нашли двух офицеров, которые в течение нескольких дней укрывались здесь, переодетые монахинями.

Около полудня я получил донесение Бабиева, он со своими славными корниловцами ворвался в самый город, захватил вокзал и стоявший там бронепоезд противника. Бабиев доносил, что пока держится, но что патронов мало и что красные, засев в домах, дерутся отчаянно. Он просил подкреплений.

Я выслал ему две сотни и послал донесение главнокомандующему, прося присылки каких-либо частей для закрепления достигнутого успеха. Через несколько часов я получил ответ, что ко мне спешно двинуты на помощь один полк стрелков из дивизии генерала Казановича и инородческий дивизион от полковника Дроздовского.

Между тем, перейдя в наступление, противник к вечеру, после жестокого боя, выбил из города части полковника Бабиева и вновь овладел вокзалом Его попытки выбить нас из монастыря успехом не увенчались. Части полковника Топоркова к вечеру несколько продвинулись вперед, захватив городской питомник.

Поздно ночью подошли инородцы, а на рассвете стрелки, которых я направил к полковнику Топоркову. Туда же перебросил я и бригаду Чекотовского, решив использовать сосредоточение противником большей части своих сил против моего левого фланга. Около девяти часов подошел высланный в мое распоряжение наш бронеавтомобиль „Верный“.

Послав вперед лошадей к полковнику Топоркову, я на броневике проехал к нему и отдал приказ ударной группе – запорожцам, уманцам, черноморцам, Офицерскому конному полку и стрелкам при поддержке „Верного“ перейти в общее наступление.

Я в предыдущую ночь не ложился и, вернувшись в монастырь, лег спать и заснул как убитый. В четыре часа меня разбудили, ординарец передал мне донесение полковника Топоркова. После жестокого уличного боя, где неприятель отчаянно отстаивал каждый дом, части полковника Топоркова овладели городом.

Я с трубачами и конвоем проехал в Ставрополь. В городе кое-где шла еще перестрелка. На улице и тротуарах лежали убитые лошади, опрокинутые повозки, трупы красноармейцев. Услышав звуки трубачей, народ выбегал на улицу. Многие крестились, плакали, некоторые совали в руки казакам хлеб, папиросы, деньги. Пожилая женщина, бросившись к моей лошади, схватила за стремя и пыталась поцеловать мою руку…»

Врангель был прав в том, что ранение полковника Дроздовского вызвало замешательство в рядах его бойцов. Такое часто бывает на войне, когда из строя выбывает командир, с именем которого связывают успех в схватке. Так и было в бою за Ставрополь: «дрозды» отступили, но не настолько, чтобы противник мог торжествовать.

Командующий Русской армией в Крыму генерал-лейтенант П. Н. Врангель описал и тот беспредел двух враждебных друг другу сил, который они творили в Ставрополе и его окрестностях. Это была одна из самых «неприглядных картинок» Гражданской войны на российском Юге. «Картинок», в которых перекладывать вину с одного на другого, наверное, ради истинной правды отечественной истории не стоит.

«…Город под владычеством большевиков пережил ужасные дни. Последние недели в связи с поражением красных на Урупе начались разногласия и раздоры в верхах армии. Борьба между красными вождями закончилась расстрелом в Ставрополе красного главковерха Сорокина.

Последние дни город был объят анархией. По всему городу шли самочинные обыски и аресты. Многих несчастных перед смертью подвергали жестоким пыткам. Во дворе губернаторского дома, где я остановился, мы нашли несколько десятков трупов жертв, расстрелянных по приговору помещавшегося в доме комиссарского суда. Некоторые трупы были с отрубленными пальцами, у других оказались выколотыми глаза.

При отступлении из города противник оставил огромную военную добычу. Склады с мануфактурой, сукном, обувью, подковами и т. д., все это необходимо было уберечь от расхищения и привести в порядок. Я издал приказ, коим объявлял населению, что впредь до прибытия гражданских властей всю полноту военной и гражданской власти принимаю на себя, и требовал в течение 24 часов сдачи населением всего оружия, предметов военного снаряжения и укрывающихся в городе большевиков.

Комендантом города я назначил ротмистра Маньковского, бывшего моего сослуживца по Уссурийской дивизии, недавно прибывшего на Кубань, предоставив в его распоряжение дивизион инородцев. Ротмистр Маньковский отлично справился со своей задачей, хотя задача эта была далеко не легкая. В огромном незнакомом городе при отсутствии местной администрации, значительном скоплении войск и естественном озлоблении местного населения против всех, кто так или иначе был причастен к большевикам, поддерживать порядок было крайне трудно.

На следующий день после занятия города имел место возмутительный случай. В один из лазаретов, где лежало несколько сот раненых и больных красноармейцев, ворвались несколько черкесов и, несмотря на протесты и мольбу врачей и сестер, вырезали до 70 человек прежде, нежели, предупрежденный об этом, я выслал своего ординарца с конвойными казаками для задержания негодяев. В числе последних, по показанию очевидцев, находился один офицер; к сожалению, преступники успели бежать.

Другой случай был почти такого же порядка. На другой день по занятии нами города ко мне явился офицер, отрекомендовавшийся хорунжим Левиным, начальником особого отряда при ставропольском губернаторе. Хорунжий Левин вернулся, предоставив себя и своих людей в мое распоряжение. Я приказал ему принять в свое ведение тюрьму, где находились пленные красноармейцы и задержанные в городе большевики.

Через несколько часов мне дали знать, что хорунжий Левин расстреливает арестованных. Я приказал немедленно хорунжего Левина арестовать, однако он успел расстрелять несколько десятков человек. По прибытии в город губернатора (полковник Глазенап. – А. Ш.) я передал ему хорунжего Левина, и дальнейшая судьба его мне не известна.

3 ноября прибыл в Ставрополь генерал Деникин. Он провел в городе всего несколько часов, выслушав доклад мой, и обещал, если позволит обстановка, дать отдохнуть дивизии…»