Текст книги "Грани судьбы"
Автор книги: Алексей Шепелёв
Соавторы: Макс Люгер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 30 страниц)
И вот теперь приходилось расставаться. Если не навсегда, то очень-очень надолго. И ему хотелось сказать девочке очень многое, только вот слов он не находил. Хватило его лишь на то, чтобы выдавить из себя:
– Я тоже.
Кажется, он произнёс это настолько тихо, что его услышала только Анька. Услышала – и улыбнулась. А Женька, словно в последний момент спохватившись, задержался у двери экипажа.
– Да, Сашка, я же должен уйти уверенным, что у нас всё в порядке.
– А чего у меня не в порядке? – изумился казачонок.
– Серёжку прости, – Женька кивнул на сразу напрягшегося мальчишку.
– Да простил я его уже, простил, – недовольно пробурчал Сашка.
– Угу, только он в это всё никак не поверит. Хватит малыша мочалить.
В другое время бы Серёжка нашел, чем ответить за «малыша», но сейчас он молчал, с волнением ожидая Сашкиного ответа. Молчали и взрослые: все трое понимали, что ребята повзрослели и негоже без особой нужды лезть в их отношения.
– Его не мочалить – так сразу на шею сядет, – проворчал Сашка.
– Сядет, – серьёзно кивнул Женька. – А ты – терпи. Всё равно ведь никуда не денешься.
Казачонок хотел что-то буркнуть в ответ, но вдруг широко улыбнулся.
– Да чёрт с ним. Ладно, Серёга, хватит дурить. Садись рядом.
И подросток звонко хлопнул ладонью по кожаному дивану. Серёжка моментально просиял, как новенькая монетка, и не то что пересел – перепрыгнул к другу, плюхнувшись рядом.
– Только учти: в следующий раз потянет на подвиги – сначала предупреди меня, а потом действуй, – Сашка тщетно старался сохранить хоть какие-то остатки строгости. Напрасно. Осознавший, что его простили, Серёжка старшего друга уже больше не опасался. Но, тем не менее, абсолютно честно ответил:
– Ага.
И всем стало понятно, что обещание это он наверняка не сдержит. И не потому, что обманывает, а из-за того, что способен влипнуть в такую историю, когда предупреждать кого бы то ни было времени уже нет. Остаётся только пять секунд на бросок, как тогда в Кусачем Лесу.
Но это уже будет другая история. А сейчас Женька улыбнулся и сказал:
– Вот теперь я спокоен. Счастливо!
Мальчишка выбрался наружу, они с Анной-Селеной ещё раз обернулись, махнули рукой оставшимся, а потом прошли в ворота сада, уже не оборачиваясь. Сидевшие в троллеконке молча провожали их взглядами, пока зелень деревьев не скрыла детей из виду. А когда скрыла – продолжали сидеть всё так же молча. И лишь когда тишину нарушил бодрый голос Гиви:
– Аой, дорогие, ехать надо. А то на поезд опоздаем.
– Поехали, – вздохнул Мирон. На душе было не тревожно, но очень тоскливо.
Небольшая площадка с солнечными часами оказалась совсем рядом со входом в парк. Узкая аллея уходила дальше вперёд, вправо и влево между кустарником пролегали узкие тропинки.
– Ну, что, разбегаемся? – деланно спокойно поинтересовался Женька.
– Ага, – кивнула Анна-Селена. – Счастливо тебе. Давай.
И девочка пошла по аллее.
– Давай, – произнёс ей в спину Женька, сворачивая на тропку.
Всё-таки обидно. Серёжку вон поцеловала, могла бы и его поцеловать. Или хотя бы попрощаться потеплее. Ну, да, всегда внимание героям, а злыдням – так, пара слов мельком. Обидно.
Ладно, не больно-то и нужно Женьке её внимание. Пигалица-малолетка. Ей ещё в куклы играть. А Женька уже большой, у него переходный возраст. Пора заводить себе серьёзную подругу, как это сейчас модно называть гёрл-френд. И, уж конечно, постарше Анны-Селены, и поумнее. И по красивее… Только вот, всё равно обидно. Ой!
Нельзя уноситься в мечты, когда идёшь среди кустарника. Какая-то ветка сильно хлестанула мальчишку по лицу. Женька машинально утёрся рукавом спортивной куртки, порадовался, что нет крови, а потом остановился как вкопанный. Откуда куртка? Киевская одежда осталась где-то в Торопии, в парк он вошел в жакете и средневековых штанах. А сейчас на нём снова был синий тренировочный костюм и кроссовки. Женка нагнулся, глянул на правую коленку. Даже выцветшее пятно от краски на своём месте. В гараже у Прокопчука, когда с мопедом возились он себе на колено краской ляпнул. Сколько потом растворителем не тёр – слабый след всё равно остался. Хорошо хоть, если особо не приглядываться – то незаметно. Тётя не приглядывалась, а дяде Тарасу – и вовсе всё одно.
Значит – он всё-таки вернулся? Мальчишка бросил взгляд по сторонам. В просвет между кустами виднелся Зелёный театр…
Когда-то безлюдная аллея казалась Анне-Селене настолько опасным местом, что она ни за что бы по ней не пошла. Сейчас над такими страхами можно было только улыбаться. Это, конечно, не значит, что если она вернётся домой, то обязательно облазает все пустые аллеи городского парка, а так же все развалины, трущобы и прочие места, куда приличные девочки не ходят. Но и прежней робкой и послушной малышкой ей тоже уже не стать.
Вот только сначала надо вернуться.
Порыв ветра принёс к ногам Анны-Селены небольшой листок бумаги. Недобрым словом помянув бескультурных варваров, что разбрасывают мусор в городском парке, девочка нагнулась и подняла бумажку, чтобы выкинуть в ближайшую урну. Но что-то показалось ей подозрительным, она развернула мятую страничку и прочла:
"Граждане Реттерберга!
Запомните!
Все, кто посещает Верхний парк, могут лишиться индекса.
Там особое излучение. Это правда!
Те, кто идет смотреть театр в Верхнем парке, – знайте: вы можете вернуться домой безындексным человеком. Если идете, помните: вы сами решились на это"
Анна-Селена недовольно фыркнула. Написанная крупным и чётким детским почерком записка выглядела откровенно глупой шуткой. А потом девочка поняла: знакомые буквы, родной язык. Она всё-таки вернулась в свой мир. Не маленькой вампирочкой, зато маленькой безиндой. Эх, если бы шутка незнакомых ребят могла обернуться правдой. А вдруг? Ведь и Олаф и боги в один голос утверждали, что в этом мире очень мало что на самом деле невозможно…
Та часть города, в которой располагался вокзал оказалась более людной. Наверное потому, что над жилыми домами здесь преобладали разного рода общественные заведения: лавчонки и магазины, пивнушки и таверны, гостиницы и постоялые дворы. Поражало разнообразие фасонов одежды – от античного до прямо-таки футуристического, причём всеми это воспринималось как должное. Хотя со стороны было трудно удержаться от улыбки, наблюдая оживлённую беседу кудрявой длинноволосой девушки в белом пеплосе и сандалиях с бритым наголо юношей в бермудах и майке-сетке. А уж если добавить, что череп юноши был обильно татуирован, то для того, чтобы воздержаться от смеха требовались воистину героические усилия.
У молодого поколения как Серёжкиного, так и Сашкиного возраста большим почётом пользовались тельняшки. Похоже, матросская одежда оказалась воистину интернациональной, хотя, с другой стороны, на Вейтаре моряки в полосатом им как-то не встречались.
Серёжка, проводив завистливым взглядом очередную стайку своих легко одетых сверстников, решительно скинул куртку и пояснил:
– Зажарюсь.
– Смотри, продует и схватишь ангину посреди лета, – скорее для проформы, чем всерьёз пригрозил Мирон.
– На такой скорости? Издеваетесь? – усмехнулся мальчишка, но тут же стал серьёзным. – Ой, Анька и Женька свои вещи оставили.
– И правда, – с досадой согласился Нижниченко, глядя на стоявшие на полу заплечные мешки. – Вот незадача. Гиви, вернуться надо.
– Зачем вернуться, дорогой? Они, наверное, дома уже, их теперь не найдёшь.
– Дома им это не нужно, – поддержал Сашка.
– А нам что с этим грузом делать? – поинтересовался Мирон.
– Продать, конечно, – объяснил чёрный эльф. – В каждом городе торговля вещами из разных миров – одно из самых доходных занятий. Верно, Саша?
Подросток пожал плечами.
– Наверное. Я просто в городах мало был. Я ж прямо на Дороге живу. Но торгуют, конечно. Михаил-Махмуд рассказывал, и вообще…
– Понятно, – резюмировал Нижниченко. – Гиви, а ты что скажешь?
– Дорогой, всё покупается, всё продаётся. Кроме совести, конечно.
– Кое-кто и совесть продаёт, – хмуро дополнил Гаяускас.
– Э, дорогой, если кто совесть продаёт, у него ничего покупать нельзя. А купишь – в убытке останешься. Верно говорю, врать не стану.
– Верим, Гиви, верим, – торопливо вмешался Мирон, не желавший, чтобы с обсуждения конкретной проблем разговор свернул в сферы высокой морали. Во-первых, по Сашке было видно, что от общения с богами подросток ещё не отошел, а, во-вторых, вопрос с забытыми вещами требовал именно практического решения. – Но, раз ты в городе живёшь, так посоветуй нам честного торговца.
– У нас в Эннинге, дорогой, нечестные торговцы не приживаются. А продать вещи лучше всего Мартику, у него магазин как раз напротив гостиницы Трелина. Сейчас Мирона на поезд посадим – и в гостинцу отвезу.
– Погоди, Гиви, почему меня на поезд, а остальных – в гостиницу?
– Аой, дорогой, сам подумай, откуда мне знать? Я между мирами ходить не умею, что говорят, то и делаю. Смотри, вот вокзал, вот Кайра стоит, у неё твой билет. Хочешь – её спрашивай.
– Её? – изумился Нижниченко.
Сашка и Серёжка дружно зажали рты обеими руками, заменив таким образом обидный смех утробным хрюканьем. И только Гаяускас остался невозмутим. Каждый по-своему с ума сходит. Водитель предпочёл хоть и оригинальный, но довольно безобидный способ: отозвался как о женщине про невысокого крепыша с пышными и густыми чёрными бакенбардами. Серёжке вспомнился надсмотрщик из того города, где они познакомились с Шипучкой, но грустные воспоминания мальчишка сразу прогнал подальше. Тем более, что Гиви, вполне серьёзно обиделся:
– Аой, дорогой, зачем так сказал? Думаешь, если Кайра женщина, так ей ничего доверить нельзя, да? Зря так думаешь. Не знаю, как в других мирах, а наши гномьи женщины не только красивы, но и умны!
– У каждого народа своё понятие о женской красоте, – дипломатично заметил Наромарт.
Серёжка в изнеможении сполз на пол пассажирского салона. Сашка старался сдержаться – всё-таки считал себя взрослым, но получалось это у него из рук вон плохо. Мирон смеялся профессионально – без малейшего звука, но неудержимо. И только Гаяускас хранил непроницаемую серьезность. Впрочем, на то, чтобы что-то сказать не хватало и его. Выручил Наромарт:
– Что ж, Мирон, счастливо добраться. Рад был знакомству, очень надеюсь, что ещё увидимся.
– Я тоже надеюсь, – кивнул Нижниченко. – А уж если не увидимся, то, поверь, никогда тебя не забуду.
Человек протянул чёрному эльфу руку. Тот мгновение удивлённо смотрел, потом изувеченное лицо осветила улыбка.
– Совсем забыл. Это человеческий обычай.
Мирон мысленно выругался. Лучше бы целитель не понял жеста. Правая рука Наромарта по-прежнему была безжизненной, какое уж тут рукопожатие.
Но эльф без заминки вышел из положение, пожав левой рукой запястье правой руки Мирона. Нижниченко повернулся к Серёжке.
– До свидания, дружище. И смотри, Сашу слушайся. А то узнаю, что безобразничаешь, найду и… накажу.
Серёжка улыбнулся и протянул свою маленькую ладошку.
– Саша…
– Мирон Павлинович, Вы на меня совсем не сердитесь? За самолёт?
– Я думал, мы это уже решили и забыли.
– Нет, Вы скажите… – упрямо произнёс казачонок.
– Не сержусь. Но, если я тебя убедил, что ты был не совсем прав…
– Убедили. Вы меня во многом убедили… и многому научили.
– Значит, всё это было не зря, – подвёл итог Нижниченко. – Раз так, то стоило потрепать нервы. Ладно, вещи я тоже оставлю, на развитие здешней торговли.
Мирон выбрался из троллеконки, следом выпрыгнул Балис.
– Ну, давай, дружище…
Мужчины крепко обнялись.
– Ещё увидимся…
– Обязательно… Если уж мы один раз проврались через все эти барьеры, то по второму-то даже легче будет.
– Точно…
– Счастливо.
И ещё одно крепкое рукопожатие на дорогу. А оборачиваться назад Мирон Павлинович Нижниченко не стал.
Поезд, в который его усадила гномья женщина Кайра, напоминал кинофильмы про дореволюционные времена. Деревянные вагоны внешне выглядели унылыми и непрезентабельными, зато внутри впечатляли роскошью отделки и размерами купе: если уж не втрое больше стандартных советских, так вдвое точно. Почти сразу после отправления поезда Мирона сморила усталость. Широкая полка, высокая мягкая подушка и накрахмаленное бельё пришлись как нельзя к стати. Заснул Нижниченко мгновенно.
А вот пробуждение получилось не из приятных. Поначалу сквозь сон пробился какой-то дискомфорт в горле, который постепенно становился всё сильнее и сильнее. «Простыл я, что ли?» – недовольно подумал Мирон Павлинович, всё ещё пребывая в пелене сновидений. Он попробовал проглотить застрявший в горле ком, но не тут-то было. Это был уже не ком, а цельный кол.
Да что же это такое!
Мирон попытался пошевелиться, но получилось у него плохо. Генерал с изумлением осознал, что его руки привязаны к ложу. Ничего себе поворот событий. Он рванулся всем телом и вдруг услышал над собой незнакомый женский голос.
– Мирон Павлинович, вы меня слышите? Если да, то моргните один раз.
Нижниченко дисциплинированно моргнул и увидел совсем рядом женское лицо, точнее, его частицу: прядь чёрных волос, загорелый лоб, перечёркнутый почти незаметными линиями неглубоких морщин и огромные чёрные глаза. Остальное скрывали накрахмаленный серый колпак с вышитой эмблемой медиков одной шестой части суши – обвившейся вокруг чаши змеёй, и белая марлевая повязка.
– Вы находитесь в госпитале, в реанимационном отделении. У Вас во рту трубка, которая помогает Вам дышать, – продолжала врач.
Про трубку – Мирон и сам понял. Кем надо быть, чтобы не догадаться, если второй конец трубки и подходящий к нему от мерно шипящего аппарата шланг болтаются перед самыми глазами.
– Я вызвала врача, – сообщила женщина. – Сейчас он подойдёт.
Значит, он ошибся, приняв женщину за доктора. Медсестра. Логично. Не может врач около каждого больного сидеть.
Впрочем, доктор появился почти тут же. Пожилой, с выбивавшейся из-под маски седеющей бородкой, и в круглых очках. Тут же забросал сестру непонятными Мирону вопросами, на которые быстро и уверенно следовали ничуть не более понятные ответы. Сам же доктор всё отлично понял и принял решение:
– Экстубируем.
После чего нагнулся над больным и ласково, словно общался с капризным ребёнком, проговорил:
– Мирон Павлинович, сейчас я выну эту трубку. Вы должны по моей команде сделать глубокий вдох. А потом – выдох. Если поняли меня, то моргните один раз.
Мирон моргнул.
– Вот и отличненько, – с профессиональной бодростью заключил врач. – Поехали. Вдо-ох. Выдох.
Нижниченко чуть не вывернуло наизнанку. Обслюнявленная трубка полетела в таз, а больной зашелся в приступе кашля. Прокашлявшись, генерал поинтересовался:
– Где я?
– В Медицинской Академии, в отделении реанимации.
– Киев, бульвар Леси Украинки?
– Точно, – кивнул доктор. – Вы, конечно, помните, кто Вы и что с Вами произошло?
Помнил Мирон много чего. По совокупности это тянуло на пожизненное заключение в самой серьёзной психиатрической лечебнице Юго-Западной Федерации. Впрочем, никто из него признаний сейчас не тянул.
– Мирон Павлинович Нижниченко. Генерал-майор, заместитель Начальника Службы Безопасности ЮЗФ. Зачем меня связали?
– Господь с Вами, Мирон Павлинович. Не связали, а привязали. Такие правила у нас в реанимации. Так Вы помните, что с Вами случилось?
– Не очень…
– А как себя чувствуете? Болит что-нибудь?
– Горло саднит…
– Ну, после интубации это нормально. А кроме горла? Голова? Живот? Трудно дышать?
Мирон честно прислушался к своим ощущениям.
– Вроде нет.
– Слабость? Тошнота?
Чувствовалось, что врач любил свою работу. А как же иначе. В Академии все были трудоголиками, другие там не выживали, уходили в более спокойные места.
– Да нет…
– Позвольте.
Доктор бесцеремонно оттянул генералу веко сначала на одном глазу, потом на другом, удовлетворённо хмыкнул и повернулся к сестре.
– Хорошие показатели. Продолжайте наблюдение.
– Руки-то развяжите, – напомнил Мирон.
– Конечно-конечно, – согласился доктор уже в дверях палаты.
Через час его перевезли из реанимации в одноместную палату-люкс с холодильником и телевизором. Правда, пульт от телевизора не выдали.
А ещё через час генерал-лейтенант СБ ЮЗФ Мыкола Хомыч Лыбедь, возбуждённо расхаживая от окна к двери и обратно, посвящал Нижниченко в историю его чудесного спасения.
– Літак тільки почав заходити на посадку – і раптом буквально розлітається на шматки в повітрі. В Управлінні усі шоковані були. Експертиза нічого зрозуміти не може. Чорні скриньки досліджували – всі бортові системи працювали нормально. А підривники повторюють – не було міни на борті і все тут. Одні папери пишуть, інші пишуть, а користі ніякої.
– На сусідів, либонь, грішив? – устало поинтересовался Мирон.
Кое-кто из коллег Мыколы Хомыча общался с ним на втором государственном столь же принципиально, сколь сам генерал Лыбедь всегда и везде говорил только на украинском. Мирону подобное поведение всегда казалось неоправданным расходом энергии, вроде обогревания улицы в зимние холода. Сколько батарею не топи, за окном теплее не станет. Любой государственно мыслящий человек понимает, что два госязыка в Юго-Западной Федерации – единственное разумное решение. Оставить государственным только один (неважно какой) – прежде всего, крупно нагадить своей стране. А уж людей, не способных отличить патриотизм от идиотизма, в Киеве к реальной политике не подпускали на пушечный выстрел. Демократия – хорошая штука только тогда, когда отлажен скрытый от посторонних глаз механизм реального принятия решений. К счастью, в ЮЗФ этот механизм отлаживали настоящие специалисты.
– Перевіряли таку версію. Так тільки там же не дурні остатні – тебе підривати. Політичною фігурою, вибач вже, ти ніколи не був…
– За правду не перепрошують.
– От. Немає їм резону тебе підривати. А неприємностей уникнути.
– Так вже… Як подумаю, що міг стати приводом для війни…
– Якої війни? Бережи Боже, приводів і без тебе досить. Он до нас у ПЗФ рветься, Кубань. Усім Москва кісткою в горлянці. Та тільки руки в нас зв'язані. Сам знаєш, стабільність насамперед.
– Знаю… Гай, пропустимо сусідів. Так що із нами було?
– Так я ж тобі говорю: літак розлетівся на шматки на висоті біля двох кілометрів. Катапультуватись пілоти не встигли. Ясна справа, думали, що ніхто не врятувався. Газети навіть устигли повідомлення дати, що загинули усі. А потім знаходять вас у байраці. Як у казці: всі троє вкупі, внутрішні органи не ушкоджені. Ніхто пояснити не може, як таке може бути. Лікарі щось там бурмочуть латиною, бурмочуть, а притиснеш, тільки і скажуть: «Не розуміємо».
– Виходить, усі троє… – задумчиво произнёс Мирон.
Что ж спасибо Адаму, не соврал, спас всех. Хотя игры у этих богов… Хоть бы Геракл, что ли, какой на них нашелся и объяснил, что нельзя так с людьми. Не мышки же подопытные.
– Троє, – кивнул Мыкола Хомыч. – Усі живі. Ти от сьогодні отямився Тучкін, Кравець – без змін. Я перед тим, як до тебе зайти, лікарів питав.
– І скільки днів ми так лежали?
– Сьогодні дванадцятий. Другий тиждень.
– Ясно.
– А мені нічого не ясно. Мирон, поясни, що там було?
Нижниченко вздохнул. С тем, что правду не расскажет никому и никогда, он определился ещё в реанимации. Но и врать тоже не собирался. Хотя бы потому, что был профессионалом и знал, как легко попадаются на вранье.
– Що ти хочеш, Миколо? Розповіді про те, як нас абордажувала літаюча тарілка, і з неї вирлоокі чужопланетяни? Не було цього. А може й було, тільки я нічого такого не пам'ятаю. Летіли як звичайно. Чаювали з Тучкіним, я його в салон запрошував. Потім він пішов: посадка почалася. І усе.
– Що – все?
– Так просто – все. Більш нічого.
– Мироне, – почти жалобно произнёс генерал Лыбедь. – Так адже не буває. Ну не виживають люди, якщо падають з висоти двох кілометрів.
– Чуєш, Миколо, а ти в Бога віруєш?
– Що? – опешил собеседник.
– У Бога ти віруєш, питаю? – повторил Нижниченко.
– Так это, – неуверенно забормотал Мыкола Хомыч, – хрещений я… греко-католик… вірю, звичайно.
– Так чого ж ти тоді в мене запитуєш? Ти Його запитай…
Когда троллеконка отъехала от вокзала, Гаяускас поинтересовался:
– Так что, Гиви, ты, выходит, гном?
– Аой, дорогой, ты что, вчера родился? И я – гном, и папа мой был гном, и мама гном, и все в роду гномы были. Неужели непонятно? А ты меня за кого принял?
– За человека, конечно.
– Дорогой, ты думай, прежде чем говорить, да. Какой я тебе человек?
От возмущения водитель даже выпустил из рук штурвал.
– Балис просто никогда в жизни гномов не видел, – пояснил Наромарт.
– Аой, дорогой, ты меня совсем не уважаешь, да? – окончательно озверевший Гиви тормознул так резко, что лёгкий Серёжка словно пёрышко слетел с сидения и чуть не впечатался в сидящего напротив Балиса.
– Гномов не видел, да? По Дороге путешествует, а гномов не видел?!
Лицо обернувшегося водителя источало праведный гнев.
– Так получилось, – спокойно ответил Балис.
Гиви изумлённо хлопнул глазами.
– Ты что, серьёзно?
Гаяускас кивнул.
– Извини, дорогой, – озадаченно проговорил гном. Весь его запал сразу куда-то улетучился.
– Ничего, бывает. Только ты, пожалуйста, больше так резко не тормози, ладно. Детей ведь везёшь, не кирпичи.
– Извини, дорогой, – повторил Гиви, развернувшись обратно к штурвалу. – Думал, смеешься надо мною. Обидно, понимаешь, да?
– Ладно, считаем, что вопрос закрыт.
Остаток дороги до отеля молчали, благо ехать было сосем недалеко. Минут через пять троллеконка остановилась возле длинного дома. Первый этаж здания был сложен из светло-розового кирпича, над которым были надстроены ещё два деревянных.
– Гостиница Трелина, – пояснил Гиви. – Вас здесь ждут. А магазин – напротив.
Действительно, над одной из дверей дома на противоположной стороне улицы красовалась надпись: "Одежда и обувь из разных миров".
– Сначала устроимся, а потом уж в магазин, – решил Балис, подхватывая заодно поклажу Мирона и Женьки. Дорожный мешок Анны-Селены взял Серёжка.
За двустворчатыми деревянными дверями оказался небольшой холл. Из дверей в его правой стене доносился аромат жареного мяса, а возле левой стены за конторкой сидел ещё один бородач в такой же рубахе с коротким рукавом, как и у Гиви, только ярко-красного цвета.
– Керлин, гости доставлены, – сообщил с порога вошедший последним Гиви. – Размещай.
– Какие номера господа желают? – бас у Керлина оказался ещё более хриплым, чем у его сородича.
– А какие есть? – озадаченно поинтересовался Балис, привыкший к немного другому сервису. Дежурным ответом администратора советской гостиницы являлась фраза из двух слов: "Мест нет". Дальше следовало незаметно сунуть рубль, а то и трёшку. После этого места обычно появлялись. Но чтобы можно было выбирать… Не то, чтобы такого совсем не бывало, но, если уж случалось, то проходило по категории "маленькое чудо".
А на Вейтаре вопросы организации постоя неизменно выпадали на долю Йеми.
– Одноместные, двухместные. Можно большую комнату на четверых, – совершенно серьёзно ответил длиннобородый портье.
Путешественники переглянулись.
– Мы вместе, – сообщил Сашка. Серёжка согласно кивнул.
– А мы по одноместным, – предположил Гаяускас. Наромарт кивком подтвердил своё согласие на такую диспозицию.
– Если только карман выдержит, – добавил офицер.
– Вещи продадим и расплатимся, – оптимистично предположил казачонок.
– Номера на три ночи за счёт агентства, – прогудел Керлин. – Дальнейшее проживание оплачивается из расчёта одна золотая монета в день за одноместный номер и полторы – за два места в двухместном. При оплате вперёд длительного проживания у нас действует гибкая система скидок. И ещё.
Портье бросил на конторку кожаный кошелёк.
– Это ваше. Двадцать золотых монет. По пять на каждого.
– За какие заслуги? – холодно поинтересовался Балис.
– Меня это не касается, – тем же тоном ответил Керлин. В отличие от Гиви, он ни коим образом темпераментного грузина не напоминал. Скорее уж, веяло от него чем-то родным, балтийским. Да, совсем разные люди эти гномы. – Деньги переведены – извольте получить.
– Кем переведены-то? – не унимался Гаяускас.
Портье слегка наклонил голову, словно собирался боднуть собеседника, строго посмотрел на офицера из-под густых бровей а-ля Леонид Ильич Брежнев, и внушительно изрёк:
– Наша фирма неукоснительно придерживается соблюдения коммерческой тайны.
– Мой друг раньше не имел дела с гномами, – поспешил вмешаться Наромарт. И добавил несколько непонятных слов. Услышав их, Керлин просиял, выложил на стойку три фигурных медных ключа, каждый из которых любой краеведческий музей оторвал бы с руками, и напыщенно произнёс:
– Желаю вам приятного отдыха в нашем прекрасном городе.
– Спасибо на добром слове, – откликнулся Сашка.
– Аой, дорогой, граппу пить будем? – от дверей поинтересовался у эльфа шофёр.
– Непременно, только вечером, – обернулся Наромарт.
– Конечно, вечером, как иначе, – согласился Гиви. – Сейчас работать надо. Я зайду.
– Буду ждать.
Гиви вышел на улицу, а путешественники поднялись по широкой лестнице на второй этаж.
– Гномы очень щепетильны в денежных вопросах, – в пол голоса объяснил морпеху целитель. – Если не хотят говорить – не заставишь.
– Это точно, – кивнул Сашка.
– А ты раньше гномов встречал? – немедленно заинтересовался Серёжка.
– Сколько раз. Чудные мужики, но правильные.
– Так, друзья, надо решить, что дальше делать. Гостиница, деньги – это всё прекрасно, но…
– Не беспокойся, Балис. В городе два места большого стыка: парк и вокзал.
– А откуда вы узнали про вокзал? – изумился Сашка. – Я же ничего не сказал.
– Но я прав?
– Да…
– Отлично. Похоже, я теперь тоже могу чувствовать места соприкосновения Граней.
– Великолепно! – искренне восхитился подросток.
– Про вокзал говорил Гиви, – охладил восторг Гаяускас.
– Серьёзно? – Наромарт резко погрустнел.
– Было дело. Но это неважно. Дальше-то что делать? – Балис пока что не понимал хода мыслей более опытных путешественников между мирами.
Эльф охотно пояснил:
– Дальше – найдём те миры, куда нам нужно. Сами. А сегодня, я полагаю, мы заслужили отдых. Лично я уже вижу себя в главной городской библиотеке.
– А вы, что скажете, парни? – офицер хитро посмотрел на мальчишек. Сашка – на Серёжку. Тот лукаво улыбнулся и с надеждой предположил:
– На море?
– В яблочко, – кивнул казачонок и ободряюще улыбнулся. – Кто как, а мы пойдём купаться.
– Библиотека – это здорово, – с невозмутимой серьёзностью рассудил вслух Балис. – Но я, пожалуй, тоже на пляж. Только, сначала надо наведаться в магазин, продать ненужные вещи. А может, и прикупить чего.
– Тогда – до вечера, – подытожил Наромарт, скрываясь в дверях своего номера.
Магазинчик оказался ещё более странным, чем предполагал Балис. Помимо средневековой одежды на любой фасон в неё оказалось немало вещей, которые можно было встретить в магазинах «Одежда» крупных городов Советского Союза. Или – похожих на такие вещи. А ещё больше было такой одежды, которую граждане СССР до Перестройки видели только в передаче "Международная панорама" или фильмах про жизнь за рубежом. Кому-то посчастливилось втридорога купить что-то такое с рук, а особо «продвинутые» не покупали, продавали. Это называлось фацевать от слова «фарца», то есть искаженного английского for sale – на продажу. Начинающих фарцовщиков стыдили на комсомольских собраниях, законченных – судили за спекуляцию, но явление, естественно не умирало. А в Перестройку спекуляция стала солидным и даже почётным занятием, и импортная одежда появилась в стране в изобилии. Только почему-то по больше части такого качества, что не заслуживала иного названия, чем «шмотьё». Ну, а качественные вещи стоили столько, что для большинства населения оставались столь же недоступным, как и в во времена предшествовавшего Перестройке "застоя".
Здесь, в магазинчике вещи тоже было разного качества, что, впрочем, выглядело логичным: раз основным источником товара были приходившие в город путешественники, приходившие из самых разных мест, то и одежда с обувью на них должна быть самая разная во всех отношениях.
Продавцы – улыбчивая молодая женщина в лёгком светлом платьице и строгий низенький мужчина с крупным носом, быстро рассортировали предложенные к продаже вещи, после чего мужчина, бывший здесь за главного, предложил за всё четыре золотых. Балис торговаться не стал: сумма хорошо делилась на число оставшихся путешественников. И потом, как торговать в месте, про которое не знаешь практически ничего? Может, стареющий проныра и крепко обсчитал чужеземцев, только как это поймёшь? Пусть уж обман, если таковой действительно произошел, остаётся на его совести. К тому же, при виде ассортимента одежды у Гаяускаса окончательно укрепилось желание не только продать, но и закупиться. Уж теперь слупить с них за одежду втридорога здесь не сумеют.
Услышав просьбу офицера, продавцы с огромным старанием принялись демонстрировать имеющийся товар. Сашку магазин не впечатлил, а вот Серёжка впал в совершенный восторг. За пару минут он подобрал себе фиолетовую футболку, короткие синие шорты и сандалии, почти такие же старые, как и те, что были на нём в тот день, когда мальчишка попал на Дорогу. После чего посмотрел на Балиса такими умоляющими глазами, с какими обычно маленькие дети выпрашивают у родителей "ещё одну игрушку".
– Серёжка, неужели тебе этого настолько хочется? – изумился Гаяускас.
– Ага, – простодушно кивнул мальчишка и пояснил: – Жарко же, я уже весь запарился.
На взгляд офицера, парнишка изрядно преувеличивал свои страдания: рубаха и штаны – это не меховой тулуп. Но, раз уж деньги есть, так надо их тратить, а не солить. И тратить лучше на дело, например, на привычную одежду.
– Ладно, берём тебе обновку.
– И Сашке тоже.
– Ага, ещё не хватало, – скривился казачонок. – Я что, Петрушка, что ли – такое надевать?
– А я что – Петрушка? – Серёжка настолько удивился, что даже забыл обидеться. – У нас все так ходят.
– А у нас – не ходят, – отрезал Сашка.
– Не хочешь – заставлять не станем, – успокоил его Балис. – Хотя, теряешь возможность ощутить себя человеком будущего. В котором мамы среди лета улетают отдыхать на юг. Иногда даже вместе с детьми.
– Подумаешь, – протянул казачонок. – В моё время мамы тоже с детьми на юг ездили. У меня в Геленджике приятель был, у него отец самый настоящий французский граф. Он вот с мамой на юг отдыхать приехал – а тут война началась.
– И что же твой приятель? – недовольно спросил Серёжка. Ишь ты, какая птица: граф, да ещё французский. А другие мальчишки на фабриках по десять часов в день вкалывали, за гроши. И, конечно, ни на какие юга отдыхать не ездили, у них вообще отпуска не было. Серёжка это в школе проходил.
– Деньги на жизнь зарабатывал, чего ещё. Он артистом мечтал быть, в Императорском Александринском театре играть. И в синематографе сниматься.
