Текст книги "Грани судьбы"
Автор книги: Алексей Шепелёв
Соавторы: Макс Люгер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 30 страниц)
Главное, что никаких объяснений, кроме того что "Элистри помогла мне" от Наромарта так и не удалось добиться. Уже в долине Нижниченко обстоятельно поговорил на эту тему с Теоклом, а потом сообщил Балису, что по словам священника, предания гласят, будто бывали и прежде молитвенники высокой и праведной жизни, способные залечить и такие раны, вот только было это очень давно, да и раны они лечили не себе, а другим, что на самом деле очень важно. Дальше друзья полностью сошлись на том, что на праведника эльф не слишком походит, но факт остаётся фактом: вылечить себя он смог. Настолько хорошо, что на следующий день перенёс сначала поездку на лошади, а потом, после того как их обнаружили ведомые Скаем и Даком драконы – и длительный перелёт в когтях у ящеров.
– Конечно, Мирон Павлинович ему задачку за задачкой подкидывает, – усмехнулся Серёжка.
– У него и без нас дел хватает, – не согласился тёмный эльф. – Не забывай, Дак – самый главный в этой долине.
– Самый главный – Скай, – хмуро поправил Женька.
– Скай – номинальный вожак стаи, – поправил Наромарт. – А Дак… У него нет никакой формальной власти, но его слово очень много значит для всех. В том числе и для Ская. Он – хранитель духа стаи, а это больше, чем вожак.
Женька состроил ироничную гримасу, но ничего не сказал: во двор вышел Мирон Павлинович.
– Все в сборе? Наши прогульщики, наконец, вернулись?
– Между прочим, мы во двор раньше вас пришли, – ответил Серёжка и тут же потупил взгляд. Мирон внимательно посмотрел на мальчишку, подметил как из-под чёлки хитро поблескивают глаза и усмехнулся.
– Подтверждаю, вы пришли во двор раньше, чем я вышел в третий раз.
Серёжка только вздохнул: крыть было нечем.
– Хватит спорить, рассаживайтесь за стол, – не терпящим возражения тоном потребовала Рия.
Впрочем, возражать никто и не собирался. Отсутствием аппетита новые жители долины не страдали, к тому же готовила ящерка на редкость вкусно. Анна-Селена выучила два десятка замечательных рецептов и очень переживала, что нет чернил и бумаги, чтобы записать остальные. Пусть маленькая вампирочка сама не нуждалась в еде, но оставшийся от прошлой жизни интерес к искусству кулинарии и не думал никуда исчезать.
Прерываемое лишь стуком деревянных ложек молчание нарушил вдруг Сашкин голос:
– А на меня лишней тарелки не найдётся?
Серёжка поперхнулся и закашлялся. Женька от души съездил мальчишке кулаком промеж лопаток – на всякий случай. Рия выронила ложку и испуганно зашипела. Балис оторопело застыл на месте, держа ложку перед полуоткрытым ртом. Мирон внешне остался спокоен, но был поражен до глубины души. И только чёрный эльф сохранил самообладание.
– Саша, заявиться сюда таким способом было не самой лучшей идеей.
– Можно подумать, у меня выбор был, – проворчал казачонок, подходя к столу. – Переход внезапно открылся. Если бы я остался на Дороге, потом бы неизвестно сколько вас искал. Потому и нырнул без раздумий, и сразу сюда попал.
– Оно и видно, что без раздумий, – съехидничал Женька, но весь его сарказм пропал впустую: прокашлявшийся, наконец, Серёжка соскочил с лавки, одним рывком преодолел расстояние до Сашки и повис у него на шее. Казачонок пошатнулся, но на ногах всё же устоял.
– Хорошо, что пополам, – одними губами шепнул Мирон.
– Что пополам-то? – не понял Балис.
– Как что? – всё так же тихо пояснил Нижниченко. – Эм вэ квадрат, конечно, что же ещё.
Честно сказать, генеральский юмор до Гаяускаса так и не дошел. Но переспрашивать морпех не стал: друг мог пуститься в длительные обстоятельные объяснения, которые сейчас были абсолютно неуместны.
Сашка тем временем кое-как освободился от Серёжкиных объятий и обалдело уставился на малыша:
– Ты что, дурной что-ли на людей бросаться? – строго спросил он мальчишку.
Но Серёжкиного восторга такой мелочью было не перешибить.
– Сашка, ты живой?!
– Конечно живой, – сказал казачонок и чуть-чуть сморщился. – Мирон Павлинович, разве Вы им не рассказали?
– Рассказать-то я рассказал, да только поверить в это не так-то просто.
– Вы прямо как дети малые, – рассержено проворчал Сашка, и тут Женьку просто согнуло от смеха. Казачонок сверкнул на него глазами, но тот не унимался. Более того, смешинка перекинулась на Анну-Селену, да и Серёжка, похоже, сдерживался из самых последних сил.
– Сдурели вы что ли? Что я такого сказал? – глядя на вампирят возмутился Сашка, но получилось ещё хуже. Теперь смеялись уже все: и ребята, и взрослые, и даже Наромарт. Подросток даже и не подозревал, что тёмный эльф умеет так самозабвенно веселиться. Оставалось только махнуть рукой и сесть за стол: он и правда проголодался не на шутку. Пока все высмеются, как раз можно поужинать, а потом уже серьёзно говорить.
Рия тут же подвинула ему глубокую миску, полную тушеных овощей. Ящерка не смеялась, а во взгляде огромных золотистых глаз Сашка прочитал изумление и восхищение, смешанные с лёгким испугом. Впрочем, подросток понимал, что это могли быть только его фантазии: вейта – не человек, много ли по глазам поймёшь.
– Ладно, – произнес Нижниченко, почувствовав, что смех, во многом нервный, немного улёгся. – Посмеялись, а теперь к делу. Саша, ты расскажешь нам, как это, всё-таки, надо понимать.
– Расскажу, – пробормотал Сашка набитым ртом и на всякий случай дополнил слова согласным кивком. Проглотил варево, окинул взглядом исполненных внимания друзей, наконец, попытался объяснить ситуацию:
– Я ведь не просто так на Дороге живу. Меня убить нельзя, вообще. Мальчишкой был, мальчишкой навсегда и останусь.
– Счастливый, – Серёжка сказал это вроде про себя, но получилось громко, так, что услышали все, включая и Сашку. Казачонок ничего не сказал, просто бросил на мальчишку короткий взгляд, переполненный такой грустью, что Серёжке стало не по себе. Он виновато съёжился и инстинктивно прижался поближе к сидящему рядом Балису.
– Меня здесь убили – я проснулся уже там, у себя на Тропе. Помнил всё до самого последнего момента. Сразу побежал Адама искать.
– Какого Адама? – не понял Женька.
– Да есть там у нас один… Мирон Павлинович его знает.
– А он-то здесь при чём? – упорствовал маленький вампир.
– Это ты у Мирона Павлиновича спроси, – хитрым финтом ушел от ответа казачонок и продолжил рассказ: – До Адама я не дошел – встретил старого муфтия.
– Кого? – изумилась Анна-Селена. Конечно изумилась – такого слова в морритском языке не было.
– Да есть там у нас один старичок-священник, обычно где-то пропадает, но иногда на Тропу заходит. Вот он мне и сказал, что всё кончилось.
– Что – кончилось? – на сей раз вопрос задал Наромарт.
– Поход наш кончился. Мы сделали всё, что должны были сделать и теперь можем вернуться…
– В свой мир? – не выдержал Серёжка.
Сашка в ответ вяло махнул рукой.
– Не… Обратно на Дорогу. Проход откроется сегодня в полночь, я проведу. А насчёт возврата в свои миры он ничего не говорил. Да и куда мне возвращаться? Дома у меня давно нет. В Бутырку, что ли?
– У тебя нет, а у меня есть, – заявил Женька. – И Наромарт нас с Анной-Селеной хотел на наши Грани доставить, верно? Без всяких там муфтиев и этих… кадиев.
Полной уверенности, что муфтий и кадий являются персонажами одного места и времени у подростка не было, но уж больно хотелось Женьке блеснуть эрудицией. Впрочем, всё равно никто не оценил. Нижниченко, например, гораздо больше интересовали совсем другие проблемы:
– Скажи, Саша, а на этой твоей Тропе-Дороге есть вообще кто-нибудь, кто не в курсе нашей экспедиции?
Казачонок досадливо поморщился:
– Мирон Павлинович, я же объяснял Вам: Дорога это Дорога, а Тропа… она во многом особенная. Ну, это вот как…
Он замялся, подыскивая подходяще сравнение.
– Вот в штабы посторонние не попадают, правильно?
Гаяускас тихонько усмехнулся. Конечно, посторонних в штабах быть не должно, но… Всякое случается. Не говоря уж о том, что некоторых штабных офицеров по совести следовало записать в посторонние – чтобы к врагам не причислять. Не зря ходит шутка, что разница между своим и чужим штабом заключается в том, что чужие уничтожать можно, а свои, к сожалению – нельзя.
Мирон, менее склонный скрывать свои чувства, явственно хмыкнул над наивностью казачонка. Но никто не услышал, потому что Женька ехидным голосом заключил:
– Ага, значит, у вас на Тропе все такие продвинутые штабисты, всё обо всём знают.
– Нет, – серьёзно ответил Сашка. – Кубыть знают, а кубыть и не знают. Но могут знать, понимаешь?
Женька с умным видом кивнул, хотя понимал только одно: опять парень строит из себя крутого и сильно умного. Не лечится.
Зато Мирон понял почти всё. И поинтересовался:
– Значит, сегодня мы должны отсюда уйти. А если – не уйдём?
Сашка удивлённо вскинул голову.
– Мирон Павлинович… Вы это – серьёзно?
– Вполне серьёзно. Я человек военный и умею подчиняться, но прежде чем исполнять приказ – его нужно понять.
– Бочковский учил меня иначе: приказ надо выполнять – и всё тут.
– Вот потому он был поручик, а я – генерал.
Женька рассмеялся. Серёжка – тоже. Сашка на мгновение помрачнел, но сумел взять себя в руки. Что поделаешь, характер такой у Мирона Павлиновича… своеобразный.
– Вообще-то приказов никто никому не отдавал.
– Но что мы должны делать – за нас решили.
– Неужели Вы хотите остаться здесь? – изумился казачонок.
– А почему бы и нет? – невозмутимо поинтересовался Мирон. – В этом мире мы добились некоторой определённости и она мне, честно говоря, нравится. Сейчас мы среди друзей, нас здесь уважают. Можно в Кагман переселиться, Йеми только рад будет. Устроим им тут прогресс по меркам двадцатого века, дайте только срок. Чем плохо? А что нас на этой Дороге-Тропе ожидает?
– Домой вернуться, – торопливо ответил Серёжка.
– Если бы, – Нижниченко вздохнул с неожиданной грустью. – Саша же сказал: насчёт возвращения домой нам никто ничего не обещал.
– Но и никто не сказал, что это невозможно, – вмешался Наромарт. – Мирон, я тебя не узнаю. Как можно сдаться, не использовав все возможности? Как можно отказаться от своего шанса?
Мальчишка с надеждой повернулся к тёмному эльфу.
– Я не отказываюсь. Я говорю, что надо всё хорошенько обдумать, а не бросаться, сломя голову, в неизвестность.
– Так обдумывай. То полуночи ещё много времени.
– Кстати, а, почему именно – полночь? – хитро сощурился Женька. – Подозрительно всё это. Полночь – время всякой нежити.
Маленький вампир широко усмехнулся бескровными губами, показав не слишком большие, но всё-таки игольно-острые клыки, однако на казачонка это не произвело ни малейшего впечатления.
– Так прилив же, – пояснил подросток. – Самый большой прилив – в полночь. Океан как бы налетает на сушу и словно сдвигает её немного в сторону… в пространстве и во времени.
– Это кто тебе так объяснял? – заинтересовался Наромарт.
– Да мальчишка один на Тропе.
– Боюсь, что твой друг изрядный фантазёр. Во-первых, на шарообразной планете, а других я не встречал, всегда где-то полночь, а значит и всегда время прилива. Получается, что планета только и делает, что во времени в сторону сдвигается. Во-вторых, отсюда до ближайшего побережья… далековато. Как не велик океан, но здесь, в горах, он ничего и никуда не сдвинет.
– Ну, я не знаю, – недовольно проговорил Сашка. – Кубыть он всё и придумал.
– А хорошо придумал, красиво, – вступилась за неизвестного мальчишку Анна-Селена.
– Так ведь неправда это, сказка, – наслаждался триумфом Женька.
– Красивые сказки людям тоже нужны, – парировала маленькая вампирочка.
– Малышам вроде Серёжки.
– Я вроде не малыш, но от хорошей сказки не откажусь, – возразил Нижниченко.
– И зачем же вам, взрослым, сказка?
Генерал пожал плечами.
– Не знаю зачем. Но нужна – и всё. Считай, что просто так.
– Сказка помогает нам лучше понять самих себя. А это полезно в любом возрасте, – серьёзно сказал Наромарт. – Правда, история с приливом в изложении Саши не сказка, а всего лишь ошибочная гипотеза. Хотя может быть и так, что ошибаюсь как раз, а гипотеза верная. В любом случае, сказку из этого ещё надо вырастить.
Маленький вампир сморщился и попросил:
– Может быть, вместо сказок ты скажешь, возвращаемся мы на Дорогу или нет?
– Я возвращаюсь в любом случае, а остальные как пожелают. Анна-Селена, ты как?
– Я?
Девочка была удивлена до глубины души. В прежней жизни мало кого интересовало, что она думает и чего хочет. К тому, что Наромарт и другие взрослые с ней советуются, девочка привыкнуть уже успела, но чтобы ей доверили решать такой серьёзный вопрос… Конечно, и когда они сходили с Дороги решение принимали тоже вместе, но тогда было видно, что все взрослые заодно, а сейчас между ними разлад. Прав Мирон – неприятно, что кто-то ими командует, туда-сюда дёргает. И прав в том, что здесь к ним все очень хорошо относятся, что у них появилось много друзей… Но остаться – значит навсегда оставить мысль о возвращении домой…
– Я с вами, на Дорогу.
– Вот и хорошо.
У Наромарта словно гора с плеч свалилась. Если честно, то он немного схитрил, сказав, что уходит в любом случае. Одну бы Анну-Селену в этом мире он бы ни за что не бросил. Девочка хоть и доказала, что умеет сама справляться с падающими на неё неприятностями, всё равно нуждалась в помощи и поддержке. Слишком уж серьёзная опасность угрожала маленькой вампирочке.
Но теперь не надо было ломать голову, какие слова найти, если вдруг Женя захочет уйти, а Анна-Селена – остаться. Всё разрешилось само собой. Будь благословенна Элистри!
– Мы уходим, – подвёл итог тёмный эльф. – А вы – как хотите. Только имейте ввиду: я обещал вам помочь вернуться на свои Грани, и я об этом помню.
– Мы в этом ни на мгновение не сомневались, – за всех ответил Мирон, – но всё-таки, нам надо подумать. Серёжа, ты как считаешь?
В широко раскрытых мальчишкиных глазах промелькнула растерянность.
– Я не знаю… Я… как Балис Валдисович. Можно?
Балис ободряюще улыбнулся оробевшему парнишке.
– Конечно можно, почему же нет.
Рия грустно уставилась на Анну-Селену.
– Значит, ты уходишь навсегда.
Маленькая вампирочка кивнула:
– Извини. Я ухожу туда, где мой дом.
– Я всегда знала что вы – боги.
– Мы не боги, Рия. Мы не лучше и не сильнее вас. Просто, мы живём в другом мире.
– Наверное, он прекрасен.
– Каждый любит то, что близко его сердцу, – дипломатично ответила девочка. Солгать вейте у неё бы не хватило сил. А назвать прекрасной свою родную страну, где большинство безындексных людей проживают на положении изгоев, она бы не смогла. Не сильно лучшими были и судьбы бедняков из городских трущоб. Конечно, рабов в Вест-Федерации не было, но что толку сравнивать между собой два зла? Оба хуже.
Хотелось сохранить в памяти не плохое, а хорошее, ведь и его на этой Грани было немало. Запомнить тех, кто так или иначе помог заплутавшим между мирами путникам.
– Я буду помнить тебя долго-долго, до самой смерти, – горячо пообещала Рия.
И тут Анна-Селена отчётливо поняла, что ей нужно сделать.
– Подожди.
Маленькая вампирочка резко взмахнула рукой, и прямо из ничего в её пальцах материализовался большой лист бумаги.
– Возьми. Это – тебе.
– Что это? – Рия недоумённо и очень осторожно взяла из рук подруги незнакомый предмет, глянула на него и издала изумлённое шипение: удивление вейты было столь велико, что вопреки многолетней жестокой дрессировки она осмелилась в присутствии людей заговорить на родном языке. Впрочем, ящерка тут же поняла, что кроме Наромарта этот язык здесь никому неизвестен и перевела вопрос:
– Это – я?
– А ты как думаешь? – хитро улыбнулась Анна-Селена.
– О боги! Я словно гляжу в зеркало!
– Покажи! – не утерпел любопытный Серёжка.
Следом за ним к вейте потянулись и остальные.
Рисунок, пусть и был выполнен на довольно плохонькой бумаге одним лишь серым карандашом, всем показался на удивление хорошим. И дело было даже не только в безупречном на взгляд непрофессионалов портретном сходстве. Маленькая вампирочка сумела передать в изображении характер вейты, по крайней мере, его основную черту: казалось, огромные нарисованные глаза так и излучают любопытство – восторженное и совсем чуть-чуть испуганное.
Зрители один за другим издавали одобрительные возгласы, и это придало девочке смелости. В руке непонятно откуда появился второй лист бумаги.
– А это передай Шипучке, – попросила она Рию.
И снова портрет всем понравился: некрасивое на первый человеческий взгляд морда сауриала явно излучало ум и спокойную, но твёрдую решимость.
– Вот это да, – простонал восхищённый Серёжка. – Аська, а ты их наколдовала или сама нарисовала?
Маленькая вампирочка весело улыбнулась. Ох, и смешной же иногда бывал мальчишка в своей наивности.
– Ага, наколдовала. Только раскрасить забыла.
Серёжка виновато потупился. Умей девчонка так колдовать, она бы наверняка смогла вырваться из каравана работорговцев, да и его с собой вытащить. Эх, вечно у него слова вперёд мыслей вылетают…
– Эх, красиво, – одобрил Сашка и с лёгкой завистью добавил: – Меня бы кто так нарисовал.
– А вдруг тебе мой рисунок бы не понравился?
– С чего бы это? Ты хорошо рисуешь.
Анна-Селена на мгновение зажмурилась для храбрости, а потом решительно протянула казачонку листок с портретом:
– Держи.
Отчаянно-весёлый Сашка во весь рот улыбался с рисунка. Но где-то в глубине его глаз проглядывала тщательно скрываемая грусть.
– Анна-Селена, похоже, ты рисовала нас всех? – предположил Наромарт.
Вампирочка молча кивнула.
– А когда? – не утерпел Серёжка. – Я тебя никогда с карандашом не видел.
– Ночами, – просто ответила Анна-Селена. – Ты же знаешь, что мне не нужно спать. И свет мне тоже не нужен, я вижу иначе, чем люди.
Мальчишка молчал, не в силах справиться с охватившим его удивлением.
– Что ж, доставай остальные портреты, – предложил чёрный эльф. – Посмотрим, какими мы получились.
Девочка кивнула и робко попросила:
– Только вы не очень ругайте, если не понравится.
– Не знаю, кому как, а мне очень понравилось, – заявил Сашка.
– Саша прав, – поддержал подростка Наромарт. – Три рисунка и все отличные. Можешь мне поверить, я всё-таки эльф, а эльфы считаются самыми строгими и знающими ценителями живописи.
Анна-Селена снова кивнула и протянула ему целую пачку листов.
– Вот.
Сверху оказался портрет Балиса. Если до этого на рисунках были только лица, то морпеха девочка нарисовала сидящим возле костра с виуэлой в руках.
– Балис Валдисович, Вы на гитаре играете? – изумился Серёжка. Аналога к слову «гитара» в морритском мальчишка не обнаружил, поэтому в концовке предложения он перешел на русский.
– Это не гитара, а виуэла, по-здешнему называется олинта. Я действительно умею на ней играть.
– И поёте?
– И пою. А что?
– А здесь такой у Вас нет? – вместо ответа снова спросил мальчишка.
– Есть. Где бы ещё меня Анна-Селена с ней увидела.
– Тогда почему Вы ни разу на ней не играли?
Серёжка был прав: после побега из Толы Балис музыкальный инструмент в руки ни разу не брал. То времени не было, то настроения.
– Как-то всё не складывалось. Хочешь, сегодня небольшой концерт устроим? По случаю… Сашиного неожиданного возвращения
– Ага, – Серёжка расплылся в довольной улыбке.
Следующим шел портрет Наромарта. Девочка снова изобразила только лицо, ничуть не преуменьшая уродства, но эльф на потрете совсем не казался страшным. Через искаженные черты на портрете, как и в жизни, проступали доброта и мудрость целителя.
– Спасибо, малышка, – растроганно произнёс Наромарт. – Я не мог на такое и надеяться.
– Это намного меньше того, что ты сделал для меня… и для Жени, – возразила маленькая вампирочка.
– Как знать, Анна-Селена, как знать, – покачал головой чёрный эльф, но развивать тему не стал.
В глубине души Нижниченко опасался, что неудачным окажется именно его портрет. Конечно, девчушка талантлива, но слишком мала, а потому просто обречена на нестабильность. Мало опыта, не огранённый талант, не набитая рука. Пять на редкость удачных рисунков подряд – уже чудо. Вряд ли шестой будет таким же.
Но и шестой оказался ничуть не хуже. На первой взгляд мрачное и унылое лицо на портрете скрывало в себе ум, хитринку и глубоко спрятанный юмор. Похожий портрет Мирон вместе со своими сокурсниками по "одесской школе" подарили после её окончания горячо любимому руководителю, генерал-лейтенанту Семёну Абрамовичу Цевелёву. Так и рисовал его профессиональный художник и коренной одессит, а не десятилетняя девочка.
"А вообще-то, если посторонний человек видит меня таким, значит, я добился, чего хотел", – усмехнулся Мирон. Каждый безопасник из "одесской школы" мечтал быть похожим на её создателя и бессменного шефа. Мечта сбылась…
– Аня, мне тоже очень нравится. Наверное, ты много занималась рисованием дома?
– Конечно. Я уже второй год специализируюсь на дизайнера. Мой проект даже прошёл в финал на… государственном конкурсе.
Слова «федеральный» в местном языке не нашлось.
– Это серьёзно, – одобрительно кивнул Нижниченко.
На последнем листе оказалось изображение Женьки. Губы на портрете было плотно сжаты, так, что опознать в нём вампира было невозможно, а само лицо имело насторожено-агрессивное выражение. Словно подросток опасался, что кто-то прямо сейчас его заденет и заранее готовился к отпору.
– Похоже, – усмехнулся Сашка.
Женька независимо хмыкнул и забрал рисунок. Что бы там не говорили, но ведь и вправду получилось очень похоже.
– А меня разве нет? – растеряно спросил Серёжка. У мальчишки от обиды даже губы задрожали.
Анна-Селена виновато моргнула.
– А твой портрет я нарисовать не успела. На Дороге я никого не рисовала, в караване, сам знаешь, не могла. Потом тебя долго не было. А дальше – ну, ты понимаешь…
– Шипучка тоже появился "дальше", – недовольно пробурчал мальчишка.
– Он очень колоритный, его рисовать было интересно, – беспомощно пояснила девочка.
"А меня, значит, не интересно?" – хотел ядовито спросить паренёк, но передумал. Подружка выглядела такой огорчённой, что совсем не хотелось её добивать. И потом, если разобраться, то никого рисовать она не обязана. Другое дело, что обидно: всех нарисовала, а его – нет.
– Серёжа, ну не обижайся, – попросила маленькая вампирочка. – Я обязательно тебя нарисую. Или хочешь, я тебе один рисунок дам, когда я его рисовала, то про тебя думала.
Женька хмыкнул. "Про тебя думала…" Уси-пуси, у малышни, кажется, любовь. Да знают ли они куда и как? И чем, небось, ещё не отросло. Сам Женька, правда, ещё никого не любил, но историй про это наслушался, а так же насмотрелся картинок и таких специальных фильмов.
– Какой рисунок?
– Вот.
Из пустоты возник ещё один листок бумаги. На нём была изображена палуба плывущего по морю корабля. Вдали из воды поднимался краешек солнца. А у борта стоял мальчишка. Тонкий, узкоплечий, с разлохмаченными ветром волосами, он, казалось, был устремлён вперёд, навстречу восходящему светилу. И хоть обращенного к восходу лица не было видно, никаких сомнений не оставалось: это был именно Серёжка.
– Классно, – на русском довольно воскликнул мальчишка. Вся обида растаяла в один момент, словно кусочек льда из размораживаемого холодильника под струёй горячей воды. Переходя на понятный Анне-Селене местный язык, он попросил: – Можно, я тоже возьму его себе?
– Бери, конечно. А портрет я ещё обязательно нарисую.
– Ну, если хочешь, – мальчишка немного смутился. Минуту назад он был недоволен недостатком внимания к своей персоне, а сейчас уже страдал от её избытка.
– Хочу, хочу, – заверила девочка.
– Так, молодёжь, доедаем ужин у кого осталось и перебираемся на полянку, – скомандовал Мирон. – Дак хоть и задерживается, но прилетит обязательно. Да и темнеет уже во всю.
– А пока они перебираются, мы с тобой сходим за олинтой и заодно обсудим наши дальнейшие планы, – предложил Гаяускас.
– Можно.
Когда друзья оказались в глубине дома, Балис, перейдя на всякий случай на русский язык, поинтересовался:
– Ты это серьёзно насчёт остаться?
– Вполне серьёзно рассматриваю такой вариант. А ты – нет?
– Пока ты не сказал – даже и не думал об этом. Нет, имел ввиду, конечно, что может придётся в этом мире долго жить. Год, два, сколько нужно. Но всегда держал в уме, что как только у нас появится возможность вернуться – сразу вернёмся.
– Почему?
– Почему? – задумчиво переспросил морпех. – Знаешь, я об этом даже и не думал, вопрос такой и не возникал.
– Теперь вот возник.
– Если возник… Если вопрос возник, то я так скажу: чужые мы здесь, Мирон, понимаешь? У них свой мир, своя жизнь. Мы тут с нашими знаниями и умениями таких дров наломать можем. Думаешь, нам за это скажут "спасибо"?
– Понятно, – кивнул Мирон, а затем, старательно и очень похоже имитируя эстонский акцент продекламировал: – Суверенная Эстония сама решает, какую политику проводить в отношении мигрантов, оказавшихся на её территории в период Советской оккупации, и никому не позволит вмешиваться в свои внутренние дела.
Балис нахмурился.
– Неостроумно. И смеяться тут не над чем.
– А я и не смеюсь, я вспоминаю. Девяносто третий год, Тарту, госпожа Снежана… Нет, не Снежана… Как же её звали? А, точно: Каролина… Каролина… Чёрт, совершенно забыл фамилию. Старость – не радость.
– Ну, до старости тебе далеко, – Балис вполне натурально усмехнулся, но в душе, наоборот, почувствовал себя скверно. Прибалтийский сепаратизм был для бывшего советского офицера не просто болезненно, а кровоточащей темой. Не стоило Мирону касаться старой раны, ох, не стоило.
– И всё-таки забыл. Я ж в Эстонии был всего два раза. В первый раз – как раз в девяносто третьем, попал под руку начальству сопроводить культурную делегацию. Ну, понимаешь, Тарту, университет, великий Лотман, всё такое…
– Прямо-таки великий? Никогда не слышал.
– Не интересовался, значит, семиотикой?
– Да я как-то всё больше тем, что стреляет и плавает, – развёл руками Балис, не очень понимая, шутит Мирон или говорит серьёзно.
– Жаль, – Нижниченко вздохнул, и Гаяускас понял, что друг предельно серьёзен. – В своём деле Лотман действительно велик. Как Колошенко в своём. Просто – профессии у них разные… Так вот делегация наша тогда и попробовала поднять вопрос предоставления гражданства Эстонии этническим украинцам. Вот и услышали от мадам Каролины такую отповедь.
– И к чему ты это мне рассказываешь?
– А вот к чему. Представь, весна девяносто девятого, то же Тарту. Фестиваль славянской культуры. Делегация Юго-Западной Федерации на уровне министра. То же самое от соседей. И вот эта же мадам Каролина… нет, ну ты подумай, не вспоминается фамилия, да и всё тут…
– Да фиг с ней, с фамилией…
– Тоже верно. В общем, эта же госпожа Каролина сначала приветствует каждую делегацию на своём национальном языке, а переговоры о дальнейшем развитии и укреплении культурных связей проходили по большей части на русском. Всё-таки у нас он второй государственный.
– Что, убеждения поменялись? – скорее из вежливости, чем из интереса спросил Балис.
– Господи, да какие там убеждения… Откуда бы им взяться… Место в голове для них нет, всё одним занято: с кем бы ночь переспать. Синдром пятикурсницы.
– Синдром кого? – изумился Гаяускас.
– Пятикурсницы. Неужели не слышал в курсантские годы?
– Не приходилось.
– Дикий народ – военные, – констатировал Нижниченко. – Бородатейшей же анекдот. В общем так. Первокурсница: "Никому! Никому! Никому!". Второкурсница: "Только ему! Только ему! Только ему!". Третьекурсница: "Только своим! Только своим! Только своим!". Четверокурсница: "Всем! Всем! Всем!". Ну, и пятикурсница: "Кому?! Кому?! Кому?!"
Отставной капитан хмыкнул.
– Вышла бы замуж…
– Да была она замужем, – махнул рукой Мирон. – Это состояние души, а не тела. Из тех дамочек, что за ночь секса продадут Родину, друзей и мужа без размышлений. Детей и родителей – возможны варианты. Это надо уже изучать глубже и конкретнее.
– Ты её что, вербовал? – изумился Балис.
– Очень надо. Средней руки чиновница из Министерства Культуры. Что от неё зависит, что она знает? Разве что агентом влияния для массовки, так зачем нам такие агенты в Эстонии? Настолько серьёзных интересов там у нас нет.
– Да? А как же предоставление гражданства этническим украинцам?
– Нормально, предоставилось. Ещё в девяносто четвёртом. Просто, изменились не убеждения мадам Каролины или там кого-то ещё, а обстановка. А все эти Каролины – им на всё наплевать, они всегда служат тем, кто их кормит и…
– Догадываюсь…
– Именно. Сохранись СССР, поверь, такая Каролина и там бы не затерялась. С той же самой педантичностью заставляла бы эстонских детей учить русский язык и чувствовать себя частичкой единого советского народа. Получала бы благодарности по профсоюзной линии…
– Охотно верю. Думаешь, не видел таких старательных? Слушай, а что всё-таки за обстоятельства-то такие?
– Я ж тебе рассказывал, что у нас девяносто третьем было. После этого Лондон и Вашингтон зарвавшихся националов хорошенько встряхнули. В Латвии всё быстро поняли, а в Эстонии соображали долго… Пока не надоело, что у всех соседей уровень жизни в два раза лучше, чем у них. В общем, нормальные люди подвинули особо национально озабоченных, кстати, с обеих сторон, и стали наконец, страну обустраивать.
– И как успехи?
– Не знаю. Я ж из осени того же девяносто девятого на Дорогу попал. Да и потом, откровенно говоря, Прибалтика меня особо никогда не интересовала. Хотя, конечно, Старая Рига…
– Ничего особенного в Старой Риге, – ревниво заметил Балис. – Один квартал старины, да и то новоделы кое-где напиханы. На площади Латышских стрелков, помню, пятиэтажку какую-то сварганили. Крепостной стены – метров пятьдесят, да и та, подозреваю, новодел. Шведские ворота, Пороховая башня – и ничего больше. А вот в Таллине Старый Город – целый район. И крепость почти целиком сохранилась. А уж Вильнюс…
– Извини, дружище, в Вильнюсе я вообще не был, а в Таллине – только проездом. Старый Город – только издалека. А если будешь дальше требовать объективности, то вот расскажу, как в девяносто шестом бывал в Праге…
– Какая интересная у людей жизнь, – деланно восхитился Гаяускас, и друзья весело рассмеялись. А потом морпех продолжил: – Но ты всё-таки не прав. Никто нас, конечно, отсюда не гонит и мигрантами или как там ещё не называет. Наоборот, рады будут, если мы останемся. Но мы-то сами… Понимаешь, для этих украинцев и русских, которые в Эстонии живут Родина – уже там. Не для всех, конечно, но для большинства. Какой там чемодан-вокзал. Куда им ехать? Россия, конечно, примет, а только они потом до конца жизни родную Эстонию помнить будут. У нас-то в Литве вопрос просто решили: неважно кто ты по нации. Живёшь в Литве – получи гражданство, если хочешь. Не было у нас «неграждан». На моей Грани, по крайней мере.
– На моей тоже, – поспешил успокоить друга Нижниченко.
