Текст книги "Грани судьбы"

Автор книги: Алексей Шепелёв

– Но были те, кто уехали. Потому что для них Литва была только временным местом проживания, не более. А Родина – где-то в другом месте. Нет, я не говорю, что они были плохими людьми, что делали для Литвы зло, но… Понимаешь, если человек может в любой момент бросить… не знаю как сказать… страну, землю… Но ты понимаешь?

– Конечно, понимаю, – заверил Мирон. Да и чего тут было не понять.

– Если он сам считает себя чужим, то откуда у него право решать, какой дальше быть этой земле и как на ней жить людям?

– Согласен.

– Вот… А здесь, на Вейтаре, мы всё-таки чужие. И, боюсь, своими никогда не станем. По крайней мере, я не стану, – подвёл итог Гаяускас.

Мирон задумчиво кивнул.

– Ну, да. Как там было: "она ненадёжный союзник. Если сейчас зазвонит телефон, и скажут: "Нийя, твоя планета нашлась…". Вроде, не переврал?

– Э-э-э…

Отставной капитан лихорадочно вспоминал источник пришедшей другу в голову цитаты. К счастью, в ней содержалось имя.

– "Через тернии к звёздам"?

– Точно.

– Хороший фильм. Момент помню: это Степан своей бабушке говорит. А вот точный текст, извини, давно забыл: сколько лет прошло. Это у тебя память, как магнитофонная плёнка.

– Преувеличиваешь, – улыбнулся Нижниченко, но глаза у него оставались серьёзными. – Но ты мне на один вопрос ответь: если чужим ничего решать нельзя, а мы, я согласен, своими не стали, то нагрешили мы капитально. Пока ребят из плена добывали, не смотрели, куда щепки летят. Ящерку вот из рабства освободили, легионеров потрепали, ты с Инквизицией аграрный вопрос обсудил. Как с этим быть?

– Да очень просто. Мы не светлое будущее Вейтаре добывали, а решали свои проблемы. Не наша вина, что ребят украли. Освободить их мы имели полное право, да и средства применили адекватные. Никакого напалма и вакуумных бомб. Про ядерное оружие молчу.

Мирон не выдержал и усмехнулся, но Балис с серьёзным видом продолжал.

– А что касается Рии, так нам право решать её судьбу отдали совершенно добровольно. Всё законно.

– Ская Серёжа выпустил незаконно.

– Не будь занудой, дружище. Имеет право мальчишка немного поиграть?

Дальше выдерживать серьёзный тон было невозможно, и друзья, наконец, расхохотались.

– Ладно, – решительно сказал Нижниченко. – Я с тобой согласен. Даже сразу был согласен. Но лишний раз проверить решение не мешает.

– Значит, уходим ночью?

– Значит, уходим. А сейчас пошли к остальным.

– Пошли. Серёжа, наверное, заждался. Очень ему хочется послушать, как я на гитаре играю, он же ни разу не слышал.

– Кстати, что ты там с ним в лесу такого сделал? То он ходил, словно в воду опущенный, а тут прямо расцвёл.

– Что я мог с ним сделать? – усмехнулся Гаяускас, выходя из комнаты. – По душам поговорил, только и всего.

– Удачно поговорил.

– Не забывай, мы с ним вместе через такие передряги прошли, что теперь понимаем друг друга почти с полуслова. Почти так же, как у нас с тобой.

– Да в тебе выходит, великий педагог прячется, – не упустил случая сыронизировать Мирон.

– А это у меня наследственное, – хладнокровно пояснил Балис. – Я разве тебе не рассказывал, что дед у меня одно время был завучем в рижском Нахимовском училище.

– Никогда не рассказывал… Погоди, а ты не путаешь? Какое Нахимовское в Риге?

– Не знаю, как на твоей Грани, а на моей после войны было. Потом закрыли.

– Гм… Наромарт, если помнишь, предполагал, что до начала шестидесятых Грань у нас с тобой была общей. Хотя, конечно, с полной уверенностью этого утверждать нельзя.

Пока офицеры обсуждали дальнейшие планы, остальные путешественники удобно расположились на лугу и разожгли небольшой костерок. Сашка и Серёжка жарили над огнём на прутиках кусочки мяса и репы, видимо посчитав, что ужин – ужином, а лакомство – само по себе. И все с нетерпением ожидали концерта, даже Наромарт и Анна-Селена, не понимавшие русского языка. Ведь хорошая песня производит впечатление, даже если она поётся на незнакомом языке.

– Балис Валдисович, а Вы какую песню будете петь? – нетерпеливо поинтересовался Серёжка.

– А что, есть предложения? – спросил в ответ капитан и начал настраивать инструмент.

Мальчишка смутился. Под гитару во дворах по вечерам иногда пели старшие ребята, только мелкоту вроде Серёжки они гоняли, да и сами младшие вовсе не горели желанием сидеть и слушать малопонятные песни, когда вокруг столько более интересных занятий. Например, каждый знает что сумерки – самое лучшее время для игры в прятки.

– Балис Валдисович всё время поёт какие-то несерьёзные песни, – съехидничал Женька. – Даже не похоже, что он офицер.

– Настоящие офицеры часто совсем не похожи на офицеров, – полушутливо вступился за друга Мирон. – Я вот, в бытность офицером плотницким делом подрабатывал, кроме шуток. Тоже, наверное, не похоже?

Маленький вампир кивнул.

– Ну, раз у меня уже сложилась репутация, не стану её нарушать, – вслух решил Балис. – Песенка про двух братьев, которым вечно на месте не сидится. Вроде как наши Саша и Серёжа.

Мальчишки, не сговариваясь, смущённо потупились. А Женька немедленно перевёл краткое содержание песни на морритский, чем вызвал у анны-Селены дополнительный интерес.

Гаяускас, настроив, инструмент, взял первый аккорд. Правда, текст по сравнению с каноническим пришлось немного изменить, но это не страшно. Авторскую песню во время исполнения часто переиначивают в соответствии с предпочтениями той компании, где она исполняется. Нашим планам – каюк! Наша мама на юг Улетела недавно. Это ж каждый поймёт, жизнь без мамы не мёд, А с отцом и подавно. В доме трам-тарарам, папа нас по утрам Кормит жжёною кашей. Он в делах, как в дыму, и ему потому Не до шалостей наших. А пошалить хочется очень, Мы ведь не так много и хочем! Каждый отец и даже отчим Это поймёт. Вот вчера, например, я такое имел – Полетать захотелось. И, была, не была, два бумажных крыла Мы приделали к телу. И пошли на балкон, – пусть на нас из окон Поглядят домочадцы. Как с балкона мы – ах! Сиганём на крылах, Чтоб по воздуху мчаться! Плыли внизу реки, поляны бы, У всех бы пап падали шляпы! Вот красота, только бы папа

Не увидал! Я уже улетал, но отец увидал. Представляете жалость? Он расширил глаза и схватил меня за То, что ближе лежало. Папы страшен оскал; я от папы скакал, Как лошадка в галопе. И как будто коня, папа шлёпал меня По гарцующей попе. У всех отцов богатый опыт По мастерству шлёпанья попы. Вот подрасту, и буду шлёпать Папу я сам! Мы отца не виним, мы помиримся с ним И забудем о ссорах. Есть такой порошок, с ним взлетать хорошо, Называется – порох. Мне б достать порошка, пол посыпать слегка, Кинуть спичечку на пол. Как взлететь я хотел! Что ж, коль сам не взлетел, Так взлечу вместе с папой!

– Классно! – первым нарушил молчание восхищенный Серёжка.

– А как это мама может на юг улететь? Она что – птица? – спросил обескураженный Сашка.

Женька и Серёжка в ответ неприлично расхохотались.

– На самолёте она улетела, – пояснил Мирон. – Помнишь, где мы с тобой познакомились?

– Самолёт – это аэроплан? – уточнил казачонок. А после подтверждения удивился ещё больше: – Да кто же это женщин в военный самолёт пустит?

– Во-первых, Саша, женщины с техникой обращаться умеют не хуже мужчин, – как всегда обстоятельно принялся объяснять Нижниченко. – В Великой Отечественной войне, о которой я тебе столько рассказывал, участвовало несколько женских авиационных полков.

Женька такое заявление встретил недоверчиво. Воевать на Великой Отечественной женщины, конечно, воевали, это известно. В том числе – и лётчицами, немцы их ещё "ночными ведьмами" называли. Но чтобы целый женский авиаполк… Только не имел обыкновения генерал Нижниченко врать по мелочам. Неужели, такое и правда было?

– Так прям и полков? – не удержался Сашка.

– Так прямо и полков. Разведывательных и бомбардировочных.

– И командовали тоже женщины?

– Как когда.

Мирон лихорадочно вспоминал давно прочитанные книги.

– Сто двадцать первым гвардейским командовала Герой Советского Союза, полковник Марина Михайловна Раскова. А когда она разбилась, командование принял полковник Марков.

Углядев вспыхнувшее в Сашкиных глазах удивление, Нижниченко на всякий случай добавил:

– Другой.

– Да я уже сообразил, что другой, – немного недовольно пробурчал казачонок. – Мало ли в России Марковых?

– И не сосчитать, – на мгновение оторвавшись от разговора с Наромартом, невозмутимо добавил Балис. Чтобы не рассмеяться, Нижниченко пришлось прилагать сверхусилия. Такого удара в спину он от друга не ожидал. Тем не менее, Мирон сумел справиться с эмоциями.

– А во-вторых, Саша, самолёты бывают не только военные, но и пассажирские, которые развозят обыкновенных людей куда нужно. Почти в каждом городе есть гражданский аэропорт.

– А почему – почти?

– Бывают такие города, что аэропорт нормально не построишь. Ты был в Новороссийске?

– Спрашиваете, – фыркнул Сашка.

– А в Севастополе?

– Не приходилось, но мне про него много рассказывали… Горы?

Мирон кивнул.

– Горы, Саша. Негде там пассажирским самолётам садиться. Вот и летают люди в Анапу или Симферополь, а дальше уже другим транспортом.

– На авто?

– Или по железной дороге.

Сашка изумлённо хлопнул глазами.

– Какая железная дорога? В Анапе же станции нет.

– Не было в твоё время, а в наше – уже построили, – усмехнулся Мирон, краем глаза наблюдая, как Серёжка на ухо Анне-Селене пересказывает содержание песни, комментируя непонятные моменты. Девочка довольно улыбалась – видимо, юмор иного мира пришелся ей по душе.

А вот Наромарт, похоже, юмора не понял, хотя ему переводил текст сам исполнитель.

Разговоры прервал шелест огромных крыльев. Невдалеке от компании приземлился громадный дракон. Пламя костра заиграло бликами на аспидно-чёрной чешуе.

– Дак! – радостно воскликнул Серёжка и подбежал у крылатому ящеру. – А почему ты сегодня так поздно, уже совсем темно. Мы скучали.

– Было много важных дел, Шустрёнок, – мимика драконов была небогатой и очень специфической, но Нижниченко был готов поклясться, что Дак улыбается. – Но я наслышан, что к вам пришел мироходец.

– Рия уже разнесла, – проворчал Женька. – Не ящерица, а сорока.

– Да, она уже оповестила всех ящеров, что юный бог победил смерть и вернулся к своим друзьям.

– Глупости! – досадливо дёрнул плечом Сашка. – Никакой я не бог, и вообще…

– Я чувствую, что ты не бог, – спокойно согласился Дак. – Но и обычным человеком тебя тоже нельзя назвать. Хотя бы потому, что ты – мироходец, а это дано не каждому человеку. Точнее, пройти через открытый проход способен любой, но лишь немногие могут открыть его сами.

– Откуда тебе знать? – невежливо спросил казачонок. Видимо, сравнение с богом его здорово разозлило.

– Я – тоже мироходец, – ответил дракон, не обращая внимания на тон собеседника. – Это дано не каждому дракону, но я могу открывать путь в иные миры, и подобного себе смогу узнать без особого труда. Но даже не будь я мироходцем, я – дракон. И мы чувствуем многое, что не замечают люди.

Дак слегка повернул голову. Балис догадался, что взгляд предназначался Наромарту, и тайна рождения полуэльфа-полудракона предводителю стаи отлично известна. В свою очередь, целитель тоже отлично знал, что дракону про него всё известно.

– Но даже мироходец не в силах противостоять смерти и вернуться в мир живых, – продолжал Дак после короткой паузы. – Ты смог. Так что, не стоит удивляться, что кто-то по душевной простоте принял тебя за бога. Не держи зла на вейту, она не могла подумать иначе.

– А я и не злюсь вовсе, – сказал Сашка, но таким тоном, что поверить в его искренность было очень непросто.

– Дак, а почему ты и другие драконы не объясняете ящерам, что вы и мы – не боги? – поинтересовался Серёжка.

– Это не так просто сделать, как тебе кажется, Шустрёнок. Боги этого мира, если не считать Иссона и Серого Руи, жестоки и безжалостны. Они заставляют поклоняться себе железной рукой. И те, кто осмеливается восстать против такой силы в глазах более слабых сами становятся божеством, хотят они этого или не хотят.

– А вот Скай говорил, что боги – это выдумка. На самом деле их не существует, – заметил ехидным голосом Женька.

– Скай выстраивает и толкует смыслы вместо того, чтобы их постигать. Он смотрит на тот же мир, что и мы, но видит то, что ему хочется, а не то, что есть в действительности.

– А в действительности всё совсем не так, как на самом деле, – усмехнулся Нижниченко.

– Ты очень мудрый человек, Мирон, – уважительно заметил дракон. – И ты совершенно прав. Увы, Скай прожил больше двух сотен оборотов по имперскому счёту, но пока что этой мудрости не усвоил.

– И всё-таки это не честно, – упрямо сказал Серёжка. – Можно же рассказать им правду.

– А разве Рия не слышала от вас правды? Сдаётся мне, что слышала и даже не один раз, – в голосе Дака прорезались ехидные нотки. – Но считать вас богами ей это не мешает.

Мальчишка огорчённо вздохнул: крыть было нечем.

– Но почему так получается? Почему они не хотят понять?

– Дело не в том, что они не хотят понять, Шустрёнок. Они просто не могут этого сделать. Разуму не так-то просто вырваться из тех оков, которые он накладывает сам на себя. Бака-ли и вейты живут той жизнью, которой жили их предки и не хотят ничего менять. Они с интересом воспринимают новые ремёсла, с опаской – новые знания, и бегут от новых мыслей. И до тех пор, пока им будет легче списать непонятное на богов, чем попытаться понять и объяснить – ничего не изменится. Впрочем, это свойственно не только бака-ли. В той или иной степени этот недостаток присущ всем мыслящим существам.

– И драконам? – ехидно прищурившись, поинтересовался Серёжка.

– Драконы совершенны только в речах Ская. Но если через пару десятков оборотов после Катастрофы нас стало вдесятеро меньше, чем было до – значит, мы что-то неверно поняли. Если сейчас нас осталось ещё вдесятеро меньше – значит, мы не смогли понять этого до сих пор. Мы умираем. Мы забиваемся в недоступные для людей места, но знаем, что рано или поздно люди дотянутся до самых укромных уголков континента. С такой тактикой мы обречены на гибель. Не сейчас, конечно, пройдут десятки, сотни оборотов, но всё-таки мы обречены.

– А почему вы не уйдёте совсем из этого мира? – спросила Анна-Селена.

– Куда?

– Куда-нибудь. Ведь ты же можешь ходить между мирами.

– Я – могу, остальные – нет.

Повисла пауза. Все понимали, что не досказал Дак. И даже Женька не осуждал дракона за его желание разделить судьбу своего народа.

– А Драконьи острова? – спросила, наконец, маленькая вампирочка. – Йеми рассказывал как-то легенду, что далеко в океане лежит большой архипелаг. Там не живут люди, там нет инквизиторов. Он говорил, что после Катастрофы туда перебралось большинство драконов, а здесь остались только те, кто не смог или не захотел улететь.

– Драконьи острова, – задумчиво повторил Дак. – Да, Драконьи острова… Там живут свободные драконы так, как должны жить свободные. Не таясь, не опасаясь ежеминутно за свою жизнь и жизнь своих близких. Там нет ни инквизиторов, ни других охотников на драконов. Нет благородных сетов, считающих нас ездовым скотом, и нет скотов, с упоением наблюдающих, как на гладиаторских аренах льется драконья кровь.

– Так почему же вы не уйдете на эти острова? – изумился простодушный Сережка.

– Эх, Шустренок… – грустно ответил дракон. – Если бы все было так просто… Никто из нас не знает, где эти острова находятся. Да и есть ли они на самом деле? Может быть, это только красивая сказка?

– Но можно было послать разведку, искать… – вмешался Мирон.

– Искать? Искали. Многие, очень многие стаи отправлялись на поиски этих островов. Одни не нашли и вернулись, другие погибли в пути, третьи… Третьи просто пропали без вести. Я знаком со всеми свободными драконами на континенте, и ни один из нас не может сказать: "Я знаю, где искать Драконьи острова!"

– Страна Беловодье, – негромко сказал Женька.

– Что? – переспросил Дак.

– Страна Беловодье, – повторил подросток. – Ну, это такая легенда есть… Была… В моей стране… Что есть такая земля, где все живут мирно и счастливо. Многие ее искали, но никто не вернулся и не сказал: "Я нашел ее и покажу вам, как туда идти"… Мы даже стихи в школе учили, про то, как искали эту страну.

– Стихи? Интересно… Может, ты расскажешь? – попросил дракон.

– Могу, но только на своём языке. Я же не поэт, срифмовать на языке Моры.

– Это не важно, Женя. Я же говорил, что мы, драконы, чувствуем то, чего не могут чувствовать другие. Ты можешь говорить со мной на любом языке – я пойму. Конечно, не каждое слово, но смысл – обязательно.

– Только это очень длинное стихотворение, – предупредил Женька. – Можно сказать – поэма, хотя в учебнике она названа балладой.

– Если это помешает вам собраться в путь, то, конечно, не стоит. А если нет – мне бы очень хотелось услышать стихи другого мира.

Женька вспомнил, сколько времени он провел над учебником, заучивая текст. Вообще-то по программе требовалось выучить только отрывок из баллады, но Зоя Кирилловна тогда решила наказать класс и задала выучить победу полностью. Что ж, почему бы и не почитать стихов, все хоть какая-то польза от потраченного времени. Вздохнув поглубже, подросток начал чтение:

 
С утра, с потемневшего запада, сзади
Подуло легко, но уже через час
Вокруг заплясали холодные пряди
Бурана, и день, не начавшись, погас
Котлом забурлила и вспенилась
Гоби И старый вожатый, привстав в стременах
С тоской оглядел караван свой убогий,
Едва различимый в белесых волнах.
Тяжелая пыль забивалась в овчины
Тулупов, и снег ускорял свой разбег, —
И нужно залечь бы, но были причины
Идти, невзирая на гибельный снег.
То были причины особого склада.
Но позже об этом… Во мраке густом
Верблюды сбивались в ревущее стадо
И кони безумным брели табуном.
От ветра искрились вьюки, истекая
Тревожным свеченьем в исчерченной мгле,
И думалось, что уж ни ада, ни рая
Давно не осталось на этой земле.
Давно ничего не осталось на свете,
И смерть впереди уж не будет мертвей…
И женщины выли, и плакали дети
За спинами полуживых матерей.
И ветром, и снегом, и вьюгой продуты,
Уже отрешенно молчали, – как вдруг
Из вихря, как призраки, выплыли юрты
С буграми верблюдов, лежащих вокруг.
Развьюченный скот разбредался уныло,
А люди, нежданным пригреты теплом,
Едва ль понимали, что все это было
Спасеньем, предвиденным их вожаком.
 

Женька сделал небольшую паузу. Нет, ему не надо было переводить дыхание, у него не могло пересохнуть в горле. И все же он сделал эту паузу – чтобы справиться с волнением. Музыка стихов захватила его и подчинила его своим законом – как и всех собравшихся у костра. Даже не понимавшие ни слова Наромарт и Анна-Селена, что уж говорить об остальных. Такое внимание льстило мальчишке: когда на уроке рассказываешь стихотворения, до этого никому нет дела, кроме учительницы, да и ей почти всё равно. А сейчас от него действительно ждали каждое слово. И если сначала Женька всего лишь неохотно выполнял прихоть дракона, то теперь увлёкся.

 
Над юртами буря свистала без края,
И с вечностью звук был в единое слит,
И чудилось – птиц беспросветная стая
Куда-то, как жизнь, бесконечно летит.
Очаг под котлами покуривал чадом,
И, рыжий аргал в очаге вороша,
Угрюмый вожатый со старым номадом
За чаем беседу вели не спеша.
Они говорили на странном наречье,
На спутанной смеси чужих языков,
Которой всегда объяснятся при встрече
Скитальцы среди азиатских песков.
Белели безглазые лики бурханов,
И старый номад, погруженный во тьму,
Смотрел на вожатого смутно и странно.
И вот, что вожатый поведал ему:
– Хозяин, за три перехода отсюда,
От встречных случайно твой выведав путь,
Мы гнали своих истомленных верблюдов,
Чтоб в черном буране тебя не минуть.
Мы знаем, твой путь, как и наш, не из легких,
Но, может, кочуя на полночь, на хлад,
Пройдешь мимо наших селений далеких,
Откуда мы вышли два года назад.
И там, на Алтае, в Ясаке и Камне,
Скажи соплеменникам в наших горах,
Что мы еще живы, что наших исканий
Еще не коснулись ни ересь, ни страх.
Скажи, что наш путь еще богу угоден,
Что души ведет указующий глас,
Что так и идем, на восход и на полдень,
И только лишь сорок осталось из нас.
Что всех хоронили по старым обрядам,
С молитвою праведной и со крестом,
Что жаль недошедших… Что, может, уж рядом
Завещанный край тот, куда мы идем.
– Ом мани, – вздохнул сокрушенно хозяин,
И эхом ответила тьма: – Паде хум…
Какая же цель ваших трудных исканий,
Дороги без края, пути наобум?
Буранная полночь тоской снеговою
Свистала, и билась струя о струю…
И старый вожатый, тряхнув бородою,
Продолжил нехитрую повесть свою:
Мы ищем, хозяин, страну Беловодье.
По книгам, которые взяли с собой,
Страна эта там, далеко на восходе,
За черной пустыней, за горной грядой.
Там белые реки и светлые нивы,
Пшеница родится там сам-пятьдесят,
Там издавна вольные люди счастливы
И в радости господа благодарят.
Там птицы – несметно, несчитано зверя.
Там в вечном цветении сказочный лес,
Там старая вера, там истинно верят,
И всем благодать ниспадает с небес.
По юрте скреблись вихри снега и пыли,
И звук заунывный просящ был и нищ,
И лики бурханов, казалось, ожили
И скорбно смотрели из войлочных ниш.
– Нас гнали по свету сатрапы раскола,
И там, на Алтае, куда ты идешь,
Ты встретишь и нивы, и пашни, и села,
Но всюду там зло, произвол и грабеж.
Мы русские люди. Терпенье и вера
Ведут нас, и нет нам возврата назад.
За путь бесконечный, за муки без меры
Нас ждет в утешенье Взыскующий Град.
И там, когда вдруг загудят на подходе
Со звонниц невидимых колокола,
Откроется взорам страна Беловодье,
Куда эти годы нас вера вела…
Буран не кончался… Над дымом аргала
Огонь пробивался под днища котлов,
И красное пламя едва освещало
Склоненные головы двух стариков.
И каждый из них был согбен и терзаем
Тяжелую ношей тревожащих дум…
– Ом мани, – вздохнул отрешенно хозяин,
И эхом ответила тьма: – Паде хум…
Гудели пустыни разверстые недра,
И струи песка, уносимые прочь,
Летели сквозь мрак под ударами ветра…
И вот, что номад рассказал в эту ночь:
– Мой гость, я прошел со своим караваном
Насквозь и Амдо, и Цадам и Тибет,
Я видел в пути своем разные страны,
Но там, на Востоке, страны твоей нет
Мы племя тангутов с холодных нагорий,
Сыны опустелой и стылой земли.
Нас тоже в скитания выгнало горе,
И пастбища наши остались вдали.
Дунганский ахун с озверелой барантой,
Тибетский найон да китайский амбань
Все вымели вплоть до последних баранов,
– И всякому – подать, и откуп, и дань.
Нищают кумирни, и нет уж просвета,
Пустеют поля, вымирает народ…
И вера в расколе: два толка, два цвета,
– Цвет крови и солнца… И кто их поймет!
Но если, о гость, ты пройдешь через горы
И целым достигнешь высокой страны,
Скажи соплеменникам у Куку-Нора,
Что мы еще живы и верой полны…
Пустыня смолкала. Во тьме непочатой
Слабел постепенно тоскующий вой…
– О боже, – вздохнул сокрушенно вожатый,
И эхом ответила тьма: – Боже мой…
И сверху казалось, не ветер, а время
Стекало по мраку с шуршанием крыл…
– Куда ж ты ведешь свое гордое племя?
С волненьем вожатый номада спросил.
По древним преданьям, в краю полуночи
Средь моря главами светлейших вершин
Вздымается остров, блажен, непорочен,
То остров счастливых, святой Шамбалын.
Там белые реки и млеком, и медом
Струятся меж пастбищ и сказочных скал.
Любовь и свобода там правят народом,
Там каждый нашел то, что в жизни искал.
Там люди красивы, добры и безбедны,
Как радостный праздник свершается труд.
В высоких кумирнях творятся молебны
Во славу единственнейшего из Будд.
И в край тот, явясь из высокого Храма,
По древним преданьям – чрез тысячу лет,
Народ за собой поведет дадай-лама,
И путь тот осветит сияющий свет.
Но тысяча – это для смертного много…
И, встав из своих разоренных долин,
Мы вышли на Север неясной дорогой,
Искать свой блаженный святой Шамбалын…
Беседа угасла… В костре поседели
Последние угли… И в юрте к утру
Вдруг стало не слышно безумной метели,
Всю ночь продолжавшей глухую игру.
В рассветном тумане сквозь сон и усталость
Готовились люди вершить переход,
И в гулкой морозной тиши раздавались
Лишь крики погонщиков, вьючивших скот.
Они расставались, вожатый с номадом,
И каждый, храня и тепло, и печаль,
Прощался друг с другом напутственным взглядом,
Пред тем, как уйти в безвозвратную даль.
И если кто мог бы свободною птицей
Подняться в тот день над застылой землей,
Внизу различил бы он две вереницы
Людей, уходящих невидной тропой.
Две тоненьких нити, готовых порваться,
Две вечных надежды, два всплеска огня,
Которым гореть, умирать и сбываться,
Храниться и тлеть – до грядущего дня.[6]6
  Е.Курдаков.


[Закрыть]
 

Женька закончил чтение баллады, на некоторое время повисло молчание.

– Сильно, – наконец произнёс Нижниченко. – Говоришь, это в школе проходят? В наше время не проходили.

Балис кивнул. Действительно не было этой баллады в программе по русской литературе.

– А кто автор?

– Не помню, – подкупающе честно признался Женька, глядя в глаза Мирону. – Мы это давно проходили, ещё в третьем классе. Автора я давно забыл, а вот стихи всё помню.

– Гм…

Вообще-то забыть автора, но помнить стихи для ребёнка – обычное дело. Нижниченко и сам помнил с далёких времён как бы не с полсотни стихотворений, авторство которых он определить бы очень затруднился. Ну, может, не с полсотни, но десятка два – уж совершенно точно.

Вот только уж больно хороши были стихи. Потому и выглядела забывчивость подростка особенно несправедливой.

– Хорошие стихи, – одобрил дракон. – И верно подмечено, как эти люди идут в неизвестность, толком не зная, существует ли вообще в их мире то, что они ищут.

"Что бы ты понимал в стихах?" – досадливо подумал Женька и, словно нарочно, Серёжка тут же спросил у Дака:

– А драконы сочиняют стихи? – неожиданно даже для себя поинтересовался Сережка.

Морда Дака на мгновение пришла в движение, и, хотя мальчишка не разбирался в драконьей мимике, он понял, что черный диктатор улыбнулся.

– Конечно. Иначе как бы я смог понять красоту ваших стихов?

– А расскажи нам что-нибудь…

– Ну что же, слушайте…

Дак, в отличие от Женьки, декламировал на морритском. Наверняка от такого перевода стихи изрядно проиграли в качестве, но всё равно производили впечатление:

 
Был некогда мост, соединявший века,
Горела на нём – свеча.
Сквозь ночи и ветры пылала она,
Свеча была горяча.
Однажды усталый, замёрзший дракон,
Холодные крылья сложив
Ступил на тот мост, и увидя огонь —
Он понял, что всё ещё жив.
Меж скал ледяных одиноко горел,
Мерцал огонёк свечи. Кому он светил?
Ведь никто не смотрел
На отблеск его в ночи.
Веками парили они в небесах,
Драконы не смотрят вниз.
Зачем был построен тот мост в горах?
Нелепый, смешной каприз.
И путник усталый, взглянув на свечу
Внезапно почувствовал боль.
Одна, без надежды, горела она,
Как рана, насыпь туда соль.
Замёрзший, потерянный в белых горах,
На пламя смотрел Дракон.
Горела свеча на мосту, и страх
Внезапно почувствовал он.
Он понял, что если однажды свеча
Навеки погасит свет —
Погибнет надежда и рухнет мост,
Стоявший тысячи лет.
Усталый, дрожащий от боли Дракон,
Крылом оградил свечу.
Он так и остался в горах, на мосту
От ветра хранить мечту.
Был некогда мост, соединявший века,
Горела на нём свеча.
Её охранял ледяной Дракон,
Чья кровь была горяча. [7]7
  Дж. Локхард.


[Закрыть]
 

Едва Дак завершил стихотворение, как Наромарт попросил его повторить чтение, но теперь – на зыке оригинала. Дракон уважил просьбу целителя. Остальные выслушали непонятную, но удивительно певучую и гармоничную речь в полном молчании и совсем не удивились, когда эльф подвёл итог:

– Очень жаль, что вы не можете оценить стихи на языке их сочинения.

– Ещё бы не жаль, – согласился Нижниченко. – Стихи всегда лучше слушать в оригинале, а не в переводе.

– А кто придумал эти стихи? – тихо спросила Анна-Селена.

– Не знаю, – Дак снова сделал легкое движение крыльями, словно плечами пожал. – Это очень древние стихи. Говорят, их написали наши предки, до того, как спустились со звезд в этот мир.

– Говорят? – уточнил Мирон, от которого не ускользнула легкая заминка на этом слове.

– Наши знания погибли почти сразу же после Катастрофы – вместе с теми, кто хранил их. На континенте сейчас осталось едва ли больше десятка Крылатых, которые помнят мир таким, как он был прежде.

– А ты? – не утерпел Сережка. – Ты же родился раньше, правда.

– Правда, но не намного. Когда случилась Катастрофа, мне не исполнилось и сорока оборотов.

– Но всё равно, ты же должен был многому научится и многое узнать, – не отступал мальчишка. Но Дак отрицательно покачал огромной головой.

– Я не знаю, Шустренок. Мы, драконы, живем не так, как люди, ведь мы – другие. Драконы бессмертны, нам некуда спешить. Поэтому маленькие дракончики не изучают знания старших, они просто живут и познают мир, стараясь везде побывать и все увидеть, услышать, ощутить. И только повзрослев, они приступают к обучению. Я был тогда еще ребенком. Я парил над равнинами Паннонты и петлял в ущельях Ласских гор, я купался в Восточном Океане и нырял в озеро Пэлла, я жил среди бака-ли, считавших меня маленьким живым богом и спускался в город Горного Народа Тронтандин, который сейчас считают легендой. Я помню это так хорошо, будто это было вчера. Но знания моего народа… Я лишь успел к ним только чуть-чуть прикоснуться. Тем, кто уничтожал драконов, нужны были только наше золото и драгоценности. Больше их ничего не интересовало. В такой войне знания обычно гибнут первыми.

– Знания в любой войне гибнут первыми, – мрачно констатировал Мирон. – Потому что именно они представляют самую большую ценность. Золото, драгоценности, территории – всё это можно вернуть назад, а вот раскрытые секреты уже не скроешь.

– Однако же, Инквизиция именно этим и занимается. И довольно успешно, – не преминул вставить своё слово вечный спорщик Женька.

Мирон отрицательно покачал головой.

– Инквизиция – плотина. Прогресс – поток. Да, таких плотин в истории нашего мира не было, поэтому и кажется, что прогресс остановился. Покажи человеку из Киевской Руси Днепрогэс – представляешь, как он впечатлится? Пороги исчезли, Днепр разлился – конца-края не видать.

– Редкая птица долетит до середины Днепра, – с иронией процитировал Гоголя подросток. Как известно, во времена создателя "Мёртвых Душ" никаких гидроэлектростанций на Днепре не было даже в проекте. Другое дело, что и преувеличил писатель изрядно: наверняка самая заурядная ворона способна из Троэщины перебраться в Оболонь.

Мирон кивнул, признавая правоту классика, и хотел продолжить объяснение, но не тут-то было.

– Пингвин – точно не долетит, – рот у Серёжке был набит печёной рыбой пополам с репой, поэтому говорил мальчишка очень неразборчиво. – Значит он – птица не редкая.

– Чучело, ты пингвина-то хоть раз вживую видел? – рассердился Женька, попутно удивляясь, что в морритском языке оказалось нужное слово. Значит, и на этой Грани где-то птички прижились.

– Два раза, – мальчишка ничуть не обиделся. Он проглотил еду и пустился в объяснение, помахивая зажатым в руке прутом с насаженным на него кусочком рыбы: – В кишинёвском зоопарке и в московском. Они забавные такие. Зимой с горки на пузе катаются.