Текст книги "Я убийца (СИ)"
Автор книги: Алексей Поворов
Жанры:
Классическое фэнтези
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)
Глава XXIII
Наибольшая сила – воскрешать.
Наибольшая слабость – убивать.
Н. А. Бердяев
Господи, как же тошнит от запаха крови и мяса! Ужасно! Кто хоть раз резал скотину, меня поймет. Нет, не тогда, когда привыкаешь и действуешь на автомате, а когда впервые совершаешь это сознательно, когда понимаешь, что лишаешь существо жизни. Сначала тебе интересно, что происходит, потом тебе становится все равно. Кишки, кости, сухожилия, предсмертные судороги – все это уже не трогает. Ко всему этому привыкаешь. Но запах! Запах крови остается! Он всегда стоит в горле, словно ты ее пьешь, он проникает внутрь, растекается по жилам, вытесняет остальные ощущения. Мерзко. Мы употребляем мясо мертвых животных: жарим, тушим, варим его, и вряд ли кто-то хотел бы задуматься о том, как оно попало к нам на стол. Мы хищники, и с этим ничего не поделаешь. Я был бы рад стать вегетарианцем, но жизнь сделала меня плотоядным.
Сижу у реки, отмываю руки от красного и липкого. Прохладная вода пускает круги, когда я окунаю в нее свои ладони. Поблизости все еще слышатся крики пьяных друзей, потерявших своего товарища. Одна моя половина проклинает меня за то, что я сделал, другая – хвалит. Совершив зло, я остановил зло гораздо большее. Кто дал мне такое право? А кто дал им право обвинять меня в убийстве своей же семьи? Кто дал право лжесвидетельствовать? Кто дал право судье выносить купленный приговор? Кто наделил такими правами их, тот дал и мне право квитаться с ними! С этим аргументом трудно не согласиться. Тру большим палацем ладонь, окунаю в воду. Злополучные комары так и норовят закусать, где-то стрекочет сверчок, надрывисто квакают лягушки, легкий ветерок колышет высокий камыш с человеческий рост. Оборачиваюсь и смотрю на лежащее у ног вырванное человеческое сердце. К горлу подкатывает тошнота. Чуть дальше лежит распотрошенное тело. Меня мутит. Зачерпнув горсть прохладной речной воды, омываю лицо, отираю шею и затылок. Гляжу на свои руки. Сегодня они дрожат, но пройдет время, и они станут тверды и уверенны, будто руки опытного хирурга.
– Господи, неужели все это совершил я? Почему?
«Потому что больше некому! Зло малое предотвращает зло большое. Скольких ты спас, забрав душу его? Ты же знаешь, кем он был! Выпусти меня наружу, и я все покажу и объясню», – звучит в голове ответ.
– А как же «не убей»?
«Заповеди существуют для людей, а не для таких, как этот! Ты же не тронул невиновного», – снова в голове раздается голос, один в один как у Петра.
Смотрю на полную луну, прислушиваюсь и сам поражаюсь тому, что слышу.
– Разве это во благо?
«Благо есть то, чего мы не ведаем, но к чему стремимся!»
Зачерпываю прохладную жидкость, вновь омываю лицо.
– Бред! Какой же бред! Что я творю?! Я не хочу этого!
«Пользуешься безнаказанностью и тем, что терять тебе нечего!»
– Кто ты?! Где?!
Кидаюсь в камыш, раздвигаю стебли руками, но слышу только удаляющийся смех. Обильные ручейки речной воды стекают по лицу, пробираются за шиворот, мне холодно, меня знобит. Смотрю по сторонам: я один, и вокруг только камыш, забрызганный кровью. Красное в темноте кажется черным. Бегаю по кругу, как собачонка за своим хвостом.
– Вот дьявол! Я спятил? Точно спятил! – провожу рукой по лицу и натыкаюсь на труп парня.
Налейте крови, бокалы синие пусты.
Давайте выпьем за обаяние борьбы.
За идеалы, мы их ковали на огне.
За ваших дочек, которых я возьму себе.
Помню, как получаю удар в плечо. Жесткий и грубый. Вынимаю наушники, пытаюсь извиниться. В ответ получаю удар в грудь. Их трое. Тот, которого я задел, самый рьяный. Коренастый парень с короткой стрижкой и бульдожьей мордой. Извиняюсь еще раз, говорю, что просто отдыхаю, слушаю музыку, гуляю. В челюсть летит кулак, в глазах темнеет. Сквозь звон в ушах из наушников доносится продолжение песни.
В интересах революции,
В интересах революции.
В интересах революции,
В интересах революции.
Рот полон крови, хорошо хоть уцелели зубы. Я, как дурак, все пытаюсь извиниться за то, что нечаянно задел ублюдка. А может, это он меня задел? И не нечаянно, а специально? Уже не помню. Машу руками, пытаюсь объясниться. Его аргументы продолжают методично долетать до меня увесистыми ударами. Отхаркиваю сгустки крови и припадаю на одно колено. Чувствую, как зверь во мне начинает просыпаться. Я не хочу, хватило и первого раза. Я осознал, что его не контролирую, когда он вырывается наружу. Это опасно не только для тех, на ком он отыграется, но и для меня самого. Когда действует он, я бессилен. Пытаюсь усмирить его.
– Прошу, хватит! Не надо! Парни, я же случайно! Мы же все русские, в одной стране живем, чего вы вдруг?!
От очередного удара скатываюсь с небольшой горки в реку. Лежу в мутной жиже, холодная вода омывает тело. Меня больше нет. Сверху слышится людское ржание. Им весело. Таким, как они, ничто не доставляет большего наслаждения, чем безнаказанное унижение другого. Темнота, абсолютное отсутствие жалости, стук в висках. Бам, бам, бам. Около часа я крадусь вдоль берега по колено в ряске и иле, стараюсь оставаться незамеченным. Иногда поднимаюсь наверх, чтобы не упустить преследуемых. Теперь я охотник. Они идут вдоль набережной, снова пристают к кому-то. Затихаю, в ушах пульсирует ярость. Их очередная жертва отхватывает оплеуху. Патруль ППС проходит мимо, делая вид, что не замечает происходящего. Мой обидчик спускается к реке, чтобы отлить. Пока его приятели веселятся, захожу к нему за спину и, нащупав под ногами камень, без раздумий бью по затылку. Тело заваливается вперед. Не даю ему упасть, подхватываю и быстро оттаскиваю в сторону. Тащу по камышам. Словно мне в помощь поднимается шумный ветер, скрывающий мои деяния. Останавливаюсь, только когда наступает полная тишина. Еще минуту прислушиваюсь, нет ли за мной погони – все чисто. Издалека доносятся крики: его приятели спохватились, но поздно. Руки сами начинают обыскивать лежащего на земле человека. Из кармана вынимаю раскладной нож, большим пальцем проверяю остроту. Заточен как надо – не придерешься. Когда разрезаю майку, он приходит в себя, начинает мычать и ерзать червем. Затыкаю рот и вспарываю брюхо. Его глаза округляются от боли, а тело начинает судорожно дергаться. Вранье, что человек орет, когда его режут. Резким движением засовываю руку в грудную клетку и нащупываю в теплых внутренних органах трепыхающееся сердце. Через секунду оно уже остаточно пульсирует в моей руке. Тук, тук, тук, ту-у-у-к. Все. Сваливаюсь на влажную землю, отбросив от себя страшный трофей. Хватаюсь за голову липкими руками. К горлу подкатывает тошнота, еле сдерживаюсь. Минут пять лежу неподвижно, потом понимаю, что нужно уходить. Нож летит на середину реки. Кидаюсь к воде, начинаю отмывать себя от крови. Тру большим пальцем ладонь, окунаю в воду. В последний раз осматриваю тело, медленно захожу в реку и переплываю на другой берег. Пробираюсь вглубь лесополосы.
– Стой, Макс! – словно приговор, звучит голос позади меня, и я замираю.
Вода стекает по лицу, капает с промокшей одежды на землю. Я тяжело дышу. От усталости шумит в голове. Слышу ровные шаги, которые становятся все четче и четче.
– На, возьми, – голос до боли знакомый.
Оборачиваюсь. Петр протягивает мне пакет с сухой одеждой и обувью. Трясущимися от холода и адреналина руками принимаю то, что он принес.
– Спасибо, – начинаю переодеваться. – Опять будешь проповедь мне читать?
– Бог тебе судья, не я. Ты сделал то, что должен был. А правильно или нет, не мне решать.
– Откуда ты тут взялся?
– Тебя ждал. Кто же тебе поможет, если не я? – он поворачивается и уходит в темноту. – Тебя жаль. Не для таких мелочей я показывал тебе место последнего пристанища. Не для таких. На шушеру размениваться смысла нет.
– Постой, Петр! Постой! – кидаюсь за ним.
– Захочешь поговорить – знаешь, где меня найти. А одежду сожги и не попадайся на люди, – слышится голос из тьмы, словно из Преисподней.
Тут он прав. Мокрые тряпки лежат на земле и от них явно нужно избавиться. Что же, странный священник, с тобой не поспоришь. Вопрос остается в другом: как ты тут оказался?
Глава XXIV
Правда подчас рождает ненависть.
Публий Теренций
9 апреля 2015 года. Три дня до Пасхи. 9 часов 7 минут.
Резко похолодало, ночью даже подморозило, и землю подернуло инеем. Сергей и Александр вышли из машины и направились к зданию с вывеской «Production». На входе им преградил путь крепкий молодой человек в черной форме с надписью «Security» – «Охранник», наверное, звучит сейчас немодно.
– Куда?
– Сюда, – Сергей вытащил корочку и ткнул ею в лицо здоровяку. – Еще вопросы есть?
Пугающее красное удостоверение, как обычно, сделало свое дело. Охранник, даже не удосужившись прочитать, что именно в нем написано, услужливо открыл дверь и уже совсем другим тоном пригласил сотрудников при исполнении войти внутрь здания.
– Начальство наверху, остальные на первом этаже. Проходите.
– Пошли, Сань! – скомандовал Сергей и жестом головы кивнул подчиненному в сторону образовавшегося прохода.
За дверью – воплощение американского стандарта: перегороженные клетушки для персонала, корпоративная этика и бессчетные менеджеры – офис-менеджеры, менеджеры по продажам, менеджеры по персоналу, менеджеры по клинингу вместо уборщиц. Убогое царство белых воротничков, гнетущее любого здравомыслящего человека. Люди-крысы расселись по своим норам в общей комнате, напичканной видеокамерами и микрофонами. Создавалось ощущение не рабочей обстановки, а тюремной. Сергей сразу направился наверх, Александр последовал за ним. Не успели они пересечь один лестничный пролет, как к ним навстречу, на ходу застегивая полы модного пиджака, поспешил мужчина лет сорока.
– Руслан Константинович, – протянул он руку следователю. – Гендиректор.
– Прекрасно. Тогда мы к вам. Наверное, догадались по какому вопросу?
– Да-да. Конечно. Но лучше пройти в мой кабинет, – он указал рукой наверх, а сам, словно жираф, вытянул голову, высматривая из-за посетителей, нет ли кого еще внизу.
– Что ж вы так суетитесь? – усмехнулся Александр.
– Пройдемте. Много лишних ушей.
– А есть, что скрывать?
– Я все расскажу в кабинете.
– Уже интересно, – улыбнулся Сашок, азартно потирая руки.
Прежде чем открыть кабинет, Руслан Константинович еще раз оглянулся по сторонам и выдержал паузу, словно опасаясь слежки. Из соседней двери высунулось лицо женщины, которая при виде опасности по-черепашьи спрятала голову обратно.
– Ну так что? – поинтересовался Сергей, садясь за длинный черный стол.
Александр расположился напротив, достал блокнот и ручку и включил диктофон на мобильнике.
– Чаю или кофе не желаете? – Руслан оценил безразличие незваных гостей. – Ну, нет так нет.
– Руслан Константинович, я вижу, вам уже сообщили, откуда мы?
– Да-да. Конечно, – он затряс головой, будто больной Паркинсоном.
– Дело, собственно, состоит в том, что 6 апреля был обнаружен труп Ледовских Светланы Васильевны, – Александр достал фотографии с места преступления и протянул их Сергею. Тот, в свою очередь, передал их Руслану Константиновичу.
– Господи, какой ужас, – воскликнул гендиректор, нервно перебирая снимки, затем отложил их в сторону, трясущейся рукой налил себе стакан воды и жадно выпил.
– Руслан Константинович, давайте на чистоту. Что, как и почему? И не вздумайте валять дурака, так как рано или поздно мы все равно все узнаем. Тем более, я вижу, что потерпевшая была вам небезразлична.
– Ладно, сейчас, – он потрепал на себе волосы, потом закрыл руками лицо. – Короче, так, парни. Только давайте это останется между нами. Я человек женатый, и мне проблемы не нужны.
– Да это понятно. Проблемы не нужны никому. Только если бы люди их не создавали, то мы бы к ним и не приходили, – мгновенно отреагировал Сашок и тут же получил в свой адрес прожигающий взгляд старшего по званию.
– Примерно год назад мы приняли ее на работу. Сам не знаю, как все произошло. В общем, ну вы понимаете: после корпоративчика мы с ней, слово за слово... Она говорит, что ее муж не любит, не понимает, мало ей внимания уделяет. Я тоже хотел малость разнообразия. Раз, второй, ну и, короче, завертелось. Она мне в чат напишет…
– Чего? Куда? – Сергей немного растерялся, но Александр быстро исправил положение.
– Программа такая. Типа смс отправлять. Переписка, в общем.
– А-а-а-а, – понимающе кивнул следователь, хотя сам не понял ровным счетом ни черта.
– У нас отношения свободные были. Спишемся – встретимся. Так сказать, только для… Сами понимаете.
– Понятно, – Сергей почесал переносицу. – А на выходных вы к ней приезжали?
– Да, заскакивал.
– Дела свои сделал и домой к жене, так что ли? – уткнувшись в блокнот, с улыбкой добавил Александр.
– Ну, типа того. Что тут скажешь-то? Я ее не обижал, деньжат подкидывал и подарки дарил. Ребят, я когда приезжал, она еще жива была. Детьми клянусь, ей Богу, не я!
– Вас еще никто ни в чем не обвиняет. Успокойтесь.
– А может, еще кто у нее был? – положив блокнот, спросил Александр.
– А я почем знаю? Я же говорю: у нас так, дашь на дашь все было.
– Понятно. Дашь на дашь – лучше и не скажешь. Мы с вашими сотрудниками еще пообщаемся. Вы же не против?
– Нет, конечно! Ради Бога!
– Вот и прекрасно. Если что вспомните, позвоните, – Сергей достал визитку и положил на стол Руслану Константиновичу.
– Ребят, только ради Бога, никому! Прошу! – он привстал с кресла и сложил руки на сердце, сделав печально-вопрошающий взгляд.
– Постараемся. Если что, то вызовем вас.
Сергей и Александр спустились на первый этаж, неспешно перебирая ногами ступени.
– Никому. Ты слышал? – усмехнулся Сашок. – Да сто пудов, что весь коллектив в курсе! Последней, как правило, все узнает жена, – он тут же замолк, видя перед собой безмолвное и покрывшееся красными пятнами лицо напарника. – Да я это так, образно.
Их догнала женщина в возрасте. Та самая, которая выглядывала из соседнего кабинета. Она была раскрашена, как индеец команчи перед боем, маникюр на ее руках слепил алым цветом, довольно пышное тело перекатывалось под облегающим платьем, шпильки туфель ритмично стучали по плитке.
– Постойте, – запыхаясь, окликнула она следователей. – Ой. Фу-у-у. Еле успела. Вы же из полиции?
– Допу-у-у-стим, – протянул Сергей, еще не вполне понимая, чего от нее можно ждать.
– Я вам сейчас все расскажу. Меня зовут Антонина Павловна, я тут старшим бухгалтером работаю, – Антонина Павловна взяла Сергея за рукав и решительно потащила в сторону. – Пойдемте, пойдемте!
Они вышли на небольшую площадку, где стояла урна для курильщиков. Женщина ловко чиркнула зажигалкой и сделала глубокую затяжку.
– Короче, так. Шмара эта, Светка, весь наш коллектив взбудоражила. Ни одного мужика мимо себя не пропускала! А эти-то кабели? Им сиську покажи, и они уже готовы бежать за ней хоть на край земли! Туда этой суке и дорога!
– За что же вы ее так? – тоже закуривая, спросил Сергей.
– Как за что?! До этого все спокойно было! А как ее на работу приняли, так началось. Дура-дурой. Ее даже уволить поначалу хотели, пихали с одного места на другое, пока она с начальником нашим не съякшалась. И что он в ней нашел?! Сама же помню, как он крыл ее благим матом, стоя у нас в бухгалтерии, за то, что она, простите меня, ни в зуб ногой.
– Зато она другим может, – расплылся в улыбке Сашок.
– Во-во! Вот только этим-то она и может. Шалава!
– Так что же не уволили?
– Говорю же, охмурила она нашего директора! Словно околдовала его, ведьма!
– И что, ее тут все так же, как и вы, не любят?
– Да почти весь коллектив! У кого ни спросите. Она же себя здесь в последнее время как хозяйка вела. Чуть что не так, то сразу Руслану Константиновичу звонит, жалуется. А тот, как цепной пес, давай всех на куски рвать по делу и без. Так я вам еще больше скажу: она до него тут шуры-муры с другим крутила. Говорят, даже якобы забеременела от него. Тут любовь такая была, что ой-ей-ей! – Антонина Павловна покачала головой. – Только вот парнишку жалко. Как только она с нашим-то, – она кивнула в сторону директорского кабинета, – начала крутить, тот его сразу уволил. Как же он переживал. Любил ее сильно. Мало того, говорят, у нее еще и муж был! – она преподнесла это таким тоном, словно раскрыла тайну века.
– Почему был? Он и сейчас есть. Гражданский муж, так сказать.
– Да вы что?! Обалдеть! – Антонина Павловна потушила окурок о край урны и выдохнула облако сизого дыма почти в лицо Сергею.
– Позвольте, но у нее вроде бы детей нет?
– Да долго ли почиститься? Я вас умоляю! Вы прямо как маленькие.
– Антонина Павловна, а скажите, пожалуйста, как звали того парня, которого уволили?
– Так это… Как же его? – она некоторое время задумчиво тыкала пальцем в грудь следователю, будто хотела выбить из него эту информацию, но потом собралась с мыслями: – Господи Иисусе! Комаров Кирилл! Точно-точно! Комаров. Но вам бы на счет него лучше расспросить нашего компьютерщика: он с ним в хороших отношениях был. Насколько помню, только с Кириллом он в последнее время и общался.
– Спасибо большое, Антонина Павловна. Вы даже не представляете, как нам помогли, – Сергей мило улыбнулся.
Лицо женщины покрылось довольным румянцем.
– Да бросьте вы. Чего уж тут. Я всегда готова помочь в хорошем деле.
– А не подскажете ли еще нам, как найти этого вашего программиста? Он здесь?
– Нет его. С ним дело вообще непонятное случилось – пропал он.
– В каком смысле?
– Он как в пятницу на выходные ушел, так его и нет. Не появляется на работе, на звонки не отвечает. Как в воду канул!
– А как его зовут-то хоть? – Александр перелистнул листок блокнота.
– Компьютерщика-то нашего?
– Ну да, его.
– Так Максимов Максим Юрьевич. Душа-человек! Всем помогает, ни с кем не ссорится, его тут у нас все очень уважают. Тихоня такой, уже в возрасте – как-никак почти четвертый десяток. А умный! Что ни спроси – все знает. У нас тут без него просто ужас. Другого бы наш Цербер, – она снова кивнула в сторону директорского кабинета, – давно бы уволил за прогулы, а этого ждет. А может, просто запил он? С кем не бывает? Хотя вроде и непьющий был, – тут же ответила она сама себе.
– А где на них данные получить можно? На обоих?
– Так у меня и можно. Пойдемте. Я вам даже чаю могу согреть, если хотите.
– Штирлиц в юбке, твою мать, – еле слышно прошептал Александр, захлопнул блокнот и убрал его во внутренний карман куртки.
Сергей уже смаковал мысль о том, что у него появилась зацепка и что цепочка начала хоть как-то вытягиваться, смыкаясь разорванными звеньями в единое целое. «Вот почему три пальца. Руслан – первый. Осталось понять, кто еще. По пальцу за любовника. Но причем тут язык? Нужно теперь отыскать этих двоих плюс опросить еще тех, кто с ней общался. Интересно, что там у Пименова? Раскопал он что-нибудь интересное про миорелаксант?», – пронеслось все разом в голове у Сергея.
Глава XXV
Никем не любимый ребенок перестает быть ребенком:
он лишь маленький беззащитный взрослый.
Ж. Сесброн
Я провожу тыльной стороной ладони по правой брови, смахиваю капельку пота. Хотя на улице уже глубокая осень и в воздухе веет морозцем, мне жарко. Вместе с Петром и другими рабочими закидываем бревно на кладку, подгоняем его, осаживаем на место. Работников тут много. Где их Петр только находит? Косматая борода, ряса в опилках, хитрый прищур – прямо апостол собственной персоной, а начинает в душу лезть – самый что ни на есть демон. Все у него с какими-то загадками. Разрушенная давным-давно церковь потихоньку поднимается. Еще немного, и начнем класть переводы для потолков, которые будут уходить в купола. Но прежде необходимо выполнить сложную рубку. Петр ждет особо мастеровитого плотника, но тот все не появляется. С неба начинает моросить.
– А если он не придет?
– То одному Богу ведомо. Может, и не придет.
– Так чего народ держать? Давай в другой раз, – потирая руки и дыша на них теплым воздухом, говорю я.
– Может, ты и прав, – Петр окидывает взором стоящих внизу мужиков. – Все, ребята, спасибо за помощь! Отдыхайте!
Слышится ответная благодарность, легкий гомон, слова прощания, и народ начинает потихоньку расползаться.
– Погода мерзопакостная, – поднимая голову к свинцовым небесам, бурчу я.
– Пойдем чаю попьем. Там самовар должны были согреть. Как на это смотришь?
Я не отрываю взора от неба, ощущаю, как мое лицо покрывается моросью и небольшая капелька дождевой воды скользит по шее, вызывая мурашки по всему телу.
– А молоток не подкинешь, как в прошлый раз?
– Да Бог с тобой. О чем это ты? Не стоит меня вплетать во все это. Лучше пойдем чай пить, – он задирает рясу, чтобы не мешалась, и ловко соскакивает вниз. – Ну, ты идешь али как?
Я все еще наслаждаюсь тем, как маленькие и острые, словно иголочки, капельки покрывают кожу.
– Проходи, проходи. Тут, конечно, не хоромы, но жить можно.
Вхожу в наспех срубленную клетушку, где ничего нет, кроме стола, нескольких стульев и буржуйки в углу, в которую Петр шустро подкидывает несколько поленьев. Стою в ожидании и щелкаю пальцами, пока он разливает душистый чай на травах. Манящий запах заполняет небольшое пространство, и я машинально сажусь за стол.
– Я бы от чего покрепче не отказался, – со смехом говорю я и с прихлебом втягиваю в себя кипяток из стеклянного стакана. Лицо моего собеседника меняется: теперь он явно не похож на святошу.
– Мало тебе было?!
– Да брось, я пошутил.
Воздух становится гуще, а в комнатенку сквозь щели проникает ночная тьма и заполняет пространство.
– Забыл, для чего ты здесь?! Почему выжил?! – голос Петра звучит загробно, борода трясется, а глаза во мгле кажутся красными. – Вино бы вам жрать! А ты знаешь, что двое малолетних детей погибли по вине матери-алкоголички?!
Я опускаю стакан, зубы самопроизвольно начинают скрипеть. Петр привстает, опирается руками о столешницу.
– Ты переживаешь за смерть своих близких, пытаешься исправить то, что случилось, пытаешься повлиять на ход событий, искоренить несправедливость, алчность, предательство, похоть. Хочешь сам стать судьей вместо тех продажных, ряженых в мантии ничтожных кукол. Пытаешься судить их, пусть и таким зверским способом. Ты чистишь этот мир, словно санитар чистит гнойную рану больного от накопившейся внутри заразы. А теперь представь себе, что некоторые сами гробят самое святое – своими собственными руками, без раскаяния, без сожаления?!
Меня знобит: так бывает из-за гипоксии. Хочу возразить, но не могу, а он продолжает. Зверь во мне снова начинает пробуждаться.
– Галина Кудрина и ее благоверный супруг Роман нигде и никогда не работали, пьянствовали всю свою, если можно так сказать, сознательную жизнь, да еще и дрянь всякую по вене пускали. Зато умудрились нарожать, как это нередко бывает, двух прекрасных детишек, Костю и Илью.
– Зачем ты мне это рассказываешь? – хриплю пересохшим ртом, стараясь удержать чудовище внутри себя, но мой благодетель давит на больное.
– Затем, что я не для того здесь нахожусь, чтобы ты шпану по кустам резал, да бошки им молотком разбивал. Нужно расти, Максим, совершенствоваться. Ты же, в конце концов, хочешь отомстить за тех, кого потерял? А? Вижу, что хочешь. Тогда слушай. Слушай и запоминай! Однажды Галина оставила на столе снотворное, а четырехлетний Костя, увидев таблетки, принял их за конфеты, такие редкие в его жизни. Понимаешь?! Ребенок не может отличить лекарства от сладостей! И что происходит?! – он разводит руки в стороны. – Итог трагичен: ребенок умер, уснул вечным сном.
– Остановись. Хватит, – голова кружится, тошнота подступает к горлу. – Я знаю, к чему ты клонишь. Но с этим должны разбираться органы опеки, власти, в конце концов, но не я. Не я.
– О, как ты заговорил, Макс! Хорошо! Прекрасно! Но я скажу тебе вот что! Лишение родительских прав – это мера защиты детей, которая применяется только по решению суда. Понимаешь?! Суда! Ты ведь ощутил на себе его справедливость?
– Если я начну действовать... – качаю головой. – Все же зачастую даже самая плохая семья лучше, чем самый хороший детский дом.
– Тут я с тобой согласен, но это в том случае, когда есть хоть какая-то надежда! А здесь... После смерти ребенка семьей заинтересовались в отделе опеки и попечительства. Галине даже пригрозили лишением родительских прав, но, заметь, просто пригрозили. Одна смерть для них ничто. Как ты сам сказал, плохая семья лучше, чем хороший детдом. Но детдом лучше, чем смерть! Ну, так вот, Макс. Спустя год у этого отребья родилась дочь Вика. Но и ее жизнь в семье алкоголиков и наркоманов была недолгой. Полуторамесячную девочку вскоре нашли мертвой. Слышишь меня?! Вику нашли мертвой!
Его слова многократным эхом проносятся в моей голове. Рука сжимает стакан с чаем так сильно, что он лопается. Ладонь горит то ли от кипятка, то ли от порезов.
– Знаешь, что стало причиной смерти?!
Мотаю головой из стороны в сторону, разминая стекло в руке.
– Донельзя пьяная и обдолбанная мамаша накормила младенца грудным молоком, и малышка умерла от интоксикации.
– Чего ты от меня хочешь?
– Ты меня плохо слушал, Максим. У них остался еще двухлетний Илья.
– Какой же ты к черту священник, раз толкаешь меня на это? – хватаю его за шиворот, подтягиваю к себе и шепчу на ухо. – Ты ведь знаешь, что будет, когда я доберусь до них.
– Благословляю тебя, сын мой, – он будто смеется.
Боль в руке становится невыносимой. Я отталкиваю его от себя и вскрикиваю. Разбитый стакан лежит на полу, из руки хлещет кровь. Второй раз я калечу одну и ту же руку и снова о тот же предмет. Пугающая закономерность.
В комнатенке тепло от буржуйки и светло. Никого нет. Через секунду вбегает отец Петр. Я шарахаюсь от него в сторону, словно черт от ладана, зажимая порез рукой.
– Господи! Как же тебя так угораздило-то? Дай посмотрю! Оставить тебя нельзя ни на минуту.
Опешив, смотрю, как он ловко отрывает полоску от полотенца и заматывает мне ладонь.
– Прижми туже, а я принесу бинты да зеленку. Надо же рассадил-то как. Эх ты, растяпа. Да чего смотришь-то так на меня? Держи сильнее, чтобы кровь перестала идти. И крестик свой убери за пазуху, а то вывалился, – он выскакивает на улицу.
– Это не крестик! Это паук! Подарок сына!
Ведь у меня травма головы, я умирал несколько раз. Чего удивляться происходящему? Присаживаюсь на стул, ногой задвигаю осколки стакана под стол. Передо мной, оказывается, лежит старая газета. Странно, почему не заметил ее сразу? Мое внимание приковывает заголовок «Ребенок умер, отравившись грудным молоком пьяной матери». Чуть ниже вырван клочок. Зачем-то лезу в карман и нащупываю там бумажку, вынимаю и разворачиваю. На куске газетного листа написано простым карандашом: «ул. Пролетарская, дом 74. Кудрины Галина и Роман». Зверь внутри меня заходится безумным смехом.
Порыв ветра срывает последние пожелтевшие листья с дерева и, закручивая их в небольшую воронку, уносит в сторону. Холодная изморозь покрывает городскую окраину. Мерзко, сыро и холодно. Серый безжизненный вечер подходит к концу, отдаваясь во власть влажной осенней ночи. По моему промокшему насквозь капюшону стекают струйки дождевой воды. Я стою вдалеке от полуразрушенного и покосившегося барака. Этому дому на вид лет сто, не меньше. Он поделен на четверых хозяев. В одной части точно никто не живет: окна заколочены, на двери висит замок. С этой же стороны вход в ту часть, которая мне нужна. В разбитом окне, затянутом полиэтиленом, тускло горит свет. Двор похож на городскую свалку: мусор выкидывается прямо рядом с развалившейся верандой. Вместо огорода – заросли сухого репейника высотой в человеческий рост, чуть дальше виден раскидистый клен. Решаю дождаться темноты в этих дебрях. Сухая одежда и машина ждут в двух кварталах отсюда. Порыв ветра окатывает меня крупными дождевыми каплями. Внезапно открывается дверь. Она распахивается так резко, будто ее вышибли пинком. Долговязый пьяный мужик в семейных трусах с матерной бранью вываливается на крыльцо, закуривает сигарету и, шатаясь маятником в разные стороны, босиком начинает неуверенное движение в мою сторону. Он останавливается метрах в двух, делает очередную затяжку и начинает отливать, что-то бормоча себе под нос. Смотрю с презрением на это подобие человека. Почти совсем стемнело. Из открытой двери доносится детский плач. Я уже был здесь прошлой ночью, наблюдал за этой семейкой. Последние сомнения разбились, словно Титаник об айсберг, когда я увидел, как эти горе-родители валялись в пьяном угаре на полу, а их двухгодовалый ребенок сначала надрывисто кричал, а потом свернулся калачиком и, засунув большой пальчик в рот, уснул на грязном, старом, валяющемся словно половая тряпка свитере. Вы спросите, куда смотрят соседи? А часто ли вы сами лезете в чужие семейные проблемы? Всем же все равно. Кроме меня. Так как всем есть, что терять, а мне – нет.
Тощий делает последнюю затяжку и щелчком отправляет бычок в мою сторону. Окурок прилетает прямо мне в плечо.
– Да заткни ты его, сука долбаная! Дай ему пожрать, пусть замолкнет! – он с прихрюкиванием затягивает содержимое своего носа себе в глотку и схаркивает в сторону.
Я же в это время наматываю капроновую бельевую веревку себе на руки. Она тихо поскрипывает на мокрых кожаных перчатках. Тело, стоящее передо мной, разворачивается по направлению к дому. Зря: к хищнику нельзя становиться спиной. Делаю глубокий вдох, слышу, как стучит мое сердце. Два резких шага вперед, мгновенные, как вспышка света. Удавка накинута на шею, рывок на себя. Он невольно всхрапывает. Упираюсь коленом в его хребет, капрон впивается в кисти, недавно порезанная ладонь начинает гореть. Он беспомощно мотает руками, пытается вырваться. Умирать не хочется никому – даже такой падали. Валю его на землю. Он еще какое-то время беспомощно дергается и затихает. Все, с ним покончено. Сижу на корточках рядом с телом, по спине течет пот. Снимаю перчатку, порезанная рука болит, из-под бинта сочится кровь. Это плохо. Очень плохо. Нужно быть аккуратнее. Но ничего: усиливающийся дождь смоет следы.
– Ромка! Дебил! Ты где есть-то?! – из дверного проема показывается второе пьяное тело.
– Ща буду! – ору ей в ответ, подражая мертвецу.
Сплевываю на ее мужа и быстрой походкой направляюсь к ней. Она всматривается в темноту и вскоре различает стремительно приближающийся к ней черный силуэт.
– Ты кто такой?!
– Справедливость!
Кулак влетает в опухшее от пьянки лицо. Ее ноги отрываются от пола, и она с грохотом валится в коридор. В соседней комнате кричит ребенок. Кричит тихо, я бы сказал, утомленно. Закрываю за собой дверь на замок и затаскиваю паскуду на кухню. Привязываю к стулу, скотчем заматываю рот. Перевожу дух. Иду на детский голос медленно, не спеша. Повсюду валяются бутылки, тряпки, старая обувь и газеты. В нос бьет отвратительный затхлый запах. Останавливаюсь в небольшой темной комнате. Ребенка я больше не слышу. Кое-как нахожу выключатель. Свет тусклый, но я отчетливо вижу забившееся в угол маленькое тельце. Илья, худенький мальчонка с темными выразительными глазами, смотрит на меня недетским взглядом, прожигает насквозь. Сажусь на корточки, протягиваю ребенку руку.
