Текст книги "Я убийца (СИ)"

Глава XXXI

Самая изощренная хитрость дьявола состоит в том,

чтобы уверить вас, что его не существует.

Ш. Бодлер

– Проснись. Проснись. Слышишь меня? Проснись, Макс!

Я открываю глаза, в комнате темно. Прислушиваюсь. Ничего, только тишина. Тяжело вздыхаю и понимаю, что что-то или кто-то пытается вырваться из меня наружу. На душе становится погано и тяжко. Грудь ломит. Поднимаюсь и сажусь на край кровати. Так отвратительно, что хочется разорвать грудную клетку и вытащить из себя то чужеродное, что в ней обосновалось. Меня начинает потрясывать, и я неуверенно иду в ванную. Открываю кран, умываюсь холодной водой, еще и еще. Поднимаю взгляд и замираю в оцепенении. Из зеркала на меня смотрит незнакомый человек, щурит глаза, словно оценивает. Медленно касаюсь зеркала. Отражение самовольно отклоняется в сторону и с опаской разглядывает мою руку. На волевом лице незнакомца красуются глубокие шрамы. Взгляд жесткий, ледяной, пронзительный, звериный. Незнакомец осматривает границы своего заточения, затем ощупывает их, начинает метаться в зазеркалье и со всего маха бить по преграде кулаками. Я отшатываюсь назад. Зеркало хрустит, и по нему расползаются паутинки трещин. Он бьет снова и что-то кричит. В ужасе наблюдаю за происходящим. В конце концов, незнакомец выдирает кусок стекла, режет себе палец и выводит кровью на зеркале слова: «Остановись. Он рядом».

Лампочка с грохотом лопается, я вздрагиваю в ужасе, в темноте слышно только мое отрывистое дыхание. Через минуту прихожу в себя, понимаю, что нахожусь в коридоре, вижу, что мои руки в крови, а пальцы и ладони покрыты резаными ранами. Возвращаюсь в ванную, чтобы поменять лампочку: зеркало разбито, колотое стекло лежит в раковине, залитой кровью, а на оставшемся полотне видны красные разводы, будто бы я водил ладонями по острым краям.

Сижу на кухне, заматываю руки бинтом. Это уже не первый случай. После того, как я вышел из комы, со мной постоянно творятся странные вещи. Хотя чему удивляться с моими-то повреждениями мозга? Я больной придурок, лишившийся всего и оставшийся один на один с неутолимой яростью. Делаю петлю на руке и затягиваю ее на узел, держа один конец бинта зубами. Когда я закончу с тем, что задумал, нужно будет покончить и с тем, кем я стал. А пока… Пока мне нужно выспаться. Завтра я встречаюсь с Петром.

Старенький «Икарус» дергается, набирая скорость. Я кое-как пробираюсь на заднюю площадку и хватаюсь за поручень, чтобы устоять на ногах. Людей много, все куда-то едут, спешат. Мы постоянно суетимся, пока дышим. После получаса езды народу убавляется, и я могу сесть на свободное место, правда, только возле пожилой женщины, которая читает лежащую на коленях Библию. Странная обстановка, чтобы предаваться погружению в Писание. Сажусь. Она, не поднимая головы, краем глаза осматривает меня. Все это время она тщательно водит пальцем по строчкам и бубнит, словно хочет мне что-то доказать или продемонстрировать. Впрочем, не одна она поглядывает на меня. Такое ощущение, что я выделяюсь из толпы. Интересно, чем? Своими забинтованными руками? Минут через двадцать женщина, не отрываясь от Писания, вдруг начинает говорить.

– Знаете, когда я читаю «Отче наш», моя душа наполняется легкостью. Молю Господа о смирении людей. Я надеюсь, что Спаситель услышит мои молитвы.

В этот момент я подъезжаю к своей остановке и поднимаюсь с кресла. На секунду задерживаюсь, чтобы ответить женщине.

– Надежда, к сожалению, всегда приводит к разочарованию. Хотел бы я, что бы моя душа тоже наполнялась легкостью. Только проблема в том, что мы с Господом нашим разговариваем на разных языках.

Глаза ее округляются. Она медленно поправляет очки, натягивая их выше на нос, жмет плечами, открывает рот, чтобы что-то произнести, и вскоре молча закрывает его, так и не найдя слов. Оплачиваю проезд и выхожу из автобуса. В паре километров от остановки, около заброшенного дома меня ждет машина, на которой я и добираюсь до Петра.

– Почти все закончено, осталось немного, – смотрю на строение, в возведении которого сам принимал участие.

– Да, ты прав, – смиренно отвечает Петр. – Люди суетятся, стараются. Так что скоро закончим все с Божьей помощью.

– Неплохой приход получится. Будешь служить тут и горя не знать, – хлопаю его по плечу, на что он качает головой. – Что не так?

– Не для себя строили – для всех.

– Понятно, что не для себя. Но церковь без священника существовать не может. Смотри, скольких ты приютил обездоленных и разочарованных в жизни. Теперь у них есть цель, есть стремление. Ты им нужен.

– Я не могу.

– Почему?

– Потому что не смог остановить тебя. Так что, когда мы достроим, я уйду.

– Куда?

– Туда, откуда пришел, – он загадочно усмехается и не спеша уходит.

– Постой! Что за бред ты несешь?! Ты же сам мне показывал истинное зло! Говорил о том, что с ним нужно бороться! Разве не так?!

– Я хотел только, чтобы ты оставался собой. Они хотели другого. Обыграли нас на твоих чувствах. Выбор – сложная штука, Максим.

– Я вообще ничего не понимаю!

Петр замирает и какое-то время стоит неподвижно.

– Есть дело! – он резко оборачивается.

В нем мгновенно что-то поменялось. Возможно, взгляд.

– Какое?

– Поехали, по пути расскажу.

Едем в город и сворачиваем на окраину, в район новостроек. Перед поворотом мою машину тормозит патруль ГИБДД.

– Я что-то нарушил?

– Мы очень спешим, нужно человека соборовать, он на смертном одре, и я могу не успеть. Если можно, то поскорее, пожалуйста, – встревает Петр.

Полицейский смотрит в документы, потом на меня.

– Счастливого пути.

Возвращает права, и мы едем дальше.

Петр указывает дорогу, заезжаем во двор, где по всему периметру стоят многоэтажки, а в центре располагается детская площадка, на которой резвится ребятня разного возраста.

– И что дальше?

– Ничего. Просто будем ждать.

– Чего? – глушу мотор машины.

– Не чего, а кого.

– Да-а-а, – протягиваю я, закусываю нижнюю губу и откидываюсь на сиденье. – Знаешь, я, если честно, вообще тебя не понимаю. То ты бьешь себя в грудь и читаешь мне проповеди про то, как нужно жить правильно, то превращаешься в подстрекателя, благословляя меня на то, что я делаю. Знаешь, я бы успокоился и на тех, кто наплевал на мое горе из-за того, что деньги оказались для них важнее, чем справедливость.

– Так почему не остановился? – Петр поворачивается ко мне и смотрит мне в глаза своим холодным взглядом.

– Но, ведь…

– Но ведь это я тебе говорил делать то, что ты делаешь? Ты это хотел сказать?

Смотрю на этого человека с приветливым лицом. Длинные волосы до плеч свисают ровными прядями, аккуратная борода и усы, пронзительный, умный взгляд. Сейчас он такой, сейчас ему так нужно. Я давно заметил, какими разными бывают его глаза. Глаза – зеркало души, и он, словно хамелеон, сменяет их – от светло голубых до угольно-черных. Ты не так прост, священник! Если ты вообще тот, за кого себя выдаешь.

– А разве не так?

– Ты вправе выбирать, Макс. Выбор – это единственное, что зависит непосредственно от человека. Всем остальным можно манипулировать, – он делает приемник громче, и музыка наполняет салон.

Нам с тобою повезло

Наслаждаться тьмой и светом!

Быть спокойнее воды и бешеней огня!

Мы с тобой добро и зло,

Выпьем и закусим ветром.

Мы с тобою одной крови: ты и я!

Этот человек в длинной рясе, который сейчас сидит на пассажирском сиденье моей машины, отец Петр (так он себя называет и так называют его все те, кто помогает строить ему его обитель) – он как монета: с каждой стороны разный. У него свой символ, своя правда, свои идеи. Он заботился обо мне, напутствовал меня, давал мне надежду. Он единственный, кто помогал мне в трудную минуту. Единственный, кто знает про то, кто я на самом деле. Хотя, может, именно он меня таким и сделал? А может, я сделался таким сам? Или мир и общество сделали меня таким? Каждый народ достоин своего демона. Этот священник дает мне пряник, а после того, как я совершаю то, о чем он просит, вваливает мне кнута, обвиняя меня в нарушении всех законов Божьих и стращая карой Господней. Если я есть кара для тех, кто совершает мерзости, тогда, получается, он есть мое наказание?

– Смотри, Макс, – внезапно произносит он и указывает пальцем на подъезжающий микроавтобус.

– И что?

– Ты слышал о том, что пропадают дети и молодые девушки?

– Что-то передавали в новостях. А что?

– Это и есть тот человек. Он приезжает сюда уже на протяжении недели. Присматривается к новой жертве.

– Да откуда тебе знать?! Может, он просто живет здесь?! Если я палач, то я хочу быть уверен в том, что жертва виновна! И вообще, какого дьявола ты все это творишь?! Ты же должен помогать людям своими проповедями и молитвами, или что там вы еще делаете?!

– Пересвет. Слыхал о таком? Легендарный монах-воин, инок Троице-Сергиевского монастыря. Вместе с Родионом Ослябей участвовал в Куликовской битве и сразил в единоборстве перед основным сражением татарского богатыря Челубея, погибнув при этом сам. Русской православной церковью причислен к лику святых. А священники, благословляющие воинов на смертный бой? Есть в этом смысл? Где здесь «подставь щеку», «возлюби врага своего как самого себя»? Богу, Максим, иногда требуется свой дьявол, чтобы делать его руками то, что не может вершить он сам.

– Стелешь мягко, – впиваюсь руками в баранку.

– Так что служители не всегда праведники, и наоборот. В каждом из нас есть и тьма, и свет, но только нам выбирать, ради чего мы творим то, что творим.

– А если ты ошибаешься? – я смотрю на то, как в двадцати метрах от меня сидит в машине человек и наблюдает за детьми. – Если он не виноват? Что тогда?

– Я хоть раз ошибался? Наркоторговцы, насильники, садисты, продажные чиновники, торговцы живым товаром? Разве ты хоть раз избавил этот мир от невиновного?

– Тут ты прав. Ты не ошибался ни разу.

– Вот видишь. Так почему засомневался теперь?

– Я устал.

– Тебя никто не заставляет. Ты вправе поступать так, как захочешь.

– Когда я закончу с последним, я покончу и с собой. Ты знаешь, что остались только они. Я перебил их всех: адвоката, судью, прокурора. Я подготовил сюрприз и для этой мерзкой твари, которая лишила жизни мою семью. Она будет страдать до последних дней своей жизни. Так что после окончания дел, Петр, на меня не рассчитывай. Я должен остановить то зло, которое сидит во мне.

– Это твой выбор, Максим. Только твой. И как только ты все закончишь, позволь мне сделать только одно.

– Что именно?

– Разреши познакомить тебя кое с кем. И потом ты сможешь сделать все, что захочешь.

– Договорились.

Оборачиваюсь и вижу, как мужчина разговаривает с маленькой девчушкой, потом, сгорбившись над ней, ведет ее к своей машине. В ее руках небольшая кукла. Ей лет десять от силы, и он ей явно не знакомый и уж тем более не отец.

– Решай, Максим. Решай. Делай свой выбор, – Петр жмет плечами и выходит из машины, аккуратно прихлопывая за собой дверь, словно боясь нарушить естественный ход событий.

Мужчина открывает боковую дверь тонированного микроавтобуса, и, подняв ребенка, с улыбкой на лице сажает ее внутрь. Он осматривается по сторонам, выжидает секунд десять и захлопывает дверь. На площадке все по-прежнему, никто не замечает пропажи. Никто, кроме меня. Хватаюсь рукой за грудь, мне снова не хватает воздуха. Так происходит всегда, когда просыпается зверь. А может, просто разыгрывается очередной приступ из-за гипоксии. Тот, кто похитил ребенка, еще не понимает, что из охотника он в эту секунду превратился в жертву.

Я еду за ним почти час вглубь дачного поселка, пару раз теряю его из вида, но настигаю на узких улочках. Когда его автомобиль останавливается, я проезжаю вперед и сворачиваю с дороги. Прячу шприц в кармане, накидываю капюшон на голову, надеваю перчатки и беру строительный металлический прут из багажника, сам не понимая, как он там оказался. Пробираюсь узкой улочкой к фургону. Все тихо. Пытаюсь приоткрыть дверь – она заперта. Обхожу дом и вижу открытый подвал. Вниз идти нет смысла, тем более что парень явно не ожидает гостей. Затаиваюсь около лаза. Минут через десять похититель вальяжно поднимается наверх, разговаривая по сотовому.

– Да, приезжай, все готово. Да, на старом месте. Ну, давай, давай. Без тебя начинать не будем, – он кладет трубку и поворачивается ко мне.

Замешательство и страх. Доли секунды. Он кидается вперед, но железный прут оказывается проворнее. Теплая жидкость брызгает мне в лицо, тело парня падает к моим ногам. Человеческое тело – потрясающая штука. Будешь убивать – не убьешь, а споткнешься о бордюр – и расшибешься насмерть. Перетягиваю его руки и ноги хомутами. Забираю ключи и иду к машине, там обнаруживаю девчонку, связанную по рукам и ногам и с черным мешком на голове. Наклоняюсь к ней: слава Богу, дышит. Но пока для нее тут самое безопасное место. Дожидаюсь второго, он приезжает через час. Порция миорелаксанта, и вот уже он, обездвиженный, валяется на лужайке. Переворачиваю его на спину и с удивлением замираю. Это же следователь Артем Хлебалин! Тот самый, который приходил ко мне в палату и доставал меня своими дурацкими вопросами вместе с напарником Сергеем Самойловым. Так вот почему все эти дела с пропавшими детьми и девушками спускались на тормозах. Чувствую, как зверь овладевает моим телом, ему нужна кровь, мне – справедливость. Дерьмо должно быть с дерьмом. Оказывается, эта дача принадлежит именно ему. А ведь священник снова оказался прав! Иногда праведник должен становиться демоном. Иногда зло бывает во благо. Что им законы, когда они сами себе закон? Я спутываю его и оттаскиваю вниз, в подвал – к его подельнику. У них тут все отлично обустроено: видеокамера, взрослые игрушки, большая кровать, наручники – всякого навалом. Похоже, они больны даже больше, чем я. Я удивлен, если честно. Но у каждого свои слабости и свои демоны. Приходится дождаться, когда они оба придут в себя. Они должны знать, почему умирают. Все узнают, почему умирают, когда я прихожу за ними.

– Чего ты хочешь? – неожиданно слышу сквозь сон и открываю глаза. Сам не заметил, как задремал на их шикарной кровати под зеркальным потолком. – Ты хоть знаешь, кто я такой?

Неразборчивая речь врезалась в уши. Хлебалин пришел в себя, и это хорошо. Нужно будет продержать его еще сутки, пока препарат не выйдет из организма. Слюна течет по щеке. Он еле ворочает языком, пытается запугать меня, угрожая своим должностным положением. Второй тоже лежит уже с открытыми глазами. А коль все в сборе, пора и начинать.

– Ты понятия не имеешь, с кем ты связался!

– Ты тоже, – тихо отвечаю я.

Сколько раз я слышал подобное. Все начинают запугивать до того момента, когда я начинаю действовать. Хлебалин орет и угрожает. Слюни летят в разные стороны. Жалкое зрелище. Его можно понять: он впервые находится в роли жертвы, а не в роли господина. Что же? Я сажаю его друга на стул перед ним, срезаю одежду, оставляя его в одном нижнем белье.

– Чего ты хочешь? Скажи, что тебе нужно, и мы сможем договориться, – тот, кто похитил девчонку, пытается торговаться.

Они всегда торгуются. Наверное, их жертвы тоже молили о пощаде. Просили и уговаривали, но никто так и не внял их крикам о помощи. Вот и я молчу. Просто смотрю на него из-под своего капюшона, затем говорю так, чтобы они все слышали: четко, громко, чеканя каждое слово.

– Если же правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя, ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело твое было ввержено в Геенну. И если правая твоя рука соблазняет тебя, отсеки ее и брось от себя, ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело твое было ввержено в Геенну. Евангелие от Матфея, глава пятая, стих тридцатый.

Беру прут и со всего размаха бью похитителя по колену. Слышу, как хрустит кость. Бью еще и еще, пока она не вылезает наружу. Жертва начинает испускать дикие, истошные вопли.

– Со мной нельзя договориться, – наклоняюсь над его ухом и ору что есть силы то же самое. – Я есть вы! Ибо совершивший зло, от зла и погибнет! – ломаю ему вторую ногу, и он отключается.

Хлебалин, бледный, со вспотевшим лицом, смотрит на меня. Я склоняюсь над ним.

– Ты не помнишь меня, ведь так?

Он отрицательно мотает головой.

– А я тебя помню. Не думал, что человек может опуститься до такого. Служитель порядка. Так ведь вас называют? Или все-таки оборотень в погонах? Знаешь, что я с тобой сделаю?

– Прошу: пощади. Я случайно тут оказался. Ты все не так понял.

– Ха-ха-ха! Господи, сколько раз я слышал подобное. Наверное, вас тоже умоляли не делать то, что вы делали? Но вы же были глухи к мольбам своих жертв? Почему же ты просишь тогда меня о том же? Вы же не останавливались? Неужели ты и впрямь думаешь, что я способен пощадить?

Он только хлопает глазами. Все они одинаковы. Безнаказанность лишает их чувств, так как она усыпляет их бдительность и заставляет забыть о возмездии. Но как только против них идет кто-то более сильный, они превращаются в немощных. Вот и сейчас перед ними не девочка, с которой они хотели позабавиться, перед ними – их смерть, и с ней, оказывается, не так весело. Я ломаю на глазах Хлебалина его подельника до тех пор, пока его тело не становится похожим на отбивную, из которой торчат кости, словно шипы из кактуса, и он не умирает, не выдержав боли.

Что же касается Артема, то в отношении него есть план получше: за его двором есть отличная выгребная яма…