Текст книги "Искатель. 1979. Выпуск №3"

бывают только у тех, чьи работы могут вызвать зависть.

А работы Реймона были засекречены. Правда, некоторую

зависть вызвало одно его открытие... Понимаете ли, Реймон

каким-то образом научился омолаживать себя.

При этих словах Пьер вздрогнул. Ему вспомнился рассказ старого полицейского о помолодевшем после исчезновения горничной профессоре.

...– Как он это делал, я не знаю, но факт был налицо. Лет десять назад или где-то около того Реймон помолодел сразу лет на двадцать пять. Не только я, многие просили его открыть секрет, но он отвечал, что это его самое великое открытие и продавать его кому бы то ни было он не собирается.

«Омолаживался... Но как? Бред какой-то, – рассуждал сам с собой Тексье, выходя из мрачного Здания института. – И почему Анри Лаперо ничего не рассказал об этом? Интересно-о... Ведь о такой вещи он обязательно должен был рассказать, если, конечно, за этим не стоит что-то такое, о чем он предпочел бы умолчать. Надо все-таки проверить, когда он попал в город. «Ягуар» – машина, которую нельзя не заметить. А из Венеции он мог попасть сюда только по южному шоссе...»

Опрос полицейского, который дежурил той ночью на южном шоссе, превзошел все ожидания.

По-моему, я видел ее рано утром... Да, да, серебрис

то-розовый «ягуар» с черной полосой выезжал из города,

едва начало рассветать.

Куда... куда он ехал? – переспросил пораженный ин

спектор.

Из города, – ответил полицейский, удивленно подняв

брови. – А в город он въехал что-то около двенадцати но

чи, я только-только на смену заступил. «Ягуар» – машина

приметная, а тут вдруг туда промчалась, потом обратно...

Итак, Анри Лаперо. .

Портье гостиницы «Аист», когда Тексье осведомился у.

100

него насчет Лаперо, ответил, что тот находится а ресторане. Тексье вошел в зал и сразу же увидел племянника Роберта Реймона. Тот сидел, откинувшись на спинку стула, и читал газету. Перед ним дымилась чашечка кофе и стояла недопитая бутылка джина.

А, инспектор, – отложив в сторону газету, произнес

Лаперо, когда инспектор подошел к его столику. – Как

идут дела?

Да так, помаленьку.

Может быть, хотите перекусить? Я, правда, уже за

кончил, но могу еще раз поесть за компанию.

Разве что чашку кофе.

Хорошо, сейчас закажу. Ну как, побывали в лабора

тории покойного дядюшки или не удалось?

Удалось. Но, честно говоря, я пришел не за тем, что

бы говорить о работах вашего родственника...

А-а о чем?.. – замялся Лаперо.

О вас. Меня интересует, что вы могли делать в горо

де с полуночи до рассвета? Почему умчались из города я

не сказали мне, что первый раз приехали не в двенадцать

дня, а в двенадцать ночи? Если вы хотели скрыть это, зна

чит, имели какое-то отношение к тому, что произошло на

вилле.

Анри Лаперо молчал и смотрел на инспектора. Тексье почувствовал, что, кажется, вышел на верный след.

Лаперо открыл бутылку джина, наполнил стакан. Руки его заметно дрожали. Он залпом опорожнил стакан и устало полузакрыл глаза. Прошло несколько минут, прежде чем он заговорил:

– Да, вы были правы, когда говорили, что обязательно

выясните, когда я приехал в город. И мне не остается ниче-'

го, кроме как сознаться. Но не потому, что вам удастся

что-то доказать, а оттого, что мне самому врать противно.

Однако, чтобы вы поняли все, я начну не с той ночи, когда

сгорела вилла, а с тех чудес, которые происходили с моим

дядей гораздо раньше...

Он еще раз налил себе джина, разбавил его тоником и, отхлебнув немного, продолжил:

– Первый случай произошел, кажется, года через два

после того, как я поселился у Реймона. Из-за своей при

вычки носиться на машине с дикой скоростью дядя попал в

аварию. Отделался он сравнительно легко. Правда, левая

нога была изуродована так, что ее пришлось отнять.

Вы даже представить себе не можете, какой он приехал из больницы. Был зол, как тысяча чертей. Мы все боялись попадаться ему на глаза. Так продолжалось, наверное, с неделю. Потом как-то к вилле подъехал небольшой грузовичок с мешками, ящиками и бутылями. Все это отнесли на третий этаж. Дядя заперся там и спускался только обедать. И с каждым днем настроение у него улучшалось.

А однажды вечером к дому подъехала белая крытая машина. Из нее вышли два здоровенных парня в белых халатах и врач-хирург, один из немногочисленных друзей дяди.

101

Через некоторое время двое молодцов вынесли какой-то длинный ящик, а врачи взяли дядю под руку, и они сели в машину.

Вернулся дядюшка через месяц и уже, как говорится, на своих двоих. Он рассказал нам, что его друг пришил ему ногу от какого-то попавшего под машину бедняги, которого привезли в госпиталь полумертвым. Все мы были рады, и никто не заподозрил ничего плохого. Я тогда и значения не придал тому, что дяде моему так везет. У других и менее сложные операции по пересадке не удаются, а тут целую ногу пришили.

Другой случай произошел с дядюшкой лет через пять после первого. Что-то вдруг он начал с лица спадать, стал весь какой-то не то желтый, не то серый. Я ему советовал отдыхать больше, а он говорил, что работы у него много, мол, некогда. Хорохорился он так, хорохорился, да и слег. Ну, тут врачи забегали, целые консилиумы собрались. И пришли к выводу, что у дяди не то цирроз, не то еще что-то в этом роде, в общем, печень отмирает. Понятно, это мало кого бы обрадовало. А я смотрю, дядя вроде бы и не очень переживает. Все только твердит, что он обязательно поправится. А дальше все повторилось как в первый раз... Приехал к нам такой же грузовичок со всякой дрянью. Потом дядя опять заперся у себя, почти не показывался. Через некоторое время его увезли в больницу. Не помню, сколько времени прошло, а как-то утром смотрим – привезли дядю, и он веселый такой, прямо-таки счастливый.

«Ну, Анри, меня теперь вылечили, – сказал он. – Печень как новая».

Вот тогда-то и повез он меня в лабораторию. Не знаю, что видели вы, но мне того, с чем познакомил меня дядя, было вполне достаточно, чтобы понять, сколь мерзкими делами занимается это милое учреждение... И все твердил мне: «Поверь, Анри, все, что ты видел, – это не самое великое, на что я способен. Только об этом пока никто не знает. Знаешь, я могу стать практически бессмертным».

С того нашего разговора прошло какое-то время. Я все гадал, что имел в виду дядя, когда говорил, что он практически бессмертен. Но так и не пришел ни к какому вы– ^В°ДУ. решил, что он приврал. Потом я поехал отдыхать на три месяца. Так мне посоветовал дядя. Да я вам уже рассказывал об этом. Помните, когда я вернулся и застал на вилле новую горничную?..

– Да, да. Помню. Продолжайте, пожалуйста...

–. Так вот, эта новая горничная сказала, что дядюшка ждет меня в своем кабинете. То, что я увидел, открыв дверь, невольно заставило меня остановиться. За столом сидел... дядя, но не такой, каким я его оставил, уезжая, а такой, каким он был, наверное, лет тридцать назад.

«А, Анри, входи, – сказал он. подняв голову. – Я вижу, ты удивлен. В первый момент у всех подобная реакция. Ты садись, я сейчас объясню тебе, в чем дело. Помнишь, я когда-то говорил тебе, что могу стать практически бессмертным. Так вот, я добился этого. Результаты,

102

как видишь, налицо. Я омоложен. Попробуй скажи после этого, что я не гений».

Он продолжал говорить еще что-то в этом же духе, но я не мог его слушать – так был потрясен тем, что увидел... Что было потом, вам уже известно. Теперь вы знаете обо мне все... Ну а неделю назад или чуть больше я получил от дяди ту самую телеграмму, о которой говорил в прошлый раз. Как вы видели, его просьбу я выполнил, купил «ягуар» и приехал сюда. Вы правы, я приехал ночью. Дверь мне открыл он сам. На мой удивленный вопрос он ответил, что горничная уехала на пару дней к подруге, а кухарку и дворника отпустил к сыну, у которого родилась девочка. Когда мы вошли к нему в кабинет, я заметил, что выглядит он хуже, чем до моего отъезда. Он усадил меня в кресло и начал свой последний рассказ.

«Для того чтобы ты все понял, Анри, – сказал он, – начну с самого начала. Ты помнишь, когда я попал в аварию и мне отрезали ногу? Еще в больнице, а потом и здесь, дома, я думал, что же можно сделать, чтобы вернуть потерю. Советовался с хирургами. Помнишь того Гарро, который меня оперировал? Так вот он мне и объяснил, что сделать практически ничего нельзя. Врачи еще не научились полностью подавлять реакцию отторжения, так что если бы и была подходящая нога, то все равно меня бы это не спасло. Он же мне сказал,-что пока удачные операции по пересадке бывали только тогда, когда от одного однояйцового близнеца пересаживают что-то другому.

Эта фраза сразу же взбудоражила меня. Я ведь ужа тогда занимался выращиванием целого организма из одной клетки. Понимаешь ли, ученым известно, что организм можно вырастить из одной, причем любой клетки, если суметь разбудить в ней всю наследственную информацию/ а не только относящуюся к деятельности того органа, откуда эта клетка взята. Конечно, необходимо еще создать и специальную питательную среду, где эта клетка сможет делиться и размножаться.

Я приготовил питательную среду, вырезал у себя маленький кусочек кожи, отобрал самую лучшую клетку, обработал ее и положил в смесь. Деление началось, да еще в каком темпе! Мне приходилось менять сосуды на большие, наливать свежую смесь. На последнем этапе мой двойник лежал уже в ванне.

Когда, по моим расчетам, ему стало около 20 лет, я решил, что пора приступать. Гарро приехал за мной. Его мальчики взяли ящик, куда я упаковал усыпленного двойника, и через несколько часов я был уже с ногой».

«Значит, вы отрезали ногу у живого человека? – не выдержал я. – Как мог Гарро пойти на это?»

«Ну, во-первых, Гарро должен был делать все, что я приказывал. Он был полностью в моих руках, поскольку я знал о нем кое-что. А потом, что страшного в том, что мы сделали? – равнодушно сказал дядя. – Ведь я же сам создал этого двойника. Из собственной клетки».

«Но ведь это был настоящий, живой человек!»

103

«Шивой – да, но разве это был человек? Он еще ничего не понимал, он, так сказать, был отключен от внешнего мира, и мозг его был чище мозга новорожденного. Поверь, страшного в этом ничего нет».

Я не мог прийти в себя от охватившего меня ужаса. Дядюшка, мой дядюшка Роберт... Неужели он способен на такое?!

«Как ты понимаешь, – продолжал дядя, – когда у меня болела печень, пришлось поступить таким же образом. Ведь первого . я вынужден был усыпить окончательно. Не возиться же с этим одноногим недоумком всю жизнь только из-за того, что когда-нибудь тебе может потребоваться от него еще какая-то запасная часть. Гораздо проще сделать новою.

Но когда Гарро вскрыл меня, пересаживая печень, он обнаружил, что организм мой внутри весь поражен метастазами рака. Спасти меня уже было невозможно, хотя месяц-другой я мог еще протянуть. Да, тут было над чем подумать. Я знал, что могу создать себе двойника, но в данном случае помочь он мне, в общем-то, не мог. И все-таки я должен был использовать то, что умел. И тут, сейчас уже не помню в связи с чем, я неожиданно вспомнил О компьютерах. Если бы ты проторчал в университете подольше, то знал бы, какая это замечательная штука. Я вспомнил, как однажды, когда я заказывал какие-то приборы в одной фирме по производству электронно-медицинского оборудования, директор рассказал мне об интересном заказе, ко; торый они получили от некоего Рене Деллэна. Так вот, этот самый Деллэн разработал так называемый психошлем, &помощью которого компьютер мог бы улавливать биотоки, выделяемые как работающим, так и находящимся в покое человеческим мозгом. Нужен был только дешифратор импульсов, чтобы ввести эту информацию мозга в компьютер. Фирма взялась изготовить и его».

Тогда этот прибор не заинтересовал дядю. Но потом, когда он узнал, что жить ему осталось всего ничего, он вспомнил об этом изобретении. Дядя понял, что с помощью такого шлема и дешифратора он сможет ввести в компьютер не только находящуюся в мозгу информацию, но и свое самосознание.

«Так вот, вспомнив все это, – продолжал дядя свой рассказ, – я решил объединить эти приборы. Я знал, что могу создать себе двойника с совершенно нетронутым, чистым мозгом, потом передать в компьютер всю свою мозговую информацию и самосознание, а компьютер вложит все это в мозг моего двойника. И он ничем не будет отличаться от меня, разве только возрастом. Так это даже хорошо. Мысли будут мои, то есть он будет мною. Короче, это буду я, в другой, более молодой оболочке, не подверженной недугам.

Сложность заключалась в одном. Нас не могло быть двое. Я знал свой характер и понимал, что сам не допущу существования меня второго и сделаю все, чтобы остаться одному. Но беда в том. что я, второй, буду мыслить так же и, значит, конфликт неминуем. Меня, старого, должен был

104

кто-нибудь убить, как только передача интеллекта и самосознания закончится.

Двойника я вырастил довольно быстро. За это время удалось достать компьютер, и мне сделали два специальных шлема, ведь передача должна была состояться сразу в двух направлениях – от меня, старого, в компьютер и от компьютера в меня, нового. Когда все это было готово, я отправил тебя в Ниццу, а тут еще вовремя сын вызвал кухарку и дворника.

Как только мы остались вдвоем с горничной, я популярно рассказал ей все и, вручив пистолет, приказал ей выстрелить в меня, старого, как только на шлеме зажжется лампочка, показывающая, что из мозга взято уже все, что только в нем было. Она сначала отказывалась, но я долго уговаривал ее, и она поддалась. Да иначе и быть не могло, ведь она любила меня и готова была выполнить все, что я прикажу. Ну и... вернувшись из Ниццы, ты увидел меня помолодевшим и здоровым...»

«А что же было дальше с горничной? Ты ее. уволил?» – зачем-то спросил я, уже догадываясь, как мой миленький дяденька Реймон поступил с ней.

«Нет, – ответил он совершенно спокойно. – Когда я снял шлем, она сидела на полу и рыдала. Пистолет валялся рядом. Я поднял его и выстрелил... Она могла проболтаться.

Но я, как ты, наверное, понимаешь, вызвал тебя не для того,, чтобы покаяться в грехах. Дело в том, что в моих расчетах произошла досадная ошибка. У меня опять рак. Не знаю точно, возможно, мой организм генетически предрасположен к нему или же это просто совпадение, но это так. И, значит, я вынужден проделать все в самого начала. А поможешь мне в этом ты».

Я был настолько поражен всем услышанным, что даже не стал возражать. Мы поднялись на третий этаж, и он открыл дверь. В полумраке, который царил там, я разглядел огромные столы, заставленные многообразными колбами, мензурками неимоверных форм и размеров и большим количеством приборов, совершенно непонятных мне. Мы прошли в следующую комнату. Там стояли два одинаковых дивана, стулья, стол и компьютер в углу. На столе, возвышались два шлема, очень похожие на те, которыми женщины в парикмахерских пользуются для сушки волос. На одном из диванов кто-то лежал.

«Взгляни-ка на меня, нового, – сказал мне дядя таким спокойным голосом, как будто он и не рассказывал только что обо всех мерзостях, которые совершал. Он повернул выключатель. – Вот видишь, он совершенно такой же, каким был я, когда ты вернулся из Ниццы. Сейчас он спит. Так и должно быть. В таком состоянии он лучше все воспринимает. Минут через пятнадцать после тою, как все за* кончится, он проснется. Ты понял, что должен делать? Как только на моем шлеме зажжется вот эта лампочка, – он указал на маленькую лампочку рядом с проводами, соединявшими шлем с металлическим ящиком, – ты застрелишь

105

меня, старого. Да! – спохватился дядя. .– – Ты умеешь стрелять?»

Я сказал, что умею. Тогда он встал, надел шлем на спящего, потом зачем-то улыбнулся мне и, надев второй шлем, лег на соседний диван. Мне было не по себе. Дерна пистолет в правой руке, я спустился в дядин кабинет, налил в стакан джина, выпил. В голове теснились различные мысли. Я был в ужасе от того, что услышал, но не знал, что могу предпринять, хотя прекрасно понимал, что делать что-то нужно. Нельзя же допускать, чтобы мой дорогой дядюшка Реймон и дальше продолжал творить все это.

Неожиданно мелькнула мысль, а не собирается ли он и со мной поступить так же, как с той -горничной? Уж не по этой ли причине он приказал мне приехать на машине? Кто меня видел? Да никто. Прилети я самолетом...

Все, что произошло дальше, я помню смутно. Я был как во сне. Когда я поднялся в лабораторию, лампочка на шлеме еще не зажглась. И все же я выстрелил... Два раза... Ни тот, ни другой не успели даже охнуть. Потом я сбежал на первый этаж, рванулся было к двери, но... вернулся и щелкнул зажигалкой...

И не думайте, что я жалею об этом. Когда я вспоминаю все, что увидел в лаборатории, и то, что рассказал дядя в последнюю ночь, то понимаю, что не мог поступить иначе. Любое зло должно быть наказано.

Анри Лаперо замолчал. Глаза его горели, и Тексье видел, что племянник действительно не жалеет о том, что совершил.

Ал. АЗАРОВ

ОСТРОВИТЯНИН

По ее сть

14

Человека можно запугивать до известного предела. После чего наступают апатия и безразличие. Я перешел рубеж страха, и теперь мне все равно. Угрозы Петкова попросту не доходят до меня; я пропускаю их мимо ушей и всматриваюсь в темное пятнышко на стене – след от выпавшего гвоздя. Когда оно исчезнет, все на какое-то время кончится. Так уже было – три или четыре раза, – и всегда исчезновение следа предшествовало потере сознания. – Воды, Бисер!.. Живо!

Окончание. Начало в предыдущем выпуске.

107

Ледяные струйки льются мне на голову, попадают за шиворот. Рубашка давно уже мокра и липнет к телу. Я перевожу взгляд с пятна на свои колени, низ живота; красные полосы и потеки на белом полотне бледнеют, смываемые водой, и розовые капли ползут по коже.

– Багрянов, – раздельно произносит Петков. – Прекрати

те упрямиться. Вы слышите меня, Багрянов?

Я слышу, но не хочу говорить. Петков сидит на перевернутом стуле – подбородок на спинке – и, не мигая, смотрит поверх моего плеча. Я точно знаю, что за моей спиной нет ничего интересного и значительного: там Марко и Бисер, они возятся с удавкой. В последний раз петля из сыромятной кожи, опоясавшая голову и закрученная до предела, едва не раздавила мне височные кости, и пятнышко исчезло надолго, возможно, на целый час.

– Багрянов, – повторяет Петков. – Не упрямьтесь! Уме

реть я вам не дам, а то, что было, – всего лишь начало.

Если понадобится, Марко сточпт вам зубы – здоровые, один

за другим; Марко изувечит вас, Багрянов... и кому вы будете

тогда нужны?

«Сволочь!» – хочу сказать я, но не говорю. Ругательства мне не помогут... Искра провалилась – и всему конец.

Марко выдвигается из-за моей спины, наклоняется к Петко– ^ВУ бурчит что-то, почтительно отгораживаясь ладошкой.

Хорошо, прервемся, – говорит Петков. – Сколько, по-

твоему?..

Минут двадцать...

Хорошо! Бисер, можешь пойти перекусить.

Углубление в стене невелико. Когда-то здесь, наверно, висела картинка. Потом сняли. Или упала. Я думаю об этом, совсем не радуясь, что сохранил способность соображать. Лучше бы я-сошел с ума... Лучше бы... Ведь пройдет всего-навсего двадцать минут, и все начнется сначала. И как знать, не захочу ли я говорить? Внизу, в подвале, должна находиться Искра. Если, конечно, еще жива. Ее привезли под утро, и я тогда не знал, что это она. Просто проснулся, услышав сначала звук автомобильного мотора и тормозов, а потом хлопанье дверц, возню и сдавленный женский крик. Ночная пустота удесятеряла звуки, делала их гулкими и вибрирующими. Я сел в постели, вслушался. Где-то залаяла собака и умолкла. Автомобильный мотор работал, и снег скрипел под тяжелыми шагами. Все продолжалось недолго, несколько мгновений, но рубашка моя успела намокнуть под мышками. Бо-жидар, несший дежурство, встал и вытянулся у двери. Пробормотал:

– Спи. Чего вскочил? Это господин начальник приехали...

Он, как и я, не слышал голосов, только шаги, и я подумал,

что Божидар, точно пес, по походке узнает хозяина.

Звуки – шаги, кашель, скрип дверей – переместились из прихожей куда-то вниз. Я затаил дыхание, пытаясь разобраться, в чем дело, но больше ничего не происходило – домом распоряжались не люди, а предутренняя тишина. Тяжелая, гнетущая – такая же, как сейчас...

– Багрянов!.. Слушайте меня, Багрянов!

108

Я отвожу взгляд от пятнышка на стене и гляжу на Пет-кова.

– Не понимаю вас, – говорит Петков с досадой. – Пойми

те же наконец, черт дери, что Искру взяли с поличным. Объ

явление в «Вечер» сдала она; заведующий редакцией, контор

щица и кассир ее опознали. Знакомые в'ашей приятельницы

нам известны наперечет, и Галкина среди них нет.

Петков подкладывает под подбородок ладонь. Скашивает глаза на наручные часы, высовывающиеся из-под манжета.

– Прошло пять минут. В заяасе у вас пятнадцать. Ничто

вам не поможет, Багрянов, кроме признания. Поверьте на

слово... Вы слышите меня?.. Так вот, я уважаю вас именно за

трезвый ум. Это редкий дар в наши дни, и дай вам господь

возможность пользоваться им подольше. Ну чего вы, собствен

но, добиваетесь? Быстрой смерти? Ее не будет. Спасения

Искры? Поздно... Какой смысл молчать?.. Не думаете ли вы,

что вас обманывают, заверяя, что с Искры не спускали глаз

ни на минуту? Каждый ее шаг известен, и я могу хоть сей

час пригласить сюда Гешева. Да, да, пригласить и сунуть но

сом в дерьмо! Не знаю пока, как она там его обошла, но что

обошла – это точно. Гешев по ее милости сидит сейчас в вы

гребной яме и не скоро из нее выберется. Так что – слово че

сти! – Искру из подвала не выручит и господь бог!.. Разве

что вы поможете ей? Слышите: ее жизнь в ваших руках. Я не

шучу.

Да, Искра окончательно провалилась, и будь он проклят, этот Петков, подловивший ее! А я-то., я-то хорош! Радовался, прочитав объявление... Выходит, седоусый уцелел, и я был кругом не прав, подозревая Искру в двойной игре... Что будет с ней?

– Пятнадцать минут, – лениво говорит Петков и поправ

ляет манжет. – У вас осталось пять. Я передумал, Багрянов.

Вас больше и пальцем не тронут. Сейчас придут Марко и Би

сер, и мы отправимся в подвал. Там вас привяжут хорошень

ко, а Марко возьмется за девочку. Все, что стоило бы проде

лать с вами, он проделает с ней... Вы согласны, Багрянов?

Язык у меня распух и еле ворочается.

– Нич...о...ест...о!

Петков вцепляется пальцами в спинку стула. Косточки на руке белеют, а голос все так же тих.

– Ничтожество, сказали вы? О нет! Я полицейский и мое

му царю слуга. А ты – мразь!.. Марко! Боншдар! Бисер!

Трое вошли, а мне не страшно. Совершенно не страшно. Будь что будет. Я единственный, кто знает Багрянова до конца. До самого сокровенного. Рубеж перейден еще в самом начале, и теперь Петков ничего не получит... Ты уж прости меня, Искра...

Марко тащит меня, почти волочет за конец веревки, привязанной к скрученным за спиной рукам. Петков идет впереди, чуть отступясь – Божидар.

– Гы! – говорит Бисер и награждает меня таким пинком,

что я лечу головой вперед; Божидар еле успевает прервать

мой полет.

Новый пинок, и ноги мои цепляются за порожек, скользят по

109

ступенькам; плечо, которым я защищаю голову от соприкосновения с камнем, уже не плечо – мышцы без кожи, сплошной кровоподтек.

Петков отодвигает засов и распахивает дверь. Марко коротким толчком вбрасывает меня в комнату, а Бисер и Божидар держат за локти, мешая упасть.

– Смотри!.. Тебе говорят, сволочь! Ну!.. Марко, открой ему

фары, пусть видит!

Ручища Марко раздирает мне веки. Пальцы давят сильнее и сильнее, впиваясь в углы глазниц у висков.

– Ну как она вам, Багрянов? Нравится?

Комок окровавленного тряпья в углу – это Искра?! Ноги мои подгибаются, но я не могу отвести глаз от красных полос на плечах и груди девушки. Бурая маска заменяет ей лицо. Из коричневой впадины в маске несется крик – жалкий, бессильный.

– Бисер, успокой ее, *– говорит Петков.

Я скольжу, обвисаю в руках Божидара и не успеваю подставить ножку Бисеру, ринувшемуся выполнять приказ. Петков подходит ко мне, загораживая Искру.

– Тебе не жаль ее, Багрянов?

Что-то сломалось во мне. Я перестал быть тем, кем был. Страха пет, но и воли нет. Петков прав: чужая боль – не для меня... Я – слабый человек... Дрянь я, ничтожество... Но иначе не могу...

– Не надо, – говорю я. – Не надо ее трогать.

Петков двумя пальцами берет меня за подбородок.

А взамен? Искра – женщина не дешевая!

Да... – говорю я.

Что – да? Я правильно понял; вы даете все?

Да...

Ладно, пошли, Бисер! Останешься здесь и вызовешь к ней

Фотия. Пошли, Багрянов.

Ничего не соображая, я ковыляю из подвала на второй этаж. Куда-то вхожу, на что-то сажусь. Пью. Воду или виноЗ? Все туманится, пляшет перед глазами, и только коричневая маска не желает пропадать.

– Начинайте, Багрянов, – говорит Петков.

– Да... – говорю я. – Сейчас...

Каждый слог дается мне с трудом.

Адресат? – спрашивает Петков. – Кому адресовано

– объявление?

Нельзя... не при них...

Мои люди мешают? Хотите, чтобы вышли?

Все равно. Какое мне дело? Выйдут – не выйдут. Нет, пусть выйдут. Это же важно. Разве нет?.. Сейчас скажу – и все кончится. Больше не будут бить...

– Багрянов! Вы слышите меня?.. Мы одни. Говорите же.

Кто адресат?

Я открываю рот.

– Лул...чев... Это Лулчев... Да...

Человек слаб, а я человек...

110

15

Допрос идет уже третий час, и ровно столько же я жарюсь под палящим лучом переносной ривальты. Ослепленный, почти испеченный заживо, я все-таки не теряю сознания, и Петков, сидящий в прохладной тени, не торопясь вытягивает из меня имена, подробности, факты.

Сколько я еще выдержу? Час? Два?.. Бесконечность...

– Итак, – говорит Петков и поправляет ривальту. – С Лул-

чевым мы разобрались. С объявлением тоже. Очередь за ран

деву – кто и когда придет?

– Не знаю, – говорю я, пытаясь облизнуть губы.

– Знаете! – Пауза. – Багрянов! Еще немного, и я верну

вас вниз и переломаю все кости! Мало вам было?

– Достаточно...

– За чем же остановка? Сказав «а», переходите к «б». Вы

продалп нам Лулчева...

– Я не продавал.

Петков присвистывает из своей прохладной тени.

Не в термине суть! Факт остается фактом, п Лулчеву —

один черт: продали ли вы его ДС, выкупая жизнь, или назвали

по соображениям альтруизма... Откуда вам известно, что он

работает па англичан?

На немцев тоже.

Оставьте немцев в покое. Мне нужны англичане! Что вы

знаете об этом и из каких источников?

Три часа! Три долгих-предолгих часа ривальта выжигает мне кожу на лице, а Петков долбит одно и то же. Лулчев и англичане. Англичане и Лулчев. Кто, что и когда?

Выключите свет, – прошу я. – Я же сдохну... На кой