Текст книги "Искатель. 1979. Выпуск №3"

Автор книги: Алексей Азаров

Соавторы: Сергей Наумов,Евгений Загородний,Геннадий Максимович
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

Шторм не утихает, – осторожно заметил Ягужинский.

Зови, Павлуша, командора Змаевича, – думал о чем-то

своем Петр, раскуривая трубку. – И лисий хвост, и волчьи зу

бы видны! Что за глупая дипломатия?.. И невыгодно, и срам!

Неслышной тенью появился Змаевич.

– Так, значит, галеры в опасности? – спросил Петр. И до

бавил резко, язвительно: – Ахтительные авантажи! Благодар

ствую Апраксина за вести!

У Петра сильно разболелась голова – ломило затылок, тупая боль сжимала виски и лоб. Перед глазами качалась красная паутина.

<—Понеже мне отсюда ничего не видно, я на Гангут прибуду самолично. Отплываем на бригантине «Принцесса» сегодня же, сейчас, пока темно.

– Ваше величество! – вскричал Ягужинский, молитвенно

поднимая руки. – Вы рискуете жизнью! В такую погоду!..

Петр помолчал, только глянул как-то необычно. Сказал строго и собранно, но тихо, разбитым голосом:

– Писем на мое имя не принимай. Впрочем, смотри и решай

все своим умом. Где я – строгий секрет... – И уже весь в ве-

ведомой радости глянул на Змаевича: – Поплыли!

Ягужинский скачками бросился на палубу. Сквозь разбойничий свист ветра донеслись его команды.

Шторм порывисто стонал в снастях. Закипающая вода ревела и металась по палубе пенными языками. Раскачиваясь, трещали и скрипели мачты. Гулко хлопало полотнище сорванного паруса. Высоко на спины разъяренных волн вползала и отвесно падала резная корма, мерно погромыхивала якорная цепь. Близкого берега не было видно – все утонуло в мутной бурлящей темноте.,,

62

12

Сколько раз возносилось солнце и западало в зеленый убор лесов Богемии – не считал.

Жалкий трус с ликующим сердцем, зарывшись в полутьму летящей кареты, Алексей не по-царски суетливо обнимал Ефросинью. Все было позади: исходящая пушечным гулом Россия, бешеная постройка кораблей, его пустоцветная жизнь при дворе.

За окном в тусклом тлеющем свете плыло серебряное от рос утро, широким шагом пробегали золотистые сосновые стволы, стекленела лазурь. Рядом грешно и нежно смотрела голубыми глазами дева, лепетала, просветленная и счастливая:

– Все в народе говорят: как де будет на царстве наш госу

дарь царевич Алексей Петрович, тогда де государь наш царь

Петр убирайся и прочие с ним голощекие вон! Он, царевич,

душой о старине горит – богоискательный он человек!..

Держателям вирцгаузов Алексей выдавал себя то за польского полковника Кременецкого, то за купца русской армии, то за тайного советника Посольского приказа. Но ему казалось, что лакеи, фурманы, ландкучера, почтмейстеры – все знают, что он русский царевич и бежит от отца в Вену.

Та сила страха, которая ранее цепко удерживала возле отца, теперь гнала от него. И он, так давно бежавший в душе, теперь бежал во сне от вскормившей его земли. Бежал безудержно – позади мерещилась погоня. Грохот колес казался приглушенным разноголосьем мушкетных выстрелов. На экстрапочтах щедро сыпал отцовскими деньгами, наспех ел, и лучшие кони уносили его во весь опор все дальше и дальше – и днем и ночью...

Фурман, седой и взъерошенный, страшный в своей нелюдской худобе, просунулся в окошечко и что-то крикнул. Царевич понял, когда, взглянув вперед, увидел развилку дорог.

– Вена! Вена! На Вену!

Карета рванула влево, вздымая пыль.

Лишь Ефросинья мягчила сердце, не давала копиться дорожным обидам – сгорел бы без нее от напрасной злобы. И он снова припадал к алым губам и упругой груди, успевая неистово ласкать ее, словно был четверорукий.

Щетинистыми хребтинами сутулились не по-русски жидкие леса. По синему пологу неба, напоминавшему ветристую лазурь над Невой, в кружевном дымосвете плыли австрийские облака. Темнота близких оврагов таила молчаливую угрозу – снова стало не по себе, горячим удушьем залило грудь.

'Алексей громко забормотал:

– Я достану российскую корону!.. Достану через инозем

ную помощь... " ^;

Фурман сильно потянул вожжи волосатой ручищей. Кони

резко повернули в сторону – и карета с грохотом опрокину

лась в глубокую канаву. Со звоном посыпались стекла, от

летело и покатилось колесо. С храпом и ржанием вздыбились

лошади...

Царевич вскочил, заходил по спальне – бледный, потерянный – как лунатик.

63

13

Всю ночь бригантина «Принцесса» пересекала Финский залив. Форштевень часто зарывался в гребни валов. За борт по-сносило лодки, бухты канатов, смыло трох матросов. Под утро, разбивая в ощепья поручни, рухнула грот-мачта. Под вольным разгулом ветра пушечным гулом хлопали паруса. Возле берегов Финляндии бригантину понесло к отмели, где белой гривой неистово колотился прибой.

Петр, в ночной рубашке, босой, с красными от спа глазами, выскочил на палубу, свирепо закричал растерявшзмуся капитану:

– Бом-кливера ставить! Фор-стеньга-стакселя ставить! Три

селя!.,

Матросы справились быстро. Бригантина задрожала, накренилась, залопотала парусами. Петр, насупясь, глядел суженными глазами, молчал.

«Принцесса» медленпо стала отваливать от берега, где в громовых раскатах каталась крупная галька.

На второй день к вечеру море погрузилось в лиловые сумерки. По пебу медленно рассыпался свет молодых звезд.

Лишь поздней ночью Петр высадился в бухте Тверминне, где стоял русский галерный флот.

В адмиральском шатре, раскинутом под навесом скалы, Петр и Змаевич выотали свои одежды прямо на хивинский ковер. Апраксин, от спешки пелепо одетый – в исподнем, но в парике, развел руками, запричитал:

– Воистину чудо, что не потонули! Нептун спас! Ах ты

господи! Примите по чарке водки – простуду вышибет.

Генерал-адмирал из темного угла достал розовый графинчик, отлил против свечи, степенно поднес два серебряных стаканчика, огурчики, маковый крендель.

– Понимаешь, Матвеич, • к Твермппскому баю на бриганти

не пикак нельзя было подойти, – будничным голосом говорил

Петр. – Да и лодка текла... Хорошо еще, нас ударило о пе

сок, а то плавать бы нам сейчас стерлядками.

– Лихо было! – покивал головой Змаевич, вздрагивая от

. холода. – Но добрались, черт возьми! Может, и Нептун по

мог, да паш государь тоже не плошал.

Петр уже угрюмо стоял перед зеркалом и большим гребнем расчесывал непокорные волосы. Небрежно бросил сушиться мундир возле раскаленной печки, за мундиром полетела и тро-уголка. Остался в короткой куртке из лосиной кожи и башмаках на босу погу, которые подвернулись ему па глаза в адмиральском шатре. Поднятой рукой остановил Апраксина, ^кашлянул трескуче и сердито.

Зови генералов, Матвеич, не мешкай. И так в отписках

дело проволочил.

Государь! – Генерал-адмирал широко развел руки, веки

его заметно дрожали. – Подсушиться бы сперва, ей-ей про

студу схватить легко.

– Военный совет со мной будет, а не с моим видом! Апраксин выглянул из шатра, помахал рукой. Голицын и Вейде, стоявшие в ожидании, тотчас вошли..

64

Петр встретил их молча. Лидо непроницаемо – не поймешь: не то сердит, не то притворно весел.

Полуодетый царь смутил – таким еще не видали, – не знали, куда девать глаза.

Ну как вам живется, господа генералы? – справился

царь, выпучивая взгляд.

На беды не жалуемся, ваше величество, – учтиво улыб

нулся Голицын – князь, вельможа по роду и обхождению. —

Неприятеля стережем да и копфузию ему исподволь готовим.

Погода военным делам сподручная. Теплынь, благодать. Как

под Москвой-матушкой в конце лета.

Швед поставил капкан, но и сам стреножен позицией, —

подхватил долговязый Вейде.

Значит, Ватранг сам себя стреножил? – недоверчиво и

затаенно-зло покосился Петр, снимая куртку: в шатре стано

вилось жарко. – Уж больно добычливо выходит! А мне сдает

ся – русский флот остановлен шведами без единого пушечно

го выстрела! Скоро вся Европа будет смеяться!

Никак пет, ваше величество! – глуповато выпалил Вей

де, конфузясь от недовольства Петра. – Все не так!

Тогда похвально весьма, – Петр не смотрел – до вре

мени прятал гнев: сердиться было некогда.

. Вейде смущенно передернул плечами, забегал глазами с Апраксина на Змаевича и опять на Петра – пугался и недоумевал.

Попыхивая трубкой, Петр растопыренной ладонью указал па стулья вокруг походного стола. Входившие усаживались молча. Вейде, успокаиваясь, коротко коснулся висков. Петр не торопясь, в который раз высекал кресалом искру. Молчал, подрагивая ногой, еле заметно улыбался своим мыслям. Раскуривал отсыревшую трубку необычно долго. Ждал, не глядя, пока садились генералы, бригадиры и командоры. Яков Бакаев юркнул к Змаевичу и незаметно пожал его руку: па-конец-то опять встретились!

Петр медленно поднялся, обвел всех свечой, словно каждого видел впервые. Из трубки дымом пушечного выстрела поползло густое облако.

– Ну-с, любезные генералы, бригадиры и капитаны! Изволь

те советы давать – как без конфуза уйти от столь стыдного

стояния? А тебе, Змаевич, – повернулся грозно и зло, – ве

лю всякое мнение брать на письмо, дабы потом никто не ска

зал, что иначе мыслил.

Быстро достав из канцелярского _ларчика нефритовую чернильницу, капитан-командор изготовился писать.

– Так как же, любезные мои? – Петр каждому норовил

заглянуть в глаза. – Федор Матвеич, для бога, придется тебе

молвить первому, – и сразу тверже, жестче, – думать и го

ворить надлежит с поспешностью, для чего велю ставить песоч

ные часы.

Генерал-адмирал, поправляя наспех накинутый мундир, поднялся необычно легко и медленно заскользил пальцем по разостланной карте. Подняв голову, обмяк лицом, начал глухо, с остановками:

– С генералом Вейде, дабы лишне праздным не быть, я сам

65

ходил на рекогносцировку. Подошли мы на малой скампавее к самому носу Гангута – были от оного примерно в миле. Видели воочию неприятельский флот в пятнадцать линейных кораблей, два бомбардирских судна, один прам и восемь галер. Сколько провиантских судов и чухонских лайб – подлинно яе рассмотрели. Посему, весьма желая пройти в Абоские шхеры с галерным флотом, почитаю то превеликою трудностью, ежели консилий не постановит произвести диверсию корабельной эскадрой.

Не постановит, – сухо отрезал Петр и посмотрел страш

но, отчаянло – как из омута.

Тогда разве что, сверх чаяния, – голос повысил, зады

шал чаще, – повелишь идти большим морем – в обход не

приятельской линии. О том давно думаю. Но и то, ежели шти

ля не будет, учинить зело опасно, – закончил Апраксин и

вытер платком вспотевший лоб.

На лицо Петра легло напряженное, слегка ожидающее выражение. Безмерная усталость, недовольство и надрыв делали его взгляд отталкивающим и тяжелым.

Я считаю, – молодцевато подхватился Вейде, – и при

тихой погоде большим морем идти нельзя, поскольку у шведов

тоже есть гребные суда. Нас могут перехватить и в штиль.

Не исключена и буксировка фрегатов на пушечный выстрел...

Стало быть, – с глухой злобой произнес Петр, – нам

остается прятаться в Тверминском бае, как глухарям на токо

вище. – Взглядом посадил Вейде, словно прижал к месту. —

Михайло Голицын! При столь великих наговоренных трудно

стях твой войсковой опыт был бы весьма кстати. Что скажешь,

князь?

Голицын подпрыгнул, надвигая на переносицу лохматые брови.

Вспомни, князь, как мы с тобой, начав с потешных пол

ков, до шляхетских воинских хитростей одной русской смекал

кой доходили! Вспомни, как ты славно командовал под Пол

тавой! – Петр сильно затянулся и пустил через стол длинную

струю дыма.– Неужто Гангут – орешек покрепче?

Не крепче, государь! – отозвался Голицын, краснея

от похвалы.

Неужто, раздобрев, надев звезды и ленты, мы стали ме

нее храбры и не столь искусны в воинской доблести?

Нет, государь, – князь выдержал испытующий взгляд

царя. – И на сей случай смекалка найдется, – пятериком

поставил руку на карту. ^ч– А не устроить ли нам по берегу

Гангутского плеса батареи и транжемеиты? Орудийным огнем

можно отогнать шведов в море и самим прорваться вдоль бе

рега, хотя бы и с частью галер...

Петр сильнее пыхнул трубкой, заметил без оживления, почти недовольна:

– Вот, чай, первый резон, над коим можно мыслить.

Апраксин заволновался. Пламя свечи качнулось – блеснул густой ряд пуговиц адмиральского мундира. Он встал, царапая карту кружевным отворотом рукава.

– Полагаю, это не лучший резон, – генерал-адмирал за

смотрелся на струйку песка, опять начавшую течь в перевер-

66

нутой Змаевичем колбе. – Начальнику арьергарда недостаточно ясны здешние грунты. Строить батареи и транжементы было легко в Азовских степях. А тут камень, скалы – чем их взять? К тому же нет верности, что ядрами отгоним корабли. Да и Ватранг спать не будет, под его пушками много не настроишь.

Голицын натянуто улыбнулся – понимающе и слегка конфузясь.

– Извини, Федор Матвеич, какая была диспозиция на уме,

такую и выложил.

Вейде, виновато глянув на царя, вырос во весь свой огромный рост. Просыпая пудру с буклей парика, сказал робея:

Дозволь, государь, у меня три особливых плана.

Три? – недоверчиво переспросил Петр. Разрешил благо

душно, налегая на стол острыми локтями: – Выкладывай, что

за планы? Нам бы и одного по бедности хватило.

Капитан-командор вскинул гусиное перо, приготовился записывать.

– Первый, – подбодренный Вейде загнул мизинец, —

издать,пока у неприятеля кончится пресная вода, – тогда он

сам уйдет.

Петр поперхнулся дымом и недовольно хмыкнул, рассыпая по плечам еще влажные волосы.

Крепко! Крепко ты хватил шведа! А я бы на месте Ват-

рапга отправил три шхербота за водой, хотя бы и в Копенга

ген! Ты ведь все равно стал бы ждать.

Второй, – сильно пунцовея, генерал согнул безымянный

палец. – Звать на помощь датчан, хотя бы и за великие

деньги.

Петр нервно дернулся головой, устало откинулся на кресле и выпустил в усы ворох дыма. Долго молчал.

Всуе на то надеяться. Король датский хоть и бедный, но

гордый. Сам не ведает, куда ему приклониться. И опять же

главное – потеря времени.

Тогда и третий план негоден. – Вейде недогнул сред

ний палец. – Ждать осенних бурь, тогда Ватранг сам оставит

халерный фарватер...

– План гож был бы, да одним не вышел – терпения нет!

Царь рывком выхватил трубку изо рта – в воздухе повисла

синеватая дуга. Шагнул к другому концу стола, где Змаевич и Бакаев, тыча пальцами в карту, тихо препирались между собой.

Извольте, господа, и вы говорить, чтобы все слышали!

Бакаев и Змаевич вскочили, переглянулись.

Государь! – капитан-командор крепко поставил указа

тельный палец на угол карты. – Я тут был при первой раз

ведке фарватера. Здесь, по остовую сторону от Тверминне, воз

ле мыса Лапвик – самое узкое место полуострова – пере

шеек. Вот я и думаю – можно, чай, устроить помост и легкие

галеры переволочь сюда, – пальцем повел на другую сторо

ну Гангута.

Вот как! – Петр оживился, простудная поволока сошла

с глаз. – Так, так... Шведы нас ждут вокруг мыса – иначе

как же? А мы задумали и вовсе их миновать...

67

– Даже видимость того, что мы начали строить переволоку, может привести неприятеля в конфузию! – браво добавил Бакаев, весело поглядывая то на царя, то на Змаевича. – Только я ему толкую – дело-то многотрудное, да и в скрытности работы нелегко держать.

Ничего, ничего. – Все больше увлекаясь планом, Петр

круто повернулся к Апраксину. – А в какой срок можно на

ладить переволоку?

Если возьмемся как следует, – генерал-адмирал хмурил

ся, в затею не верил, – то в несколько дней управимся.

Толковый совет! Надо обдумать! – засмеялся. – Изряд

ный был бы шведам афронт.

Петр вопросительно уставился на Апраксина. Тот сидел, мрачно насупясь. Старик понимал негодность плана и ого конечный неуспех. Но царь за* него ухватился – посему надо было избежать хотя бы больших нелепостей.

Петр уже не ждал.

А что, генерал-адмирал, – лукаво подмигнул, повесе

лел. – Птенцы-то стариков смекалкой обскакивают? Вот где,

чай, первый резон! – И улыбнулся довольный.

Если то согласно постановит военный совет...

Постановит, – нетерпеливо перебил Петр, добродушно

поглядывая на Апраксина.

Тогда первоначально так, – слегка споткнулся генерал-

адмирал, как бы борясь с собой, – командору Змаевичу и

бригадиру Бакаеву, не мешкая, отбыть к мысу Лапвик. Вы

смотреть место, пригодное для устроения переволоки. С гос

подом! – распустил он совет.

Младшие командиры разошлись, обсуждая дерзкий план. В шатер долго доносились их удаляющиеся голоса. Задержались генералы да Змаевич с Бакаевым – обговорить работы по лесоповалу. Апраксин, начав излагать порядок наведения бревноспуска, остановился на полуслове: к шатру кто-то бежал. Бежал торопко, неровно переводя дух. У полога загремела галька. Рука, царапая, искала отстежку. Все удивились: караульные не остановили и даже не окликнули ночного гостя.

Без треуголки, в мокрой одежде с пятнами зелени на коленях, – видимо, падал – в шатер ввалился Ягужинский. Понес несуразное:

– Едва добрался из Ревеля на шняве... Сам с парусами упра

вился... Чуть не утонули... – Голос свистящий, с перебивом

тяжелого дыхания.

Апраксин ласково улыбнулся.

– Адъютант под стать государю!

У Петра гулко отозвалось сердце – горячо ударило в голову. Лизнув пересохшие губы, заговорил строго:

Добро, что не утонул. А с чего тебя подвинуло на такую

оказию?

Государь! – Ягужинский медлил, перекатывая неистовые

глаза с генералов на Петра. – По отплытию «Принцессы» сэр

Дженкипс целый .день шнырял по Ревелю. Кого б ему искать,

кроме русского царя? Отчаявшись найти, убыл на остров Нар-

гин, а к вечеру оттуда вашему величеству доставили письма.

68

Каюсь – принял, не удержался. Одно от британского посланника при шведском дворе, другое от Норриса. Найдя в них оскорбления вашего величества, оба воротил назад без ответу...

Петр заметил, что генерал-адъютант говорит не главное.

Все было не новым, обычным, но в глазах Ягужинского стоял страх – он еле заметно вздрагивал.

Царь повел рукой по лицу, словно снимая какую-то паути-ну. Руки подрагивали, быстро белел: от лица отливала кровь. Прыгающими губами что-то говорил беззвучно, потом появился голос.

– Павлуша, неужели?..

Все поразились перемене царя – внезапной, страшной. Ягужинский отрешенно кивнул.

– Царевич Алексей кричал во сне... – у него застревали в

горле слова, – царевич тщится о российской короне... черег>

иноземную помощь...

Генерал-адтзютант в беспамятстве выдавил что-то и далее, но Петр уже не слышал – голос Ягужинского ударил в уши колокольным набатом. Гулко застучало в висках – царь снова становился черно-красным, кровью палились даже глаза. Смотрел немигающе. Перед расширенными зрачками поплыло воспоминание: повешенные стрельцы качаются на красных кремлевских стенах, мерзлые трупы постукивают на ветру... Ярым огнем полыхнул в лицо забытый гнев. Закусив губу, силился сделать какое-то движение, но не мог. Со стоном повалился на стол.

Долгое время стояла тишина. Дрогнув, потянулась рука Петра, что-то искала – нащупала гусиное перо, сломала, так я не найдя нужное. Медленно стал подниматься.

Ягужинский осторожно продолжил:

– Ваше величество! Не в самом только царевиче Алексее

Петровиче суть дела, но и в его советниках-шептунах, коих

должен указать розыск. Запрятались они, как тараканы, ино

земные и свои шептуны, и грызут заодно с подлыми врагами,

пакости разные творят. Пора то выводить с корнем...

Царь медленно покивал. Долго сидел неподвижно. Неожиданно спросил спокойным голосом:

Павлуша, а как там матросы? Не скорбят ли духом иль

животами? Травленая солонина выброшена, как я велел?

Не скорбят, ваше величество! Духом и животами бодрые.

Травленая солонина выброшена в море. На кораблях ведется

тайный розыск.

Петр уже приходил в себя. Снова долго сидел неподвижно, отдыхал – только мигали глаза. Шумно вздохнул и поднялся. . Тихо бросил Апраксину:

– Звать Змаевича и Бакаева – иду переволоку смотреть. —

И как был – в лосиной куртке – шагнул за полог.

14

Еле видимый в сизых тенях, попыхивая трубкой, Петр размашисто шагал вдоль пепельно-зеркальной бухты – клонился на ходу, словно шел против сильного ветра. Под ботфортами

69

с треском и скрипом похрустывали ракушки. Змаевич и Бакаев торопко шли следом.

Остановились, глядя на росную, исполосованную следами траву. Редкий туман медленно плыл, цепляясь за верхушки сосен, миновав лес, прозрачным валом припадал к воде.

В жидких строчках ольшаника мелькнул проворный горностай. Петр надул щеки, фыркнул, глядя ему вслед, поставил ногу па плоский валун. Загляделся на пустынный морской залив, покрытый широкими полосами света, – где-то там, за горизонтом, проходила великая морская дорога-Утро входило в полную силу. Быстро отлетал мглистый рассвет, по зеркальной бухте прошла череда красок – сейчас вода была уже малахитовой. Из моря показался красный диск солнца, сплюснутый скорым подъемом. Петр длинными тонкими пальцами тронул сосну.

– Материала для помоста в избыток, – заключил корот

ко. – Ну что ж, начнем рубить. Переволока не выйдет, так

Ватранг страху наберется – может, и глупость какую сотво

рит. А тогда мы снова хитрость измыслим – так дело и сдви

нется... – Петр оживленно посмотрел на офицеров, гордели

вый, радостный и уставший.

На опушку высыпали матросы, солдаты. Прапорщики, вышагивая, стали разбивать вырубку на полосы.

Вскоре тонким серебряным звоном запели пилы, дробно и густо застучали топоры. В нескольких местах дрогнула земля – со стоном и гулом повалились сосны спелого корабельного бора. В воздухе поплыл терпкий смолистый дух, хмельной запах рубленого дерева.

Никола и Антон, вызванивая длинной пилой, стояли на коленях у толстенной, в два обхвата, сосны. Притомившись, оба встали передохнуть.

Никола, задрав войлочную бороду, оглядывал дерево скупым хозяйским глазом.

– Ну и высотища, едрена корепь, – в самое небо упер

лась! – Он обошел сосну. – А куды станет падать – и не

понять.

Среди лесного зверья и птицы начался переполох. По кронам в разные стороны скакали белки-огневки, тревожно свистели перепархивающие стайки желтогрудых синиц. Красной тенью метнулась в чащу лисица.

Антон проводил взглядом стрекочущих сорок. Разбойно свистнул и несколько раз бросил шишкой в глазастого филина, взлетевшего невысоко на сук.

Никола сладко улыбнулся в бороду.

– Во лешего-то спугнули! Ночью проклятый гудонит – страсть одна!

Солдаты, поснимав кафтаны, махали топорами. Блестели потные спины. От поваленных стволов со звоном летели сучья.

Прикорнув час-полтора в адмиральском шатре, Петр уже размашисто шагал по лесосеке – посвежевший, розовый от сна, с поблескивающим взглядом.

– А кто из вас, ребята, – приблизился царь, – сани умеет мастерить?

70

Сани? – вскинулся Никола. – Да у нас вся округа —

санники. Ентим и промышляем. А пошто сани средь лета, во-

ликий государь? – топор вогнал в свежий пахучий пень. Гля

дел смирно.

Галеры на них поставим да и потянем по настилу, —

окинул его блестящими глазами Петр – мужика узнал.

Никола усомнился, заскреб сбитыми ногтями в затылке. Помаявшись, сказал:

– Ого! Тяжесть-то каковская, потянем ли без снегу? – И,

ловя сердитый блеск Петровых глаз, заробел, поддался царе

вой воле. – Потянем! Выдюжим! Эка невидаль!

Петр медленно одобрительно кивнул и, ощутив прилив сил, навалился плечом на подпиленное дерево. Выждал, когда оно с тяжким гулом легло вдоль просеки, кликнул Бакаева.

Тот любовался царем: спит где придется – да, почитай, совсем и не спит. Пьет натощак с матросами, что попало ест – и сноса нет. Двужильный! Крепок, ровно железо!

– Бригадир! Переволоку держать в строгом секрете! Посе

му всех жителей Твермшше переписать поименно и велеть

никуда не отлучаться. Нарядить стражу. Ослушников казнить

на месте.

Бакаев побежал искать переводчика.

С другой стороны вырубки острыми лезвиями блеснул огонь – поджигали лес. Ветер вихрями понес вверх искры. Густые дымы, отгоняя висевшие над людьми комариные столбы, потекли к морю.

Петр пытливым взглядом посмотрел на семенивших за Бакаевым Розенкранца и финна, презрительно поморщился: черт возьми! – без паскудных иноземцев не обходится ни одно дело, даже самое пустое! После доноса о замыслах Алексея он перестал верить всем этим юрким 'прислужникам. Затем, хрустя валежником, пошел следом. Все трое обернулись на шаги и робко остановились.

– Пошто он так немощен и слаб? т– еле заметно ухмыль

нулся Петр, кивая на финна. – Заморыш, да и только. И одеж

да – рванье! Лапти не чисто сплетены. Смотреть тошно.

Царь играл глазами – во взгляде не то веселье, не то бешенство. Датчанин презрительно кивнул в сторону финна.

Лучше не умеют плести, ваше величество, обленились,

завшивели. Кнут здесь, видать, только понаслышке знают.

Бригадир! – Петр смотрел мимо Розенкранца, словно не

слыша его ответ. – Повелеть обучить здешних чухонцев пле

тению добротных русских лаптей!

Царь осмотрелся из-под руки на валку леса, молча зашагал назад, с храпом сминая тонкую поросль. Бакаев проводил его взглядом, скосил глаза на Розенкранца.

А где здесь лыка надрать на лапти? Спроси финна – ли

па тут есть?

Есть, я сам видел, – заторопился датчанин. – Могу лы

ко устроить с помощью солдат.

Ладно, займись, – медленно решился Бакаев, – только

без бомбардирады – чтоб тихо все было!

Объяснив финну повеление царя, Розенкранц заспешил

71

к солдатам. Сминая голубоватую от росы траву и продираясь сквозь смоляно пахнущие ели, Бакаев и финн пошли к деревне.

Розенкранц лихорадочно заметался от одной страшной мысли к другой. Потел, бледнел, – путь к тому, что внезапно осенило, нащупывал опасливо, как в топком месте. Петр ходит без опаски. Подстеречь, выстрелить из кустов... Под ногами датчанина грузно проседала болотная тропа, выступала бурая вода. Уверенность пропадала... Он задержался у сосны, злобно поглядывая на следы, оставленные царем. Собираясь с новыми думами, отколупывал дрожащими пальцами липкие сосульки смолы. Облегченно вздохнул – решился – и надолго засмотрелся уже в другую сторону, в сторону моря, словно прикидывая путь через болотные кочки, заросшие мхом и багульником. Где-то там, за непролазным древесным подростом, по слитному гулу прибоя угадывался залив...

...Густая вечерняя роса уже клонила травы. Осторожно ступая по лесной прели, Розенкранц вороватыми кругами заходил вокруг матросов, взблескивавших топорами. Зорко вглядывался, что-то прикидывая и выбирая, шевелил сухими губами.

Пожилой солдат, мастеривший здоровенные сани, показался чем-то недовольным и злым – двигал густыми с проседью бровями, глухо ругался. Мушкет солдата был прислонеп у толстого дерева, шагах в десяти от саней...

Розенкранц, обойдя подвижное кружевное пятно света, стал пробираться к дереву, надеясь незаметно достать мушкет из-за ствола. Когда он был уже почти у цели, под ногой треспула сухая ветка. Солдат повернулся, и Розенкранцу ничего не оставалось, как выйти из-за дерева.

– Что, брат, тяжело? – спросил участливо.

Никола, отдуваясь, выпрямился, метнул острый взгляд из-под бровей.

Тяжко! – толчками перевел он дух. – На последних си

лах...

Вижу, надрываешься! – датчанин затаил под опущенны

ми веками волчий блеск.

Не я один, сударь. Вся как есть. Расея вконец умучи

лась войной.

Иноземец махнул рукой – по лицу зыбью протекла растерянность. – Ладно, пойду я лыко драть.

Лыко! Какое такое лыко? – солдат криво улыбнулся. —

А на что оно надобно тебе?

Велено обучить здешних чухонцев лапти плести.

Лапти? – совсем удивился Никола, потирая натруженные

руки. – Да что ты, аль рехнулся? Сам высох и ум у тебя

тож. До того ли теперь? Лезет тебе в голову – неудобь ска

зать...

Царь так велел, – тяжело расклеил губы датчанин, —

видать, сани твои не к спеху, раз такое дело велено.

Ой ли не к спеху? – Никола стал оглядываться, словно

собрался кого-то позвать.

72

Напряженно следя за солдатом, датчанин юркнул под спасительные лапы елей.

– Вот выползень змеиный! – выругался Никола. По понизовью разливалась прохлада. Повеяло вечерним настоем смол, терпкой гарью выгоревших просек, запахами обожженной земли. На небо наползла темень.

Розенкранц, рывками хватая воздух, остановился. Оглянулся взбешенный и пошел назад, по своим же следам на примятой траве. Ступал след в след. Вот и толстое дерево. Мушкет был на прежнем месте. Подкрался, качаясь тенью.

Солдат отдыхал – шумно переводил дух, засунув руку под густую бороду. Глянул в небо, взялся за топор и с кряком стал отесывать бревно. Вытянув руку, Розенкранц схватил запотевший мушкетный ствол и бледным привидением пропал в густеющих сумерках.

Дав большой круг по лесу, Розенкранц успокоился и стал пробираться к лесосеке. Выбрал нехоженое буреломное место, зилег, изготовил мушкет.'Просека была видна как на ладони. Под злым прищуром датчанина сновали матросы, солдаты – носили бревна, тянули к морю огромные сани. Матерно покрикивали прапорщики. Простоволосый полковник распекал за что-то небольшой замерший строй. Совсем рядом, звякая саблей и придерживая треух рукой, пробежал капитан.

Густея, растекалась темнота. Датчанин вглядывался в расторопную суету на лесоповале, со злобой ощущая, что глаза все чаще увлажняются слезой. Неистово тер глазницы кулаками, снова напряженно всматривался. Но рассудок уже подсовывал резонные сомнения: работы налажены, все идет своим чередом, и царь, видно, сегодня на лесосеку пе придет, темно уже...

«А если подобраться к шатру Апраксина? Нет... не удастся. Кругом охрана, караулы, до утра будут тлеть костры...»

Розенкранц поднялся, охваченный ненавистью, в тисках дур-цых предчувствий. Злобно воткнул мушкет стволом в землю. Быстро заскользил от опасного места в сторону темной прозелени парного болота. '

С трудом миновал болото. В кровь порезал руки осокой, намок по пояс и перепачкался липкой грязью. Впереди, отбрасывая густые тени, заредел лес, налитый шорохами, духом близкого моря и тревогой.

Под ногами заскрипел перемолотый волнами ракушечник, загремела обкатанная морем мелкая галька. Добежал к большой гранитной глыбе, постоял, прислушиваясь, и сполз спиною по камню к земле. Песок вокруг гранитного обломка был пересыпан блестящими чешуйками. Вышелушивали их из камня цепкие корни мхов, выбивали крепкие удары солнца и мороза. И уже волны и ветры разносили окрест искрящееся слюдя-кое богатство.

...И зыбко закачалась перед глазами Розенкранца приманка, о которой горячим шепотом заливал уши английский посланник. Она виднелась такой же искрометной, но только звонкой и тяжелой, мягкой на зуб и даже сладкой на привкус. И уже не слюдяные блестки взвихривались ослепительными прядями из-под обода закатного солнца – перед смеженными ресница-

73

ми плясали золотые луидоры, рубли, кроны, франки... От близости этого червонного огня датчанину стало жарко. Он уже не чувствовал холода, источаемого ослизлым камнем...

Когда над морем тускло вызвездило, Розенкранц осторожно стал пробираться по песчаным наволокам к западной оконечности мыса, откуда за качавшимся туманом были видны россыпи света шведских кораблей.

Теплая ночь обещала погоду. Под неярким светом" месяца бархатно заблестела на земле темнота. В этой темноте и пропал беглец.