Текст книги "Живодерня (СИ)"

Автор книги: Алексей Ручий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)

 Мать Мальчика работала прачкой в Большом доме, принадлежавшем очень богатому человеку, самому богатому в их деревне, да и во всей округе. На кирпичном заводике этого человека до войны работал и его отец.

 Мальчик плохо помнил отца, помнил лишь его запах, расплывчатые контуры лица, но не детали. Отец уже давно был на фронте. Поначалу он часто писал им, обещал скоро вернуться. Потом письма стали приходить реже, в них уже не было прежнего оптимизма: отец писал, что положение их армии тяжелое, не хватает оружия и провианта, а Враг наступает. А потом отец перестал писать вовсе. Поговаривали, что его убили. Но никаких подтверждений тому не было, и Мальчик с матерью по-прежнему ждали его домой.

 Мать вставала рано, еще засветло, готовила Мальчику завтрак и уходила на работу. Работала она до темноты, поэтому весь день Мальчик был предоставлен самому себе. Он играл на улице с остальными ребятами в чижа, ходил с ними купаться, но все же большую часть времени он любил проводить в одиночестве – бродить в дюнах под сенью высоких мачтовых сосен. Он излазил все окрестности.

 А вскоре в их края пришел Враг. В один из летних дней из-за дюн послышался резкий нарастающий звук, а вскоре показались мотоциклы с автоматчиками. За мотоциклами ехали армейские грузовики, а следом – весь в клубах пыли – железное чудовище – танк. На бортах грузовиков и на флагах, прикрепленным к их кабинам, мальчик увидел эмблему Врага – такие он видел на агитационных плакатах, изображавших кровавые сцены, в которых солдаты Врага грабили и убивали ни в чем неповинных детей и стариков. Мальчик тогда сильно испугался.

 Однако солдаты Врага не стали никого грабить и убивать. Они просто стали на постой в тех домах, где было свободное место. Это называлось Оккупация. – Одноглазый проговорил по слогам Ок-ку-па-ция. – В доме Мальчика остановился офицер. Он был угрюмым малоразговорчивым человеком, и с мальчиком почти не общался. Нередко от него пахло спиртным.

 Еще у офицера был денщик, который, в отличие от своего командира, был добродушным и смешливым, и однажды подарил мальчику пряник. К тому же он показал мальчику, как сделать воздушного змея.

 Солдаты Врага прочно обосновались в их деревне. Некоторые из них даже обзавелись собственным хозяйством. Они часто говорили о близости своей победы и устраивали по этому поводу праздники. Мало-помалу местные к ним привыкли. Тогда-то Мальчик понял, что его отец не вернется уже никогда.

 Мать Мальчика после начала оккупации перестала ходить на работу. Их полностью обеспечивал офицер, который вскоре стал ухаживать за матерью, – как это понял Мальчик. У матери появились новые платья, их ей подарил офицер, от нее нередко стало пахнуть духами. И еще вином. Мать словно подменили – это была другая женщина, совсем не та, которую знал мальчик, и которая любила Мальчика и его отца. Мальчик чувствовал, как с каждым днем растет пропасть между ним и матерью.

 Однажды она сказала ему, что выйдет замуж за офицера. И тогда Мальчик решил убежать из дома. Его привычный мир был разрушен, и единственное, что ему оставалось, – бежать из него и, возможно, найти новый, где он будет снова дорог и любим.

 Одним теплым солнечным утром на исходе лета Мальчика дома не обнаружили. Он рванул еще засветло, прихватив с собой лишь буханку хлеба, да кусок мяса, выловленный из кастрюли с супом, стоявшей на плите.

 Пойду, куда глаза глядят, – решил Мальчик, – глядишь, куда-нибудь да выйду. И он рванул через дюны, подальше от маленькой рыбацкой деревушки на берегу Южного моря.

 Кривые сосновые ветви сомкнулись над ним темно-зеленым колючим шатром, лесной сумрак окутал его, мачтовые сосны встали впереди сплошной стеной, лишь изредка в просветах между ними мелькало море. Вглубь леса уводила узкая, заросшая кустиками земляники и заячьей капусты тропинка. Мальчик пошел по ней – если есть тропинка, значит, куда-то она ведет, – рассудил он. Над головой рассыпались звонкими трелями птицы.

 Он шел почти целый день, – он привык подолгу гулять в лесу, поэтому особо не устал. Так далеко он еще никогда не забредал. Сказочный лес встал кругом сомкнутыми рядами деревьев-великанов, сумрак сгустился и стал почти осязаемым. Тропинка, петляя между древесных стволов, убегала все дальше и дальше, пока вдруг не оборвалась – внезапно, как почти все лесные тропинки – в зарослях папоротника. Мальчик остановился. Такого поворота событий он не ожидал.

 Тогда он сел на старый трухлявый пень и решил сначала перекусить, и только потом искать новую тропинку. Он съел кусок хлеба с мясом.

 День начинал клониться к вечеру, и солнце медленно погружалось за верхушки сосен. Тени удлинились. Мальчик решил скорее продолжать свой путь, потому что хотел выбраться из леса до ночи.

 Он смело шагнул в заросли папоротника, втайне надеясь, что, если тропинка так внезапно пропала, то, может, она так же внезапно объявится вновь. Но тропинка так и не показывалась. Он долго брел в зарослях папоротника, слушая голоса вечерних птиц и медленно теряя надежду выбраться из леса до ночи.

 Придется ночевать в лесу, – подумал он, и тут лес начал редеть.

 В сумерках блеснуло море, показались острые пики скал, похожие на зубы из вставной челюсти, которую мальчик видел у своего покойного деда. Высоко в небе светили первые звезды. В одной из скал темнела дыра.

 Мальчик сразу понял, что это вход в пещеру. Более подходящего места для ночлега и не найти, – решил Мальчик и смело полез в пещеру.

 Внутри пещеры вопреки обычным представлениям о пещерах, как о местах сырых и темных, было сухо, а сверху лился мягкий призрачный свет. Видимо, там есть такие же дырки, как и та, через которую я залез, и это свет, идущий от звезд, – догадался Мальчик.

 Ход пещеры круто уводил вниз, ее стены были сложены из серого гранита с редкими белыми вкраплениями кварца. Кое-где на стенах рос бурый лишайник и бледные грибы на тонких ножках.

 Шагов через сто ход внезапно расширился, и взору мальчика предстала большая зала, с потолка которой свешивались похожие на сосульки сталактиты. Посреди залы на огромном валуне сидел одноглазый Великан по имени Циклоп. Казалось, он спал.

 Но не успел Мальчик ступить и пары шагов внутрь зала, как Великан по имени Циклоп взревел:

 – Кто посмел нарушить мой покой?

 Как ни странно Мальчик нисколько не испугался. Он спокойно ответил:

 – Я.

 Циклоп сверлил его единственным глазом.

 – Ты, видимо, очень смел, человек по имени Я, если не боишься тревожить меня. И что же тебе здесь надо?

 – Я лишь думал переночевать в этой пещере.

 – Переночевать? – Великан по имени Циклоп усмехнулся. Да, ты определенно храбрый малый. Но ты здесь – незваный гость. Поэтому все будет по-моему. Я загадаю тебе загадку, какую я загадываю всем, кто приходит сюда, и, если ты сможешь дать мне на нее ответ, так и быть – оставайся, но, если нет, тогда я тебя съем. Ты согласен?

 – Согласен, – без раздумья ответил Мальчик.

 – Тогда слушай, – глаз Циклопа вспыхнул ярким светом, а сам он заерзал, потирая ладони, – на какую дорогу не ступи, а все придешь к логову этого зверя; он о семи ртах и семи хвостах, питается травой и мясом, а иногда жрет и звезды, никто его не видел, но всяк знает о нем, а кто и повстречал, так тот никому уж о нем не расскажет – что это за зверь такой?

 Мальчик думал долго, но никак не мог найти ответа. И тогда он честно сказал:

 – Не знаю.

 Великан по имени Циклоп расхохотался, а глаз его вспыхнул еще ярче.

 – Это Смерть. То есть я.

 И он проглотил Мальчика. А Мальчик сам стал Великаном по имени Циклоп. С тех пор он так и сидит в той пещере на берегу Южного моря и ждет мальчиков, сбежавших из дома...

 Одноглазый замолчал. Я рассмеялся:

 – И это было на самом деле? Ну, ты и врун, Одноглазый. Ты сам все сочинил.

 – Нет, все было так, как я рассказал, – Одноглазый выудил из кармана еще один бычок и, как и в прошлый раз, прикурил от тлеющей головни.

 – А я говорю, это ты сочинил. А Великан по имени Циклоп – это ты и есть.

 И я принялся скакать вокруг него, тыча в него пальцем и выкрикивая:

 – Циклоп, циклоп... Одноглазый – циклоп.

 – Не хочешь – не верь, – Одноглазый бросил окурок, затоптал его ногой и, не говоря ни слова, пошел к выходу из вагона.

 Я понял, что он обиделся. Я побежал следом. Одноглазый ковылял вдоль железнодорожной насыпи. Я догнал его и пошел рядом. Всю дорогу до детдома мы молчали.

 С Одноглазым вышла такая история. Осенью в детдоме делать было нечего, и мы часто ходили на кладбище вагонов. Как-то мы с Одноглазым пошли туда взрывать бомбы. Бомбы мы делали из пластиковых бутылок из-под лимонада и карбида, который Одноглазый стащил у рабочих еще летом, когда в детдоме меняли трубы отопления.

 Устройство такой бомбы простое – берешь пустую бутылку, кидаешь в нее карбид и перегибаешь пополам. В верхнюю половину наливаешь воды, но так, чтобы она не попала в ту половину, где карбид, закручиваешь пробку и разжимаешь бутылку. Потом кидаешь подальше и – ба-бах! Для пущей веселухи в бутылку можно засунуть лягушку – взрывом ее разрывает на части.

 Взорвав весь наш боезапас, мы бесцельно брели вдоль железной дороги. Вдалеке в районе товарной станции раздавались резкие свистки поездов, о чем-то вещал громкоговоритель диспетчера. Сеялся мелкий дождик. Одноглазый молча курил, а я сбивал палкой сухие стебли чертополоха.

 Внезапно из-за поворота впереди показался локомотив. Следом за собой он тащил товарные вагоны. Мы шли ему навстречу. Поезд медленно приближался.

 Почти поравнявшись с нами, он дал предупредительный свисток и пополз мимо, стуча колесами. На платформе локомотива стоял человек с пропитым лицом, держа в руке красный флажок. Он скользнул по нам мутным взглядом.

 Поезд полз медленно, словно толстый обожравшийся червяк. Один за другим проплывали крытые товарные вагоны, следом за ними платформы, груженные щебнем. Казалось, конца ему никогда не будет. Показались пустые платформы, которые, видимо, просто перегоняли.

 И тут Одноглазый встал как вкопанный. Молча посмотрел на проходящий мимо состав, на эти платформы. Потом повернул ко мне свою голову. Я сразу заметил, что он сильно возбужден – таким я его еще не видел.

 – Слушай, давай на него з-за-запрыгнем, – сказал Одноглазый, даже немного заикаясь от волнения, чего я раньше за ним не замечал.

 – Это еще зачем? – спросил его я.

 Лицо Одноглазого нервно задергалось.

 – Ну, как ты не понимаешь, – в смысле уедем на нем... убежим отсюда.

 Так вот к чему он клонил. Признаться, я тогда уже вовсю думал о побеге, но, взвесив все за и против, отложил его до будущей весны. И тут вдруг Одноглазый…

 – Ну, я не знаю… – протянул я, – Одноглазый с его нервным энтузиазмом порядком спутал мне карты. Конечно, я мог послать его куда подальше, но – почему-то делать этого с Одноглазым мне не хотелось.

 – А чего тут знать, – Одноглазый перешел на шепот, что свидетельствовало о его сильном душевном волнении, – прыгнем на поезд, доедем до ближайшей крупной станции, там пересядем на электричку – и ищи нас как ветра в поле. Можем, на юг поехать, к морю, я читал... Ну, как тебе?

 Я промолчал. Я думал о надвигающейся зиме и холодах. Но Одноглазому ничего не сказал.

 – Ладно, прыгаем.

 – Ну так бы сразу, – Одноглазый сорвался с места и побежал в обратном направлении, по ходу поезда. Поравнявшись с одной из пустых платформ, он недолго примеривался, потом быстро запрыгнул на нее. Я запрыгнул следом.

 Почти сразу же поезд принялся набирать скорость, мимо понеслись серые развалины пакгаузов, чертополох, разбитые вагоны, затянутые зеленой тиной болотца.

 Мы сели у борта платформы. Поезд выехал за территорию города и мимо замелькал раздетый листопадом осенний лес. В голове было пусто. Я не знал, зачем сорвался с Одноглазым. Наверное, это было глупо. Наверняка было глупо. Но на его губах играла такая беззаботная улыбка, что я решил отбросить все мысли и просто ждать того, что произойдет дальше. Почему-то теперь я был уверен, что что-нибудь обязательно произойдет.

 Стук колес убаюкивал, меня начало клонить в сон. Ладно, будь что будет – решил я – хуже, чем есть, уже вряд ли может быть. И я провалился в сон.

 Меня разбудил крик:

 – Эй, бля, что вы там делаете?

 Я моментально вскочил на ноги – привычка, приобретенная в детдоме: мгновенно мобилизовываться при малейшей опасности. Рядом уже стоял Одноглазый, лицо его было напряжено, розовая пленка в пустой глазнице нервно пульсировала. Я повернулся туда, куда смотрел он.

 Через платформу от нас стоял тот самый железнодорожник с пропитым лицом, которого мы видели незадолго до того, как запрыгнуть на поезд. В руке его была монтировка или что-то вроде того. Он быстро двинулся к нам.

 Не сговариваясь, мы побежали в противоположную от него сторону. Поезд несся на полном ходу, в ушах засвистел ветер. Впереди было еще платформы четыре – не больше – а дальше поезд заканчивался. Я сразу понял, что наш побег обречен на провал. Мы будем схвачены, избиты и возвращены в детдом. Или нужно прыгать.

 В принципе я не имел ничего против возвращения. Я не собирался убегать, по крайней мере, пока не собирался, это была идея Одноглазого. К тому же вряд ли из этой затеи, в конечном счете, могло выйти что-то хорошее: мы просто не были достаточно подготовлены к настоящему побегу. И хотя я и бежал сейчас за своим уродливым приятелем, однако во мне шевелилось сомнение.

 Но опять все мои карты спутал Одноглазый. Он крикнул:

 – Прыгаем. – и в то же мгновение исчез за бортом платформы.

 Я слегка притормозил и обернулся. Железнодорожник оказался проворнее нас и был уже близок к тому, чтобы схватить меня, – всего в каких-то десяти шагах. До конца поезда оставалось две платформы – и одна из них была той, по которой я бежал. Ничего не оставалось – и я, задержав дыхание, рванул через борт вслед за Одноглазым. Меня оглушил грохот колес.

 Я приземлился на щебень железнодорожной насыпи, больно ударившись коленом и изодрав руки в кровь, и покатился вниз. Со всего разгона я вломился в густой кустарник, росший вдоль железной дороги. Позади громыхал поезд.

 Удар о землю оглушил меня и сбил дыхание, поэтому мне пришлось несколько минут лежать в кустах, согнувшись в три погибели, и хватать воздух ртом. Разодранные руки начинали саднить, колено отдавало тупой болью. Где-то сзади, удаляясь, прогудел локомотив.

 Наконец, отдышавшись, я встал. С рук капала кровь, я сорвал пучок сухой коричневатой травы и наспех вытер их. Нужно было найти Одноглазого. Я позвал его, но никто не ответил. Прихрамывая, я поковылял вдоль железнодорожной насыпи.

 Я нашел его метрах в ста от места своего приземления. Он лежал со свернутой шеей в кустах рядом с небольшим болотцем. Единственный его глаз невидяще смотрел в небо. Он был мертв – и от того казался похожим на маленькую тряпичную куклу, которую за ненадобностью кто-то выкинул из окна проходившего мимо пассажирского поезда.

 Я сел рядом с ним. Одноглазый оказался хитрее, чем я думал. Он убежал. Не просто сбежал из детдома, но покинул эту мрачную жестокую реальность, не сулящую ничего хорошего таким, как я и Одноглазый. Я посмотрел на его лицо. Мне показалось или он улыбался?

 Я столкнул труп урода в болотце, зеленая пленка на его поверхности порвалась, и вода приняла тело Одноглазого с сочным хлюпом. Прощай, Одноглазый, хитрец ты этакий.

 В детдоме недолго искали Одноглазого. Пару раз вызывали меня к директору – я типа был единственный, кто с ним общался. Я лишь пожимал плечами: не знаю, мол, пропал куда-то и все, причем здесь я? Я им ничего не сказал. Думаю, Одноглазый этого и хотел.

 На самом деле я сразу раскусил его. Я знал, где он сейчас. Я вспомнил ту историю, что он мне рассказал незадолго до смерти. Он и был тем самым Мальчиком. Как и все остальные отверженные дети. Как все те, кто гуляет вдали от дома.

 Спи спокойно, Одноглазый, – подумал тогда я. Или ты теперь Великан по имени Циклоп?

4.

 Утро вползает в дом тусклым светом и шумом дождя. Я каждой клеткой своего тела чувствую сырость. Она повисла в воздухе, залегла в старых стенах и полах, в гниющей по углам опавшей листве. Я понимаю: осень заканчивается.

 Я встаю и первым делом иду посмотреть на свои Инструменты. Мы молча приветствуем друг друга и улыбаемся своим мыслям, мы знаем: вместе мы еще повеселимся. Ржавые мясницкие крючья слегка покачиваются на сквозняке и позвякивают.

 Я спускаюсь вниз с Карателем в одной и Большим Ножом в другой руке. Провожу стремительную атаку и убиваю трех крыс по очереди – неплохой улов! Значит, мне сегодня везет, а это хороший знак, учитывая мои планы.

 Отсекаю им головы и насаживаю на колья во дворе. Потом набираю воды из колодца и умываюсь. На улице мелко капает навязчивый осенний дождь. Со стороны химического завода слышится тихий монотонный гул.

 Вы все еще помните, что я сегодня собирался поохотиться? Тогда знайте: я просто сгораю от нетерпения. Но одно дело – убить животное с Живодерни, другое – выследить бродячую стаю и отловить собак. Это гораздо серьезней. Здесь без подготовки не обойтись. И в первую очередь нужно принести Жертву. Иначе Охоты не будет.

 Поэтому, доев остатки вчерашнего варева, я вооружаюсь Инструментами и иду на Живодерню.

 Дождь не унимается; в саду сыро, трава примялась, под ногами слизистым месивом лежат гниющие листья. Я несколько раз скольжу в грязи. Серые доски сарая потемнели от влаги, с крыши, покрытой мхом, стекает вода.

 Я захожу на Живодерню и выпускаю из клеток трех ее обитателей: двух собак и кошку и вытаскиваю их во двор. Кстати, я не говорил: у каждого из них на шее моток веревки с биркой, на ней ножом выцарапана большая буква «Ж» – это своего рода мой знак. Я скрупулезен в своих делах.

 Я вытаскиваю их, взяв рукой за эту веревку, и беру Инструменты. Животные смотрят на меня сначала с легким непониманием и недоверием, а затем и с нескрываемым ужасом – поверьте, они прекрасно все осознают и предчувствуют свою скорую погибель. Они даже не пытаются напасть на меня.

 Они пробуют бежать, но Каратель, Разящая Пика и Бумеранг знают свое дело. Они протыкают, вырывая куски шерсти с мясом, крошат и кромсают. Они выкалывают глаза и вспарывают животы, выпуская кишки. Потом в дело вступает Большой Нож – он отсекает головы. Трава краснеет от крови, в грязи пузырятся сизые внутренности.

 Я закрепляю мясницкие крючья на гвозди, вбитые в стену Живодерни, и подвешиваю на них своих жертв. С них капает кровь. Я вбиваю в землю колья и насаживаю на них отрезанные головы с оскаленными от ужаса мордами. Смотри, Смерть – это жертва тебе! Пусть сегодняшняя Охота будет удачной.

 Я вытираю руки о траву – они в крови, шерсти и слизи. Аккуратно очищаю Инструменты. Обезглавленные трупы моих жертв болтаются на осеннем ветру, стукаясь о стену Живодерни. Я чувствую, как остальные ее обитатели бьются в своих клетках, не находя покоя, – они чуют кровь своих соплеменников, они чуют свою собственную надвигающуюся смерть. И они чуют мое величие, мое превосходство над ними. Они чуют мою власть.

 Довольный я возвращаюсь в дом. Жертва принесена, а значит, Смерть на моей стороне.

 Дождь не кончается, похоже, это на целый день. Я же жду наступления сумерек – лучшее время, когда можно поохотиться, не привлекая к себе ненужного внимания. Убиваю время, ловя крыс. К вечеру у дома целый частокол из крысиных голов.

 Я выступаю незадолго до наступления темноты. У меня с собой прочная сетка, сплетенная из рыболовной лески, Душитель, Бумеранг и Каратель – на всякий случай.

 Я иду своей обычной дорогой – той, которой вчера шел на рынок, – через речку, через перелесок и старый аэродром. На другом конце аэродрома находятся гаражи, за которыми раскинулась довольно-таки большая свалка, куда нередко выкидывают отходы с мясокомбината, там постоянно копаются бродячие собаки, так что отловить один-два экземпляра для моей коллекции – не проблема, но на днях я видел целую стаю.

 Помните, как-то я вспоминал о родителях? Что ж, так и быть, поведаю вам и о них и о том, что с ними стало. Правда, скажу сразу, что толком-то я их и не знал: они были алкоголиками, их лишили родительских прав, а меня отправили в детдом. Но кое-что я все-таки помню.

 Помню, когда мне было лет пять, отец в припадке пьяного бешенства выволок меня из дома на улицу и, схватив за ногу, повесил вниз головой прямо над колодцем – мир в тот момент во всех смыслах перевернулся у меня в глазах. И, кстати, навсегда. Хорошо, прибежали соседи и отняли меня у отца. Хотя он, наверное, до сих пор об этом жалеет – уж поверьте мне, я это знаю точно, ха-ха-ха.

 И матери было на меня плевать. Она, как и отец, была все время пьяная и крыла меня матом, кричала, как же меня ненавидит. Насколько я знаю, она даже хотела меня придушить, когда я только родился, но я почему-то не задохнулся и уже тогда показал всем, что так-то просто меня не взять.

 Еще была бабушка. Она тоже пила с родителями и так же, как и они, ненавидела меня. Она называла меня маленьким выблядышем и все время ругалась на меня. Она говорила матери, что надо было меня не душить, а взять и стукнуть головой о стену – так бы я вырос дебилом, и государство хотя бы платило им за меня пенсию.

 Они закрывали меня в кладовке, когда пили, бывало, по нескольку суток я сидел в кромешной темноте среди собственных экскрементов и липкого страха; у меня никогда не было игрушек – ничего вообще, что есть у нормальных детей.

 Я рос среди ненависти. И вы, наверное, скажете: как же хорошо, что меня однажды все-таки забрали от них. Ха-ха-ха! Как бы не так!

 Детдом – не самое лучшее место для воспитания человеческих чувств. У детей, не знавших ласки родителей, не было ни малейшего повода любить вообще кого-то, а, в особенности, друг друга. Как не было его и у воспитателей, называвших нас маленькими гаденышами и ублюдками. В этом мире все ненавидели друг друга: дети – детей и взрослых, взрослые – взрослых и детей. Там не учили ничему тому, что вы считаете хорошими вещами. Там каждый был сам за себя и все постигали только одну науку – выживать. А что вы хотели? Именно там я и понял: всему миру плевать на нас, ведь мы – отверженные дети. Мир проклял нас и отправил в изгнание.

 Хотя, может, оно и к лучшему: там я научился кое-чему. Я научился ненавидеть. Скажу вам, это очень ценное качество. Во многом, лишь благодаря ему я сейчас и рассказываю вам все это.

 Позже я научился убивать. Я начал с лягушек и голубей. Лягушкам я отрывал лапки, голубям – крылья и головы. Позже я стал мучить более крупных животных – и это приносило мне огромное удовольствие. Может, потому что мы были в чем-то похожи. Такие же затравленные. Такие же слабые и испуганные. Нет ничего приятней, чем уничтожать подобных себе. И я осознал свое превосходство над ними. Я мог причинить им боль, я мог убить.

 Я потратил пять лет, чтобы научиться ненавидеть и заставить других считаться со мной. И тогда я решился на побег. Я просто понял – пора. Нужно было кое с кем посчитаться, нужно было доказать им, что теперь я уже далеко не жертва, более того, теперь я сам – Охотник. История с Одноглазым меня тоже многому научила. Я основательно подготовился и рванул из детдома при первой же представившейся возможности – думаю, никто там особо не горевал по этому поводу.

 Все время, что я провел в детдоме, мне не давала покоя мысль о том, как я отомщу своим родителям. Теперь, оказавшись на свободе, я не мог жить без нее. Старые обиды давали о себе знать. Они должны были ответить за мою боль. Наступила пора боли для них.

 Я приблизительно помнил, где мы жили, в детдоме перед побегом я узнал точный адрес. Ну что ж – время мести пришло.

 Да, вы, конечно, можете спросить меня: как это одиннадцатилетний ребенок может убить своих родителей? Я мог. Я научился этому. И я был рад. Тем более что я был уже далеко не ребенком.

 Ха-ха-ха, план мой был предельно прост, но сколько в нем было сакрального для меня смысла! Я нашел их. Они по-прежнему пили, не просыхая. Это было мне на руку.

 Тем летом я долго следил за их домом, и однажды ночью залез в него через незакрытую форточку. У меня были только канцелярские ножницы и больше ничего. Но в моих руках и это было страшным оружием.

 Они напились и спали. Я зарезал их всех во сне: ненавистного отца, ненавистную мать и ненавистную бабушку. А потом я поджег дом. Больше моего гнусного прошлого не существовало.

 В конце того же лета я уехал в соседний город, то есть сюда, и нашел место, где бы я мог жить. Здесь же я основал Живодерню. Как вам такой расклад, а? Я наконец-то был по-настоящему счастлив: я научился убивать, я научился главному – жить с ненавистью. Я сделал ее своей верой.

 Вот так. С такими мыслями я вышел на Охоту. Думаю, Каратель, Душитель и Бумеранг думают о том же. Ступив на путь Смерти, нужно служить ей до конца. Ну, да ладно.

 Я пересек аэродром, трава была влажная – дождь только кончился – и мои ботинки отсырели. Ерунда. Сейчас главным делом была Охота.

 Я прошел мимо большой кучи мусора и свернул к гаражам. Они виднелись метрах в пятидесяти в тусклом свете единственного прожектора. Сразу за ними начиналась свалка.

 Завыла собака. Я замер, прислушиваясь. Ветер шелестел в перелеске позади меня, в городе гудели редкие машины. И я услышал лай. Сначала залаяла одна собака, потом вслед за ней другая. Ага, мои жертвы были там, где я и ожидал их отыскать. Удача. Я, перехватил Инструменты поудобнее, и со всех ног помчался туда.

 Стараясь сильно не шуметь, я обогнул гаражи, и передо мной открылась свалка. Тотчас же во тьме я увидел силуэты животных. Две собаки расковыривали мордами мусорную кучу. Через мгновение из-за дальнего гаража выбежала еще одна. Неплохо.

 Но здесь нужно быть осторожным – животные попросту могут убежать. Конечно, Бумеранг и Каратель настигнут их, но это будет только две. А я хочу три.

 Поэтому я достаю сеть, разматываю ее и, вытянув на руках, медленно крадусь в сторону животных. Я умею красться осторожно, уж поверьте. Животные замечают меня лишь в последний момент. Но сеть уже опутывает двоих, а Бумеранг настигает третью. Собака взвизгивает, а я бью Карателем – так, чтобы не нанести серьезной раны, но парализовать животное.

 Замечательно. Я связываю ее за морду и за лапы, то же самое делаю с теми, что бьются в сети. Спокойно, дорогие, теперь вы – моя собственность. Не знаю, как вам, а мне это очень даже нравится.

 По очереди, в несколько ходок, я переношу связанных животных на Живодерню. Они бьются у меня в руках, норовя высвободиться, но я умею держать цепко. Никуда вы теперь от меня не денетесь!

 На Живодерне я запираю их в освободившиеся клетки. На стене по-прежнему болтаются трупы моих утренних жертв. Их уже начали клевать вороны, я замечаю одну сидящей на крыше и швыряю в нее палкой. Ворона взмывает с карканьем. Так-то. Нечего трогать моих жертв. До поры. Потом они все равно станут вашей добычей, так что нужно только подождать.

 После всего этого я иду в дом. Убираю Инструменты на чердак. Нежно укладываю Сеть, Душитель, Бумеранг и в конце Каратель – моего любимца. Нежно провожу ладонью по древку, словно чувствуя тепло, идущее изнутри. Я люблю свой Каратель, и Каратель любит меня, уж поверьте.

 Потом я спускаюсь по лестнице. Меня переполняет радость. Похоже, в последнее время Смерть на моей стороне. А это хорошо. Не так-то просто ей понравиться, скажу я вам. Но у меня это, похоже, получилось.

 Я решаю прогуляться перед сном. Мой путь лежит через поселок. Со всех сторон на меня смотрят пустые глаза давным-давно брошенных домов. В садах пустынно; к ночи ветер разогнал тучи на небе, и теперь там правит одинокая луна со свитой тусклых звезд. Ее свет пробивается сквозь сплетения кривых ветвей и ложится в примятую траву и в грязь и на все, что живет, шевелится и копошится в этой грязи. Впервые за много дней я испытываю нечто вроде умиротворения.

 Внезапно из темноты на меня бросается с воем что-то крупное и светлое. Оно кричит и клекочет. Я узнаю Безумную Старуху. На ней грязный передник – и все. Сверху она обнажена. Ее сморщенные груди с потрескавшимися коричневыми сосками обвисли, как перезрелые груши, догнивающие на ветке. Она бежит босая по грязи, воздев руки к небу, в ее мутных глазах – сумасшествие и отчаяние.

 Я хватаю с земли палку и, размахивая ей, кричу:

 – Прочь, прочь. Иди отсюда. Домой, домой…

 Безумная Старуха останавливается. Она смотрит на меня отрешенным взглядом. Внезапно в ее горле рождается странный булькающий звук, сменяющийся истерическим нечеловеческим воем, и она, размахивая руками, исчезает во тьме. Я вижу грязные седые волосы у нее в подмышках.

 Я возвращаюсь домой. Сегодня был неплохой день. Жертвоприношение удалось. Охота – тоже. Единственное, что меня беспокоит, – это надвигающаяся зима. Мой дом не готов к ней. Крыша изрядно прохудилась, сквозь щели в ней сочится лунный свет. Как и прошлой ночью, я ложусь спать в обнимку с ним.

 Ну, ничего, думаю я, – на днях я займусь и этим.

5.

 С утра светит холодное осеннее солнце. Небо чистого синего цвета с редкими мазками перистых облаков; ветра нет – и в поселке не чувствуется смрада, идущего с говнотечки. Я в приподнятом состоянии духа, и думаю, что сегодня можно прогуляться.

 Но сначала осматриваю Инструменты. Они в полном порядке. Нежно провожу рукой по полированному древку Карателя – мне кажется, оно излучает тепло. Осматриваю Разящую пику – нет ли зазубрин – но острие ровное – и я остаюсь доволен результатом. Трогаю мясницкие крючья – они отвечают мягким звоном. Беру в руки Душитель, натягиваю, прочный черный шнур становится похож на змею, готовую к прыжку. Ослабляю хватку, осторожно обматываю шнур вокруг горла, потом слегка развожу концы – и тотчас же чувствую смертельный захват Душителя. Да, Душитель несет Смерть.

 Я иду сквозь перелесок, потом через аэродром, в обход города. Я иду к реке.

 В верхушках деревьев запуталось солнце, похожее на тусклую лампочку – кажется, еще чуть-чуть и она перегорит. День достаточно теплый, но холода не за горами – это чувствуется. Думай о будущем, думай о плохом – мой жизненный девиз, благодаря которому я пока еще жив.

 Сегодня один из тех дней, когда я остаюсь с мыслями наедине – так я это называю. Я не буду работать, не стану охотиться, я просто буду думать. Возможно, фантазировать. Иногда я позволяю себе фантазировать. И мечтать.

 За аэродромом начинается березовая роща, за ней овраг, похожий на круглую оспину на старческом лице земли. Овраг густо зарос кустами ивы. Среди них прячется узкая малоприметная тропинка. Земля после дождей скользкая, и я осторожно спускаюсь и поднимаюсь по склону, чтоб не упасть.