Текст книги "Лейтенантами не рождаются"

Автор книги: Алексей Ларионов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

Я часто вспоминал свою школу, свой десятый класс. С особым уважением и любовью вспоминал нашего завуча – Хайновского Петра Юлиановича. Он преподавал математику в старших классах и имел прозвище «радикал». Оно было связано с извлечением подкоренного выражения из квадратного корня. Все ученики его очень уважали за честное отношение к ним, справедливую оценку знаний. Он никогда не повышал голоса ни на учеников, ни на учителей. Одет по тем временам был скромно, но очень аккуратно. Впоследствии, когда я окончил институт, успешно защитил диссертацию, стал деканом одного из крупнейших экономических факультетов в стране, я всегда следовал традициям Петра Юлиановича – к студентам относиться как к своим коллегам, никогда не проявлять неприязни, даже если что-то и не нравилось в их поведении, не повышать голоса в разговоре и даже при нравоучениях, на экзаменах и зачетах быть справедливым, стараться уточнить, что студент знает, а чего не знает. И если студент знает все-таки больше, чем не знает, по тем вопросам, на которые отвечает, оценку ставил ему положительную и не занижал ее. Обычно наказывал только тех студентов, которые «шпаргалили», вырывая страницы из учебников. Позже, уже в более зрелом возрасте, на экзаменах разрешал открыто пользоваться учебниками и за это не снижал оценки. Все преподаватели должны понимать, что студент всегда может их «провести» на экзамене, а поэтому проще дать ему возможность открыто посмотреть в учебник и найти то, чего он не знает, а дело преподавателя – дополнительными вопросами уточнить его знания, не устраивая при этом «экзекуции», не задевая самолюбия.

Часто вспоминал нашего военрука Кобелева Алексея Васильевича, он много нам дал в подготовительный период перед службой в армии. Мы часто ходили в походы, знали стрелковое оружие: станковый и ручной пулеметы, много стреляли в тире из малокалиберной винтовки, умели «читать» карту, ходить по азимуту. Учитывая, что мое пребывание в военном училище было кратковременным, поэтому все «азы» военной подготовки в школе под руководством А.В. Кобелева были просто неоценимы. Он сам прошел хорошую школу, участвовал в боях на Халкин-Голе и в Монголии против японских милитаристов и понюхал пороху в войне с белофиннами. В Отечественную войну с первых дней воевал на западном фронте. Далее я не раз буду вспоминать о нем.

Аккуратности немцев можно было позавидовать. Транспорт прибыл, как было ранее сказано, ровно через три дня. Во двор госпиталя для военнопленных был проложен специальный железнодорожный «тупик» на пять товарных вагонов.

У нас с Макаровым были причины для беспокойства, оба были лежачие больные, он находился в гипсе, как в скафандре, а у меня большая рана под правым коленом очень медленно зарастала. Все было элементарно просто, нужно было хорошее питание и своевременная обработка ран, но, к сожалению, плен – не курорт и даже не наш советский фронтовой госпиталь.

Из разговоров полицаев, власовцев и солдат из зондеркоманды мы знали, как только нас переведут в пересыльный лагерь, там всех рассортируют: одних – в рабочие команды, других – для разминирования различных участков и проведения опасных работ во фронтовой полосе на строительстве оборонительных сооружений. Специально отберут военнопленных для различной работы в самой Германии, а оставшихся, как балласт, направят на уничтожение в концлагеря, скорее всего в Польшу.

Мне удалось уговорить санитара, чтобы он нашел во дворе палку и выстрогал для меня трость. Около кровати я уже двигался, а ходить по комнате без палки не решался. Рана в основном из-за питания заживала медленно, так как кормили плохо. Но научиться ходить было необходимо. При переводе из лагеря в лагерь, если поставят в колонну и будешь отставать или не сможешь идти, на тебя вначале спустят собак, они будут хватать за руки и за ноги, и ты невольно попытаешься догнать колонну, а если тебе не удастся это сделать и ты упадешь, солдат, замыкающий колонну, выстрелом в голову оставит тебя валяться на дороге или в кювете. Об этом знал каждый, но не все могли добраться до места назначения. Пристреленных при конвоировании пленных обычно находили местные жители и тут же хоронили в безымянных могилах. Сколько таких захоронений, никто не знает, а сколько погибло на «минных» полях из-за неразорвавшихся авиабомб? Много, очень много!

Погрузка в транспорт прошла без приключений, если не считать, что произошел один побег. Работавший санитаром в госпитале наш военнопленный к побегу готовился давно, все выжидал удобный случай, и он ему подвернулся.

Когда вагоны были поставлены в тупик и началась погрузка раненных военнопленных, полицаи и охранники выходили с различными вещами в ворота мимо охранявших немцев, те им не препятствовали. Видимо, между ними существовали какие-то определенные взаимоотношения, скорее всего, через полицаев немцы вели свой «гешефт» (торговую сделку), осуществляли с местным населением обмен одежды и обуви, снятых с убитых и умерших пленных, на сало, самогон и другие продукты питания.

Санитар заранее приготовил униформу с полицейской повязкой, прихватил с собой какой-то узел и свободно прошел мимо немецкого поста. Побег его был удачным, немцы об этом узнали только перед отправкой транспорта, когда прошла перекличка среди военнопленных в транспорте и оставшихся в лазарете.

Обычно в таких случаях фашисты хватали первого попавшегося им цивильного парня, вталкивали в вагон, и количество пленных, приготовленных к отправке, совпадало со списком. Захваченный становился жертвой произвола, но изменить свою судьбу в тот момент не мог.

Ночью транспорт направился в город Смела, это недалеко от Винницы, где находились два крупных лагеря для военнопленных. Как известно, под Винницей была штаб-квартира Гитлера для ведения военных действий на восточном театре. Ставка Гитлера в Берлине впоследствии имела кабельную связь со ставкой в Виннице. В обоих лагерях к этому времени скопилось около 20 тысяч пленных, из них отобрали только 15 тысяч и отправили на работу по прокладке кабеля связи из бункера Гитлера в Виннице в штаб-квартиру «Волчье Логово» в Германии. По окончании работ все военнопленные, работавшие на прокладке кабеля, были расстреляны. Р. Медведев в своей книге «Люди с чистой совестью» сообщил об этом факте. Разведчиком Н. Кузнецовым, нашим земляком, был захвачен немецкий штабной полковник, у которого на карте было обозначено место прохождения кабеля связи. При допросе он пояснил, что это за связь, и рассказал, как прокладывался этот кабель и какова была участь людей, выполнявших эту работу.

В нашем лагере имелся лазарет на 100 мест, в нем работали врачами и санитарами наши военнопленные.

Лагерь, в который нас привезли, располагался на территории бывших военных складов. Это были громадные дощатые помещения, внутри которых вдоль стен тянулись двухэтажные нары, сделанные из тонких жердей. Учитывая, что у большинства пленных не было даже шинелей, спать на таких нарах было одно «удовольствие». Человек привыкает ко всему, привыкли и мы к новой обстановке, появились новые знакомые, обозначились лидеры, вокруг которых начали формироваться отдельные группы; все присматривались друг к другу, опасаясь провокаторов, которых среди пленных было предостаточно.

Обычно предателей быстро распознавали и, как правило, дело заканчивалось «самоубийством». Их судил «трибунал» («тройка»), такой подпольный суд существовал в каждом большом бараке. После допроса, если суд признавал кого-либо виновным, выносился приговор от имени советской власти, ему связывали руки и ноги и вешали в туалете. Потом его развязывали, в карман клали «покаянное» письмо и на этом инсценировка самоубийства заканчивалась. Такие суды работали раз в неделю и без работы не оставались. Немцы догадывались, что происходит что-то неладное с их осведомителями, но глубоко в это дело не вникали, искали новых пленных для этой цели.

Наверное, могли быть случаи и невинно приговоренных к казни. Жизнь в плену ничего не стоила, но для каждого была дорога.

Многие группы готовились к побегу, и малейшее подозрение в предательстве могло закончиться смертью. Считали, что лучше убить одного самим, чем потом погибнет вся группа, а может быть, и больше. Об этом знали и предатели, но тем не менее делали свою грязную работу в основном за кусок хлеба и дополнительную миску баланды.

В каждом бараке были переводчик, как правило, из своих же военнопленных, староста и санитар, мало что понимающий в медицине, но умеющий прислуживать немцам, старосте и переводчику. Эта челядь жила в отдельно отгороженном закутке в несколько привилегированном положении среди пленных – для них была организована довольно приличная кормежка. Пленных же кормили баландой, приготовленной из грязной, нечищеной картошки, без соли, пополам с соломой, от которой шел запах как из туалета. Судить и убивать их мы не могли, так как за это немцы могли расстрелять весь барак. Иногда к этим «господам», а называть их полагалось «господин переводчик», «господин староста», приводили на ночь женщин из числа военнопленных и арестованных гражданских лиц.

Лагерь охранялся немцами и поляками, перешедшими на их сторону. Поляки несли службу более жестко, чем даже немцы. Они мстили нам за разгром Польши совместно с немцами в 1939 г., за захват части ее территории, за уничтожение многих тысяч поляков. Я помню, как в 1939 г., когда мы жили в Тюмени, через весь город на машинах везли сотни поляков на пристань, грузили на баржи и отправляли на север. Люди были унижены и оскорблены до глубины души, помогать им было строжайше запрещено. По всей вероятности, большинство из них погибли на севере, так как отправляли их летом, а зимней одежды у них не было.

Ненависть поляков к нам можно было понять, но от этого легче не было. Война обнажила те срезы на человеческих «пластах», которые раньше так тщательно скрывались. В жизни за все нужно платить, так и нам до сих пор приходится оплачивать по счетам не только полякам, но и прибалтам, с которыми обошлись не лучшим образом, когда ввели свои войска, а они ведь встречали нас хлебом и солью. Основное население радовалось приходу наших войск и восстановлению советской власти в их республиках.

В лагере были и полицейские формирования. Они делились на две группы. Одна группа хорошо зарекомендовала себя в борьбе с партизанами, подпольными организациями и в уничтожении местного населения за различные проступки перед немцами. Полицаи из этой группы жили за пределами лагеря и совместно с немцами несли наружную охрану.

Вторая группа была сформирована из военнопленных, как правило, из числа крымских татар, калмыков, ингушей и чеченцев; были в ней и те, которые выдавали себя за выходцев из сибирских, уральских, терских, кубанских и донских казаков. Они несли службу внутри лагеря, следили за распорядком и были более жестокими по отношению к пленным, чем немцы и поляки. Желая выслужиться перед немцами и показать свое рвение, они могли забить до смерти палками и ногами любого пленного, который почему-либо им не нравился. Их рвение и жестокость немцы поощряли различными способами.

В лагерь часто приезжали власовские офицеры в парадной немецкой форме с нашивкой на рукаве «РОА» (Русская освободительная армия). Немцы разрешали пленным встречаться с ними на плацу между бараками, вступать в разговоры. Как правило, проходила вербовка в армию Власова. Офицеры не стеснялись расхваливать службу в их армии. Вербовка начиналась так: ставились на площади большие столы, накрытые различными, очень вкусными блюдами с овощами и фруктами, в стаканы наливался самогон, иногда немецкий шнапс. В стороне от больших столов ставились два маленьких столика. За один из них садились комендант лагеря и приезжий власовский генерал, за второй – лейтенант РОА. Немецкий комендант обращался с военнопленными через переводчика, представляя власовского генерала и расхваливая самого генерала Власова и его армию как союзника Германии в борьбе с большевизмом. Затем выступал генерал с хвалебными речами в адрес Гитлера, немецкой армии, правительства Власова и русской освободительной армии, всем желающим раздавалась власовская газета. Когда говорильня заканчивалась, власовский генерал предлагал желающим подходить к маленькому столику, за которым сидел лейтенант РОА, и записываться в армию Власова. Тот, кто пожелал записаться, мог после этого садиться за стол и вкусно пообедать. Обычно всегда находились желающие, правда, их было немного – 8-10 человек на такой большой лагерь.

После этой процедуры иногда немецкий комендант или его помощник предлагал записаться на службу в немецкую полицию или в зондеркоманду. Здесь также находились желающие, в большинстве случаев выходцы из прибалтов и западенцев.

Записавшихся сразу же переводили в спецблок, отведенный для предателей.

Но нужно сказать, что не все из записывающихся в армию Власова или в полицию и зондеркоманду у немцев хотели быть палачами и предателями своего народа. Значительная часть пленных, менее стойкая в своих убеждениях, рассуждала примерно так: запишусь, хорошенько поем, откормлюсь, наберу силенок, а потом убегу. Эти иллюзии быстро проходили. Из записавшихся немцы умело делали предателей и садистов, их «натаскивали» на проведение облав, расстрелов евреев, заставляли принимать участие в казнях через повешенье. Все эти акции немцы снимали на пленку, затем раздавали эти фотографии своим подопытным «кроликам», и тем ничего не оставалось, как служить верой и правдой во имя великой Германии. Путь к возвращению домой был отрезан.

Ночи на Украине темные и наступают быстро, в бараке стояла темнота. На весь блок была только одна «плошка», тусклый свет от которой у входа освещал место, где стояла «параша». Пленные в темноте коротали ночи или в тяжких раздумьях о доме, о своей судьбе, семье, друзьях, любимых подругах или обдумывали варианты побега.

Я часто вспоминал свою школу в Тюмени, десятый класс, одноклассников, ребят по спортивной школе, в которой я занимался на лыжном отделении; вспоминал и любимых учителей… На выпускных экзаменах по литературе письменно и математике варианты давались по рядам. Наиболее сильных учеников по тому или иному предмету мы отправляли за первые парты. Решив задачи на черновике, они отодвигали его таким образом, чтобы сидящий сзади мог проверить свое решение, а сами переписывали на чистовик. Учителя иногда и замечали эти проделки, но делали вид, что все нормально, у них ведь тоже не было желания «завалить» своих ребят, проучившихся 10 лет в школе.

На первые парты садились обычно: М.В. Зайцева, В.А. Косолапов, А.С. Худяков, М.А. Елпашева. Экзамены успешно сдал весь наш 10-й класс.

Вспоминал прозвища учителей. «Химичку» почему-то прозвали «селедкой», завуча школы – «радикалом», учителя по черчению – «голова босиком», учителя по физкультуре – «греком». Учителя знали свои «клички» и, кроме «химички», никто не обижался.

Помню, еще до выпускных экзаменов с ребятами в классе обсуждали свои будущие специальности. Виталий Косолапов хотел быть сельским архитектором, строить кирпичные деревни, впоследствии станет полковником. Маргарита Зайцева мечтала работать школьным учителем, впоследствии преподавала в Москве в ВЗФИ. Саша Худяков надеялся стать художником, после армии работал в художественной мастерской. Я же мечтал быть военным, но, к сожалению, а может, и к счастью, судьба распорядилась иначе. После войны окончил Пермский сельхозинститут по специальности «Инженер-землеустроитель». В 1962 г. окончил аспирантуру при Московском институте инженеров землеустройства и 30 лет отработал в Пермском университете, из них 12 лет деканом экономического факультета.

Так, предаваясь воспоминаниям, мы коротали длинные ночи и тешили себя надеждами на более счастливую судьбу.

Однажды днем, после очередного «шанс-парада», когда пленные с приспущенными штанами, держа на левой руке свой член, проходили перед немецким врачом, утверждая право на жизнь и доказывая, что они не евреи, я осмелился попросить врача, чтобы он разрешил сходить мне в «ревир» на перевязку. Он удивленно посмотрел на меня, пока я застегивал штаны, и что-то сказал переводчику. Тот подошел ко мне и прошипел:

– Моли бога, что у «штаб-артца» хорошее настроение и он не только не ударил тебя (а врач всегда при себе имел тонкую плеть с металлическим набалдашником), но еще и разрешил раз в неделю ходить на перевязку. Запомни, тебе очень повезло, но не советую теперь лишний раз попадаться на глаза этому врачу.

«Ревир» – санчасть для военнопленных – находилась в северо-западном углу лагеря, рядом с домом, где размещалась администрация и охрана. Уходя на перевязку, я долго бродил по лагерю, пытаясь разыскать «свежих» военнопленных, от которых можно было бы узнать об обстановке на фронте. Обычно это не удавалось, но однажды мне повезло.

Возвращаясь после перевязки из «ревира», я прошел мимо кухни, в которой варили баланду для обитателей лагеря, и встретил старшего лейтенанта Макарова, с которым вместе лежали в госпитале для военнопленных в г. Сталино. Он был удивлен нашей встрече, но и не очень обрадовался. Гипс с него сняли, ходил еще с трудом, с палкой, глаза впалые, цвет лица нездоровый.

Поделились с ним последними новостями, поговорили о событиях в лагере, на Украине и на фронте. Он, стесняясь, рассказал, что его немцы пригласили приходить днем для работы в административный корпус. Их группа под руководством немцев готовила тексты листовок с целью запугивания местного населения, для партизан и подпольщиков, а также листовки-обращения к нашим солдатам, чтобы они переходили на сторону немецких войск и шли служить великой Германии в армию генерала Власова.

Я поинтересовался, что же его заставило пойти на эту работу к немцам?

– Голод, – ответил он. – Когда с меня сняли гипс, смотреть на меня было страшно, кровавые пролежни по всей спине, Когда я начал ходить, то понял, что, если не смогу найти хоть какое-то дополнительное питание, мне – конец, на первом же этапе меня пристрелят.

Я его не осуждал. В лагере каждый сам выбирал свой путь. Он спросил, соглашусь ли я работать вместе с ним, но, получив отрицательный ответ, умолк. В душе он, видимо, пожалел, что пооткровенничал со мной.

После некоторого молчания я спросил, что ему известно о гибели двух врачей из госпиталя военнопленных? Он сказал, что один из провокаторов подбил их на побег, но побег не удался и врачи были расстреляны. План побега был прост: в северной части лагеря была выкопана большая траншея, располагавшаяся за колючей проволокой. В нее днем на телеге вывозили трупы убитых и умерших пленных. Грузили телегу и везли ее наши пленные, а сопровождали повозку двое полицаев. Оба врача договорились с «тод-командой» (похоронной командой), что их принесут на носилках санитары и положат на телегу, а рядом еще погрузят труппы умерших в «ревире». Все так и произошло, телегу днем вывезли к траншее, трупы сбросили, полицаи обычно не подходили к бровке траншеи. Трупы сверху слегка забросали землей, и, казалось бы, дело сделано, но не успели еще телегу утащить в лагерь, как к траншее подошли немцы с собаками. Собаки разрыли землю, покусали врачей. Немцы дали собакам вдоволь поиздеваться над людьми, а затем хладнокровно перестреляли их в траншее. Днем для устрашения показывали военнопленным их трупы и давали понять, что так будут поступать со всеми, кто осмелится бежать из лагеря.

Макаров сообщил, что дней через пять нас должны вывезти в карантинный лагерь, в город Слауту. Дня через два в лагерь была доставлена большая партия «свежих» военнопленных, захваченных в боях под Харьковом и Лозовой. Ребята хорошо выглядели, среди них было много средних командиров: взводов, рот, минометных расчетов, были и разведчики полков и дивизий. Они рассказали много нового. Оказывается, в армии отказались от должностей заместителей по политчасти, ввели офицерские звания, погоны. На фронте ждали больших перемен, все фронты готовились к наступлению. Это была, несомненно, большая моральная поддержка для «старых» военнопленных.

Вскоре был подан транспорт, пленных погрузили в вагоны и вывезли в город Слауту. Пересыльный лагерь в Слауте располагался в когда-то нашем военном городке, расположенном рядом с бывшей нашей границей. Территория лагеря была большой, все казармы двухэтажные, из красного кирпича. Лагерь был разбит на отдельные блоки, обнесенные колючей проволокой. Внешне он смотрелся привлекательно, все дорожки чистые, посыпанные желтым песочком. Но жизнь в нем была очень тяжелой, кормили настолько отвратительно, что смертность была очень высокой, а за малейшую провинность – пуля или плаха. На обед обычно варили довольно густой суп из неободранного проса. После такой еды пленные невероятно мучались запорами. Приходилось, не стесняясь друг друга, просить выковыривать палочкой неободранное просо из анального отверстия, муки при этом были ужасные.

Вскоре в лагере все расстрелы практически прекратились, охрана стреляла только в тех, кто, по ее мнению, очень близко подходил к изгороди из колючей проволоки. Люди с жадностью всматривались вдаль, и каждый мечтал о несбыточном. Одни прикидывали разные варианты побега через два ряда колючей проволоки с «предбанником» (расстоянием между наружными и внутренними рядами проволоки), другие просто отрешенно смотрели вдаль, и к ним приходили туманные видения о встрече с родными и любимыми, а третьим виделись картофельное поле, горячая картошка с солью и казалось, что они могли бы ее есть с утра до вечера каждый день.

Вместо расстрелов немцы стали практиковать уничтожение людей с помощью шприца, вводя в вену кубик воздуха, который моментально выбивал сердечный клапан и смерть наступала мгновенно и бесшумно. В первую очередь таким способом уничтожались люди, не представляющие интереса для немцев как рабочий «скот» или как доноры для забора крови.

Город Слаута находился в зоне партизанского края, поэтому охрана железнодорожной станции была усиленной. За время пребывания в этом лагере был совершен только один побег из нашего блока.

Среди пленных в блоке выделялся один высокий блондин спортивного телосложения с блуждающими глазками непонятного цвета. Его внешний вид и манера общения притягивали к нему людей и в то же время холодный проницательный взгляд настораживал. Присмотревшись к нему и перебросившись с ним несколькими ничего не значащими словами, я начал подозревать в нем не того человека, за которого он себя выдает. Слишком уж «чужеродным» выглядел он среди пленных, да и очень смущал его упитанный вид. Чувствовалось, что он кого-то ищет, тщательно подбирая для откровенной беседы. В блоке трудно скрыть частые, даже интимные беседы, а он, подыскивая себе собеседников, давал понять, что готовит группу для побега. Острое желание выбраться на волю притягивало к нему людей.

Когда подобралось четверо крепких ребят из бывших офицеров Советской Армии, были изучены их биографии, было разрешено бежать в ночь на седьмое ноября. Первая попытка оказалась неудачной. Днем шестого ноября большую группу пленных построили и перевели в соседний блок, в нее попал и тот высокий «блондин». Дня через три часть пленных из этой группы перевели обратно в наш блок, вернулся и он. Как рассказали ребята, их брали на рытье траншей для немецких солдат, охранявших железнодорожный узел.

Вернувшись, «блондин» вновь развернул подготовку к побегу. Побег состоялся в ночь на двадцатое ноября 1943 г. Произошел он каким-то странным образом. Около трех часов утра «блондин» вывел свою группу за пределы казармы, двери почему-то оказались не заперты. Расстояние от дверей до проволоки не превышало 30–35 м. Первым пополз «блондин», около проволоки оказалась малая саперная лопата, он проделал подкоп и выбрался на волю. На соседней вышке, в «скворечнике», почему-то не оказалось немцев с ручным пулеметом. Вторым пополз один из его единомышленников. Он очень быстро перебрался за проволоку и исчез в маленьком перелеске. За ним поползли сразу двое оставшихся, и, как только они перелезли под первую проволоку и оказались в «предбаннике», выскочили овчарки, набросились на людей и начали яростно рвать их. Тут же появились немцы, открыли стрельбу, и оба, пытавшихся совершить побег, были убиты, а их трупы для устрашения пленных полицаи забросили на колючую проволоку.

Впоследствии, когда я уже вернулся на родину, удалось узнать версию побега из этого лагеря в ночь на двадцатое ноября. «Блондин» служил в Абвер-команде, по происхождению из немцев Поволжья, чисто говорил по-русски и превосходно владел немецким языком, имел офицерское звание, но, видимо, не выше обер-лейтенанта. В его задачу входило общение с пленными, сколачивание группы для побега, в которой должен быть обязательно один с Урала, из Пермской или Свердловской областей. С ним он должен был уйти через линию фронта и осесть в одном из городов Урала. Остальные двое заранее были приговорены к смертной казни, «блондину» они не были нужны.

Получилась красивая, хорошо оформленная легенда. Совершен дерзкий побег из очень хорошо охраняемого лагеря, двое ушли и двоих убили. Немцы устроили переполох в нашем блоке, провели «шмон» в помещении, во дворе, организовали личный обыск. Словом, сделано было все, чтобы об этом узнало население в городе, соседних деревнях и партизаны.

«Блондин» был задержан в Челябинской области, а второй сам пришел с повинной в одном из городов Пермской области. Это принесло ему большие неприятности. За то, что он при переходе через линию фронта сразу не пришел в одну из воинских частей и не рассказал о совершенном побеге, его судили и дали срок – 10 лет. Видимо, по приговору суда он был отправлен на отработку в Кизеловский угольный бассейн.

Я к этому времени все еще был не готов к активным действиям, о побеге мог только мечтать, рана на ноге не заживала. По характеру был очень контактным, пленные относились ко мне хорошо, часто консультировались по разным вопросам, очень сожалели, что моя рана медленно затягивается.

По настроению немцев, полицаев и власовцев мы понимали, что дела на фронте у них неважные. Вскоре поползли слухи о подготовке транспорта для отправки в Германию. Новый переезд – это не просто очередное путешествие, готовятся к нему и немцы, и пленные. Учитывалось, что путь пойдет через Западную Украину, зону активных боевых действий партизан, и Польшу, где также были отдельные партизанские группы лондонского правительства Польши и новые боевые патриотические группировки. Немцам необходимо было обеспечить надежную охрану транспорта и быть готовыми к отражению партизанских атак.

Пленные тоже готовились к поездке, одни делали острые заточки из различных железок, другие приводили в порядок свое ветхое обмундирование, а третьи, смирившись с участью, думали – будь что будет! Но все понимали, что произойдут какие-то перемены.

К этому времени в лагерь поступила большая группа пленных из-под Курска и Белгорода, среди них были и женщины, в том числе медицинские работники и связисты. Их грузили вместе с мужчинами в один товарный вагон, давали ведро, оно служило им ночью как «параша», а днем в него на больших станциях немцы разрешали набирать питьевую воду.

Плен для мужчин был кошмаром, а для женщин – просто невыносимые муки, ни о какой гигиене они не могли и думать. Немцы к ним относились с презрением.

Сразу же после погрузки в вагон, когда уже была закрыта дверь, нетерпеливые пленные по своей глупости принялись за дело, начали заточками вырезать доски вокруг дверного запора. Поспешность в любом деле нежелательна, она, как говорится в пословице, нужна лишь при ловле блох. Немцы, конечно, обнаружили нашу работу по скрипу, так как поезд еще стоял в тупике. Если бы не спешили, а начали работу во время движения состава, побег мог бы и получиться. Загремел затвор, дверь сдвинули, в вагон запрыгнули несколько немецких конвоиров, мат стоял на русском и немецком языках. Немцы научились похабщине и ругались по-русски не хуже нас. Брань на русском языке вызывала у них чувство восхищения, и они «вставляли» разные словечки где надо и где не надо.

Надрезы на стенке вагона обнаружили сразу, наскоро всех обыскали, нашли несколько заточек из проволоки. Сидящих у той стенки избили, на прощание пригрозили расстрелом всего вагона, если мы попытаемся все же совершить побег.

Впоследствии я понял, что немцы через свою агентуру знали о подготовке пленных к побегу во время транспортировки, поэтому заранее в каждый вагон подсадили двух-трех провокаторов. В их задачу входило сразу же после погрузки пленных в вагоны начать подрезку досок. А немцы еще до отправления поезда должны были провести «шмон», набить нам «морды», нагнать страху, деморализовать и таким образом отбить охоту к организации нового побега. Все так и получилось. Но в то время о возможных провокациях, организованных немцами, я и не думал.

Где-то за полночь лязгнули колеса и состав медленно пополз в темноту. Полная безысходность нагоняла грусть и тоску. В нашем вагоне, да, видимо, и в других, стояли вонь, смрад и гнетущий запах от грязных человеческих тел. Вначале все молчали, каждый переживал последствия неудачной подготовки к побегу по-своему. Вскоре разговорились и выяснилось, что сохранилась одна из проволочных заточек и часа через три, когда поезд войдет в активную зону партизанских боевых действий, можно будет попробовать вновь начать подрезать стенку вагона и готовиться к побегу.

Но оказалось все не так просто; «подсадные немецкие утки» сделали свое дело. Вначале они энергично запротестовали, доказывая, что побег не удастся, а из-за двух-трех человек, которые успеют убежать, расстреляют всех оставшихся в вагоне. Может быть, оно так и было бы, а может быть, и нет, тем не менее побег оказался нереальным.

Я и до сих пор не знаю, каким было бы мое решение, если бы начался побег, видимо, – положительным. Однако мне пришлось бы очень тяжело, ходил я с трудом, а бежать совсем не мог. Даже при положительном результате я был бы большой обузой для товарищей и им бы ничего не оставалось, как оставить меня одного, а самим быстро уйти.

Утром состав остановился, впереди партизаны в нескольких местах разобрали полотно железной дороги. Немецкие ремонтные бригады, в основном состоящие из местного населения, под руководством немецких офицеров быстро восстановили путь, и движение продолжалось. Партизаны знали, кто находится в составе, но освобождать нас им, видимо, не было смысла. Вояки мы были плохие, нас надо было откармливать, да и среди нас были провокаторы, завербованные немцами. Проще было с нами не связываться.