Текст книги "Полное собрание стихотворений"
Автор книги: Алексей Апухтин
Жанр:
Поэзия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц)
Но в раскрытии темы страдания у Апухтина далеко не все свелось к «брюзжанию» и жалобам.
Когда-то В. Шулятиков с упреком писал о поэтах 80-х годов, что они, обращаясь к «проклятым вопросам», «с легкостью волшебников превращают социальные антитезы в психологические».[41]41
Шулятиков В. Этапы новейшей лирики // Из истории новейшей русской литературы. М., 1910. С. 231.
[Закрыть] Критик придал этому выводу узкий оценочный смысл. Подмеченная им черта действительно была присуща поэзии тех лет, но не всегда свидетельствовала о ее ущербности. Так, если масштаб «психологических антитез», выбираемых Апухтиным, соответствовал строю чувств и переживаний современного человека, – он достигал значительных художественных результатов.
Один из примеров – стихотворение «Ниобея»:
Вы, боги, всесильны над нашей судьбой,
Бороться не можем мы с вами;
Вы нас побиваете камнем, стрелой,
Болезнями или громами…
Но если в беде, в униженье тупом
Мы силу души сохранили,
Но если мы, павши, проклятья вам шлем, –
Ужель вы тогда победили?
На этой стадии развития сюжет стихотворения можно определить как трагический стоицизм героини перед лицом роковой силы (вспомним «Два голоса» Ф. И. Тютчева). Психологическая убедительность в дальнейшей разработке сюжета достигается именно потому, что Апухтин показывает не только, говоря словами Аполлона Григорьева, «непреклонное величие борьбы» героини, и после гибели семи сыновей не склонившейся перед богиней, но и ее слабость, страх, отчаянье, безмерное страдание, вынести которое – не в силах человека: беспощадная Латона погубила и дочерей Ниобеи:
Стоит Ниобея безмолвна, бледна,
Текут ее слезы ручьями…
И чудо! Глядят: каменеет она
С поднятыми к небу руками.
Одно из самых известных произведений Апухтина – «Сумасшедший». В русской литературе (от Пушкина до Чехова) сумасшествие героя мотивировалось по-разному – чаще всего столкновением с роковыми силами или социальными причинами. У Апухтина объяснение переводится в психологическую, точнее натуралистическую плоскость: виноват не рок, не жестокая жизнь, а дурная наследственность.[42]42
См. об этом: Громов П. А. Блок. Его предшественники и современники. М.; Л., 1966. С. 47.
[Закрыть]
Но все-таки… за что? В чем наше преступленье?
Что дед мой болен был, что болен был отец,
Что этим призраком меня пугали с детства, –
Так что ж из этого? Я мог же, наконец.
Не получить проклятого наследства!..
Страдание в художественном мире Апухтина – это знак живой жизни. Насыщенное страстями существование («Кто так устроил, что страсти могучи?») обрекает человека на страдание. Но отсутствие страстей и, следовательно, страдания – признак омертвелой, механистичной жизни.
Бьются ровно наши груди,
Одиноки вечера…
Что за небо, что за люди,
Что за скучная пора!?
(«Глянь, как тускло и бесплодно…»)
В описании цепенеющей, исчерпавшей себя жизни появляется у Апухтина образ «живого мертвеца». Он встречался в русской поэзии и ранее. Но показательным оказывается не совпадение, а отличие в толковании образа. Так, если у Полежаева «живой мертвец» – герой, «проклятый небом раздраженным», который противостоит всему земному демоническою силой, то у Апухтина – это человек, утративший земные чувства: способность любить и страдать.
И опять побреду я живым мертвецом…
Я не знаю, что правдою будет, что сном!
(«На Новый год»)
Что в поэтическом мире Апухтина противостоит, что может противостоять жестокости жизни, в которой человек обречен на «сомненья, измены, страданья»? Прежде всего – память. Пожалуй, можно говорить об особом типе апухтинских элегий – элегии-воспоминании («О Боже, как хорош прохладный вечер лета…», «Над связкой писем», «Прости меня, прости!», «Когда в душе мятежной…») У апухтинского лирического героя главное в жизни – счастье, радость, взаимная любовь – обычно в прошлом. Наиболее дорого, близко то, что уже ушло, что отодвинуто временем. Событие или переживание, став прошлым, отделенное временной дистанцией, становится герою Апухтина понятнее и дороже. Так, лирический герой стихотворения «Гремела музыка…», только оказавшись вдали от «нее», оглянувшись, так сказать, на их встречу, которая уже в прошлом, понял (как господин NN, герой тургеневской «Аси») главное:
О, тут я понял всё, я полюбил глубоко,
Я говорить хотел, но ты была далеко…
Герой Апухтина очень чувствителен к грузу времени: «Я не год пережил, а десятки годов» («На Новый год»). Но память не подвластна времени, и искусство в этом – ее главный союзник. Об этом прямо сказано в стихотворении «К поэзии»:
Нам припомнятся юные годы,
И пиры золотой старины,
И мечты бескорыстной свободы,
И любви задушевные сны.
Пой с могучей, неслыханной силой,
Воскреси, воскреси еще раз
Всё, что было нам свято и мило,
Всё, чем жизнь улыбалась для нас!
Одна из главных претензий Апухтина к современной жизни – он судит ее, как правило, не в социальном, а нравственном плане, – в ней недооценивается или даже опошляется высокое искусство. Пример тому – оперетта «Маленький Фауст», в которой гетевская героиня оказывалась кокоткой:
Наш век таков. – Ему и дела нет.
Что тысячи людей рыдали над тобою,
Что некогда твоею красотою
Был целый край утешен и согрет.
(«К Гретхен»)
Но и надежды на нравственное возрождение связаны с искусством. Наибольшей силой воздействия из всех видов искусства обладает театр. Об этом – стихотворение «Памяти Мартынова». Искусство великого артиста способно было разбудить души, как говорил Гоголь, «задавленные корой своей земности».[43]43
Письмо к Г. И. Высоцкому от 26 июня 1827 г. // Гоголь Н. В. Полн. собр. соч. [Л.], 1940. Т. 10. С. 98.
[Закрыть]
Все зрители твои: и воин, грудью смелой
Творивший чудеса на скачках и бегах,
И толстый бюрократ с душою очерствелой
В интригах мелких и чинах,
И отрок, и старик… и даже наши дамы,
Так равнодушные к отчизне и к тебе,
Так любящие визг французской модной драмы,
Так нагло льстящие себе, –
Все поняли они, как тяжко и обидно
Страдает человек в родимом их краю,
И каждому из них вдруг сделалось так стыдно
За жизнь счастливую свою!
Но современный человек так погружен в суетные интересы дня, что даже великое искусство может возродить его душу лишь на «миг один»:
Конечно, завтра же, по-прежнему бездушны,
Начнут они давить всех близких и чужих.
Но хоть на миг один ты, гению послушный,
Нашел остатки сердца в них!
Мир театра был близок и дорог Апухтину. Об Апухтине – страстном театрале – рассказывали мемуаристы.[44]44
См. в частности: Быков П. В. Силуэты далекого прошлого. М.; Л., 1930.
[Закрыть] В этих воспоминаниях он предстает не только как внимательный, квалифицированный зритель, но и как человек, реагирующий на представление очень эмоционально, способный буквально разрыдаться на потрясшем его спектакле. Дружба с актерами, участие в любительских спектаклях – все это не могло не отразиться в его творчестве.
Театр – постоянная тема Апухтина, ей посвящен целый ряд его стихотворений: «В театре» («Часто, наскучив игрой бесталанною…»), «М-me Вольнис», «Мы на сцене играли с тобой…», «Мне было весело вчера на сцене шумной…», «Актеры», «В театре» («Покинутый тобой, один в толпе бездушной…»), «Публика (Во время представления Росси)». В решении этой темы Апухтин использует традиционное сравнение: жизнь есть театр. Мотив лицедейства, маски, театральной игры объединяет поэзию и прозу Апухтина. Стихотворение «Актеры» построено на уподоблении жизни театру. Но не тому театру, где, как потом скажет Блок, от «истины ходячей» всем станет «больно и светло» («Балаган»), а театру как лицедейству, когда за внешней праздничностью скрывают убогую и безнравственную суть жизни. Дело для Апухтина не только в том, что маска, игра какой-то роли – признак лицемерия, неискренности. Для писателя не менее важен другой смысл мотива: человек в маске проживает не свою, чужую жизнь.
Вот вышли молча и дрожим,
Но оправляемся мы скоро
И с чувством роли говорим,
Украдкой глядя на суфлёра.
(«Актеры»)
Лирический герой Апухтина больше всего мучается одним – загадкой любви. В лирическом мире Апухтина – это главный вопрос жизни. Недаром известный критик рубежа веков А. Л. Волынский назвал свою статью об Апухтине «Певец любви».[45]45
Волынский А. Певец любви // Борьба за идеализм. Спб., 1900. С. 329.
[Закрыть]
Любовь у Апухтина таинственна, стихийна и дисгармонична.
Она меня лишила веры
И вдохновение зажгла,
Дала мне счастие без меры
И слезы, слезы без числа.
(«Любовь»)
Очень часто любовь у Апухтина это – говоря тютчевским языком – «поединок роковой». Точнее, Апухтин очень подробно, психологически убедительно раскрывает отношения, которые можно назвать завершившимся поединком, потому что один из двоих (чаще «он», реже «она») оказался в роли побежденного, подчиненного, зависимого:
Не званная, любовь войдет в твой тихий дом,
Наполнит дни твои блаженством и слезами
И сделает тебя героем и… рабом.
(«Когда в объятиях продажных замирая…»)
Апухтин охотно прослеживает развитие чувства, когда зависимость от другого человека оборачивается утратой воли, рабским подчинением. Но даже в этих мучительных и для постороннего глаза унизительных отношениях герой Апухтина может находить и находит радость. Вот удивительное по своей емкости и убедительности выражение этого чувства (на сей раз речь идет о женщине):
Она отдаст последний грош,
Чтоб быть твоей рабой, служанкой,
Иль верным псом твоим – Дианкой,
Которую ласкаешь ты и бьешь!
(«Письмо»)
Может быть, самое существенное в том, что и такая любовь в мире Апухтина не может унизить человека. Любовь у него всегда – знак живой души, души, поднятой над обыденностью. В поэзии Апухтина, как позже у Блока, «только влюбленный имеет право на звание человека» («Когда вы стоите на моем пути…»). Герой Апухтина, словно чеховская Раневская, всегда «ниже любви», находится в ее власти, беззащитен перед чувством любви, и в этом необходимая мера его человечности. Ни победить, ни избыть такого чувства герой Апухтина не может: «Недуг неизлечим». Одно стихотворение его начинается словами: «Я ее победил, роковую любовь», а заканчивается так:
Против воли моей, против воли твоей
Ты со мною везде и всегда!
Это любовь-страсть, если вспомнить известную классификацию Стендаля. Чувство, которое живет как бы независимо от человека, от его воли, нравственного чувства. Такую любовь имеет в виду герой повести «Дневник Павлика Дольского», когда говорит: «Если бы действительно существовало царство любви, какое бы это было странное и жестокое царство! Какими бы законами оно управлялось, да и могут ли быть какие-нибудь законы для такой капризной царицы?»
В поэме «Год в монастыре» (1883) пунктиром намечена традиционная для апухтинских героев канва поступков и переживаний: короткое счастье взаимной любви, потом «обидный мелочный разлад», его рабская зависимость от нее, попытка его освободиться от этого чувства, найти смысл жизни в религии, тщетность этой попытки, бегство из монастыря по первому зову обожаемой женщины – накануне пострижения в монахи. В свое время С. А. Венгеров назвал эту поэму «апофеозом бессилия».[46]46
Венгеров С. Указ. соч. С. 246.
[Закрыть] Думается, что это односторонняя оценка; зависимость героя от «мирской» жизни, его земная любовь – свидетельство неугасших сил души.
А. Л. Волынский справедливо заметил: «Как поэт любви Апухтин проще, искреннее и задушевнее многих других поэтов современности».[47]47
Волынский А. Указ. соч. С. 329.
[Закрыть] В лучших своих вещах он умел сказать о любви – в том числе и о любви гибельной, опустошающей – просто и сильно:
Не стучись ко мне в ночь бессонную,
Не буди любовь схороненную,
Мне твой образ чужд и язык твой нем,
Я в гробу лежу, я затих совсем…
(«Памяти прошлого»)
Апухтинскому герою ведомо эгоистическое, даже злое начало в любви – в любви, которая сродни ненависти, – но тем ценнее, что его любовь может подняться, возвыситься (через муки и страдание) до любви-поклонения, любви нравственно просветленной:
Порою злая мысль, подкравшись в тишине,
Змеиным языком нашептывает мне:
«Как ты смешон с твоим участием глубоким!
Умрешь ты, как и жил, скитальцем одиноким,
Ведь это счастие чужое, не твое!»
Горька мне эта мысль, но я гоню ее
И радуюсь тому, что счастие чужое
Мне счастья моего милей, дороже вдвое!
(«Два сердца любящих и чающих ответа…»)
Любовь – главная, ключевая тема апухтинских романсов. В сознании широкого читателя Апухтин живет прежде всего как автор романсов. П. И. Чайковский, Ц. А. Кюи, Р. М. Глиэр, Ф. А. Заикин, А. С. Аренский, А. А. Оленин, С. В. Рахманинов, А. В. Щербачев – десятки композиторов написали музыку на слова Апухтина.
Романс как особый литературный жанр был утвержден в нашей литературе Пушкиным и Баратынским. В середине прошлого века к нему особенно часто обращались А. А. Фет, Я. П. Полонский и А. К. Толстой. Романсная стихия очень заметна в поэзии Апухтина. Романс – жанр всем хорошо знакомый, но еще мало изученный. В его природе есть противоречие, загадка. Романс, в том числе и апухтинский, обычно наполнен традиционной поэтической лексикой, «поэтизмами», бывшими не раз в ходу оборотами. То, что в других стихах воспринималось бы как непозволительная банальность, как явная слабость, в романсе принимается как норма. В романсе слово не только несет свой лексический или образный смысл, но и является опорой для эмоции, музыки чувств, которая возникает как бы поверх слов. Романс использует «готовый, в своем роде общезначимый язык страстей и эмоций».[48]48
Гинзбург Л. Я. О лирике. Л., 1974. С. 238.
[Закрыть] Легко узнаваемые образы, привычная романсная лексика моментально настраивают нас на определенный строй эмоций и переживаний.
В житейском холоде дрожа и изнывая,
Я думал, что любви в усталом сердце нет,
И вдруг в меня пахнул теплом и солнцем мая
Нежданный твой привет.
(«В житейском холоде дрожа и изнывая…»)
Романс всегда наивен, точнее – как бы наивен. «Наивность, – писал один из критиков апухтинской поры, – сама по себе уже есть поэзия».[49]49
Андреевский С. А. Литературные очерки. Спб., 1902. С. 438.
[Закрыть] Романс ждет от читателя готовности довериться его эмоции. Иначе романс может показаться «голым», иронически настроенное сознание «не слышит» музыки романса. Пример тому – мнение критика М. А. Протопопова, который писал, что ничего, кроме бессмыслицы, в знаменитом романсе Апухтина «Ночи безумные…» («в этом наборе созвучий») он не усматривает.[50]50
Протопопов М. А. Писатель-дилетант // «Русское богатство». 1896, № 2. С. 59.
[Закрыть]
Ночи безумные, ночи бессонные,
Речи бессвязные, взоры усталые…
Ночи, последним огнем озаренные,
Осени мертвой цветы запоздалые.
Слабость стихотворения критик увидел в том, что в эти обобщенные формулы каждым читателем «вкладывался подходящий обстоятельствам смысл». [51]51
Там же. С. 59.
[Закрыть] Критик почувствовал жанровую природу произведения, но не принял «условий игры», не признал эстетической значимости жанра.
А. Л. Волынский увидел достоинства этого апухтинского стихотворения именно в том, что вызвало насмешки Протопопова: «Тут живет каждая строчка… Ничего определенного, и, однако, все прошлое встает перед глазами в одном туманном, волнующемся и волнующем образе».[52]52
Волынский А. Л. Указ. соч. С. 331.
[Закрыть]
Романс – это «музыка», возникающая над обыденностью, вопреки ей. Романс демократичен, потому что он подразумевает чувства всякого человека. Он оказывается «впору» каждому, кто его слышит.
Музыка в романсе для Апухтина – наиболее адекватное выражение этого чувства. Эмоциональный строй романса оказался очень близок ему. Об этом – с легким оттенком снисходительности профессионала к любителю – пишет М. И. Чайковский. Апухтин, по его словам, «как большинство дилетантов, с одинаковым удовольствием слушал истинно прекрасное и шаблонно-пошлое. Романсы Глинки и цыганские песни одинаково вызывали в нем умиление и восторг».[53]53
Чайковский М. Алексей Николаевич Апухтин. С. XVIII.
[Закрыть]
Подтверждением тому, что мемуарист и биограф был точен, служит признание самого Апухтина, сделанное в письме к П. И. Чайковскому (1880-е годы): «Я… провожу ночи у цыган… когда Таня поет „Расставаясь, она говорила: „Не забудь ты меня на чужбине““, – я реву во всю глотку…».[54]54
Цит. по: Апухтин А. Н. Стихотворения. Л., 1961 (Б-ка поэта, БС, коммент.). С. 343.
[Закрыть]
В отличие от стихотворений, построенных на разговорных интонациях, с легко ощутимым декламационным началом, в романсах преобладает напевный стих. Повторы, интонационная симметрия, кадансирование, эмфазы – разнообразнейшие средства использует Апухтин для того, чтобы музыка чувства стала легко слышимой и узнаваемой. «Я люблю, – говорил Апухтин, – чтобы музыка стиха была вполне выдержана, мелодия давала о себе знать».[55]55
См.: Быков В. Л. Силуэты далекого прошлого. Л., 1930. С. 113.
[Закрыть]
В романсе не только особая атмосфера, свой строй эмоций, но и своя система ценностей. Любовь имеет здесь абсолютный смысл и абсолютную ценность. Романс порой дает психологическое объяснение чувств и поступков или ссылается на роковую судьбу, но обычно не прибегает к социальным мотивировкам. Как точно выразился исследователь этого жанра, в романсе «не любят, потому что не любят».[56]56
Петровский М. «Езда в остров любви», или Что такое русский романс // «Вопросы литературы». 1984, № 5. С. 72.
[Закрыть] «Философия» романса очень близка Апухтину.
Образ любви, попадая в романсную атмосферу, утрачивает часть своей индивидуальности как неповторимое чувство именно этого человека, но выигрывает в силе эмоции, интенсивности чувства:
Истомил меня жизни безрадостный сон,
Ненавистна мне память былого,
Я в прошедшем моем, как в тюрьме заключен
Под надзором тюремщика злого…
…Но под взглядом твоим распадается цепь,
И я весь освещаюсь тобою,
Как цветами нежданно одетая степь,
Как туман, серебримый луною.
(«Истомил меня жизни безрадостный сон…»)
Романсы Апухтина наполнены оборотами типа: «с безумною тоской», «слепая страсть», «изнывающая душа», «безумный пыл». Но, вставленные в подновленный контекст, иначе инструментованные, эти кочующие образы вновь оживают. Вот что писал Ю. Н. Тынянов о Блоке, который тоже не боялся таких банальностей: «Он предпочитает традиционные, даже стертые образы („ходячие истины“), так как в них хранится старая эмоциональность; слегка подновленная, она сильнее и глубже, чем эмоциональность нового образа, ибо новизна обычно отвлекает внимание от эмоциональности в сторону предметности».[57]57
Тынянов Ю. Н. Поэтика. История литературы. Кино. М., 1977. С. 121.
[Закрыть]
Романсный опыт Апухтина, как отметил Ю. Н. Тынянов, пригодился Блоку:
Была ты всех ярче, верней и прелестней,
Не кляни же меня, не кляни!
Мой поезд летит, как цыганская песня,
Как те невозвратные дни.
(«Была ты всех ярче, верней и прелестней…»)
В этих блоковских строках и интонация, и характер эмоций – апухтинские. Романсное слово используется для простого, но не примитивного чувства. Скажем, когда Л. С. Мизиновой понадобилось сказать о своих чувствах А. П. Чехову, она воспользовалась строками апухтинского романса:
В стихотворении, посвященном памяти Апухтина, К. К. Случевский написал, имея в виду его романсы:
Что-то в вас есть бесконечно хорошее…
В вас отлетевшее счастье поет…
(«„Пара гнедых“ или „Ночи безумные“…»)
Здесь уместно будет привести эпизод из воспоминаний литератора Б. А. Лазаревского. Герой этого эпизода – Лев Толстой, который в целом к поэзии Апухтина относился отрицательно. Дело происходит в 1903 году, в яснополянском доме Толстого, во время его болезни. Вечер. Дочери Толстого – Мария Львовна и Александра Львовна играют на гитарах и поют романс «Ночи безумные…». Лазаревский пишет: «Бесшумно отворилась дверь кабинета, и кто-то вывез на кресле Льва Николаевича. Он склонил голову и, видимо, заслушался…
Всё же лечу я к вам
Памятью жадною…
Это было самое красивое место. Когда кончили пение, Лев Николаевич поднял голову и сказал: „Как хорошо, как хорошо!..“».[59]59
Лазаревский Б. А. В Ясной Поляне // Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников. М., 1978. Т. 2. С. 312–313.
[Закрыть] Случись этот эпизод при жизни Апухтина и узнай он о нем, думается, это была бы одна из самых счастливых минут в его жизни.
На целом ряде стихотворений Апухтина можно проследить, как использование развернутой фабулы, повествовательной интонации, включение бытовых и психологических подробностей переводят стихотворение с романсной темой в другой жанр. Так, стихотворение «Письмо» (1882) представляет из себя лирический монолог женщины, обращенный к человеку, которого она любит и с которым вынуждена была расстаться, – чисто романсная основа. Но «избыток» сюжетных деталей, обилие подробностей в передаче переживаний героини делают стихотворение близким и психологической новелле. Героиня Апухтина рассказывает в своем письме о встрече с бывшей соперницей, о беседе, во время которой они говорили «про разный вздор», а думали совсем о другом (чеховская психологическая ситуация):
И имени, для нас обеих дорогого,
Мы не решилися назвать.
Настало вдруг неловкое молчанье…
Через несколько лет был написан «Ответ на письмо» (1885). Два стихотворения объединились общим сюжетом, построенным на явной соотнесенности «дневных» и «ночных» частей писем. Сюжетное стихотворение сохраняет в себе романсные рудименты: так, поэт не проясняет (в романсе этого и не ждешь, там хозяйничает «судьба»), почему герои расстались, хотя они любят друг друга.
Все более и более частое в 70-е и особенно в 80-е годы обращение Апухтина к стихотворениям большой формы свидетельствовало о возрастающем интересе поэта к социально-историческим мотивам. Романсный, камерный мир при всей его притягательной силе начинает восприниматься поэтом как тесный, недостаточный. Наглядный пример – цикл стихотворений «О цыганах». Цыганская жизнь – традиционная тема романса. Вспомним Аполлона Григорьева, Фета, Полонского, из поэтов XX века – Блока. «В цыганский табор, в степь родную», – писал Аполлон Григорьев («Встреча»). Апухтин, казалось бы, находится в русле традиции: цыганский мир и у него – это прежде всего мир сильных чувств и страстей.
В них сила есть пустыни знойной
И ширь свободная степей,
И страсти пламень беспокойный
Порою брызжет из очей…
(«О цыганах»)
Чувство освобождения, испытываемое человеком, соприкоснувшимся с этим миром, – обманное, «на миг», но это чувство сильное и горячее. Тут можно вспомнить и толстовского Федора Протасова с его знаменитой репликой: «Это степь, это десятый век, это не свобода, а воля…» Но в сюжет цикла «О цыганах» Апухтин вводит и жанровые, бытовые мотивы. Такой сюжет не удержать в рамках и интонациях романса:
Им света мало свет наш придал,
Он только шелком их одел;
Корысть – единственный их идол,
И бедность – вечный их удел.
Высокое (степь, страсть, свобода) и низкое (корысть, погруженность в мелочные заботы дня) увидено в одном мире, в одних и тех же людях. Их жизнь описана с внутренней убежденностью в том, что «в правде грязи нет». В этих словах, сказанных Апухтиным в стихотворении «Графу Л. Н. Толстому», выражен критерий, которому поэт следовал в своих наиболее зрелых произведениях и исходя из которого, в частности, он очень высоко ставил реалистическое искусство автора «Войны и мира» и «Анны Карениной».
Стихотворения Апухтина часто строятся как монолог, предназначенный для декламации: «Воспоминание», «Памятная ночь», «Отравленное счастье», «Перед операцией», «Сумасшедший». Как правило, в основе сюжета произведения – необычная психологическая ситуация, обусловливающая напряженность, «нервность» монолога. Так, в «Позднем мщенье» – это как бы речь умершего мужа, обращенная к живой жене:
Ты помнишь, сколько раз ты верность мне сулила,
А я тебя молил о правде лишь одной?
Но ложью ты мне жизнь как ядом отравила,
Все тайны прошлого сказала мне могила,
И вся душа твоя открыта предо мной.
Целый каскад декламационных эффектов находим в стихотворении «Сумасшедший». Резкие психологические перепады в речи героя мотивированы изменениями в самочувствии больного: речь доброго «короля» («Садитесь, я вам рад. Откиньте всякий страх И можете держать себя свободно») сменяется воспоминаниями героя, понимающего, что с ним произошло («и жили мы с тобой Так дружно, хорошо»), а в конце – резкие реплики разгневанного «правителя» («Гони их в шею всех, мне надо Быть одному…»).
Декламационный эффект тщательно готовится автором: рефрены, сочетание разностопных стихов, смена интонаций – все работает на задание. Монолог должен увлечь, растрогать или даже ошеломить слушателя. Известно, что сам Апухтин великолепно читал свои стихи.
Особое внимание уделяется в его стихах концовкам. Часто стихотворение или строфа заканчивается пуантом – яркой итоговой, поданной в афористичной форме мыслью:
Благословить ее не смею
И не могу проклясть.
(«Любовь»)
Что муки ревности и ссор безумных муки
Мне счастьем кажутся пред ужасом разлуки.
(«Опять пишу тебе, но этих горьких строк…»)
Декламационное начало является определяющим и в поэме «Венеция». Поэма написана октавами (классическая строфа Боккаччо, Ариосто, Тассо). Мастерски используя повествовательные возможности октавы, Апухтин наполняет рассказ интересными бытовыми и психологическими подробностями. Вот две последние представительницы старинного венецианского рода:
Нам дорог ваш визит; мы стары, глухи
И не пленим вас нежностью лица,
Но радуйтесь тому, что нас узнали:
Ведь мы с сестрой последние Микьяли.
Повествование окрашено мягким юмором. Требования поэтической традиции в построении такой строфы не стесняют Апухтина. Например, с какой легкостью он выполняет условие, согласно которому две последних строки октавы (кода) должны давать новый, или даже неожиданный, поворот темы. Старушка рассказывает о портрете одной из представительниц их семьи:
Она была из рода Морозини…
Смотрите, что за плечи, как стройна.
Улыбка ангела, глаза богини,
И, хоть молва нещадна, – как святыни,
Терезы не касалася она.
Ей о любви никто б не заикнулся,
Но тут король, к несчастью, подвернулся.
На первый взгляд поэтический мир Апухтина может показаться интимным, камерным. Но внимательный читатель заметит: в его стихах запечатлен духовный и душевный опыт человека хоть и далекого от общественной борьбы, но не терявшего интереса к «проклятым» вопросам века, то есть вопросам о смысле жизни, о причинах человеческих страданий, о высшей справедливости. Возраставший с годами интерес поэта к этим вопросам раздвигал границы его поэтического мира.
В конце 70-х и в 80-е годы у Апухтина все явственнее ощущается тяготение к большой стихотворной форме. Заметно стремление найти «выход из лирической уединенности» (Блок). Один из примеров – фрагменты драматических сцен «Князь Таврический». Более пристальный интерес к внутреннему миру героя ведет к созданию произведений, близких к психологической новелле («Накануне», «С курьерским поездом», «Перед операцией»). В этих произведениях сказалось очень благотворное для Апухтина влияние русской психологической прозы, прежде всего – романа.
Огромное психологическое напряжение заложено в самой ситуации, которой посвящено стихотворение «С курьерским поездом» (начало 1870-х годов). Много лет назад он и она – любившие друг друга – вынуждены были расстаться. Теперь судьба дает им возможность соединиться, начать все сначала. Она едет в поезде к нему, он ждет ее на вокзале. Внутренний монолог героя сплетается с авторским повествованием, рассказ о прошлом героев плавно переходит во внутренний монолог героини. Автор сумел раскрыть героев изнутри. Нам понятно их состояние напряженного ожидания, понятно смятение чувств, которое они испытывают во время встречи. Поэтому как психологически мотивированный итог мы принимаем авторское заключение:
И поняли они, что жалки их мечты,
Что под туманами осеннего ненастья
Они – поблекшие и поздние цветы –
Не возвратятся вновь для солнца и для счастья!
Сюжетом целого ряда стихотворений Апухтина становится резкий слом в психологическом состоянии героя. За такие сюжеты обычно бралась проза. «Чрезвычайно интересны, – писал К. Арсеньев, – попытки г. Апухтина внести в поэзию психологический анализ, нарисовать в нескольких строфах или на нескольких страницах одно из тех сложных душевных состояний, над которыми с особенной любовью останавливается современная беллетристика».[60]60
Арсеньев К. Содержание и форма в новейшей русской поэзии // «Вестник Европы». 1887, № 1. С. 237.
[Закрыть]
При жизни Апухтин не опубликовал ни одного из своих прозаических произведений, хотя он читал их – и с большим успехом – в различных салонах.
В конце 80-х годов Апухтин задумал и начал писать роман, посвященный очень важному этапу в истории – переходу от николаевской эпохи к периоду реформ. Судьбы главных героев рисуются на фене больших исторических событий: Крымская война, падение Севастополя. Это было время переоценки ценностей, поэтому в романе так много споров: о западниках и славянофилах, об освобождении крестьян, о реформах, которые предстояли России.
И в своем первом, оставшемся незавершенным, прозаическом произведении Апухтин не выглядит начинающим беллетристом. В главах из романа умело намечены сюжетные линии, даны точные, психологически убедительные характеристики некоторых персонажей. Дело не только в широте дарования автора – в романе чувствуется опыт русской психологической прозы XIX века, прежде всего – толстовской.
Незаурядный талант Апухтина-прозаика проявился в двух его повестях и в рассказе, которые он успел завершить. В прозе Апухтин – тут явно сказался его поэтический опыт – тяготеет к повествованию от первого лица: отсюда эпистолярная форма («Архив графини Д **», 1890), дневник («Дневник Павлика Дольского», 1891), внутренний монолог героя («Между жизнью и смертью», 1892). Повествование от первого лица – знак повышенного интереса к внутреннему миру героя, его психологии. Удачи Апухтина-прозаика, несомненно, связаны с тем, что к этому времени он уже написал несколько больших стихотворений с подробно разработанными сюжетами.
Большинство героев прозаических произведений Апухтина – люди «света». Жизнь людей этого круга писатель знал не понаслышке: он был своим человеком в светских гостиных Петербурга (кстати, взгляд Апухтина проницателен и трезв, а юмор, присущий его прозе, защищает его от морализаторства и дидактизма). Недаром прозой Апухтина восхищался Михаил Булгаков. В одном из писем автор «Мастера и Маргариты» отозвался о нем так: «Апухтин тонкий, мягкий, ироничный прозаик… какой культурный писатель».[61]61
См.: Чудакова М. Библиотека М. Булгакова и круг его чтения // Встречи с книгой. М., 1979. С. 245
[Закрыть]
Одной из самых плодотворных попыток Апухтина создать объективный образ современного человека, героя восьмидесятых годов, была поэма «Из бумаг прокурора» (1888). Произведение построено как внутренний монолог (или дневник) и предсмертное письмо самоубийцы, адресованное прокурору. Как и многие другие произведения Апухтина («Сумасшедший», «Перед операцией», «Год в монастыре»), это стихотворение является как бы драматическим монологом, рассчитанным на актерское исполнение, на слуховое восприятие. Обилие прозаизмов, разговорная интонация, частые переносы из строки в строку, астрофическое построение стихотворения – самые различные средства поэт использует для того, чтобы текст был воспринят читателем как живая, взволнованная речь героя.
Герой поэмы «Из бумаг прокурора» во многом близок лирическому «я» самого автора. Косвенным подтверждением этого является деталь, которая в бытовом плане представляется совершенно неправдоподобной: предсмертное письмо прокурору герой пишет стихами («я пишу не для печати, И лучше кончить дни стихом…»), да и о своих предсмертных записках он говорит как о стихах («Пусть мой последний стих, как я, бобыль ненужный, Останется без рифмы…»). Но при этом явно заметно стремление взглянуть на такого героя объективно, выявить в нем черты, обусловленные временем, общим строем жизни, историческими и социальными причинами.
Стихотворение имеет документальную основу. Известный юрист А. Ф. Кони, беседы с которым впрямую повлияли на возникновение замысла произведения, писал в своих воспоминаниях: «Апухтин очень заинтересовался приведенными мною статистическими данными и содержанием предсмертных писем самоубийц».[62]62
Кони А. Ф. Указ. соч. С. 306.
[Закрыть]
