Текст книги "Полное собрание стихотворений"

Автор книги: Алексей Апухтин

Судьба

К 5-й симфонии Бетховена

 
С своей походною клюкой,
С своими мрачными очами,
Судьба, как грозный часовой,
Повсюду следует за нами.
Бедой лицо ее грозит,
Она в угрозах поседела,
Она уж многих одолела,
И всё стучит, и всё стучит:
  Стук, стук, стук…
    Полно, друг,
Брось за счастием гоняться!
  Стук, стук, стук…
 
 
Бедняк совсем обжился с ней:
Рука с рукой они гуляют,
Сбирают вместе хлеб с полей,
В награду вместе голодают.
День целый дождь его кропит,
По вечерам ласкает вьюга,
А ночью с горя да с испуга
Судьба сквозь сон ему стучит:
  Стук, стук, стук…
    Глянь-ка, друг,
Как другие поживают!
  Стук, стук, стук…
 
 
Другие праздновать сошлись
Богатство, молодость и славу.
Их песни радостно неслись,
Вино сменилось им в забаву;
Давно уж пир у них шумит,
Но смолкли вдруг, бледнея, гости…
Рукой, дрожащею от злости,
Судьба в окошко к ним стучит:
  Стук, стук, стук…
    Новый друг
К вам пришел, готовьте место!
  Стук, стук, стук…
 
 
Герой на жертву всё принес.
Он говорил, что люди – братья,
За братьев пролил много слез,
За слезы слышал их проклятья.
Он верно слабых защитит,
Он к ним придет, долой с дороги
Но отчего ж недвижны ноги
И что-то на ногах стучит?
  Стук, стук, стук…
    Скован друг
Человечества, свободы…
  Стук, стук, стук…
 
 
Но есть же счастье на земле!
Однажды, полный ожиданья,
С восторгом юным на челе
Пришел счастливец на свиданье!
Еще один он, всё молчит,
Заря за рощей потухает,
И соловей уж затихает,
А сердце бьется и стучит:
  Стук, стук, стук…
    Милый друг,
Ты придешь ли на свиданье?
  Стук, стук, стук…
 
 
Но вот идет она, и вмиг
Любовь, тревога, ожиданье,
Блаженство – всё слилось у них
В одно безумное лобзанье!
Немая ночь на них глядит,
Всё небо залито огнями,
А кто-то тихо за кустами
Клюкой докучною стучит.
  Стук, стук, стук…
    Старый друг
К вам пришел, довольно счастья!
  Стук, стук, стук…
 

1863

«Давно уж нет любви меж нами…»

 
Давно уж нет любви меж нами,
Я сердце жадно берегу,
Но равнодушными глазами
Ее я видеть не могу.
 
 
И лишь заслышу звук знакомый
Ее замедленных речей,
Мне снятся старые хоромы
И зелень темная ветвей.
 
 
Мне снится ночь… Пустое поле…
У ног колышется трава;
Свободней дышит грудь на воле,
Свободней сыплются слова…
 
 
А то иным душа согрета,
И мне, Бог знает почему,
Всё снится старый сон поэта
И тени, милые ему,–
 
 
Мне снится песня Дездемоны,
Ромео пролитая кровь,
Их вечно памятные стоны,
Их вечно юная любовь…
 
 
Я весь горю святой враждою
К глупцу, злодею, палачу,
Я мир спасти хочу собою,
Я жертв и подвигов хочу!
 
 
Мне снится всё, что сниться может,
Что жизнь и красит, и живит,
Что ум святым огнем тревожит,
Что сердце страстью шевелит.
 

1863?

Романс («Помню, в вечер невозвратный…»)

 
Помню, в вечер невозвратный
Посреди толпы чужой
Чей-то образ благодатный
Тихо веял предо мной.
 
 
Помню, в час нежданной встречи
И смятение, и страх,
Недосказанные речи
Замирали на устах…
 
 
Помню, помню, в ночь глухую
Я не спал… Часы неслись,
И на грудь мою больную
Слезы жгучие лились…
 
 
А сквозь слезы – с речью внятной
И с улыбкой молодой
Чей-то образ благодатный
Тихо веял предо мной.
 

1863?

Минуты счастья

 
Не там отрадно счастье веет,
Где шум и царство суеты,–
Там сердце скоро холодеет
И блекнут яркие мечты.
 
 
Но вечер тихий, образ нежный
И речи долгие в тиши
О всем, что будит ум мятежный
И струны спящие души,–
 
 
О, вот они, минуты счастья,
Когда, как зорька в небесах,
Блеснет внезапно луч участья
В чужих внимательных очах,
 
 
Когда любви горячей слово
Растет на сердце как напев,
И с языка слететь готово,
И замирает, не слетев…
 

1865

Две грезы

 
Измученный тревогою дневною,
Я лег в постель без памяти и сил,
И голос твой, носяся надо мною,
Насмешливо и резко говорил:
«Что ты глядишь так пасмурно, так мрачно?
Ты, говорят, влюблен в меня, поэт?
К моей душе, спокойной и прозрачной,
И доступа твоим мечтаньям нет.
Как чужды мне твои пустые бредни!
И что же в том, что любишь ты меня?
Не первый ты, не будешь и последний
Гореть и тлеть от этого огня!
Ты говоришь, что в шумном вихре света
Меня ты ищешь, дышишь только мной…
И от других давно я слышу это,
Окружена влюбленною толпой.
Я поняла души твоей мученье,
Но от тебя, поэт, не утаю:
Не жалость, нет, а только изумленье
Да тайный смех волнуют грудь мою!»
Проснулся я. Враждебная, немая
Вокруг меня царила тишина,
И фонари мне слали, догорая,
Свой тусклый свет из дальнего окна.
Бессильною поникнув головою.
Едва дыша, я снова засыпал,
И голос твой, носяся надо мною,
Приветливо и ласково звучал:
«Люби меня, люби! Какое дело,
Когда любовь в душе заговорит,
И до того, что в прошлом наболело,
И до того, что в будущем грозит?
Моя душа уж свыклася с твоею,
Я не люблю, но мысль отрадна мне,
Что сердце есть, которым я владею,
В котором я господствую вполне.
Коснется ли меня тупая злоба,
Подкрадется ль нежданная тоска,
Я буду знать, что, верная до гроба,
Меня поддержит крепкая рука!
О, не вверяйся детскому обману,
Себя надеждой жалкой не губи:
Любить тебя я не хочу, не стану,
Но ты, поэт, люби меня, люби!»
Проснулся я. Уж день сырой и мглистый
Глядел в окно. Твой голос вдруг затих,
Но долго он без слов, протяжный, чистый,
Как арфы звук, звенел в ушах моих.
 

Начало 1860-х годов

Астрам

 
Поздние гости отцветшего лета,
Шепчутся ваши головки понурые,
Словно клянете вы дни без просвета,
Словно пугают вас ноченьки хмурые…
 
 
Розы – вот те отцвели, да хоть жили…
Нечего вам помянуть пред кончиною:
Звезды весенние вам не светили,
Песней не тешились вы соловьиною…
 

Начало 1860-х годов

Гаданье

 
Ну, старая, гадай! Тоска мне сердце гложет,
Веселой болтовней меня развесели,
Авось твой разговор убить часы поможет
И скучный день пройдет, как многие прошли!
 
 
  «Ох, не грешно ль в воскресение?
  С нами господняя сила!
  Тяжко мое прегрешение…
  Ну, да уж я разложила!
 
 
  Едешь в дорогу ты дальную,
  Путь твой не весел обратный:
  Новость услышишь печальную
  И разговор неприятный.
 
 
  Видишь: большая компания
  Вместе с тобой веселится,
  Но исполненья желания
  Лучше не жди: не случится.
 
 
  Что-то грозит неизвестное…
  Карты-то, карты какие!
  Будет письмо интересное,
  Хлопоты будут большие!
 
 
  На сердце дама червонная…
  С гордой душою такою:
  Словно к тебе благосклонная,
  Словно играет тобою!
 
 
  Глядя в лицо ее строгое,
  Грустен и робок ты будешь:
  Хочешь сказать ей про многое,
  Свидишься – всё позабудешь!
 
 
  Мысли твои все червонные,
  Слезы-то будто из лейки,
  Думушки, ночи бессонные –
  Всё от нее, от злодейки!
 
 
  Волюшка крепкая скручена,
  Словно дитя ты пред нею…
  Как твое сердце замучено,
  Я и сказать не умею!
 
 
  Тянутся дни нестерпимые,
  Мысли сплетаются злые…
  Батюшки-светы родимые!
  Карты-то, карты какие!!.»
 
 
Умолкла старая. В зловещей тишине
Насупившись сидит. Скажи, что это значит?
Старуха, что с тобой? Ты плачешь обо мне?
Так только мать одна об детском горе плачет,
И стоит ли того? Я знаю наперед
Всё то, что сбудется, и не ропщу на Бога:
Дорога выйдет мне, и горе подойдет,
Там будут хлопоты, а там опять дорога…
Ну полно же, не плачь! Гадай иль говори,
Пусть голос твой звучит мне песней похоронной,
Но только, старая, мне в сердце не смотри
И не рассказывай об даме об червонной!
 

Начало 1860-х годов

Дорожная дума

 
Позднею ночью, равниною снежной
Еду я. Тихо. Всё в поле молчит…
Глухо звучат по дороге безбрежной
Скрип от полозьев и топот копыт.
 
 
Всё, что, прощаясь, ты мне говорила,
Снова твержу я в невольной тоске.
Долог мой путь, и дорога уныла…
Что-то в уютном твоем уголке?
 
 
Слышен ли смех? Догорают ли свечи?
Так же ль блистает твой взор, как вчера?
Те же ли смелые, юные речи
Будут немолчно звучать до утра?
 
 
Кто там с тобой? Ты глядишь ли бесстрастно
Иль трепещешь, волнуясь, любя?
Только б тебе полюбить не напрасно,
Только б другие любили тебя!
 
 
Только бы кончился день без печали,
Только бы вечер прошел веселей,
Только бы сны золотые летали
Над головою усталой твоей!
 
 
Только бы счастье со светлыми днями
Так же гналось по пятам за тобой,
Как наши тени бегут за санями
Снежной равниной порою ночной!
 

1865 или 1866

Ниобея

(Заимствовано из «Метаморфоз» Овидия)

 
Над трупами милых своих сыновей
  Стояла в слезах Ниобея.
Лицо у ней мрамора было белей,
  И губы шептали, бледнея:
«Насыться, Латона, печалью моей,
  Умеешь ты мстить за обиду!
Не ты ли прислала мне гневных детей –
  И Феба, и дочь Артемиду?
Их семеро было вчера у меня,
  Могучих сынов Амфиона,
Сегодня… О, лучше б не видеть мне дня.
  Насыться, насыться, Латона!
Мой первенец милый, Йемен молодой,
  На бурном коне проносился
И вдруг, пораженный незримой стрелой,
  С коня бездыханен свалился.
То видя, исполнился страхом Сипил,
  И в бегстве искал он спасенья,
Но бог беспощадный его поразил,
  Бегущего с поля мученья.
И третий мой сын, незабвенный Тантал,
  Могучему деду подобный
Не именем только, но силой, – он пал,
  Стрелою настигнутый злобной.
С ним вместе погиб дорогой мой Файдим
  Напрасно ища меня взором;
Как дубы высокие, пали за ним
  И Дамасихтон с Алфенором.
Один оставался лишь Илионей,
  Прекрасный, любимый, счастливый,
Как бог, красотою волшебной своей
  Пленявший родимые Фивы.
Как сильно хотелося отроку жить,
  Как, полон неведомой муки,
Он начал богов о пощаде молить,
  Он поднял бессильные руки…
Мольба его так непритворна была,
  Что сжалился бог лучезарный…
Но поздно! Летит роковая стрела.
  Стрелы не воротишь коварной,
И тихая смерть, словно сон среди дня,
  Закрыла прелестные очи…
Их семеро было вчера у меня…
  О, длиться б всегда этой ночи!
Как жадно, Латона, ждала ты зари,
  Чтоб тяжкие видеть утраты…
А всё же и ныне, богиня, смотри:
  Меня победить не могла ты!
А всё же к презренным твоим алтарям
  Не прйдут венчанные жены,
Не будет куриться на них фимиам
  Во славу богини Латоны!
Вы, боги, всесильны над нашей судьбой,
  Бороться не можем мы с вами:
Вы нас побиваете камнем, стрелой,
  Болезнями или громами…
Но если в беде, в униженье тупом
  Мы силу души сохранили,
Но если мы, павши, проклятья вам шлем,
  Ужель вы тогда победили?
Гордись же, Латона, победою дня,
  Пируй в ликованьях напрасных!
Но семь дочерей еще есть у меня,
  Семь дев молодых и прекрасных…
Для них буду жить я! Их нежно любя,
  Любуясь их лаской приветной,
Я, смертная, всё же счастливей тебя,
  Богини едва не бездетной!»
Еще отзвучать не успели слова,
  Как слышит, дрожа, Ниобея,
Что в воздухе знойном звенит тетива,
  Всё ближе звенит и сильнее…
И падают вдруг ее шесть дочерей
  Без жизни одна за другою…
Так падают летом колосья полей,
  Сраженные жадной косою.
Седьмая еще оставалась одна,
  И с криком: «О боги, спасите!» –
На грудь Ниобеи припала она,
  Моля свою мать о защите.
Смутилась царица. Страданье, испуг
  Душой овладели сильнее,
И гордое сердце растаяло вдруг
  В стесненной груди Ниобеи.
«Латона, богиня, прости мне вину,–
  Лепечет жена Амфиона,–
Одну хоть оставь мне, одну лишь, одну…
  О, сжалься, о, сжалься, Латона!»
И крепко прижала к груди она дочь,
  Полна безотчетной надежды,
Но нет ей пощады, – и вечная ночь
  Сомкнула уж юные вежды.
Стоит Ниобея безмолвна, бледна,
  Текут ее слезы ручьями…
И чудо! Глядят: каменеет она
  С поднятыми к небу руками.
Тяжелая глыба влилась в ее грудь,
  Не видит она и не слышит,
И воздух не смеет в лицо ей дохнуть,
  И ветер волос не колышет.
Затихли отчаянье, гордость и стыд,
  Бессильно замолкли угрозы…
В красе упоительной мрамор стоит
  И точит обильные слезы.
 

Лето 1867

От Ржева до Твери на пароходе

«Я ждал тебя… Часы ползли уныло…»

 
Я ждал тебя… Часы ползли уныло,
Как старые, докучные враги…
Всю ночь меня будил твой голос милый
  И чьи-то слышались шаги…
 
 
Я ждал тебя… Прозрачен, свеж и светел,
Осенний день повеял над землей…
В немой тоске я день прекрасный встретил
  Одною жгучею слезой…
 
 
Пойми хоть раз, что в этой жизни шумной,
Чтоб быть с тобой – я каждый миг ловлю,
Что я люблю, люблю тебя безумно…
  Как жизнь, как счастие люблю!..
 

1867

«Ни отзыва, ни слова, ни привета…»

 
Ни отзыва, ни слова, ни привета,–
Пустынею меж нами мир лежит,
И мысль моя с вопросом без ответа
Испуганно над сердцем тяготит:
 
 
Ужель среди часов тоски и гнева
Прошедшее исчезнет без следа,
Как легкий звук забытого напева,
Как в мрак ночной упавшая звезда?
 

1867

К морю

 
Увы, не в первый раз, с подавленным рыданьем,
    Я подхожу к твоим волнам
  И, утомясь бесплодным ожиданьем,
    Всю ночь просиживаю там…
Тому уж много лет: неведомая сила
Явилася ко мне, как в мнимо-светлый рай,
Меня, как глупого ребенка, заманила,
Шепнула мне – люби, сказала мне – страдай!
И с той поры, ее велению послушный,
Я с каждым днем любил сильнее и больней…
О, как я гнал любовь, как я боролся с ней,
    Как покорялся малодушно!..
    Но наконец, устав страдать,
    Я думал – пронеслась невзгода…
    Я думал – вот моя свобода
    Ко мне вернулася опять…
    И что ж: томим тоскою, снова
    Сижу на этом берегу,
  Как жалкий раб, кляну свои оковы,
    Но – сбросить цепи не могу.
О, если слышишь ты глагол, тебе понятный,
О море темное, приют сердец больных,–
Пусть исцелят меня простор твой необъятный
    И вечный ропот волн твоих.
  Пускай твердят они мне ежечасно
Об оскорблениях, изменах, обо всем,
  Что вынес я в терпении тупом…
. . . . . . . . . . . . . . .
Теперь довольно. Уж мне прежних дней не видеть,
Но если суждено мне дальше жизнь влачить,
  Дай силы мне, чтоб мог я ненавидеть,
Дай ты безумье мне, чтоб мог я позабыть!..
 

1867

Моление о чаше

 
В саду Гефсиманском стоял он один,
  Предсмертною мукой томимый.
Отцу всеблагому в тоске нестерпимой
  Молился страдающий сын.
    «Когда то возможно,
Пусть, Отче, минует мя чаша сия,
Однако да сбудется воля Твоя…»
И шел он к апостолам с думой тревожной,
  Но, скованы тяжкой дремой,
Апостолы спали под тенью оливы,
И тихо сказал он им: «Как не могли вы
Единого часа побдети со мной?
  Молитесь! Плоть немощна ваша!..»
  И шел он молиться опять:
«Но если не может меня миновать –
  Не пить чтоб ее – эта чаша,
Пусть будет, как хочешь ты, Отче!» И вновь
Объял его ужас смертельный,
И пот его падал на землю как кровь,
  И ждал он в тоске беспредельной.
И снова к апостолам он подходил,
Но спали апостолы сном непробудным,
И те же слова он Отцу говорил,
И пал на лицо, и скорбел, и тужил,
Смущаясь в борении трудном!..
 
 
    О, если б я мог
В саду Гефсиманском явиться с мольбами,
И видеть следы от божественных ног,
  И жгучими плакать слезами!
    О, если б я мог
  Упасть на холодный песок
  И землю лобзать ту святую,
Где так одиноко страдала любовь,
Где пот от лица его падал как кровь,
  Где чашу он ждал роковую!
  О, если б в ту ночь кто-нибудь,
  В ту страшную ночь искупленья,
  Страдальцу в изнывшую грудь
  Влил слово одно утешенья!
 
 
Но было всё тихо во мраке ночном,
Но спали апостолы тягостным сном,
  Забыв, что грозит им невзгода;
И в сад Гефсиманский с дрекольем, с мечом,
Влекомы Иудой, входили тайком
  Несметные сонмы народа!
 

1868

Петергоф

Ночь в Монплезире

 
На берег сходит ночь, беззвучна и тепла,
Не видно кораблей из-за туманной дали,
    И, словно очи без числа,
    Над морем звезды замигали.
  Ни шелеста в деревьях вековых,
    Ни звука голоса людского,
И кажется, что всё навек уснуть готово
      В объятиях ночных.
Но морю не до сна. Каким-то гневом полны,
  Надменные, нахмуренные волны
    О берег бьются и стучат;
Чего-то требует их ропот непонятный,
    В их шуме с ночью благодатной
    Какой-то слышится разлад.
    С каким же ты гигантом в споре?
Чего же хочешь ты, бушующее море,
    От бедных жителей земных?
    Кому ты шлешь свои веленья?
  И в этот час, когда весь мир затих,
  Кто выдвинул мятежное волненье
    Из недр неведомых твоих?
  Ответа нет… Громадою нестройной
    Кипит и пенится вода…
    Не так ли в сердце иногда,
  Когда кругом всё тихо и спокойно,
И ровно дышит грудь, и ясно блещет взор,
И весело звучит знакомый разговор,–
Вдруг поднимается нежданное волненье:
Зачем весь этот блеск, откуда этот шум?
    Что значит этих бурных дум
    Неодолимое стремленье?
Не вспыхнул ли любви заветный огонек,
  Предвестье ль это близкого ненастья,
Воспоминание ль утраченного счастья
Иль в сонной совести проснувшийся упрек?
Кто может это знать?
        Но разум понимает,
Что в сердце есть у нас такая глубина,
    Куда и мысль не проникает,
    Откуда, как с морского дна,
  Могучим трепетом полна,
Неведомая сила вылетает
  И что-то смутно повторяет,
  Как набежавшая волна.
 

1868

Петергоф

Осенние листья

 
  Кончалось лето. Астры отцветали…
  Под гнетом жгучей, тягостной печали
    Я сел на старую скамью,
А листья надо мной, склоняйся, шептали
    Мне повесть грустную свою.
 
 
«Давно ли мы цвели под знойным блеском лета,
    И вот уж осень нам грозит,
    Не много дней тепла и света
    Судьба гнетущая сулит.
  Ну что ж, пускай холодными руками
    Зима охватит скоро нас,
Мы счастливы теперь, под этими лучами,
    Нам жизнь милей в прощальный час.
Смотри, как золотом облит наш парк печальный,
Как радостно цветы в последний раз блестят,
    Смотри, как пышно-погребально
    Горит над рощами закат!
Мы знаем, что, как сон, ненастье пронесется,
Что снегу не всегда поляны покрывать,
Что явится весна, что всё кругом проснется,–
    Но мы… проснемся ли опять?
    Вот здесь, под кровом нашей тени,
Где груды хвороста теперь лежат в пыли,
  Когда-то цвел роскошный куст сирени
    И розы пышные цвели.
  Пришла весна; во славу новым розам
    Запел, как прежде, соловей,
Но бедная сирень, охвачена морозом,
    Не подняла своих ветвей.
А если к жизни вновь вернутся липы наши,
    Не мы увидим их возврат,
  И вместо нас, быть может, лучше, краше
    Другие листья заблестят.
  Ну что ж, пускай холодными руками
    Зима охватит скоро нас,
Мы счастливы теперь, под бледными лучами,
    Нам жизнь милей в прощальный час.
  Помедли, смерть! Еще б хоть день отрады…
А может быть, сейчас, клоня верхушки ив,
    Сорвет на землю без пощады
    Нас ветра буйного порыв…
Желтея, ляжем мы под липами родными…
И даже ты, об нас мечтающий с тоской,
Ты встанешь со скамьи, рассеянный, больной,
    И, полон мыслями своими,
  Раздавишь нас небрежною ногой».
 

1868

Село Покровское

«Осенней ночи тень густая…»

 
Осенней ночи тень густая
Над садом высохшим легла.
О, как душа моя больная
В тоске любви изнемогла!
Какие б вынес я страданья,
Чтоб в этот миг из-за кустов
Твое почувствовать дыханье,
Услышать шум твоих шагов!
 

1868

Село Покровское

Странствующая мысль

 
С той поры, как прощальный привет
Горячо прозвучал между нами,
Моя мысль за тобою вослед
Полетела, махая крылами.
 
 
Целый день неотступно она
Вдоль по рельсам чугунным скользила,
Всё тобою одною полна,
И ревниво твой сон сторожила.
 
 
А теперь среди мрака ночей,
Изнывая заботою нежной,
За кибиткой дорожной твоей
Она скачет пустынею снежной.
 
 
Она видит, как под гору вниз
Мчатся кони усталые смело,
И как иней на соснах повис,
И как всё кругом голо и бело.
 
 
То с тобой она вместе дрожит,
Засыпая в санях, как в постели,
И тебе о былом говорит
Под суровые звуки метели;
 
 
То на станции бедной сидит,
Согреваясь с тобой самоваром,
И с безмолвным участьем следит
За его убегающим паром…
 
 
Всё на юг она мчится, на юг,
Уносимая жаркой любовью,
И войдет она в дом твой как друг,
И приникнет с тобой к изголовью!
 

1868

«Мне снился сон (то был ужасный сон!)…»

 
Мне снился сон (то был ужасный сон!)…
Что я стою пред статуей твоею,
Как некогда стоял Пигмалион,
В тоске моля воскреснуть Галатею.
 
 
Высокое, спокойное чело
Античною сияло красотою,
Глаза смотрели кротко и светло,
И все черты дышали добротою…
 
 
Вдруг побледнел я и не мог вздохнуть
От небывалой, нестерпимой муки:
Неистово за горло и за грудь
Меня схватили мраморные руки
 
 
И начали душить меня и рвать,
Как бы дрожа от злого нетерпенья…
Я вырваться хотел и убежать,
Но, словно труп, остался без движенья…
 
 
Я изнывал, я выбился из сил,
Но, в ужасе смертельном холодея,
Измученный, я всё ж тебя любил,
Я всё твердил: «Воскресни, Галатея!..»
 
 
И на тебя взглянуть я мог едва
С надеждою, мольбою о пощаде…
Ни жалости, ни даже торжества
Я не прочел в твоем спокойном взгляде…
 
 
По-прежнему высокое чело
Античною сияло красотою,
Глаза смотрели кротко и светло,
И все черты дышали добротою…
 
 
Тут холод смерти в грудь мою проник,
В последний раз я прошептал: «Воскресни!..»
И вдруг в ответ на мой предсмертный крик
Раздался звук твоей веселой песни…
 

1868

К Гретхен

 
Во время представления «Le petit Faust»[68]68
  «Маленький Фауст» (фр.). – Ред.


[Закрыть]
И ты осмеяна, и твой черед настал!
  Но, Боже правый! Гретхен, ты ли это?
  Ты – чистое создание поэта,
  Ты – красоты бессмертный идеал!
О, если б твой творец явился между нами
    Из заточенья своего,
    Какими б жгучими слезами
    Сверкнул орлиный взор его!
О, как бы он страдал, томился поминутно,
    Узнав дитя своей мечты,
    Свои любимые черты
    В чертах француженки распутной!
  Но твой творец давно в земле сырой,
Не вспомнила о нем смеющаяся зала,
    И каждой шутке площадной
  Бессмысленно толпа рукоплескала…
  Наш век таков. Ему и дела нет,
Что тысячи людей рыдали над тобою,
  Что некогда твоею красотою
  Был целый край утешен и согрет.
Ему бы только в храм внести слова порока,
  Бесценный мрамор грязью забросать,
  Да пошлости наклеивать печать
    На всё, что чисто и высоко!
 

Лето или осень 1869