Текст книги "Полное собрание стихотворений"

Автор книги: Алексей Апухтин

A La Pointe[71]71
  На стрелке (фр.). – Ред.


[Закрыть]

 
Недвижно безмолвное море,
По берегу чинно идут
Знакомые лица, и в сборе
Весь праздный, гуляющий люд.
 
 
Проходит банкир бородатый,
Гремит офицер палашом,
Попарно снуют дипломаты
С серьезным и кислым лицом.
 
 
Как мумии, важны и прямы,
В колясках своих дорогих
Болтают нарядные дамы,
Но речи не клеются их.
 
 
«Вы будете завтра у Зины?..»
– «Княгине мой низкий поклон…»
– «Из Бадена пишут кузины,
Что Бисмарк испортил сезон…»
 
 
Блондинка с улыбкой небесной
Лепечет, поднявши лорнет:
«Как солнце заходит чудесно!»
А солнца давно уже нет.
 
 
Гуманное общество теша,
Несется приятная весть:
Пришла из Берлина депеша –
Убитых не могут и счесть.
 
 
Графиня супруга толкает:
«Однако, мой друг, посмотри,
Как весело Рейс выступает,
Как грустен несчастный Флери».
 
 
Не слышно веселого звука,
И гордо на всем берегу
Царит величавая скука,
Столь чтимая в светском кругу.
 
 
Темнеет. Роса набежала.
Туманом оделся залив.
Разъехались дамы сначала,
Запас новостей истощив.
 
 
Наружно смиренны и кротки,
На промысел выгодный свой
Отправились в город кокотки
Беспечной и хищной гурьбой.
 
 
И следом за ними, зевая,
Дивя их своей пустотой,
Ушла молодежь золотая
Оканчивать день трудовой.
 
 
Рассеялись всадников кучи,
Коляски исчезли в пыли,
На западе хмурые тучи
Как полог свинцовый легли.
 
 
Один я. Опять надо мною
Везде тишина и простор;
В лесу, далеко, за водою,
Как молния вспыхнул костер.
 
 
Как рвется душа, изнывая,
На яркое пламя костра!
Кипит здесь беседа живая
И будет кипеть до утра.
 
 
От холода, скуки, ненастья
Здесь, верно, надежный приют;
Быть может, нежданное счастье
Свило себе гнездышко тут.
 
 
И сердце трепещет невольно…
И знаю я: ехать пора,
Но как-то расстаться мне больно
С далеким мерцаньем костра.
 

10 августа 1870

«Приветствую вас, дни труда и вдохновенья!..»

 
Приветствую вас, дни труда и вдохновенья!
  Опять блестя минувшей красотой,
  Являются мне жизни впечатленья
И в ярких образах толпятся предо мной.
  Но, суетой вседневною объята,
Моя душа порой глуха на этот зов
  И тщетно молит к прежнему возврата,
  И вырваться не может из оков…
  Так лебедь, занесенный в край безводный
    И с жизнью свыкшийся иной,
  Порою хочет, гордый и свободный,
    Лететь к стране своей родной…
Но взор его потух, отяжелели крылья,
И если удалось ему на миг взлететь,
То только чтоб свое почувствовать бессилье
    И песнь последнюю пропеть!
 

1870. <1886>

Огонек

 
Дрожа от холода, измучившись в пути,
Застигнутый врасплох суровою метелью,
Я думал: лошадям меня не довезти
И будет мне сугроб последнею постелью…
 
 
Вдруг яркий огонек блеснул в лесу глухом,
Гостеприимная открылась дверь пред нами,
В уютной комнате, пред светлым камельком,
Сижу обвеянный крылатыми мечтами.
 
 
Давно молчавшая опять звучит струна,
Опять трепещет грудь волненьями былыми,
И в сердце ожила старинная весна,
Весна с черемухой и липами родными…
 
 
Теперь не страшен мне протяжный бури вой,
Грозящий издали бедою полуночной,
Здесь – пристань мирная, здесь – счастье и покой,
Хоть краток тот покой и счастье то непрочно.
 
 
О, что до этого! Пускай мой путь далек,
Пусть завтра вновь меня настигнет буря злая,
Теперь мне хорошо… Свети, мой огонек,
Свети и грей меня, на подвиг ободряя!
 

1871

Недостроенный памятник

 
Однажды снилось мне, что площадь русской сцены
Была полна людей; гудели голоса;
Огнями пышными горели окна, стены,
И с треском падали ненужные леса.
И из-за тех лесов, в сиянии великом,
Явилась женщина. С высокого чела
Улыбка светлая на зрителей сошла –
И площадь дрогнула одним могучим криком.
Волненье усмирив движением руки,
Промолвила она, склонив к театру взоры:
«Учитесь у меня, российские актеры,
  Я роль свою сыграла мастерски.
  Принцессою кочующей и бедной,
  Как многие, явилася я к вам –
И так же жизнь моя могла пройти бесследно,
Но было иначе угодно небесам!
  На шаткие тогда ступени трона
  Ступила я бестрепетной ногой –
  И заблистала старая корона
  Над новою, вам чуждой головой.
Зато как высоко взлетел орел двуглавый!
Как низко перед ним склонились племена!
    Какой немеркнущею славой
    Покрылись ваши знамена!
С дворянства моего оковы были сняты;
Без пыток загремел святой глагол суда,
В столицу Грозного сзывались депутаты,
  Из недр степей вставали города…
Я женщина была – и много я любила…
Но совесть шепчет мне, что для любви своей
  Ни разу я отчизны не забыла
И счастьем подданных не жертвовала ей.
Когда Тавриды князь, наскучив пылом страсти,
Надменно отошел от сердца моего,
Не пошатнула я его могучей власти,
    Гигантских замыслов его.
Мой пышный двор блистал на удивленье свету
    В стране безлюдья и снегов,
Но не был он похож на стертую монету,
На скопище бесцветное льстецов.
От смелых чудаков не отвращая взоров,
Умела я ценить, что мудро иль остро,–
Зато в дворец мой шли скитальцы, как Дидро,
  И чудаки, такие как Суворов.
Зато и я мосла свободно говорить
В эпоху диких войн и казней хладнокровных,
  Что лучше десять оправдать виновных,
  Чем одного невинного казнить.
И не было то слово буквой праздной!
Однажды пасквиль мне решилися подать:
  В нем я была – как женщина, как мать –
  Поругана со злобой безобразной.
Заныла грудь моя от гнева и тоски;
Уж мне мерещились допросы, приговоры…
Учитесь у меня, российские актеры!
  Я роль свою сыграла мастерски,–
Я пасквиль тот взяла – и написала с краю:
„Оставить автора, стыдом его казня.
Что здесь – как женщины – касается меня,
    Я – как царица – презираю!“
Да, управлять подчас бывало нелегко!
Но всюду – дома ли, в Варшаве, в Византии –
  Я помнила лишь выгоды России –
  И знамя то держала высоко.
Хоть не у вас я свет увидела впервые,
Вам громко за меня твердят мои дела:
    Я больше русская была,
Чем многие цари, по крови вам родные!
  Но время шло, печальные следы
  Вокруг себя невольно оставляя…
Качалася на мне корона золотая,
И ржавели в руках державные бразды…
Когда случится вам, питомцы Мельпомены,
Творенье гения со славой разыграть,
    И вами созданные сцены
Заставят зрителя смеяться иль рыдать,
    Тогда – скажите ради Бога –
Ужель вам не простят правдивые сердца
Неловкость выхода, неровности конца
    И даже скуку эпилога?»
 
 
Тут гул по площади пошел со всех сторон,
Гремели небеса, людскому хору вторя,–
И был сначала я, как будто ревом моря,
    Народным воплем оглушен.
Потом все голоса слилися воедино,
И ясно слышал я из говора того:
    «Живи, живи, Екатерина,
В бессмертной памяти народа твоего!»
 

1871

«В убогом рубище, недвижна и мертва…»

Честь имею донести Вашему Высокоблагородию, что в огородах мещанки Ефимовой найдено мертвое тело.

(Из полицейского рапорта)

 
В убогом рубище, недвижна и мертва,
Она покоилась среди пустого поля.
К бревну прислонена, лежала голова.
Какая выпала вчера ей злая доля?
Зашиб ли хмель ее среди вечерней тьмы,
Испуганный ли вор хватил ее в смятенье,
Недуг ли поразил, – еще не знали мы
И уловить в лице старались выраженье.
Но веяло оно покоем неземным;
Народ стоял кругом, как бы дивяся чуду,
И каждый клал свой грош в одну большую груду,
И деньги сыпались к устам ее немым.
Вчера их вымолить она бы не сумела…
Да, эти щедрые и поздние гроши,
Что, может быть, спасли б нуждавшееся тело,
Народ охотнее бросает для души.
Был чудный вешний день. По кочкам зеленели
Побеги свежие рождавшейся травы,
И дети бегали, и жаворонки пели…
Прохладный ветерок, вкруг мертвой головы
Космами жидкими волос ее играя,
Казалось, лепетал о счастье и весне,
И небо синее в прозрачной вышине
Смеялось над землей, как эпиграмма злая!
 

1871?

Киев

«Истомил меня жизни безрадостный сон…»

 
Истомил меня жизни безрадостный сон,
  Ненавистна мне память былого,
Я в прошедшем моем как в тюрьме заключен
  Под надзором тюремщика злого.
 
 
Захочу ли уйти, захочу ли шагнуть –
  Роковая стена не пускает,
Лишь оковы звучат, да сжимается грудь,
  Да бессонная совесть терзает.
 
 
Но под взглядом твоим распадается цепь,
  И я весь освещаюсь тобою,
Как цветами нежданно одетая степь,
  Как туман, серебримый луною…
 

(1872)

А. Н. Островскому

 
Лет двадцать пять назад спала родная сцена,
  И сон ее был тяжек и глубок…
Но вы сказали ей: что ж, «Бедность не порок»,
И с ней произошла благая перемена.
Бесценных перлов ряд театру подаря,
За ним «Доходное» вы утвердили «место»,
  И наша сцена, вам благодаря,
    Уже не «Бедная невеста».
  Заслуги ваши гордо вознеслись,
А кто не видит их иль понимает ложно,
    Тому сказать с успехом можно:
    «Не в свои сани не садись!»
 

18 февраля 1872

Твоя слеза

 
Твоя слеза катилась за слезой,
Твоя душа сжималась молодая,
Внимая речи лживой и чужой…
И я в тот миг не мог упасть, рыдая,
  Перед тобой!
 
 
Твоя слеза проникла в сердце мне,
И всё, что было горького, больного
Запрятано в сердечной глубине,–
Под этою слезою всплыло снова,
  Как в страшном сне!
 
 
Не в первый раз сбирается гроза,
И страха перед ней душа не знала!
Теперь дрожу я… Робкие глаза
Глядят куда-то вдаль… куда упала
  Твоя слеза!
 

1872

Любовь

 
Когда без страсти и без дела
Бесцветно дни мои текли,
Она как буря налетела
И унесла меня с земли.
 
 
Она меня лишила веры
И вдохновение зажгла,
Дала мне счастие без меры
И слезы, слезы без числа…
 
 
Сухими, жесткими словами
Терзала сердце мне порой,
И хохотала над слезами,
И издевалась над тоской.
 
 
А иногда горячим словом
И взором ласковых очей
Гнала печаль – и в блеске новом
В душе светилася моей!
 
 
Я всё забыл, дышу лишь ею,
Всю жизнь я отдал ей во власть,
Благословить ее не смею
И не могу ее проклясть.
 

1872

А. Н. Муравьеву

 
Уставши на пути, тернистом и далеком,
Приют для отдыха волшебный создал ты.
На всё минувшее давно спокойным оком
    Ты смотришь с этой высоты.
Пусть там внизу кругом клокочет жизнь иная
  В тупой вражде томящихся людей,–
Сюда лишь изредка доходит, замирая,
  Невнятный гул рыданий и страстей.
Здесь сладко отдохнуть. Всё веет тишиною,
    И даль безмерно хороша,
И, выше уносясь доверчивой мечтою,
Не видит ничего меж небом и собою
    На миг восставшая душа.
 

Июнь 1873

Киев

«Черная туча висит над полями…»

 
Черная туча висит над полями,
Шепчутся клены, березы качаются,
Дубы столетние машут ветвями,
Точно со мной говорить собираются.
 
 
«Что тебе нужно, пришлец бесприютный?
(Голос их важный с вершины мне чудится.)
Думаешь, отдых вкушая минутный,
Так вот и прошлое всё позабудется?
 
 
Нет, ты словами себя не обманешь:
Спета она, твоя песенка скудная!
Новую песню уж ты не затянешь,
Хоть и звучит она, близкая, чудная!
 
 
Сердце усталое, сердце больное
Звуков волшебных напрасно искало бы:
Здесь, между нами, ищи ты покоя,
С жизнью простися без стонов и жалобы.
 
 
Смерти боишься ты? Страх малодушный!
Всё, что томило игрой бесполезною –
Мысли, и чувства, и стих, им послушный,–
Смерть остановит рукою железною.
 
 
Всё, клеветавшее тайно, незримо,
Всё, угнетавшее с дикою силою,
Вмиг разлетится, как облако дыма,
Над неповинною, свежей могилою!
 
 
Если же кто-нибудь тишь гробовую
Вздохом нарушит, слезою участия,
О, за слезу бы ты отдал такую
Все свои призраки прошлого счастия!
 
 
Тихо, прохладно лежать между нами,
Тень наша шире и шорох приветнее…»
В вечер ненастный, качая ветвями,
Так говорили мне дубы столетние.
 

30 июля 1873

Рыбница

Марии Дмитриевне Жедринской

 
Когда путем несносным и суровым
Мне стала жизнь в родимой стороне,
Оазис я нашел под вашим кровом,
И отдохнуть отрадно было мне.
 
 
И старые и новые печали,
Вчерашний бред и думы прошлых дней
В моей душе вы сердцем прочитали
И сгладили улыбкою своей.
 
 
И понял я, смущен улыбкой этой,
Что царство зла отсюда далеко,
И понял я, чем всё кругом согрето
И отчего здесь дышится легко.
 
 
Но дни летят… С невольным содроганьем
Смотрю на черный, отдаленный путь:
Он страшен мне, и, словно пред изгнаньем,
Пророческой тоской стеснилась грудь.
 
 
И тщетно ум теряется в вопросах:
Где встретимся? Когда? И даст ли Бог
Когда-нибудь мой страннический посох
Сложить опять у ваших милых ног?
 

2 августа 1873

Рыбница

Мухи

 
Мухи, как черные мысли, весь день не дают мне покою:
Жалят, жужжат и кружатся над бедной моей головою!
Сгонишь одну со щеки, а на глаз уж уселась другая,
Некуда спрятаться, всюду царит ненавистная стая,
Валится книга из рук, разговор упадает, бледнея…
Эх, кабы вечер придвинулся! Эх, кабы ночь поскорее!
 
 
Черные мысли, как мухи, всю ночь не дают мне покою:
Жалят, язвят и кружатся над бедной моей головою!
Только прогонишь одну, а уж в сердце впилася другая,–
Вся вспоминается жизнь, так бесплодно в мечтах прожитая!
Хочешь забыть, разлюбить, а всё любишь сильней и больнее…
Эх, кабы ночь настоящая, вечная ночь поскорее!
 

1873

Швейцарке

 
Целую ночь я в постели метался,
  Ветер осенний, сердитый
    Выл надо мной;
Словно при мне чей-то сон продолжался,
  Некогда здесь позабытый,
    Сон, мне чужой.
 
 
Снились мне дальней Швейцарии горы…
  Скованы вечными льдами
    Выси тех гор,
И отдыхают смущенные взоры
  В светлых долинах с садами,
    В глади озер.
 
 
Славно жилось бы. Семья-то большая…
  Часто под старую крышу
    Входит нужда.
Надо расстаться… «Прощай, дорогая!
  Голос твой милый услышу
    Вряд ли когда!»
 
 
Свет нелюбимого, бледного неба…
  Звуки наречья чужого
    Дразнят, как шум;
Горькая жизнь для насущного хлеба,
  Жизнь воздержанья тупого,
    Сдавленных дум.
 
 
Если же сердце зашепчет о страсти,
  Если с неведомой силой
    Вспыхнут мечты –
Прочь их гони, не вверяйся их власти,
  Образ забудь этот милый,
    Эти черты.
 
 
Жизнь пронесется бесцветно-пустая…
  В бездну забвенья угрюмо
    Канет она…
Так, у подножья скалы отдыхая,
  Смоет песчинку без шума
    Моря волна.
 
 
Вдруг пробудился я. День начинался,
  Билося сердце, объято
    Странной тоской;
Снова заснул я, и вновь продолжался
  Виденный кем-то, когда-то
    Сон, мне чужой.
 
 
Чья-то улыбка и яркие очи,
  Звуки альпийской свирели,
    Ропот судьбе –
Всё, что в безмолвные, долгие ночи
  В этой забытой постели
    Снилось тебе!
 

1873

Курск

О цыганах

Посвящается А. И. Гончарову

1

 
Когда в Москве первопрестольной
С тобой сойдемся мы вдвоем,
Уж знаю я, куда невольно
Умчит нас тройка вечерком.
 
 
Туда весь день, на прибыль зорки,
Стяжанья жаждою полны,
Толпами лупят с Живодерки
Индейца бедные сыны.
 
 
Им чужд их предок безобразный,
И, правду надобно сказать,
На них легла изнанкой грязной
Цивилизации печать.
 
 
Им света мало свет наш придал,
Он только шелком их одел;
Корысть – единственный их идол,
И бедность – вечный их удел.
 
 
Искусства также там, хоть тресни,
Ты не найдешь – напрасный труд:
Там исказят мотивы песни
И стих поэта переврут.
 
 
Но гнаться ль нам за совершенством?
Что нам за дело до того,
Что так назойливо с «блаженством»
У них рифмует «божество»?
 
 
В них сила есть пустыни знойной
И ширь свободная степей,
И страсти пламень беспокойный
Порою брызжет из очей.
 
 
В них есть какой-то, хоть и детский,
Но обольщающий обман…
Вот почему на раут светский
Не променяем мы цыган.
 

2

 
Льется вино. Усачи полукругом,
Черны, небриты, стоят, не моргнут,
Смуглые феи сидят друг за другом:
Саша, Параша и Маша – все тут.
Что же все смолкли? Их ночь утомила,
Вот отдохнут, запоют погодя.
Липочка «Няню» давно пробасила;
В глупом экстазе зрачками водя,
«Утро туманное» Саша пропела…
Ох! да была же она хороша,
Долгий роман она в жизни имела,
Знала цыганка, что значит душа!
Но зажила в ней сердечная рана,
Старые бури забыты давно,
В этом лице не ищите романа:
Сытостью властною дышит оно.
Что ж и мудреного, что процветает
Духом и здравием Саша моя?
С выручки полной она получает,
Шутка ли, три с половиной пая.
Те, что постарше и менее пылки,
Заняты ужином скромным своим;
Всюду сигары, пустые бутылки,
Тучами ходит по комнате дым.
Старая Анна хлопочет за чаем,
«Жубы» болят отчего-то у ней,
Только, никем и ничем не смущаем,
Коля бренчит на гитаре своей;
Голос прелестный раздался… О Боже!
Паша поет, не для ней, вишь, весна…
Не для тебя, так скажи, для кого же?
Ты черноброва, свежа и стройна,
Из-под ресниц твоих солнца светлее
Тянутся вешнего счастья лучи…
«Ну-ка, затягивай „Лен“, да живее!»
Грянула песня. Гудят усачи.
Липочка скачет, несется, – куда же?
Где остановишься ты на пути?
Лица горят; Марья Карповна даже,
Кажется, хочет вприсядку пойти…
Кончено… Стой! Неужли ж расставаться?
Как-нибудь надо вам сон превозмочь.
«Ну-ка, цыганки, живей, одеваться!
Едем к нам в город доканчивать ночь!»
 

3

 
И морозом, и метелью
Охватило нас кругом,
Смотрят брачною постелью
Сани, крытые ковром.
 
 
«Паша! к нам – сюда! Дорогой
Будем петь, садись правей…
Липа здесь! Живее трогай,
Не жалей же лошадей!»
 
 
Подхватили лихо кони,
Ветер свищет, словно зверь…
От какой бы мы погони
Не умчалися теперь?
 
 
И какая бы кручина
Не забылася легко?
Всюду снежная равнина,
До заставы далеко;
 
 
В небе темь и мгла густая,
И не видно ямщика,
И дрожит в руке другая
Чья-то теплая рука!
 

4

 
Вот и приехали… «Ну, шевелися,
Чаю скорее, за ромом пошли!»
Мигом по комнатам все разбрелися,
С жадным вниманием дом обошли.
Всё любопытно им: двери, паркеты,
Книги, альбомы, звонок за стеной…
Вот и красавиц московских портреты.
«Кто из них, Паша, сравнится с тобой?»
Вот собралися, уселись за чаем,
Тише признанья, но смех веселей…
Только, ничем и никем не смущаем,
Коля бренчит на гитаре своей.
Длятся часы. Задушевное пенье,
Словно волшебный таинственный сон,
Льет нам минутное жизни забвенье…
Вдруг раздался неожиданный звон:
Колокол грянул из церкви соседней…
Знаю, он разом веселье смутит!
«Что это? К ранней звонили обедне?» –
Старая Анна впросонках ворчит.
Вот и прощанье звучит роковое:
«Поздно, до завтра, пора по домам!»
Утро туманное, утро седое,
Знать, и взаправду подкралося к нам.
 

5

 
Один я… Город шевелится,
Морозный день глядит в окно;
Я лег в постель, но мне не спится:
В душе и пусто и темно.
И жаль мне ночи беззаботной,
В которой, на один хоть час,
Блеснула гостьей мимолетной
Жизнь, не похожая на нас.
И снова голос полуночный
Звучит при тусклом свете дня:
Весна придет в свой час урочный,
Весна придет… не для меня!
 

1873

Памяти Н. Д. Карпова

 
С тех пор, как помню жизнь, я помню и тебя
С улыбкой слушая младенческий мой лепет
И музу детскую навеки полюбя,
Ты знал мой первый стих и первый сердца трепет
 
 
В мятежной юности, кипя избытком сил,
Я гордо в путь пошел с доверчивой душою,
И всюду на пути тебя я находил,
В безоблачный ли день, в ночи ли под грозою.
 
 
Как часто, утомись гонением врагов,
Предавшись горькому, томящему бессилью,
К тебе спасался я, как под родимый кров
Спасается беглец, покрыт дорожной пылью!
 
 
Полвека прожил ты, но каждый день милей
Казалась жизнь тебе, – ты до конца был молод.
Как не было седин на голове твоей,
Так сердца твоего не тронул жизни холод.
 
 
Мне так дика, чужда твоей кончины весть,
Так долго об руку с тобой я шел на свете,
Что, вылив из души невольно строки эти,
Я всё еще хочу тебе же их прочесть!
 

1873

Падающей звезде

 
Бывало, теша ум в мечтаньях суеверных,
Когда ты падала огнистой полосой,
Тебе вверял я рой желаний эфемерных,
Сменявшихся в душе нестройною толпой.
Теперь опять ты шлешь мне кроткое сиянье,
И взором я прильнул к летящему лучу.
В душе горит одно заветное желанье,
Но вверить я его не в силах… и молчу.
Как думы долгие, лишивши их покрова,
В одежду чуждую решуся я облечь?
Как жизнь всю перелить в одно пустое слово?
Как сердце разменять на суетную речь?
О, если можешь ты, сроднясь с моей душою,
Минуту счастия послать ей хоть одну,
Тогда блесну, как ты, огнистой полосою
И радостно в ночи безвестной утону.
 

1873

Рыбница

«Как бедный пилигрим, без крова и друзей…»

 
Как бедный пилигрим, без крова и друзей,
Томится жаждою среди нагих степей,–
Так, одиночеством, усталостью томимый,
Безумно жажду я любви недостижимой.
Не нужны страннику ни жемчуг, ни алмаз,
На груды золота он не поднимет глаз,
За чистую струю нежданного потока
Он с радостью отдаст сокровища Востока.
Не нужны мне страстей мятежные огни,
Ни ночи бурные, ни пламенные дни,
Ни пошлой ревности привычные страданья,
Ни речи страстные, ни долгие лобзанья…
Мне б только луч любви!.. Я жду, зову его…
И если он блеснет из сердца твоего
В пожатии руки, в немом сиянье взора,
В небрежном лепете пустого разговора…
О, как я в этот миг душою полюблю,
С какою радостью судьбу благословлю!..
И пусть потом вся жизнь в бессилии угрюмом
Терзает и томит меня нестройным шумом!
 

1873

Памяти Ф. И. Тютчева

 
Ни у домашнего, простого камелька,
Ни в шуме светских фраз и суеты салонной
Нам не забыть его, седого старика,
С улыбкой едкою, с душою благосклонной!
 
 
Ленивой поступью прошел он жизни путь,
Но мыслью обнял всё, что на пути заметил,
И перед тем, чтоб сном могильным отдохнуть,
Он был, как голубь, чист и, как младенец, светел.
 
 
Искусства, знания, событья наших дней –
Всё отклик верный в нем будило неизбежно,
И словом, брошенным на факты и людей,
Он клейма вечные накладывал небрежно…
 
 
Вы помните его в кругу его друзей?
Как мысли сыпались нежданные, живые,
Как забывали мы под звук его речей
И вечер длившийся, и годы прожитые!
 
 
В нем злобы не было. Когда ж он говорил,
Язвительно смеясь над жизнью или веком,
То самый смех его нас с жизнию мирил,
А светлый лик его мирил нас с человеком!
 

Между 1873 и 1875

«В уютном уголке сидели мы вдвоем…»

М. Д. Жедринской

 
В уютном уголке сидели мы вдвоем,
В открытое окно впивались наши очи,
И, напрягая слух, в безмолвии ночном
Чего-то ждали мы от этой тихой ночи.
 
 
Звон колокольчика нам чудился порой,
Пугал нас лай собак, тревожил листьев шорох…
О, сколько нежности и жалости немой,
Не тратя лишних слов, читали мы во взорах!
 
 
И сколько, сколько раз, сквозь сумрак новых лет,
Светиться будет мне тот уголок уютный,
И ночи тишина, и яркий лампы свет,
И сердца чуткого обман ежеминутный!
 

24 августа 1874

Рыбница