Текст книги "Глубокое бурение [сборник]"

Автор книги: Алексей Лукьянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 26 страниц)

Когда раздосадованная собеседница ушла прочь, мужик обратился к уду:

– Ну, как ты, друг? Эх, горбатый, опять ты меня подвел!

Разговор меж двумя сикараськами оказался настолько прост и понятен, что все физиологические различия между мужиками и бабами разъяснились как-то сами собой.

Тым-Тыгдым не выдержал и сплюнул:

– Как это все антинаучно!

Но на следующий день все оказалось еще лохмаче.

Едва первые лучи светила проникли в пещеру, снаружи донеслись ужасающие звуки. Путешественники в панике выскочили под открытое небо, и тут оказалось, что все местное население столпилось у круглой площадки, ранее замеченной Ыц-Тойболом. Стремный рев издавал надутый кожаный мешок, жестоко выкручиваемый каким-то мужиком.

– Эй, бичи, мы спать хотим, нельзя ли потише? – прикрикнул на толпу Желторот.

Рев прервался, и в наступившей тишине даже Торчок понял, что иногда лучше жевать, чем говорить.

Толпа сикарасек расступилась, и перед экспедицией предстала баба… нет, даже не баба, а целая бабища, которая приказала вчера освободить пленников. Гуй-Помойс, сам весьма крупный, завертел головой, ища пути отступления.

Ноги бабищи, окажись она в городе, кто-нибудь, неискушенный в архитектуре, вполне мог принять за несущие колонны «Держателей Неба», чресла прикрывал лоскут кожи с бахромой. Возможно, лоскут и держался на какой-то веревочке, но в складках необъятного живота не потерялся бы разве Гуй-Помойс. Тем не менее, на этом скрытом пояске висели еще и косички, вплетенные в металлические кольца разной толщины и диаметра.

Над животом колыхалось то, что Желторот назвал буферами, но непонятное грубое слово не могло отразить всего величия и размера непонятных органов бабы. Взгляд рано или поздно задерживался именно на них.

В левой руке ходил ходуном бубен, в правой – резной посох, увенчанный головой рогатой сикараськи. Несмотря на то, что руки тоже не отличались миниатюрностью, в них (как, впрочем, и во всей фигуре бабищи) ощущалась грация и нежность. В целом бабища кого-то очень сильно напоминала, но кого – путешественники понять не могли.

В больших остроконечных ушах звенели в унисон с ручными браслетами серьги, в гриве сверкал гребень, губы, занимающие чуть ли не половину физиономии, не скрывали улыбки, глаза слегка навыкате возбужденно сияли.

Неудивительно, что вчера бабища повергла в эстетический шок всю экспедицию, путешественники и сейчас застыли, будто загипнотизированные.

Мужик, давивший кожаный мешок, возопил:

– Великая Матерь!

Ему ответил нестройный, но тоже громкий хор:

– О, ммать!

– Мать твою, – прошептали ходоки, Раздолбаи, клячи и воин с мудрецом.

Великая Матерь расхохоталась, да так звонко и радостно, что внутри все сладко сжалось и оборвалось. Посох Великой Матери уткнулся в панцирь Гуй-Помойса:

– Ты мне нравишься.

Потом кончик посоха замер перед клювом мудреца:

– И ты…

И оказалось, что все ей нравятся.

Ну, кроме кляч и Раздолбаев.

Диболомы не стали скрывать от Лой-Быканаха, что вины эксцентрика в разрушении половины города нет.

– Произошел необъяснимый катаклизм, – двигал речь Скип. – Блямбе…

– Что?

– Ну, мы так условно называем светило, – объяснил Уй.

– Так вот, Блямбе почему-то не сидится на месте, – продолжил Дуй.

Далее из его речи следовало, что свет Блямбы имеет вес, и этим весом, пока светило находилось в состоянии покоя, все здания в городе были придавлены к плоскости Среды. Едва произошел катаклизм и Блямба начала бродить по небосводу, вектор давления изменился, и поэтому достаточно незначительного толчка, чтобы обрушилась вторая половина города.

– Но, помилуйте, это невозможно! – удивлялся философ. – Эти ваши умозаключения не имеют под собой теоретического обоснования.

– Теоретического, конечно, нет, – согласился с Лой-Быканахом Скип. – Но зато есть практическое подтверждение. Уй, будь ласков, выйди на улицу и подтолкни «Таверну».

Тот не заставил себя долго ждать. Дабы не навлекать на себя подозрений, Уй выскочил из конторы и крикнул толпе сикарасек:

– Держите! Держите! «Таверна» падает.

Инерция мышления сыграла с обывателями злую шутку: пытаясь удержать якобы падающую башню, они обрушили ее, и в мгновение ока весь оставшийся город перестал существовать.

– Убедительно? – щелкнул пальцами Дуй.

– И что же из этого следует?

– Следует? Жить! – неожиданно воодушевился Диболом. – Мы введем план застройки, вместо путаницы лабиринтов и тупиков город превратится в стройную прямолинейную структуру улиц и переулков. Архитектура – это застывшая музыка.

Вернулся Уй:

– Видели, как я их сделал?

– Не отвлекай их, они думают, что такое музыка.

– Гармоничные звуковые колебания, вызывающие глюки, – подсказал Уй.

– А разве такое возможно? – усомнилась голова архитектора.

– После катаклизма в Среде Обитания возможно все, – хором ответили Диболомы.

Молодой задор, с которым эти ребята смотрели на мир, весьма импонировал философу, и он, пожалуй, остался бы в их компании надолго, если бы не…

– Мне кажется, или вы периферийным зрением наблюдаете Патриарха? – шепнул ему на ухо Скип.

И правда, где-то в самом уголке обозреваемого пространства парила фигура Патриарха. Такого неусыпного контроля за своей скромной персоной Лой-Быканах не ожидал. Тут одно из двух, рассудил философ, или он по новой мне пригрезился, или это я ему кажусь.

– Вот пристал, зараза, – пробормотал эксцентрик.

– Чего? – обалдел Диболом.

– Так, – Лой-Быканах, – специальная терминология. Рад был познакомиться, но, пожалуй, мне пора.

– Нет уж, подождите, – перегородил дорогу Дуй. – Вы видели Патриарха?

– Ну, видел, – пришлось согласиться Лой-Быканаху.

– Уй, этот чувак видел Патриарха, – восторгу Скипа не было предела. – Я же говорил, что невозможное стало возможным.

А вот такая неприкрытая ересь философу понравиться уже не могла.

– В каком это смысле – «невозможное»? Вы полагаете, что Патриархи невозможны?

Диболомы ничуть не смутились:

– Сами Патриархи, как древние сикараськи, может, и возможны, – рассудительно заметил Уй, – но, согласитесь, поверить в то, что они сотворили Среду Обитания – это уже затруднительно.

– А мне затруднительно беседовать в таком тоне, – оскорбился Лой-Быканах.

– Лой, ты чего? Мы так хорошо ладили… – удивился Дуй.

Эксцентрик шмыгнул носом:

– Ваши смелые догадки насчет Блямбы я, конечно, приму. Но Патриархи были, и если бы не они, думаю, ни о чем бы вы догадаться не смогли.

Диболомы скептически покивали, мол, давай-давай, рассказывай.

– Что вы улыбаетесь? – совсем расстроился философ. – Может, ваши догадки вообще ложные? Может, дело вовсе даже и не в свете. Нужно задуматься о коренных проблемах бытия, а не о перестройке города. Например, в чем смысл жизни…

– Тоже мне, вопрос, – рассмеялся Уй. – Смысл жизни – в преобразовании мироздания.

Э, да они из веллеров, дошло до философа. Представители данной секты утверждали, будто сикараськам подвластно все, и Патриархов выдумали философы. Теперь встреча Лой-Быканаха с Диболомами представлялась эксцентрику в ином свете. Веллеры завсегда недолюбливали философию, и при всяком удобном случае жрали философов со всеми потрохами. Вон, как они архитектора уделали, а ведь он даже не философ…

– Что это вы хотите в нем преобразовать? Все организовано вполне разумно, – попыталась возразить голова Ваз-Газижоки.

– Помолчал бы уже, – Скип отвесил голове подзатыльник. – Где же разумно, когда проектируют всякую чушь и строят без фундамента.

– Бытие ваше – абстрактная категория, – доказывал Уй философу. – Ведь это смешно – сотворить мир, стряпая куличики из переработанного Небытия? Чего-то тут официальная философия недодумала.

– Официальная философия вообще не думает, она благоговеет, – рассердился Лой-Быканах. – Она даже о сущностях подумать не может.

Присутствующие недоуменно уставились на эксцентрика.

– Что вы так смотрите? Всем давно известно, что сикараськи обладают фиксированными сущностями. Или, если вам угодно, бытийным статусом, образом мыслей. Вот вы – архитекторы, а если смотреть шире – мудрецы-практики. Я философ-эксцентрик, но отношусь к более широкому классу просто философов. И все сикараськи – или охотники, или воины, или ходоки. И еще много всякого. Вот вы как выбрали свою стезю?

Диболомы попытались вспомнить. Лой-Быканах усмехнулся:

– И не вспоминайте. После обряда инициации, когда…

– Нас не инициировали, – возразил Скип.

– Мы из дерьма вышли, – объяснил Уй.

Ваз-Газижока неприлично заржал. Философ заткнул голове рот какой-то бумажкой, и уточнил:

– Из дерьма?

– Все оттуда, все. Ну и что? При повышенной регенерации сикарасек им ничего не стоит восстановиться даже из экскрементов, – Скип, видимо, остро переживал свое происхождение.

– Но вы же одинаковые!

– Да какой-то дурак увидел, видимо, что куча оживает, и хотел добить. Взял и воткнул лопату в самую середину, болван. Вот мы и восстановились в двойном экземпляре.

Лой-Быканах давно подозревал, что Патриархи создали изумительно разумную Среду Обитания, но настолько, чтобы даже фекальные массы имели способность жить и развиваться… чуден, право, белый свет.

Все-таки наши сведения о Среде Обитания крайне скудны и разрозненны. Гын сидел на берегу и уныло наблюдал эволюции сикарасек, снующих над волнами. Еще вчера их не было, а сегодня вон как разлетались. Не иначе как к дождю.

Он-то думал, что придет к Краю Света, заглянет за кромку мира – и все ему откроется. Чего уж проще? Но оказалось, что Край – это просто черное поле, куда уж там заглядывать? Пару раз мудрец заходил на это поле, чтобы изучить его свойства. За Краем было темно, хоть глаз выколи, а еще тихо и страшно. И Среда казалась какой-то далекой, хотя вот до нее – шаг шагнуть.

А потом что-то упало, и случилось то, что случилось.

Двое других Рытркынов оказались не такими уж плохими ребятами, правда, с замашками практиков. В данный момент они активно изучали водное пространство, и открыли, что оно густо заселено сикараськами. Еще бы, усмехнулся про себя Гын, где их только нет.

Вода удручала. Волны шелестели, ругались летуны, и все пространство до горизонта настолько пустое, что глазу зацепиться не за что. Всех развлечений – грандиозное утреннее восхождение светила из глубины, да величавое погружение его в те же глубины по вечерам. Перед восхождением оно всю ночь мерцает багровым светом сквозь толщи воды. Утром все вздуется бурливо, и, жарко горя, шипя и разбрызгивая вокруг себя кипяток, подымается в струях пара огромная такая блямба. А вечером, вся окутанная языками огня, блямба погружается в…

– …море!

– Прости, не расслышал, – очнулся Гын.

– Говорю, что мы с Бздыном название узнали – море!

Если и существовало в Среде Обитания что-то, что интересовало бы Гына больше, чем сама Среда, так это слова. Почему сикараськи – это сикараськи, а не луораветлан, например, или не чавчу? Откуда берутся эти слова?

– Почему море? Откуда узнали?

Дын, потерявший где-то шапку с бубенчиками, замялся:

– Ну, мы, вообще-то, не сами узнали.

– А откуда?

– Да так… как-то получилось… – от Дына ощутимо тянуло балданаками. Где они ее тут отыскали, проклятую траву?

– Ах, вы!.. – чертыхнулся Гын.

Посох, оказавшийся в руке Рытркына-оригинала насторожил Дына:

– Это зачем?

– Воспитывать вас буду! – Гын просто рвал и метал.

Но воспитывать не получилось.

– Мы не виноваты! – возопил Дын. – Он сам явился!

И он ткнул пальцем куда-то вбок, так, что Гын краем глаза разглядел Патриарха. Он сидел на крутом бережку, великий и скромный, вокруг него, то касаясь крылом волны, то стрелой взмывая к тучам (такое название придумалось для клубов пара, исторгаемых блямбой), носились сикараськи. Патриарх думал.

Вот вам – шанс! Разом решить все животрепещущие вопросы. Он же Патриарх, он должен знать, как устроена Среда!

Но Гын не спешил. Он хотел решить все вопросы сам.

На игры это походило меньше всего. Пусть и брачные, пусть ритуальные, но пластаться всерьез с местными мужиками мог разве что Гуй-Помойс, как наиболее близкий по размеру, да и у него шансов практически не было.

– Я не понял, нам драться придется, что ли? – уточнил Тып-Ойжон у Великой Матери.

– Не драться, – расхохоталась она. – Бороться.

– Это не принципиально. А зачем?

Великая Матерь зашлась веселым смехом, циритэли дружно ее подхватили.

Мудрец причины веселья не понял, ровно как и все прочие путешественники. Он прекрасно видел, что месятся мужики нешутейно, и даже уши друг другу откусывают в пылу борьбы… вырастут новые, конечно, но это не утешало.

– Вы чего, ребята, вчера родились, что ли? За право обладать мною! – сквозь смех объяснила Матерь.

Экспедиция погрузилась в раздумья. Родились ли они вчера, или вообще когда-нибудь, никто из путешественников не знал – понятие было чуждым и непонятным. Обладание Великой Матерью сулило немалые выгоды – мяса в ней как минимум на период перехода, а если резать понемногу, то это вообще неисчерпаемый ресурс! Но с другой стороны: мужики голову оторвут – и не заметят.

– А мясо у нее вкусное? – брякнул Старое Копыто.

– У кого? – ласково улыбнулась Великая Матерь.

– А чего спрашиваешь? – возмутился Желторот. – Сама сказала – «за право обладать». У нас мудрец и воин знаешь как колбасят?! Насмерть! Они должны быть уверены, что боевой трофей стоит риска.

Толпа заволновалась, но Великая Матерь подняла посох, призывая тишину.

– Вы чего, ребята, едите друг друга? – спросила она. Так спросила, будто это позор несмываемый.

– Не только, – попытался оправдать себя и попутчиков Ыц-Тойбол. – Иногда и себя.

– За что? – в ужасе глаза Великой Матери чуть не выпали из орбит.

– Так ведь кушать-то надо, – развел ходок руками.

Толпа с негодованием завыла.

– Ну, теперь если и будут какие-то игры, то уж по любому не брачные, – воин половчее перехватил свой дуг. Загнутые острия зловеще сверкнули. – Учтите, живым я не дамся!

Великая Матерь уже не была веселой. Из глаз ее хлынули потоки воды, и путешественникам стало отчего-то стыдно.

– Горемыки вы, горемыки! – голосила Матерь. – И кушать-то вам нечего, и шатаетесь одни одинешеньки по степи, заблудшие… Зачем вы нам мертвые-то?

– А вы что, сикарасек не едите? – удивился Гуй-Помойс.

Толпа взревела.

Слово взял мудрец.

– Простите, Великая… Матерь? Так правильно? Тут, видимо, произошло какое-то недоразумение. Мы с вами о разных вещах говорим. Для нас обладать – это иметь в полном своем распоряжении что-либо, или кого-либо. А для вас?

Великая Матерь утерла глаза и всхлипнула:

– Да как же это – распоряжаться кем-то? Этак вы скажете, что понукать и приказывать. Обладать кем-то – это значит взаимно любить друг друга.

Мудрец прокашлялся:

– Ну, если такое дело… Вы нам тоже очень нравитесь, можно сказать, что мы вас тоже любим… взаимно.

Мужики недовольно заворчали.

– Так нельзя, – покачала головой Великая Матерь. – Нужно победить.

– Какой смысл? – взорвался Дол-Бярды. – Вы что, слабых не любите?

Великая Матерь махнула на него рукой:

– Ты почему такой сердитый? Всех люблю, все мои дети. Но меня ведь еще завоевать надо, заслужить взаимную любовь.

– Завоевать? – оживился воин. – Ладно, я пойду.

Матерь повеселела, и циритэли, ликуя и предвкушая неминуемую победу своего мужика, выставили против Дол-Бярды громилу, раза в три крупнее воина.

– По-моему, силы неравные, – засомневался мудрец.

– Покрошу в соломку! – успокоил его воин.

– А вот этого категорически не следует делать, – Тып-Ойжон выхватил из рук Дол-Бярды клинок. – Мы только что счастливо избежали вооруженного конфликта, он нам совершенно ни к чему. Справляйтесь как-нибудь без оружия.

Воин пробормотал что-то неодобрительно, но снял ремни с метательными ножами, и на утоптанную площадку вышел с голыми руками. Соперник уже ждал.

Великая Матерь ударила в бубен, и противники начали сходиться. Шли не таясь, каждый уверенный в собственной победе. Но если все понимали, на что рассчитывает мужик, то соображения воина для всех оставались загадкой.

В тот момент, когда здоровяк, казалось, неминуемо раздавит Дол-Бярды, мужик жалобно вскрикнул и встал на колени. Он, конечно, и в таком положении был в два раза больше воина, но отчего-то все поняли, что гость победил.

– Вот что значит профессионализм, – крякнул мудрец. Остальные путешественники просто ликовали.

Ботва покосолапил к хозяину, собираясь гордо унести воина на себе, но не тут-то было: Великая Матерь грациозно пронеслась по площадке, подхватила победителя и умчалась в горы, только ее и видели.

И все-таки Лой-Быканах решил, что на все вопросы бытия ответ найдет самостоятельно, без умозаключений Диболомов. Ребята, конечно, умные, не смотри, что происхождение с душком, но уж больно у них все по-веллеровски. Это, наверное, по причине необычного генезиса.

Хотя, если хорошенько подумать, так ли он необычен? Патриархи говорят: «Из праха вышел – во прах обратишься.» Если уж совсем откровенно, то и Лой-Быканах появился на свет из этого вещества, только очень стеснялся.

И тут философ-эксцентрик со всей очевидностью осознал непреложный закон бытия: сикараськи вечны, несотворимы и неуничтожимы. Это особый вид материи!

У Лой-Быканаха аж в носу зачесалось поделиться с кем-нибудь гениальной идеей. Но под боком оказались только Диболомы да говорящая голова, а вокруг – руины и бездомные сикараськи, и становиться чьим-то обедом или ужином не хотелось принципиально. Ну и что, что вечный! Ну и что, что потом, пройдя через пищеварительный тракт, все равно восстанешь! Откладывать на неопределенный срок работу мысли, познание бытия – это оставьте благоговеющим философам из повергнутой в дерьмо… то есть, конечно, в прах, Ложи Мудрствований. Отныне Лой-Быканах – пророк великого знания.

– Бьюсь об заклад, – заявил он, – что где-то бродит сикараська, как две капли воды похожая на вас.

– Да? – удивился Дуй.

– И где? – уточнил Уй.

Пытаясь не сбиться с мысли и запретив прерывать монолог, философ с грехом пополам вывалил на Ваз-Газижоку и хозяев «Стандарта» мысль о происхождении из фекалий.

– Вы же сами сказали, что у сикарасек повышенная регенерация, – аргументировал эксцентрик.

Но Скип не оставил от его теории и камня на камне:

– Тогда Среда давным-давно кишела бы одинаковыми сикараськами.

– Почему?

– Потому что срут все и всегда, – объяснил Уй.

– Протестую! – завопила голова. – Я не… я не…

– А тебе нечем, – отрезал Скип. – Вот задница отрастет – тогда.

Философ был раздавлен. И кем? Какими-то выходцами…

– Погодите! – от поднял палец вверх. – Погодите-погодите, я знаю, как доказать свою правоту. Да, вы не целиком походите на ту сикараську, которая вас исторгла. Но ее выделения – это тоже ее часть, вы согласны?

– Тут не поспоришь, – кивнул Скип.

– Безусловно, так оно и есть, – согласился Уй.

– И в вас тоже есть частичка того самого дерьма, верно?

Скип обиделся. Уй поморщился, но подтвердил:

– Не столь прямолинейно, хотя… в общих чертах… пожалуй.

– Значит, в вас тоже есть частичка той сикараськи, которая вас исторгла, – закончил Лой-Быканах.

Не сказать, что Диболомы удивились, хотя им, похоже, эта мысль в голову не приходила. Ну, еще бы, ведь они всего лишь архитекторы.

– Допустим, – процедил Дуй и встал к кульману. – Предположим, что ваши постулаты о вечности и несотворимости сикарасек вытекают из примера с выделениями, что еще не факт. Но насчет неуничтожимости – это уже перебор явный. Если вас с потрохами схарчить, – философ вздрогнул, – не думаю, что вы продолжите это утверждать.

– Это довольно просто, – Лой-Быканах на всякий случай отсел подальше от Скипа. – Дело в том, что сикараська, исторгнувшая из себя экскременты, то есть часть себя, перед этим ела.

Уй нахмурился, пытаясь уловить мысль философа.

– Вы хотите сказать…

– Вот именно, – философ улыбался, чувствуя, что теперь-то опору из под него не выбьют. – В вас частичка той сикараськи, которую съели.

Ваз-Газижока совершенно обалдел, слушая эту галиматью:

– Но ведь это же полная чепуха! Нет уже ни той сикараськи, которую съели, ни той, которая… это… ну, исторгла, так сказать… этих хамов.

– Есть! – торжественно объявил Лой-Быканах. – И обе они в Диболомах. Посмотрите внимательно на их конечности! Видите? Что у них на кончиках пальцев?

Голова с завистью посмотрела на конечности Диболомов.

– Копыта.

– Вот именно!

С этими словами философ, подбиравшийся к голове все ближе, со всего маху опустил на Ваз-Газижоку каменный блок, вместе с которым влетел в окно конторы. Голова с чавканьем исчезла под основанием камня.

– Котлета, – констатировал Скип.

– Лепешка, – уточнил Уй. – Зачем вы это сделали? Он только начал понимать в архитектуре. Учтите, жрать мы это не будем в любом случае, мы принципиально не потребляем в пищу сикарасек.

– Напрасно, это очень вкусно и полезно для окружающей нас Среды, – прокряхтел Лой-Быканах, поднимая блок с расплющенной головы. – А теперь смотрите…

После нескольких мгновений безмолвного наблюдения за кровавыми ошметками, Уй спросил:

– Смотреть на что?

Жить вплотную с Патриархом оказалось совершенно не хлопотно… и совершенно невозможно. Когда рядом с тобой находятся ответы на все, только спрашивать успевай, как-то не спится и не думается.

Ну, добро б Гын-Рытркын тут один торчал, но ведь под боком Дын с Бздыном, которые, нажравшись грибов – тут, оказывается, и грибы растут – возьмут и попрутся к Патриарху, и все из первых уст разузнают. И дело даже не в том, что обидно будет… хотя и обидно тоже… просто окажется, что неправильно все до сих пор думали про Среду, а он, Гын, сам этого понять не смог.

Не то, чтобы мудрец подвергал сомнению распространенную версию возникновения и устройства Среды Обитания, которую излагали философы. Просто кое-что его настораживало.

Например, Предвечный Тай-Мярген. Якобы он ползет через Небытие, пожирая его, и оставляет след, и след этот – Бытие. Даже если и так, то откуда взялся Предвечный? Непонятно. А еще философия утверждает, что из Бытия сами собой появились Патриархи, и уж они-то, лепя куличики из Бытия же, получили Среду Обитания, и стали в ней жить. Сами появились? И почему «лепили», а не «раскатывали»? – Среда ведь плоская!

Сплошные вопросы. А рядом – сплошные ответы. Но гордость спрашивать не позволяет…

– Эй, вы куда? – Гын вскочил с валуна, на котором сидел, защищая подступы к Патриарху.

– Мы-то? – Дын и Бздын стали разглядывать камни на берегу. – Да так, гуляем.

– Гуляйте-ка в другую сторону, – распорядился мудрец.

– А почему? – возмутился Бздын. – Ты здесь сидишь, а нам нельзя? Мы ничем не хуже! А ну, пусти!

– Знаю я, зачем идете. Знаний на халяву хотите!

– А хоть бы и знаний, тебе-то что! – не унимался Бздын.

– И правда, – забормотал добродушный Дын, – Гын, может, вместе пойдем? Ну ведь интересно же, что ты в самом деле?

Искушение. Мало того, что Гын-Рытркын сам себя искушал, так еще и эти Рытркыны за него взялись.

– Не пущу! – возопил он. – Сам не пойду, и вас не пущу!

– Ну почему? – огорчился Дын.

– Да жлобяра потому что, – психанул Бздын. – Тут ему, понимаешь, все дадено, слушай и вникай, а он ерепенится – сам да сам! Пойми ты, мудрец недоделанный – время дорого! Сегодня эту возможность упустим – завтра поздно будет, сам себе не простишь. Вот уйдет Патриарх – и сам ничего не узнаешь, и другим рассказать не сможешь. Это какая возможность всем философам нос утереть! Ой, чего дерешься-то!

Гын вновь поднял посох, которым только что огрел Бздына.

– Мимо меня никто не пройдет!

Но тут Дын поступил уж очень подло. Он закричал: «Бздын, беги!» – и бросился на Гына, пытаясь выхватить у него палку. Как более опытный, Рытркын-оригинал извернулся, и так треснул Дыну по башке, что у того даже мозги через уши вылетели, и поверженный мудрец пал ниц. Видя, как Рытркын, грозный, убивает своего Дына, оставшийся в живых Бздын побежал к Патриарху, вопя о помощи, но посох, метко брошенный Гыном, пробил бегущему затылок и вышел из горла через клюв. Бздын тоже упал, как подкошенный, дернулся пару раз – и замер.

Гын, в ужасе взирая на дело рук своих, встал на колени перед телом Дына и начал исступленно грызть ногти. Потом встал, выдернул посох из головы Бздына и побрел к задумчивому Патриарху.

Море шумело у ног, мокрые камни мешали идти, мудрец, спотыкаясь и падая, разбил в щепы палку, и стер ноги в кровь.

Гын-Рытркын понимал, что когда он вернется – все будет иначе, и ничего непоправимого не случилось, но легче ему от этого не становилось.

А Патриарх становился все ближе и ближе, такой невозможный – и такой желанный.

Вернулся Дол-Бярды только под вечер, потрясенный до глубины души.

– Чего, чего там было? – окружили воина товарищи.

– Не знаю, – бесцветным голосом ответил победитель. – Но отныне буду делать это каждый день.

Суровая физиономия единственного профессионального бойца в экспедиции расплылась в глупейшей ухмылке.

– Сейчас я всех этих бичей!.. – засопел Ботва. – Я им покажу!..

Пан-рухха пришлось едва ли не связывать, чтобы он не натворил глупостей.

– Пустите, – металась воинская кляча, и мудрец поразился, откуда во флегматичном Ботве столько страсти. – Во что воина превратили, быдлы!

– Вообще-то они циритэли, – заметил Гуй-Помойс.

– Да хоть бильмандо, – ревел Ботва. – Хозяин, очнись!

Но Дол-Бярды рухнул на тюфяк, набитый травой, и забылся счастливым сном.

На следующее утро с Ботвой и воином в пещере остались Тым-Тыгдым и Раздолбаи, а Тып-Ойжон, Ыц-Тойбол и Гуй-Помойс отправились с визитом к Великой Матери.

– Пришли, сынки? – обрадовалась Матерь. – Ох, и силен ваш Бердыш.

– Дол-Бярды, – сухо поправил старый ходок.

– Да ладно тебе, крепыш, – бабища шутейно пихнула Гуй-Помойса, и тот едва устоял на ногах. – Что, тоже бороться хотите?

– Зачем? – испугались все трое.

Матерь снова засмеялась:

– Да шучу, шучу. Нельзя мне, я уж понесла…

– Что понесли? Куда?

Смех у Великой Матери, хоть и странный для гостей, а все-таки приятный, долгим эхом раскатывался по пещере.

– Ох, сынки, и веселые же вы! А откуда, по вашему, дети берутся?

– Кто откуда берется? Вы вообще о чем? – Тып-Ойжон был деморализован – он впервые не понимал вообще ничего.

– Ну как же… – растерялась и сама Великая Матерь. – А вы-то как на свет появились? Папка с мамкой есть у вас?

– Я на дереве вырос, – ответил Ыц-Тойбол. – А что такое папка с мамкой?

– Меня нашли в борзянке, – сказал мудрец. – Но я ничего не понимаю.

– А я это… вообще из выгребной ямы вылез, – признался старый ходок.

Матерь опять приготовилась зареветь, но Тып-Ойжон помешал ей:

– Эмоции потом. Что тут у вас происходит?

Происходили у циритэли вещи поистине удивительные. С незапамятных времен, еще даже когда и гор здесь в помине не было, Великая Матерь уже рожала детей. Суть процесса сводилась к следующему – по крайней мере, так это понял мудрец, – уд мужика представляет из себя часть хитрого устройства, аппарата размножения. В контакте со второй частью устройства, находящейся внутри бабы, аппарат начинает работать, и через определенное время баба рожает: то есть аппарат воспроизводит копию циритэли в миниатюре, и копия называется ребенок. Эти ребенки – или дети – вырастают, и сами становятся мужиком или бабой, но до обряда инициации с ними ничего не ясно. Чтобы баба понесла – то есть чтобы аппарат размножения начал работать – циритэли занимаются любовью, то есть тем, чем вчера занимались Дол-Бярды с Великой Матерью. Процесс до безумия приятный, особенно для мужиков, поэтому они так трепетно относятся к своим удам.

– И ваш-то вчера, – вновь рассмеялась Матерь, – все ведь понял, не знаю как. Видали: как схватит мужика за хозяйство, тот и скис.

– Эй, погоди! – растерялся Ыц-Тойбол. – А у Дол-Бярды что, тоже хозяйство?

Матерь задумалась – и не нашла что ответить:

– Чем же это он меня вчера так утомил?

Тып-Ойжон успокоил ее:

– Он и сам утомился. И тоже не понял, отчего.

Визитеры собрались уже откланяться, но Великая Матерь не отпустила их просто так.

– Нет, сынки, нельзя так. Обязательно надо, чтобы след от вас остался у циритэли. Да и бабы наши на вас косятся, понравились вы им.

Тут уж мудрецу и ходокам стало вовсе не по себе.

– Может, не надо? – робко спросил Гуй-Помойс.

– Ты что, крепыш? Конечно, надо! Да ты не бойся, тебе точно понравится.

Визитеров развели по разным пещерам. Тут-то им и открылась природа таинственных стонов, но ни ходоки, ни мудрец об этом никому потом не говорили, и между собой стыдливо не обсуждали.

Размазня, оставшаяся после Ваз-Газижоки, любопытства у Диболомов не вызывала. Лой-Быканах начал подозревать, что опять мог ошибиться, и начал уже бормотать «Вышли хваи», как взгляд его упал на аптечку.

– Что у вас тут? – спросил он архитекторов.

– Обезболивающее, заживляющее, торкающее… – начал перечислять Скип.

– Годится, – прервал его философ. – Заживляющее – тинная труха?

– Грибной взвар, – обиделся Уй. – Фуфла не держим.

Повезло, подумал эксцентрик, как же мне повезло. На периферии обзора парил в эфире Патриарх и с нескрываемым интересом наблюдал происходящее.

Лой-Быканах вылил на останки головы чуть ли не полсклянки, взвар зашипел, запенился, и из пены испуганно вытаращился глаз архитектора.

– Погоди, не дергайся, – философ вылил остатки взвара на размазню и прикрыл ящиком. – Теперь подождать надо.

Ждать пришлось недолго. Практически сразу из под ящика начали доноситься булькающие и трескающие звуки, потом невнятное бормотание, и вот уже:

– Ты мне за это ответишь! Вы мне все за это ответите! Жалкие, ничтожные…

Лой-Быканах горделиво приподнял ящик и представил Диболомам целехонькую голову архитектора.

– Регенерация – не причина, а следствие неуничтожимости, – объявил философ.

Уй и Дуй не смутились и на этот раз, но теперь их скепсис не казался твердым и непоколебимым.

– И что теперь? Положим, что вы даже правы, и сикараськи действительно особый вид материи…

– Даже не вид, а способ существования материи, – уточнил Лой-Быканах.

– Ну, хорошо, способ существования. И вы думаете, что от этого смысл существования сикараськи иной, нежели мы утверждаем? – усмехнулся Скип.

Лой-Быканах коварно улыбнулся:

– А вот этого я не скажу.

– Почему? – удивился Уй.

– Потому что пока не знаю.

Он выглянул в окно. Блямба почти скрылась за горизонтом.

– У вас можно переночевать?

– Конечно, – ответил Скип, не отрываясь от кульмана. – Но для этого ты должен признать, что мы правы.

– Вы правы, – легко согласился философ.

Дуй обиделся:

– Ты же не согласен, а говоришь, что согласен.

– А что мне остается делать? – растерялся Лой-Быканах. – Кстати, нужно определиться, как мы общаемся: на «ты» или на «вы»…

– Думаете, мы вас не уважаем? – Уй заколотил ставнями проем окна: мало ли кто ночью голодный залезет?

– Вовсе не по этой причине, – философ свернулся калачиком в углу. – Вот подумайте: вы уважаете тех, с кем говорите на «ты»?